Текст книги "Чародей"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

– Мои враги и так обвиняют меня в неблагодарности и в худшем. Вот мой первый вопрос. Предупреждаю: вы должны ответить на все три.

– Я понимаю, – кивнул я.

– Король Арнтор послал лорда Била с приказом убить короля Гиллинга?

– Нет.

Тиази на мгновение остановился, чтобы пронзить меня взглядом.

– Простого «да» или «нет» здесь недостаточно. Объяснитесь.

– Пожалуйста, милорд. Я не советник короля Арнтора и никогда таковым не являлся. Однако он пользуется репутацией человека сурового, но честного.

Тиази фыркнул:

– Второй вопрос. Какую выгоду извлекает король Арнтор из смерти короля Гиллинга?

– Никакой, милорд. Король Утгарда может положить конец набегам на северные окраины нашей страны. Никакой другой король не может. Кроме того, король Гиллинг забирал львиную долю награбленного, что сильно расхолаживало налетчиков. Со смертью короля они смогут оставлять себе всю добычу, а потому станут совершать набеги чаще.

– Пока мы ведем междоусобные войны, у нас не будет ни времени, ни сил для набегов.

Я кивнул:

– Милорд умнее меня, хотя, возможно, многие ангриды предпочтут обогатиться за счет набегов, нежели убивать своих соплеменников или тем более погибнуть в бою с ними.

– И последний вопрос. Представьте, что я король Арнтор. Я объяснил вам, почему желаю смерти короля Гиллинга, и хотя приведенные мной доводы не устраивают вас, они вполне устраивают меня. Затем я сообщаю вам, что для осуществления своей цели я выбрал лорда Била. Вы одобрили бы такой выбор?

– Безусловно, милорд. Когда неудача предпочтительнее успеха, поистине разумно выбрать человека, который скорее всего потерпит неудачу. Вы позволите мне говорить откровенно?

– Позволю. На самом деле я желаю этого.

– Как я вам сказал, я ничего толком не знаю о короле Арнторе. Я никогда не встречался с ним. Но я сопровождал лорда Била в путешествии по Целидону, по Мышиным горам и немного по Йотунлендской равнине. Мне кажется, я успел хорошо узнать его. Для мирных переговоров он самый подходящий человек: рассудительный, учтивый и деликатный, не подвластный никаким сильным чувствам, если не считать фамильной гордости и вполне естественной отцовской любви к единственной дочери. Будь я королем, желающим установить мир с соседним правителем, я бы выбрал человека, похожего на лорда Била. Но что касается убийства… – Я покачал головой.

– Ведь лорд Бил тоже знает магию, правда? – спросила Этела. – Тауг говорил. Если он не хочет сам убивать кого-то, он может наколдовать смерть.

Тиази сел и уставился на Этелу, которая смело выдержала его взгляд. Наконец он промолвил:

– Буду ли я настолько глуп, чтобы всерьез воспринять слова ребенка?

Я улыбнулся:

– Четвертый вопрос, милорд.

– Пусть будет четвертый.

Мани прочистил горло – мягкий, почти извиняющийся звук.

– Вы обещали задать всего три вопроса, милорд Тиази. Позвольте я отвечу на последний и тем самым спасу вашу честь. Мудрость есть мудрость, и она не становится глупостью в устах другого. Высказывания малого ребенка надобно принимать во внимание, коли они разумны. Но ни в каком другом случае.

– 28 Нельзя ли сказать то же самое о котах?

– Только очень мудрый человек, лорд Тиази, сумеет обнаружить глупость в изречениях кота.

– Итак. – Тиази наклонился к Этеле. – Дитя мое, мы не уверены, что дело обошлось без магии. К ней могли прибегнуть, например, чтобы сделать убийцу невидимым.

– Я не знала, – сказала Этела.

– Разумеется. У тебя живой ум, но мало жизненного опыта и еще меньше знаний. Ты должна учесть и первое, и второе.

– Да, сэр. То есть милорд.

– Рассмеешься ли ты, коли я скажу, что здесь, в башне, видели незримое существо?

– Нет, сэр. Только я не пойму вас, поскольку вы сами говорите, что оно невидимое.

– Невидимость не бывает абсолютной, – сказал Тиази, – как утверждает любой знаток, хорошо сведущий в предмете. Стать невидимым посредством магии – значит стать частично или полностью невидимым при неких определенных обстоятельствах. Данные обстоятельства меняются вместе с силой чар. Дождь и яркий солнечный свет, вероятно, самые распространенные из них.

– О-о-о… – протянула Этела, явно потрясенная.

– Невидимые сущности порой отбрасывают тени, более или менее заметные, по которым можно обнаружить их присутствие. Они также оставляют следы в грязи или на снегу, хотя от этого чары не ослабевают.

– Невидимые коты, – вставил Мани, – полностью невидимы только ночью.

– Я не знал, – сказал Тиази, – и рад узнать это… Спрашиваю еще раз: удивишься ли ты, коли узнаешь, что здесь, в башне, видели незримое существо?

Бросив быстрый взгляд на Линнет, Этела кивнула.

– Так вот, его видели; впервые – вскоре после прибытия лорда Била. Я бы заподозрил это существо в покушении на нашего короля, но оно, похоже, предпочитает ломать шейные позвонки. По вполне очевидным причинам незримые существа редко пользуются оружием. В ночь покушения на нашего короля у пяти других погибших ангридов оказались свернутыми шеи. Охваченные тревогой за раненого короля, тогда мы упустили сей факт из внимания. Однако он остается фактом.

Я фыркнул:

– Разве это бросает подозрение на лорда Била? На мой взгляд, это, наоборот, снимает с него подозрение. Если бы существо принадлежало лорду Билу – в чем я сильно сомневаюсь – и он хотел причинить вред королю Гиллингу, разве он не воспользовался бы его услугами? Если же оно не имеет к нему отношения и не нападало на короля, зачем о нем разговаривать?

Мани поднял лапу:

– Хорошо сказано. Позвольте мне добавить, что, по моему мнению, вы ответили на вопросы лорда Тиази, как требовалось.

Тиази кивнул:

– Я выполню вашу просьбу: я сделаю все возможное для больной рабыни, хотя не могу обещать значительного улучшения. Какова ваша последняя просьба?

Мне пришлось еще раз хорошенько все обдумать: у меня еще оставалась последняя возможность пойти на попятную. Подняв наконец взгляд, я сказал:

– Я люблю одну леди. Кто она такая, не имеет значения; она реальная женщина, и без нее я не знаю счастья. Ради нее я вернулся в Йотунленд из далекой страны.

Тиази кивнул.

– Мне говорили, что сыны Ангр не способны любить. Коли так, почему король Гиллинг поднялся с постели и бросился навстречу смерти, заслышав голос королевы Идн?

– Вас неверно информировали. – Голос Тиази походил на горестный стон ветра, пролетающего сквозь череп. – Мы умеем любить. Нужно ли мне указать на обстоятельство, введшее в заблуждение вашего осведомителя?

– Если вам угодно, милорд, – пожал я плечами.

– Нас никто не любит.

– Даже собственные соплеменники?

– Да. Итак, ваша последняя просьба?

– Всю жизнь я чувствовал какую-то… какую-то пустоту в душе, милорд. Когда-то я приобрел новый щит, и мой слуга, который является также моим другом, предложил изобразить на нем сердце. – Я немного поколебался. – Меня зовут сэр Эйбел Благородное Сердце, милорд.

– Я помню.

– Хотя я никогда не знал почему. Мой друг предложил изобразить на щите сердце. Я очень гордился им, в смысле – щитом.

Тауг отвел глаза в сторону.

– И мне пришло в голову, что я вправе изобразить на щите лишь пустое сердце: очерченный тонкой красной линией контур. Я сказал «нет». Видите ли, я чувствовал, что мое сердце полно любовью к леди, чья любовь привела меня сюда. И все же сердце на моем щите должно было быть пустым, и я понимал это. У вас здесь есть комната – знаменитая комната, поскольку я слышал о ней давным-давно, – на двери которой вырезаны слова: Обитель Утраченной Любви. Это правда?

Тиази медленно кивнул.

– Из сказанного вами я понял, почему она здесь и почему она дорога вам. Это не может быть одна из этих дверей – на них ничего не вырезано. Значит, здесь есть другая дверь?

Тиази молчал.

– Можно мне войти туда, всего один раз? Вот третья милость, великая милость, о которой я прошу вас.

– Но вам придется выйти обратно, – проговорил Тиази, с особым упором произнося каждое слово.

– Я и не собирался оставаться там.

– Я удовлетворю обе ваши просьбы. – На мгновение показалось, будто Тиази собирается встать с кресла, но он продолжал сидеть, сжав огромными руками подлокотники. – Но вы должны сделать для меня одну вещь. Вы должны взять с собой рабыню. Вы возьмете?

– Линнет? А где дверь?

Легким движением головы Тиази указал на одну из пяти дверей: самую узкую, из столь светлого дерева, что она казалась почти белой.

– Туда? – Я встал и взял Линнет за руку. – Пойдемте со мной, миледи.

– Мантикоры и маргаритки.

Женщина поднялась с места – ни неуклюже, ни грациозно и ни медленно, ни быстро.

– Она безумна.

– Лютый гнев пылает в ее душе, – покачал головой Тиази.

Я посмотрел на него:

– Я все еще ребенок – все еще мальчик – во многих отношениях.

– Вам можно позавидовать.

– Она действительно разгневана? Сейчас?

– Мама никогда не сердится, – сказала Этела.

– Я бы не советовал вам смотреть ей в глаза.

Тауг прочистил горло:

– Я немного рассказывал вам про битву на рыночной площади, сэр Эйбел. Она… она сражалась с ними. Орудуя кнутом, который мы купили вместе с телегой. Кажется, я не сказал, что она нагнала страху, на инеистых великанов, но они действительно испугались. Она ослепляла ангридов ударами кнута.

– Я не знал, – сказал я.

– Я не сказал, что на меня она тоже нагнала страху. Она сражалась на нашей стороне, но я все равно здорово испугался.

– Однако продолжал биться.

Тауг пожал плечами:

– Потом появился сэр Гарваон со своими воинами, и они боялись вступать в бой, я видел. Я видел, как они были напуганы, и я подумал: вы, здоровые сильные мужчины, вы не знаете и половины всего – даже ничего не знаете – о настоящем гневе…

– Имя нашей прародительницы Ангр, сэр Эйбел. Мы произошли от нее, все мы. Поэтому мы хорошо знаем, что такое гнев. Говорю вам, эта женщина должна сдерживать свой гнев – иначе она уничтожит все на своем пути. Она кажется вам похожей на восковую куклу?

– В общем, да.

– Вы не раз видели огарок свечи, брошенный в огонь. Помните о нем.

– Я постараюсь. Пойдемте, леди. Я открою перед вами дверь.

Сделав тридцать шагов, мы приблизились к указанной Тиази двери, и она – хоть и самая узкая из всех – была широкой и высокой по моим меркам. Мне пришлось вытянуть руку вверх, чтобы поднять засов. Дотронувшись до него, я увидел вырезанные на светлом дереве изящные эльфрисские письмена: ОБИТЕЛЬ УТРАЧЕННОЙ ЛЮБВИ.

Дверь казалась невесомой, и возможно, мы вошли внутрь, даже не открыв ее.

Глава 22
ПОТЕРЯННЫЕ ЛЮБОВИ

Кромешная тьма, чернее самой черной ночи, обступила нас. Я услышал шум стремительно несущейся воды, подобный которому слышал, когда боролся с могучими волнами и неизвестными, не отмеченными на карте течениями вместе с Гарсегом. В темноте раздавались громкие удары, частые и глухие. Я попытался представить, какого рода существо может производить такой шум, и в воображении моем возник образ Орга – зеленого, как листва, и бурого, как кора, – который стоит один на лесной лужайке и колотит в полый ствол сухого дерева дубиной. Я чуть слышно пробормотал: «Что это?» Линнет услышала меня и ответила: «Это мое сердце». Едва она успела договорить, я понял, что она одновременно права и не права, что это стучит мое сердце, а не ее. Долгое время мы шли в темноте, и я ступал в такт ударам своего сердца.

Тьма вдруг разом рассеялась, словно по велению Верховного Бога, и превратилась в жемчужный туман. Я увидел под ногами траву – сочную траву, какую любят лошади, – сверкающую росинками.

– Здесь лучше, – сказала Линнет.

Возможно, я ничего не ответил, но я согласился с ней. Солнечные лучи прорезали туман, и из него соткалась колоннада могучих дубов. Линнет побежала вперед.

– Голденлаун!

Она обернулась ко мне, и, клянусь честью, я никогда еще не видел столько радости, сколько увидел на изможденном лице женщины.

По сравнению с Ширволом замок казался чуть ли не игрушечным – серая стена, через которую сильный мальчишка легко перебросил бы камень, круглая центральная башня изящных очертаний и прямоугольный в плане четырехэтажный каменный дом с мансардой. Одним словом, такого рода замок, какие рыцарь с дюжиной крепких воинов успешно удерживает, отражая нападение пятидесяти – ста разбойников. Не более того.

Однако он вызывал самые теплые чувства, и все время моего пребывания там я невольно вспоминал дворец Леди в Скае. Фольквангр рядом с ним что цветущее дерево рядом с фиалкой, но они оба проникнуты одним духом.

На воротах были нарисованы мантикоры, стоящие на задних лапах. В зубах они держали маргаритки, как пасущиеся коровы порой держат лютики, и маргаритки цвели у них под ногами, а справа и слева желтели еще маргаритки, только уже не нарисованные, а настоящие, ибо крепостной ров был сухим, как в Утгарде, и засажен цветами наподобие сада, а перед самыми воротами стояли каменные мантикоры.

Навстречу нам вышли слуги и служанки, прекрасные молодые женщины, которые могли бы с легкостью выйти замуж за любого, кого выберут. Все они премного изумились, что Линнет, которую никто не надеялся вновь увидеть, неожиданно вернулась; а вслед за ними такое же удивление выразили степенный старый господин с серебристыми усами и изборожденным шрамами лицом и веселая седовласая леди, похожая на суетливую, воркующую от радости дикую голубицу.

– Это Кирстен, – сказала мне Линнет, – милая, милая Кирстен, которая умерла, когда мне было четырнадцать, и моя дорогая сестра Лиша, умершая родами. Отец, позвольте представить вам сэра Эйбела Благородное Сердце. Сэр Эйбел, это мой отец, лорд Лейфр.

– Убитый инеистыми великанами, напавшими на Голденлаун, – с улыбкой промолвил лорд Лейфр, протягивая мне руку.

– Моя мать, леди Лис.

Она взяла мою руку обеими своими, и тепло тех трепещущих рук и маленького застенчивого лица мгновенно покорили бы мое сердце, будь даже я заведомо неприязненно расположен к ней и ее мужу.

– Вы можете оставаться у нас сколь угодно долго, сэр Эйбел, и наслаждаться счастьем каждый момент своего пребывания здесь.

Вскоре начался пир. Снаружи, за стенами Утгарда, сгустилась ночная тьма и пошел снег, а когда мы вдоволь наелись и напились, пропели старинные песни и поиграли в разные игры, вышли в сад, залитый ярким солнечным светом и пестрящий летними цветами.

– Это мамин грот, – пояснила Линнет, – такая уютная пещерка, сооруженная нашими садовниками. Когда мои родители поженились, при дворе считалось модным иметь грот: укромный уголок, где влюбленные могут целоваться и держаться за руки, сокрытые от посторонних глаз, а также от солнечных лучей в жаркие дни. Отец распорядился соорудить грот в угоду моей матушке, прежде чем привез ее сюда.

Я невольно вспомнил пещеру, где лежал на мху с Дизири, но ничего не сказал.

– Только он нагоняет на меня страх, хотя я не сознавала этого, покуда не заговорила о нем. Наверное, дело в том, что в детстве нам с сестрами запрещали заходить туда. Поэтому я не стану заходить, но вы можете, коли хотите посмотреть.

Она явно ожидала, что я зайду, и я так и сделал. Я вовсе не предполагал найти там Дизири – я знал, что не найду. Но вид грота пробудил во мне яркие и сладостные воспоминания, и я надеялся, что они станут еще ярче, коли я зайду. Исполненный такой надежды, я спустился по нескольким каменным ступенькам, перешагнул через узкий ручеек и вошел в грот. Я знал, что там нет никаких драконов и нет глубокого колодца, ведущего в море Эльфриса. И здесь я не ошибся.

Вместо них я обнаружил внутри усыпанный чистым песком пол и туннель с грубо отесанными каменными стенами, который казался путем к сокровенным тайнам холма, а затем услышал знакомый мяукающий голос:

– Сэр Эйбел? Сэр Эйбел? Я вас узнал. Я чую псиный запах, идущий от вашей одежды. Этот туннель ведет наружу?

– Мани? – Я остановился и почувствовал, как он трется о мою ногу. – Я не знал, что ты здесь. Это странное место.

– Знаю, – сказал Мани, а потом добавил: – Возьмите меня на руки.

– Многие из этих людей уже умерли, но похоже, это не имеет никакого значения.

Он лишь мяукнул в ответ. Когда я взял кота на руки и понес, он дрожал всем телом.

Я не стану говорить, сколько времени провел в гроте. Время в Скае течет иначе, чем в Митгартре или в Эльфрисе. В зале Утраченной Любви оно опять-таки течет иначе, и возможно, там вообще нет времени, а есть лишь представление о нем. Этела говорила, что никто из нас не задержался там долго.

Мани поднял голову и принюхался. Услышав частое посапывание кота (он лежал у меня на руках), я тоже принюхался.

– Чую запах моря.

– Так, значит, оно такое? Я никогда не видел моря. Ваш пес постоянно болтает о нем. По-моему, он от него не в восторге.

– Он сидел на цепи в пещере Гарсега на морском дне. Уверен, ему не понравилось.

– Сажать на цепь псов можно и должно, – сказал Мани, – а вот котов нельзя лишать свободы. – Он выпрыгнул из моих рук, и минуту спустя до меня донесся его голос: – Я вижу свет впереди и слышу шум воды.

Вскоре я сам увидел свет и услышал глухой рокот набегающих и разбивающихся о берег волн. Я понял, что близок к цели.

Серые каменные стены грота подступили с обеих сторон, и я (вспомнив вход в пещеру и узкий ручеек перед ним, через который перешагнул) остановился и оглянулся: мне вдруг показалось, что я сбился с пути и возвращаюсь обратно к выходу. Слабым и далеким был свет в конце туннеля позади. Слабым и далеким, но не настолько слабым и не настолько далеким, как следовало бы. Я прошел почти лигу и все же по-прежнему видел неровную арку входа, а также камни и заросли папоротника за ней.

– Там какая-то женщина! – крикнул Мани.

Тогда я все понял и, выхватив Этерне из ножен, бегом бросился вперед.

Парка сидела и пряла, как прежде, но на мгновение подняла глаза от скручиваемой нити и промолвила:

– Сэр Эйбел Благородное Сердце.

Я осознал вдруг, что никогда не понимал толком значения этих слов, покуда они не прозвучали из уст Парки. Я опустился на колени, склонил голову и пролепетал:

– Ваш преданный слуга по гроб жизни, миледи.

– Тебе нужна другая тетива?

– Нет, – сказал я. – Тетива, подаренная вами, не раз сослужила мне хорошую службу, хотя она тревожит мой сон и насылает разные сновидения.

– Ты должен убирать ее подальше, когда ложишься спать, сэр Эйбел.

– Мне бы не хотелось так поступать с ними, миледи. Они рассказывают мне о своей прошлой жизни, и, слушая их, я начинаю больше любить свою собственную.

– Почему ты пришел? – спросила она.

Я объяснил, по возможности обстоятельнее, без всякой помощи Мани, который перебивал меня и комментировал мои слова чаще, чем мне хотелось бы.

Когда я закончил, Парка указала рукой вдаль, за буруны.

– Это там? То, что я ищу?

Она кивнула.

– Я умею плавать, – сказал я Мани, – но не могу взять тебя с собой. Как не могу взять свой меч или свою одежду.

– В кольчуге вы сразу пойдете ко дну, – заметил он. Он ошибался, но я не стал спорить.

– Ты останешься здесь с Паркой и присмотришь за моими вещами, покуда я не вернусь?

– Твое имущество, – промолвила Парка, – не здесь.

Тем не менее я разделся, положил кольчугу, кожаную куртку, штаны и все остальное на плоский камень, а рядом поставил сапоги. Парка продолжала прясть, творя жизни для нас, которые считают себя творцами своих жизней.

Как хорошо было плыть в море! Я понял, что сила моря иссякла во мне, ибо сейчас чувствовал, как она возвращается; и хотя я знал, что Гарсег демон, я жалел, что он не плывет рядом со мной, как в далекие невозвратные дни. «Конечно, хорошо, – думал я, – что в конечном счете мы учимся отличать добро от зла; но за знание приходится платить, как и за все на свете. Мы оставляем в прошлом друзей, воплощающих зло».

Куда я плыл, я не знал. Ничего не видя впереди, я долго плыл под водой, потом вынырнул на поверхность и поплыл по волнам, по-прежнему ничего не видя. В этом море покоились кости Гренгарма, и где-то здесь обитала Кулили, ибо дно моря Митгартра (а я чувствовал, что я все еще в Митгартре) находится в Эльфрисе. Я решил опуститься на дно, пока живой, выйти на сушу в Эльфрисе и поискать там Дизири. Ибо тогда я не знал, что в зале Утраченной Любви находят только утраченную любовь, а моя любовь к ней – горячая, как кровь ангридов, но чистая – не может покинуть мое сердце ни от поцелуя валькирии, ни от меда Вальфатера.

Вновь вынырнув на поверхность, я увидел остров Глас. Какую любовь, спросил я себя, я потерял здесь? Никакой, конечно же.

Я погрузился в мысли о Гарсеге, Ури и Баки. Наконец мне пришло в голову, что, будь я способен вспомнить ту любовь, она не была бы утраченной. Леди Линнет в безумии забыла своих родителей, сестер и родной дом, а помнила только маргаритки и мантикор да воинственный дух своей семьи, который пребывал у нее в крови, а не в поврежденном рассудке. Посему, хотя разум у нее бездействовал, рука непроизвольно искала меч и нашла таковой в кнуте.

Побеждает не оружие, даже если вы вооружены Этерне.

Песчаные берега острова Глас не похожи ни на какие другие. Возможно, они усыпаны не песком, а мелко истолченными самоцветами – во всяком случае, так кажется. И камни здесь не похожи на обычные. Трава шелковистая, короткая и такого восхитительного оттенка зеленого, какой человек описать не в силах; и мне думается, Гильф, плохо различающий цвета, такой цвет непременно увидел бы. Я нигде не встречал деревьев, подобных растущим по берегам острова Глас; листья у них темно-темно-зеленые, почти черные, но серебристые с обратной стороны – и при каждом дуновении ветра кроны на мгновение становятся серебристыми. Кора с виду и на ощупь напоминает гладкую голую древесину, но таковой не является.

Когда я вспоминаю первые мгновения, проведенные на берегу, мне кажется, я не мог очень уж долго восхищаться песком, травой или деревьями, но тогда минуты казались часами. Солнце неподвижно стояло в небе, наполовину закрытое облаком, и я, имея в своем распоряжении целую вечность, дивился красоте чудесного острова.

– О сын мой…

Я увидел перед собой крестьянку. Мне доводилось встречать женщин и красивее, хотя она была довольно красивой.

– Ты мой сын.

Я знал, что она ошибается, и мне пришло в голову, что если бы я лежал на земле, а она склонилась надо мной, я бы увидел ее лицо в таком ракурсе, в каком оно вдруг всплыло в моей памяти сейчас. Потом я понял, что она красивейшая из женщин.

– Я вскормила тебя и Бертольда своей грудью, Эйбел.

Я сказал, что Бертольда здесь нет, и попытался объяснить, что он наверняка узнал бы ее, поскольку он старше меня и уже ходил и разговаривал, когда она исчезла.

– Прочитай это. – Женщина протянула мне стеклянный зеленый цилиндр.

Я со стыдом признался, что не умею читать руны Митгартра – только эльфрисские письмена.

– Это не Митгартр, – сказала она, – это страна сердца.

Я развернул свиток и прочитал. Я привожу здесь манускрипт по памяти. Ты наверняка задашься вопросом, Бен, каким задался я: не является ли она матерью не только Бертольда с братом, но и нашей с тобой тоже. Думаю, так оно и есть.

«Здесь меня зовут Мег, и здесь я была женой Бертольда Черного. Мой муж был старостой нашей деревни. Эльфы наслали на нее злые чары. Наши коровы рожали оленят. Наши сады засохли в одну ночь. Густой туман не рассеивался ни днем ни ночью, и над Гриффинсфордом тяготело проклятие. Потом пришел один старик. Он был демоном. Теперь я понимаю это, но тогда мы не знали. Я ходила беременная, когда он появился.

Он сказал, что оверкины не станут помогать нам и чтобы снять проклятие, мы должны совершить жертвоприношение богам эльфов. Снари накормил старика. Бертольд сказал, что так делать негоже, что мы должны поклоняться нашим оверкинам, как положено. Он построил алтарь из камней и дерна, но никто не помогал ему, кроме нашего маленького сына. Он принес в жертву нашу корову и пропел хвалебную песнь, обращенную к оверкинам Ская, вместе с Кли и Вером.

Черепаха о двух головах выползла из реки и покусала Дейфа и Грамма; ночью по дороге бродили чужаки и за окнами раздавался жуткий вой. Старик сказал, что мы должны отдать семь жен богам Эльфриса. Бертольд не желал даже слушать об этом.

Старик сказал, что я не разрешусь от бремени, пока боги Эльфриса не позволят. Два дня я мучилась родами, и один только Бертольд ухаживал за мной. Потом я обратилась с мольбой к Леди Ская, чтобы она забрала мою жизнь, но только пощадила мое дитя. Я сумела родить и потому нарекла младенца Эйбелом.[3]3
  То be able (англ.) – суметь.


[Закрыть]

Старик пришел к нашей двери. Гренгарм, сказал он, требует семь красивых девственниц. В Гриффинсфорде не наберется семи красивых девственниц, и вскоре он потребует просто красивых женщин, пусть и не девственниц, а также детей, которых съест. Я не знала, правду ли он говорит, но поверила. Он сказал, что спрячет меня в надежном месте, где Гренгарм не найдет меня. Я сказала, что пойду с ним, если мне можно взять с собой детей.

Ты можешь взять с собой Эйбела, сказал старик, но Бертольд слишком большой; и он предложил показать мне укрытие, чтобы я сама решила, поместимся ли мы все там. Мол, оно находится недалеко и мы вернемся задолго до того, как дети проснутся. Да простит меня Леди! Я пошла с ним, решив, что Бертольд укачает Эйбела, коли малыш проснется и заплачет.

Мы подошли к краю ячменного поля, и там старик предупредил меня, чтобы я не пугалась, и велел сесть к нему на спину. Он опустился на четвереньки, точно животное. Я села на него верхом, и он взлетел. Я увидела, что он превратился в ужасную ящерицу, и поняла, что это истинное его обличье, а доброе лицо было маской. Я решила, что он и есть Гренгарм и собирается меня съесть.

Он принес меня на этот остров и раздел догола. Здесь я и остаюсь с тех пор, служа приманкой для моряков, которых пожирают Сетр и химеры. Здесь живут и другие женщины, похищенные точно так же.

Мы соблазняем моряков, чтобы химеры не сожрали нас, но мы прячемся, когда старик выходит из моря, и не поклоняемся ему, в отличие от химер. Гроа вытесала из камня фигуру Леди для нас, но другая богиня пришла ночью и разбила статую, оставив у пруда свое собственное изваяние, представляющее женщину невиданной красоты.

Гроа умеет писать. Она научила меня писать, как здесь принято, рисуя буквы на песке. Этот сосуд я нашла среди обломков корабля, с бумагой и всем прочим. О, Леди оверкинов, Леди Ская, ты пощадила мою жизнь. Сделай же так, чтобы мои сыновья прочитали когда-нибудь эти строки!

Минуло много лет. Красота моя поблекла, и скоро химеры съедят меня. Я собрала в чашу яд Сетра и пишу пером большой птицы, которое в него обмакиваю. Когда я допишу до конца, я положу свиток в стеклянный сосуд, закупорю его и выпью яд. Никто не тронет мою отравленную плоть из страха».

Я спросил, можно ли мне взять с собой свиток, чтобы прочитать брату. Женщина сказала, что любая взятая здесь вещь исчезнет, когда я покину остров, и бросила свиток в море.

Потом мы долго сидели на берегу, голые, и разговаривали о нашем прошлом, о том, что значит жить и что значит умирать.

– Меня забрали эльфы, – сказал я, – чтобы я играл с маленькой королевой, ибо эльфы живут долго, но у них редко появляются дети, и каждый родившийся ребенок для них кумир – король или королева, – боготворимый всеми эльфами племени, словно обожающими родителями.

– Ты был кумиром для меня, – сказала она, – и для своих отца и брата тоже.

– Мы играли в разные игры в огромном саду больше целого мира, и вместе сидели за уроками, и разговаривали о любви, магии и тысяче других вещей, ибо она была очень мудрой, а наши наставники еще мудрее. Наконец они отправили меня в Митгартр. Все воспоминания о Дизири и чудесном саде стерлись из моей памяти. Только сейчас они вернулись.

– Ты любил эльфов.

Я кивнул:

– Ты мудра, мать. Я знаю, что не найду здесь Дизири, ибо моя любовь к ней не утрачена. Но вот они все утрачены – как твой свиток.

– Который вовсе не утрачен. Он остается на острове, где ты нашел его. – Она взяла стеклянный цилиндр и откупорила. – Хочешь взглянуть на него еще раз? Он здесь.

Сосуд был пустым, но все же мне почудилось, будто на дне что-то осталось: клочок бумаги, камешек или ракушка. Я попытался вытащить непонятный предмет, хотя в узкий цилиндр явно пролезали лишь два моих пальца. Моя ладонь свободно вошла в горло сосуда, а потом, когда я попробовал дотянуться до дна, и вся рука целиком.

Я обнаружил, что меня затянуло в туннель со стенами из зеленого стекла. Я сразу повернулся и бегом бросился назад, к выходу, придерживая рукой Этерне, чтобы тяжелые ножны не хлопали по бедру. Вскоре я увидел перед собой светлую дверь. Я открыл ее и едва переступил через порог, как рядом со мной оказались Линнет и Мани.

– Я думала, ты хоть немного побудешь там, мама, – сказала Этела.

Линнет только улыбнулась и погладила дочь по голове.

– Никто из вас не обязан рассказывать мне, что вы там видели, – промолвил Тиази. – Однако вы найдете во мне внимательного слушателя, коли пожелаете рассказать.

Мы молчали.

– У всех на языке вертелись разные вопросы, прежде чем вы вошли туда, – во всяком случае, так казалось, – сказал Тауг. – Теперь мне бы хотелось задать вам один-единственный вопрос, и все вы должны на него ответить. Вы все мои должники.

Линнет кивнула и взяла руку Тауга, премного изумив Этелу.

– Ну как, у вас получилось? Вы действительно нашли там свою утраченную любовь?

Я кивнул и сказал, что нашел свою мать, которую совершенно забыл. Мысленно я добавил, что ее кости лежат на острове Глас и что я не успокоюсь, покуда не предам останки земле и не воздвигну на могиле памятник, как и сделал впоследствии.

– А мать Этелы?

Я снова кивнул и собирался ответить, но Линнет заговорила сама:

– Я тоже нашла, и я встретила там умерших женщин и мужчин, погибших во время набега ангридов на Голденлаун. Я отметила праздник зимы, и станцевала майский танец, и срезала цветы в нашем саду.

Она повернулась к Тиази, который сидел в кресле, похожий на огромного истукана.

– Ваши соплеменники уничтожают столь многое ради самой малой выгоды.

Он кивнул, но не проронил ни слова.

– А что насчет Мани? – Тауг огляделся по сторонам. – Я видел, как он выходил с вами.

– Он улизнул в окно. – Этела показала пальцем.

– Очень жаль, – сказал Тауг. – Мне бы хотелось знать, нашел ли и он тоже свою утраченную любовь.

Голос Тиази прозвучал глухо, точно грохот громадного барабана в отдалении.

– Если он однажды потерял любовь, оруженосец, то нашел ее там.

– Конечно, у него была любовь, которую он потерял, – сказал я, – и конечно, он нашел ее. В противном случае он бы остался здесь и сообщил нам, что не видел ничего особенного. Он скрылся, поскольку не готов говорить об этом.

В дверь яростно забарабанили кулаком, и Тиази проревел:

– Войдите!

Это оказался Поук, и, хотя он не стал озираться кругом, я почувствовал взгляд его зрячего глаза.