Текст книги "Субмарина"

Автор книги: Джо Данторн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Юность

– И у тебя будет шанс продемонстрировать всем эти мышцы. – Мама тянется и сжимает папины бицепсы. – Ого, – говорит она, пытаясь притвориться удивленной.

Мы сидим в одном конце обеденного стола: я, папа и мама. Мама зажгла две свечи, и мы едим с квадратных тарелок: запеченная форель с лесными грибами и вареной молодой картошкой с маслом и петрушкой. Мама хочет уговорить папу заняться капоэйрой. Ее голос срывается – она пытается показать нам, как это весело.

– И они занимаются под такую красивую музыку, Ллойд, – она пытается поймать его взгляд.

Папа смотрит в тарелку и вонзает нож в шляпку гриба.

– Тебе должно понравиться: два барабана и еще один парень с однострунной гитарой, – добавляет она.

Звучит ужасно.

– Звучит ужасно, – говорю я.

– Ничего ужасного, Оливер. Твоему папе понравится. Эта музыка гипнотизирует.

Я вспоминаю, что Грэм умеет смотреть в глаза неотрывно, как гипнотизер.

– Грэм записал меня на аттестацию в субботу, – продолжает она.

Зачем она о нем заговорила? Жареный гриб поскрипывает у папы на зубах.

– Буду сдавать на желтый пояс, – не умолкает она. – Вы оба могли бы прийти и посмотреть.

Папа поддевает безголовую форель за позвоночник к осторожно тянет; маленькие косточки отделяются от розового мяса, плавник отходит вместе с кожицей. Папа торжественно кладет его на голубую скатерть.

– Ты будешь драться? – спрашиваю я.

– Играть – мы называем это «игра», – говорит она, все еще глядя на папу в ожидании ответа.

– Почему это игра? – спрашиваю я. Мы разговариваем через папу, который сосредоточенно уткнулся в тарелку. Он вытаскивает изо рта маленькую косточку. Он доест раньше, чем мы.

– Потому что мы не пытаемся нанести друг другу увечья.

– Раз это не борьба, я не хочу смотреть, – соглашаюсь я.

– Представь, что это брейк-данс, – говорит мама, пытаясь помочь мне понять.

Я представляю, как она крутится на голове в мешковатых джинсах и слушает «Сайпресс Хилл». Мне становится нехорошо.

– Но вы же можете ударить друг друга, как бы ненароком? – интересуюсь я, пытаясь найти причину заниматься для папы.

– Да нет, не можем. Но иногда разрешаются удары головой.

Папа жует.

– Просто приходите на аттестацию, ладно?

Кажется, она его не убедила, хотя, вообще говоря лицо совсем ничего не выражает: он мог бы повтору глаголы: je mange, tu manges, il mange.

– Если бы мы оба научились, то могли бы вместе тренироваться. – Она смотрит на меня и кивает. – Правда, было бы здорово, если бы и мама, и папа занимались капоэйрой?

– По шкале от одного до катастрофы, я бы оценил это как…

– Грэм там будет, но тебе необязательно с ним разговаривать, – добавляет она.

Наконец папа отвечает; я иногда забываю, какой у него густой голос.

– А что если я захочу с ним поговорить?

Мамина очередь смотреть в тарелку.

– Ладно, – сдается папа. – Я приду посмотреть.

– В субботу утром.

Он отправляет в рот половину вареной картофелины и делает круговые движения челюстью.

– Ммм-мм, – мычит он. Звучит утвердительно.

Утро субботы. Мама уже несколько дней как на иголках. Она готовится на лужайке на втором уровне в саду за домом – полукраб-полуобезьяна, скачущая и кружащаяся босиком. На ней широкие хлопковые брюки и желтая майка, обтягивающая грудь. Она делает вид, что у нее есть противник: уклоняется, отворачивается, пригибается.

Я уже придумал отговорку, почему не могу пойти на экзамен (и она не имеет ничего общего с тем, что Грэм, который думает, что меня зовут Дин, будет там). Нет, я решил воспользоваться маминой верой в доброту людей. Я объяснил, что мама Джорданы лежит в больнице Морристон (это правда) и что Джордане нужна моя поддержка (правда), а часы посещений больных совпадают с ее экзаменом (правда). Но я же не сказал «я пойду ее навестить». Теперь мама думает, что я заботливый.

У папы на столе гора непроверенных контрольных высотой в фут. Он специально складывает работы в кучу, чтобы мы видели, сколько у него дел.

– Ллойд, я прогуляюсь до церкви, – кричит мама снизу лестницы.

Молчание.

Она поднимается на пару ступенек.

– Ллойд? – зовет она, встав на цыпочки. Она видит, что я наблюдаю за ней, и поднимается наверх, в папин кабинет. – Ллойд? – уже тише. Но мой слух гораздо острее, чем она может предположить.

– Ммм… извини, что ты хотела?

– Я просто сказала, что пойду пешком на экзамен, если хочешь пойти со мной…

– Ладно, только закончу эти…

– Неужели нельзя потом?

– Да это минуты не займет; когда твой выход?

– В самом конце занятий, но ты мог бы посмотреть, как проходят уроки, и там такие потрясающие люди…

– Я спущусь минут через десять. Или около того.

Или около того.

– Ладно. Занятия в церкви Святого Иакова.

– Ясно.

– Ну ладно.

– Удачи.

Мама спускается, целует меня в лоб и говорит:

– Передавай привет миссис Биван.

– Надери им задницу, мам, – отвечаю я с американским акцентом.

Она кивает, останавливается и целует меня второй раз – что совершенно необязательно, – громко чмокнув в щеку. Потом берет полотенце, которое висит на перилах, и тихонько закрывает за собой дверь.

Жду, когда пройдет ровно десять минут, и поднимаюсь наверх. Когда я захожу в папин кабинет, он читает словарь.

– Пап, ты разве не пойдешь посмотреть на мамино выступление?

– А?

– Мамин экзамен?

– Мне казалось, ты собирался куда-то, – говорит он, опустив голову и водя указательным пальцем по странице.

– Я иду в больницу Морристон, а ты – в церковь Святого Иакова.

У нас обоих есть обязательства.

– Да, ну тогда тебе уже пора, – говорит он.

– Я уже и иду.

– У смертельно больных мало времени.

Как будто мои слова. Думаю, что ответить.

– Ну, я пошел исполнить свой долг, – наконец произношу я.

– Молодец.

Крикнув «пока!», с шумом закрываю входную дверь, добегаю до конца улицы и поворачиваю налево, на Конститьюшн-хилл. Эта улица вымощена булыжником и замечательно подходит для быстрой езды. Ноги начинают болеть, но я все бегу.

Снова повернув налево, я делаю круг по Монпелье-террас, улице за нашим домом. Я бегу, пока не вижу высокую лягушачье-зеленую калитку, которая ведет на верхний уровень нашего сада. Родители обычно закрывают калитку на засов. В качестве дополнительной меры безопасности высокая изгородь посыпана битым стеклом, утопленным в бетоне. Я столько раз забывал ключи, что уже знаю: в стене есть такое место, где можно хорошенько ухватиться, не перерезав при этом вены. Встав пальцами ног в отверстия в каменной кладке, высовываюсь из-за стены. Отсюда видно кухню, комнату для занятий музыкой, кабинет и матовое окно ванной.

Папа стоит в кабинете. Его правая рука лежит на животе, пальцы просунуты под рубашку там, где расстегнута пуговица. Левая рука сжата в кулак; он трет костяшками губы. Папа окидывает взглядом предметы в комнате: встроенные книжные полки, лампу на раздвижной ножке, держатель для писем, дорогую картину, изображающую синие и желтые квадратики, грязно-белую подставку для папок, подпирающую кусок дерева, который у него вместо стола. Он думает: Вы только посмотрите на это дерьмо. Зачем мне все это? Ллойд!Сейчас самое время спасти твой брак. Он вытягивает руку для равновесия и кладет ее на гору контрольных. И думает: Да пошел этот Грэм! Я люблю эту женщину – да, эту женщину – и покажу ей, как сильно.

В этой веснушчатой розоватой черепушке разыгрывается целый монолог, как в мыльной опере. Папа уходит; вышел через дверь и оставил ее открытой.

Я спрыгиваю со стены и стою на дороге, чувствуя себя у всех на виду как грабитель, высматривающий, где бы пролезть в дом.

Я представляю, как папа врывается в двери церкви Святого Иакова, разрывает на себе майку и при помощи приемов карате и локтевых захватов прокладывает себе дорогу, отбрасывая в сторону двадцать – тридцать потных шестерок. Мама на кафедре, она связана по рукам и ногам, а пояс для капоэйры запихан ей в рот, как кляп. Папа срывает с нее веревки.

– Добро пожаловать в класс для продвинутых, – раздается откуда-то сверху голос Грэма.

Папа оборачивается и поднимает голову. Грэм в полном облачении капоэйриста стоит на потолочной балке.

Вопреки всем законам гравитации папа подпрыгивает и оказывается на стропилах; мама при этом держится за его спину, приклеившись к нему, как ракушка.

– Урок первый: удар рогоносца, – произносит Грэм.

Дальше все происходит как в замедленном действии. Грэм делает удар в прыжке. Мама шепчет что-то папе на ухо, сползая с его спины; папа отходит влево, а мама вправо. Они протягивают руки и держатся друг за друга, образуя крепкое и очень романтичное препятствие, о которое Грэм ударяется прямо адамовым яблоком и, закашлявшись, падает на пол.

С верхнего уровня сада раздается шорох. Кто-то идет, шурша листьями. Я жду, пока звук не стихнет, потом забираюсь на стену и смотрю. Папа идет по ступеням, сжимая в руке пучок розмарина. Слежу за ним: он направляется на кухню. На столе разделочная доска. На ней лимон, ступка и пестик и, кажется, головка чеснока.

Повернувшись ко мне спиной, он орудует пестиком. Выстроив дольки чеснока под лезвием ножа, он расправляется с каждой быстрыми движениями. Соковыжималка для цитрусовых похожа на орудие пытки.

Так вот значит. Маринад он делает. Если бы «Крепкий орешек-2» так закончился, я был бы очень разочарован.

27.7.97 – вот и кончились летние каникулы.

Слово дня: редиска – используется в разговорной речи для обозначения чего-то плохого, нехорошего.

Дорогой дневник!

Мама сделала попытку. Я сам был свидетелем. И разве можно винить ее в том, что, вернувшись после аттестации, она быстро приняла душ и отправилась прямиком на праздничную пляжную вечеринку со своими дружками-капоэйристами? Мне удалось перекинуться с ней буквально парой слов, пока она искала пляжное полотенце.

Она сказала, что сдала экзамен и ей дали имя «О Ма» – море по-португальски. Примерно это я кричу, когда она отказывается подвезти меня в школу.

Она оставила записку:

Л.!

Уехала в Геннит на вечеринку, вернусь завтра.

Дж. ххх

Аббревиатурами все сказано. Папа гораздо дольше пялился на записку, чем это требовалось для того, чтобы просто ее прочесть.

С тех пор как папа не пришел на аттестацию, мама ходит к Грэму на капоэйру по средам и воскресеньям.

И еще Грэм учит ее сёрфингу, когда хорошая волна. Как-то раз она даже отправилась с ним лазать по горам. Она все время подчеркивает, как много у нее стало энергии.

Сегодня вечером мы все вместе ели воскресный обед, и как обычно никто не ругался. Мама резала брокколи, и я заметил у нее на локтях высохшие кристаллики морской соли. Это все равно как если бы другой мужчина подарил ей украшения.

У моря в Суонси одна особенность – оно темного сине-серого цвета, и никто не видит, чем там занимаются ваши руки и ноги.

Из окна своей комнаты на чердаке я не раз видел «вольво» Грэма, когда он заезжал за мамой. Если окно открыто, до меня иногда доносится гитарная музыка, которую он слушает. Думаю, он из тех, у кого в машине всего две пленки.

Мама тянется через сиденье, он обнимает ее одной рукой, и они целуются в щеку; иногда его рука касается ее плеча. Когда она уходит, папа читает «Радиовестник», но радио не слушает. Холодильник уже лопается от маринованных бараньих отбивных, сибаса и макрели. Когда она дома, он поднимается в кабинет и проверяет контрольные и, кстати говоря, уже почти проверил всю кучу.

Почему-то спать они ложатся всегда в разное время.

Спокойствие, только спокойствие,

Оливер.

(Дела на детском фронте: осталось 8 тампонов.)

12.8.97

Слово дня: наплыв – сёрферы называют так несколько волн подряд. Это слово также означает накопившиеся эмоции.

Дорогой дневник!

Сегодня звонила Джордана. Хотела порвать со мной. Я высказал все как есть: «Нет. Сейчас не время. Я понимаю, как тебя все сейчас раздражает». Я говорил очень сдержанно и не повышал голос.

Она сказала: «О чем ты говоришь? Ты не можешь сказать „нет“».

Я: «Послушай, я понимаю твою ситуацию, но это должно подождать».

Она: «Оливер, нам надо расстаться!»

Я: «Нет, нельзя. Слушай, поверь мне, ты просто еще юна».

Юность – период незрелости.

Она: «Что?!»

Я спокойно повесил трубку. Она разозлилась лишь потому, что я не поинтересовался, как прошла вторая, потенциально смертельная операция ее матери.

Я вдруг понял: возможно, у моего отца отталкивающая внешность. У него на конце носа растут маленькие волоски, которые в солнечном свете похожи на росу. Белки его глаз часто желтоватого оттенка, как морские ракушки. У него на предплечье темное пятно – меланома. Она не злокачественная, но просто отвратительная.

Я купил ему мусс для автозагара, пинцет и глазные капли. Он наконец допроверял свои контрольные. Теперь оправданий не осталось,

О.

(На детском фронте без перемен: осталось 8 тампонов.)

Ллангеннит

Сегодня утром я проснулся рано – с крыши отвалилась черепица и разбилась на заднем дворе. Мама стоит в прихожей все еще в халате и смотрит на залив. Море покрыто рябью, волны разбиваются о берег. Над полоской пляжа едва видны разноцветные воздушные змеи, надуваемые ветром.

– Пойдешь сегодня кататься, мам?

– Волны слишком большие – перевернусь.

– А Грэм?

– Этот-то пойдет. Наверное, уже поехал в Геннит.

Это мой шанс. Грэм уехал строить из себя героя. Папа в «Сэйнсбери» – в субботу утром он ходит в супермаркет в шесть утра, чтобы избежать толкучки.

Пишу короткую записку в духе папы.

Его почерк невозможно подделать, поэтому распечатываю ее на компьютере романтическим шрифтом «гарамонд», запечатываю конверт и оставляю на туалетном столике.

Джилл, теперь, когда я допроверял сочинения и сходил магазин, я полностью в твоем распоряжении. Я притушил свет в спальне наполовину. Кому нужен жесткий стейк, когда дома маринуется свиная вырезка?

Ллойд ххх

Я стою на лестнице между ее спальней на первом и моей комнатой на чердаке и жду, когда она пойдет одеваться. Она заходит в спальню. Слышу звук рвущейся бумаги. Наверное, открывает письмо. Пауза.

– Оливер? – зовет она.

Неужели собирается попросить меня уйти из дома на несколько часов, пока они с папой предаются любовным утехам?

– Оливер! – повторяет она, на этот раз резче. – «Ол» звучит как начало кашля.

Спускаюсь вниз и встаю в дверях.

– Оливер, – говорит она, стоя в халате, как привидение, – что это? – Она поднимает записку, зажав ее кончиками вытянутых пальцев; ее ладонь принимает форму револьвера.

– Не знаю. А что это?

– Думаю, ты знаешь.

Ее волосы примялись.

Прокручиваю в голове варианты ответов:

О, записка от папы? Да, я принимал в этом участие, но лишь в качестве редактора.

Да, это я написал. Но я только пытался спасти ваш брак.

Папа был очень занят, но он хочет заняться с тобой сексом – думай обо мне как о его очаровательном секретаре.

– Ладно, признаюсь. Это я написал. Но я говорил с папой и в точности передал его желания.

Она хмурится: морщины на ее лбу похожи на почерк умирающего. Ее рука, как пистолет, падает, ладонь разжимается.

– Ты говорил с папой? О чем?

– Говорил. Он понимает, что в последнее время вел себя неидеально. И хочет возместить это тебе.

– Оливер, о чем вы говорили?

– Послушай, Джилл… – я делаю шаг вперед, – …он по-прежнему считает тебя сексуальной.

Она уставилась на меня. Ее челюсть выдвигается вперед и дрожит.

– Оливер, ты все выдумываешь? Не ври мне!

Я не отвечаю слишком быстро, чтобы она не подумала, что я запаниковал, но и не выдерживаю слишком долгую паузу, будто раздумываю над ответом. Получается идеально.

– Клянусь, мам, не вру. – И делаю честные глаза.

Мама хочет сказать что-то важное – например, с какой стати папа стал разговаривать со мной, а не с ней, – но осекается. Она чуть раскрывает рот, и я вижу, как у нее дергается кончик языка. Мама открывает шкаф.

На внутренней стороне дверцы зеркало в полный рост. В нем отражается половина меня; я рассечен зеркалом ровно посередине. Оказывается, мои честные глаза делают меня похожим на психа. Воротник моей рубашки с крокодильчиком завернулся.

Мама загораживает мне вид, доставая из шкафа одежду.

– Оливер, я поехала кататься на сёрфе, – говорит она и поворачивается ко мне.

– Ясно. Смотри не утони, – отвечаю я.

Она смотрит на меня.

– Мне надо переодеться, – говорит она.

– А, – говорю я. Она хочет, чтобы я вышел из комнаты. А обычно переодевается с открытой дверью. Я много раз видел ее невыразительное белое белье. И до сих пор это не было проблемой.

Выхожу из комнаты, пятясь, как дворецкий, и закрываю за собой дверь. Спустившись вниз, сажусь в гостиной. Слышу, как она ходит наверху. Жду, что она что-нибудь сделает. Папа подъезжает к дому, вернувшись с покупками.

– Это он, – кричу я, – можешь поговорить с ним.

Она ждет в коридоре, наблюдая за ним через витражное стекло внутренней парадной двери.

Когда папа доходит до середины тропинки, неся в каждой руке по три пакета, она вылетает на улицу и бежит по ступенькам. Его губы двигаются, но она не слушает его и, наклонившись от ветра, бежит к машине, выдергивает ключи из багажника, закрывает его, садится и уезжает. Папа, ссутулившись, стоит как вкопанный посреди дороги с полными сумками в руках. У него одинокий вид.

Я поднимаюсь наверх, открываю шкафчик в ванной и пересчитываю тампоны. Вот уж не думал, что когда-нибудь выясню, что у моей матери размер «суперплюс». Это означает, что во время менструации у нее выделяется от двенадцати до пятнадцати граммов менструальной крови, что равно двенадцати – пятнадцати изюминам.

Мама использует тампоны фирмы «Натракер». В инструкции картинка, на которой изображена стройная женщина с безразличным лицом в очень коротком платье. Она закинула одну ногу на стул. На второй иллюстрации – это крупный план – женщина уже обнажена, а кожа ее прозрачна. Она вставляет тампон; в ее матке нет ничего, напоминающего плод.

Осталось восемь тампонов. Быстро вспоминаю свои наблюдения. Вторая неделя – восемь тампонов. Четвертая неделя – восемь тампонов. Шестая неделя – восемь тампонов. Даже график строить ни к чему.

Во время исследований я обнаружил, что есть и другие причины, почему у женщин не наступают месячные: стресс, занятия спортом, гормональный дисбаланс. Все три вполне годятся для мамы. Но все же действия надо предпринимать немедленно.

Я решаю позвонить Джордане: вполне реально спасти отношения двух пар за один вечер. Я понимаю, что в последнее время мы почти не общались.

– Алло?

– Привет, это Оливер.

– О, привет, дорогой, рада слышать твой голос! Как ты? – Это мама Джорданы, Джуд. Она очень любит начинать предложение с восклицания «О!».

– В порядке, спасибо. Не знал, что вы выписались из больницы.

– Да, на прошлой неделе. Разве Джо тебе не говорила?

– Нет, забыла, наверное. Что ж, надеюсь, вам лучше.

– О да, намного лучше, спасибо. Джо принимает ванну.

– Хотел спросить, не согласится ли она сходить в поход. Разобьем лагерь на пляже.

– О, как романтично! Наверняка ей понравится. А куда?

– В Ллангеннит.

– Хмм, далековато для похода. Может, я вас подвезу?

– Было бы здорово.

– А кто еще поедет?

– О, мы там должны встретиться кое с кем. – Если хочешь произвести впечатление на человека, надо подражать его манере речи. Это тонкая лесть.

– Ну, ужин не раньше полшестого, так что я заеду за тобой в полседьмого, хорошо?

– Отлично.

– Ну тогда увидимся.

– До скорого.

Я сижу на скамейке перед домом с рюкзаком за спиной. В рюкзаке спальник, дневник, ручка, плавки, зубная щетка и презерватив «Троянец». Небесно-голубой «воксхолл» Джорданиной мамы медленно едет вниз по улице. Я машу рукой, но Джуд промахивает мимо и останавливается у восемнадцатого дома.

Спускаюсь по ступенькам и бегу по дороге им навстречу. На бампере их машины две наклейки: уэльсский дракон и эмблема национального парка Пенсинор. Забираюсь на заднее сиденье. Джуд говорит: «О, привет, дорогой», – будто страшно удивлена меня видеть. Джордана молчит; она сидит на пассажирском сиденье и переключает радиостанции: «Радио Суонси», «Красный дракон», «Волна», «Радио-1». Джуд морщится; каждый раз, когда раздается шум, она щурится.

– Выбери что-нибудь одно, Джо-Джо, – говору она и трогается с места.

Сажусь в середине: так я могу видеть их шеи через отверстия в подголовниках. Изучаю выбритый участок на голове Джуд и шрам в форме буквы «S», заросший пушком.

– Как вы себя чувствуете, миссис Биван?

– Неплохо, Оливер. Спасибо за заботу. – Не сводя глаз с дороги, она гладит Джордану по колену. – Моя девочка ухаживала за мной.

Заворачиваем за угол, и в ветровое стекло бьет яркое солнце. Джордана и Джуд одновременно опускают козырьки; со стороны Джорданы зеркало, но она не смотрит на себя. На ней ее нелюбимый свитер и черные джинсы.

Я разглядываю шею Джорданы сзади. На ней нет ни стрий, ни шелушения за ушами, ни перхоти в волосах, убранных в хвостик Она становится симпатичнее, в то время как я остаюсь на том же уровне привлекательности. Это нехорошо. Ясно, что она задирает нос – ведь на ней ее самый нелюбимый свитер.

– А как твои родители? – спрашивает Джуд.

– У папы много работы, а мама ездила в отпуск.

– Они не вместе поехали?

– Нет. Она была в медитационном центре: они там не разговаривают и не смотрят друг другу в глаза.

– Прямо как мы, когда вместе ездим в отпуск, да, Джордана?

Джуд громко смеется. Джордана вздыхает.

Я продолжаю разглядывать шрам на голове Джуд и представляю, каково было бы отодрать кожу, заглянуть внутрь и увидеть пульсирующую опухоль размером с мячик для гольфа.

– Вы, наверное, рады, что врачи так хорошо поработали, – говорю я.

– О, неужели Джордана тебе ничего не сказала? Они удалили столько, сколько можно, но боялись навредить мне, поэтому немножко осталось. Могут возникнуть проблемы в будущем, но пока все в порядке.

– Поздравляю, – говорю я и представляю, как опухоль в ее голове оценивает свое новое положение и решает медленно расти.

Мы подъезжаем к выступу горы, где находится местный кемпинг. Слева – фургоны на бетонных блоках, которые находятся тут постоянно, справа – две большие площадки, заставленные «жуками», «фордиками» и палатками разных размеров. Там также стоит красно-белый фургончик «фольксваген» с поднятой крышей-гармошкой.

– Ты только глянь, Джо, тут как в шестидесятых. Вдали по песчаным дюнам ступают сёрферы; у некоторых гидрокостюмы расстегнуты до талии, они идут, качаясь и спотыкаясь на ветру. Мы замедляем ход у шлагбаума – он поднимается с таким звуком, будто кто-то выпускает газы, – а затем Джуд заезжает на парковку для автомобилей, присыпанную гравием и песком.

Какой-то парень стоит на коленях над доской для сёрфинга, натирая ее специальным воском. Парочка курит в пузатом «моррис минор» с закрытыми окнами.

– Желаю повеселиться, – говорит Джуд, глядя на картонно-серые облака через ветровое стекло.

Приметив прямоугольную крышу серебристо «вольво» Грэма в конце площадки, ставлю палатку другом конце, обосновывая свой выбор тем, что «в случае дождя мы меньше промокнем».

Мы молча спускаемся к морю. Я надел капюшон для маскировки. Маслянистый туман ползет с моря и висит низко над землей, так, что конца пляжа не видно – он мог бы быть бесконечным.

Джордана идет впереди и выглядит очень романтично в густом тумане. Я следую за ее невнятным силуэтом, слушая плеск набегающих волн. Песок становится темнее. Я ускоряю шаг и догоняю ее.

– Твоя кожа стала лучше, – говорю я.

Она делает вид, что не слышит. Решаю выразиться более цветисто:

– У тебя просто шикарная кожа!

Она ускоряет шаг. Тогда я пытаюсь продемонстрировать, какой я внимательный бойфренд, проявив познания в интересующей ее области.

– Все дело в окружающей среде, твоей новой диете, или ты попробовала новый стероидный крем для лечения атопической экземы?

– Заткнись, Оливер, – фыркает она.

И это первое, что я сегодня от нее услышал.

Мы подходим ближе к морю, и я вижу бурление больших волн. У них неровные гребешки, они двигаются с разной скоростью, а задние заглатывают те, что спереди. В водовороте сёрфер бросает доску, набегающая волна раздувается и взрывается, как лопнувший прыщ.

Прямо перед нами из воды появляется туловище: склоненная голова, сутулые плечи. По силуэту гидрокостюма вижу, что у фигуры просматривается грудь. Женщина устало держится за доску, как за всплывшие останки потопленной торпедой субмарины.

Когда становится достаточно мелко, чтобы она могла облокотиться о доску, она поднимает ее из воды, кладет под мышку и ступает через череду маленьких агрессивных волн. Доска попадает под боковой ветер, и женщина падает на колени, как пьяная, подняв кучу брызг.

Она вытирает пену с лица, и я понимаю, что это моя мать. Схватив Джордану за руку, я тащу ее дальше вдоль пляжа; она сопротивляется.

– Что ты делаешь? – кричит она.

– Пойдем – так делают все парочки, – отвечаю я.

– Что?!

– Будем бежать по пляжу, держась за руки. Доверься мне!

– Оливер, отвали – я не шучу!

Она упирается пятками в песок. Я тяну ее за руку.

– Пожалуйста! – Мама ступает по мелководью прямо у Джорданы за спиной.

Джордана дергает меня за запястья и вырывается. Подходит и ударяет меня по плечу. Больно. Я убегаю, и, к счастью, она бежит за мной и на бегу бьет меня ногами. Так делают все парочки.

Отойдя на безопасное расстояние, оборачиваюсь: мама, теперь похожая просто на пятно в тумане, стоит на коленях и отстегивает ремешок на лодыжке.

Джордана бьет меня в щиколотку. Интересно, узнают ли мама и Джордана друг друга, встретившись не у нас на крылечке? Я тщательно следил, чтобы их встречи носили короткий и безличный характер. На прошлом родительском собрании мы с Джорданой досконально спланировали наши маршруты передвижения таким образом, чтобы наши родители не наткнулись друг на друга. Я велел ей быть осторожной, потому что мои быстро поговорят с учителями технических предметов, но затянут бесконечную волынку с гуманитарными. Джордана и ее предки начали с учителя математики, а я со своими – с рисования, и мы обошли всех учителей по часовой стрелке.

Стемнело. С нашего приезда появилось много людей. Пламя костров вздымается и бьется на ветру; палатки расставлены кучками. Занавешенные окна фургонов светятся изнутри.

Я купил нам еды в фургончике, торгующем фастфудом: любимый пирог всех британцев, куриный с грибами. Джордана покрасовалась перед продавцом местного магазинчика своей идеальной кожей и выторговала бутылку черносмородиновой «Бешеной собаки» [26]26
  Дешевое крепленое вино. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Мы стоим у палатки. Она направила фонарик себе под подбородок. Вокруг ее губ фиолетовая каемка от «Бешеной собаки». Я не пью, потому что хочу контролировать ситуацию.

В другом конце кемпинга рядом с «вольво» Грэма в темноту вздымается большой костер.

– Кто я? – Она начинает бегать кругами, вытянув руки, как аэроплан. – Я свободна и влюблена! – смеется она, делая вид, что ныряет и взмывает ввысь. – Кто я? – Она в истерике. Я иду к ней.

– Я – это ты.

Она идет на сближение, задевая мой нос кончиками пальцев.

– Я – это ты.

На мгновение ветер доносит до нас неумелые аккорды гитары.

Джордана почти допила свою «Бешеную собаку». Неожиданно она предлагает и мне. Я делаю глоток, но она вырывает бутылку.

– Нет уж, хватит.

Она оглядывается и, заметив костер Грэма, вприпрыжку бежит к нему.

Я иду за ней на расстоянии, стараясь не попадать в круг света от костра. Грэм и еще четверо розовощеких парней сидят на раскладных походных стульях, расставленных кругом. У них три упаковки пива. Интересно, где мама. В одной из соседних палаток горит свет.

– Поделитесь косячком. – Джордана говорит неестественно громко.

– Где ваши манеры? – спрашивает один из парней. – Скажите «пожалуйста».

– Пожалуйста, дядечка хиппи.

Джордана вдыхает дым, и ее плечи вздымаются. Она отдает сигарету обратно парню, поворачивается и бежит ко мне. Целуя меня в губы – впервые за несколько недель, – она выдувает дым мне в горло. Я закашливаюсь; она смеется.

– Ух, забористая, – говорит Джордана.

Мои бронхиолы щекочет изнутри.

Ветер приносит обрывок трансовой музыки глухой пульсирующий бас и мелодия, похожая на сработавшую автосигнализацию. Джордана оглядывается пытаясь определить, откуда музыка. Разворачивается на триста шестьдесят градусов, замирает и смотрит на парковку, которая пуста, не считая двух стоящих рядом машин.

– Я иду туда, – говорит она и показывает на машины.

– Ясно.

– А ты иди занимайся тем, что делают парочки, – и она убегает, изображая самолет широко расставленными руками.

Я поднимаюсь вверх по холму, двигаясь зигзагами между палаточными веревками в свете костров. Сажусь у входа в палатку и пытаюсь составить план: как спасти отношения двух пар за один вечер.

Спустя некоторое время слышу женский вой. Я знаю, что это мама, потому что она, когда напьется, начинает исполнять лучшие хиты Кейт Буш. Звук совсем рядом.

Выглядываю из незастегнутой палатки. Она поет «Женскую работу». Я не вижу ее лица, только бегающий луч фонарика: она пошатываясь идет к туалетам в дальнем конце кемпинга. Ряд окошек-иллюминаторов, ярко подсвеченных изнутри, делает постройку похожей на приземлившийся корабль пришельцев.

Как только она оказывается внутри, выхожу из палатки и направляюсь в центр кемпинга, держась подальше от света, отбрасываемого окнами туалетного блока. Через открытую дверь мне видно все, что происходит в женском туалете. Там шесть раковин и над каждой зеркало. Я осторожен и держусь на безопасном расстоянии. Мама достает зубную щетку. Она единственная из моих знакомых, кто чистит язык и все время давится при этом.

Иногда я не чищу зубы несколько дней подряд, и они становятся похожими на замшелые булыжники каменной стены. Раньше мама засекала время, чтобы проверить, что я чищу зубы, как следует: стояла над раковиной и постукивала по циферблату наручных часов. Из чувства противоречия я чистил только нижние зубы. Так я ощущал себя независимым. Засыпая, я облизывал покрытые налетом верхние моляры и знал: я плохой мальчик.

Она полощет рот и кладет щетку в карман серой спортивной кофты. На ней широкие черные льняные брюки и кроссовки «Рибок». Интересно, Грэм будет чистить зубы? Вспоминаю угольно-черное семечко, застрявшее между его большими желтыми клыками, наползающими один на другой.

Мама наклоняется к зеркалу. Указательным пальцем она оттягивает кожу под правым глазом, точно хочет снять контактную линзу. Она подносит лицо совсем близко к собственному отражению в зеркале и дышит на него алкогольными парами.

Бутылка пива, покосившись, стоит в мыльнице. Она делает глоток. Вытерев конденсат рукавом, мама изучает свое отражение и проводит рукой от подбородка до горла. Затем берет бутылку и допивает пиво одним глотком, что достойно восхищения. Поворачивается к выходу – ко мне. Я бегу к изгороди и делаю вид, что отливаю. Слышу звук брошенной в мусорный бак пивной бутылки.