Текст книги "Сама себе враг"

Автор книги: Джин Плейди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

– Значит, народ его не любит. Знаешь, думаю, что я не слишком нравлюсь герцогу… – задумчиво проговорила я.

– Пустяки. Нравитесь вы ему или нет, это никого не волнует, – успокоила меня Мами. – Брак короля Карла с вами – это альянс Англии и Франции, и Бэкингем сделал все, чтобы этот союз состоялся. Разве нет?

– О, я рада, что англичане не любят Бэкингема. Это говорит о том, что они не лишены здравого смысла… хоть и еретики, – заключила я.

Мами рассмеялась и посоветовала мне повзрослеть.

Чума все свирепствовала, и было решено покинуть Сомерсет-Хаус и перебраться в Хэмптон-Корт.

Хэмптон-Корт восхитил меня с первого взгляда. Вот это была настоящая королевская резиденция! Подплывая к ней по реке, нельзя было не оценить всю эту внушительную роскошь. Ступив на берег и пройдясь по великолепнейшему саду, раскинувшемуся перед входом во дворец, я наконец-то почувствовала себя королевой великой страны.

Этот дворец с пятнадцатью сотнями комнат был построен кардиналом Уолси в зените славы и отнят у него королем Генрихом VIII, который не мог вынести, чтобы его подданный жил более роскошно, чем он сам. Покои во дворце были просторными – в любом очаге можно было зажарить целого быка. Меблировка была нелепая, но я уже привыкла к отсутствию изысканного вкуса у англичан. На мой взгляд, комнаты выглядели либо блеклыми, либо кричащими. Однако это не умаляло великолепия Хэмптон-Корта.

– Здесь мы остановимся на некоторое время, – сказал мне Карл. – И проведем наш медовый месяц.

Предполагалось, что во время медового месяца мы должны поближе познакомиться друг с другом. Проходили дни, но, хотя мы все лучше узнавали друг друга, наши отношения не становились теплее.

Мами настоятельно убеждала меня попытаться полюбить своего супруга.

– Думаю, – сказала она, – он готов влюбиться в вас. Его явно тянет к вам как к женщине.

– Зато меня к нему не тянет, – буркнула я.

– Но если бы вы постарались… – проговорила Мами, с мольбой глядя на меня.

– Мами, не говори глупостей. Как можно стараться кого-то любить? Ты просто любишь или нет, – возразила я.

– А вы прислушайтесь к голосу разума. Попытайтесь понять, что вам не нравится в супруге, а потом постарайтесь… – говорила Мами.

– Он никогда не смеется. Он слишком серьезен. Он очень часто не одобряет того, что я делаю. И к тому же он не любит тебя, Мами, – резко заявила я.

– Это происшествие в экипаже… к несчастью, оно случилось в первый день вашего знакомства, – с сожалением напомнила Мами.

– О, та история давно забыта! – заверила я ее.

– Некоторые вещи никогда не забываются, – грустно сказала Мами.

– Ему лучше относиться к тебе потеплее – иначе я никогда не смогу полюбить его, – негодовала я.

– Милая моя, вы очень своевольны, – упрекнула меня Мами.

– Такой уж я уродилась… И меняться вовсе не собираюсь! – надменно заявила я.

– Вы очень молоды. Повзрослев, вы поймете, что всем нам порой приходится меняться… и приспосабливаться к обстоятельствам, – убеждала меня Мами.

– Я не изменюсь. Я останусь сама собой, а кому это не нравится, тот волен поступать как хочет. Меня это не волнует! – воскликнула я и топнула ногой.

Мами пожала плечами; она знала, что когда я в таком настроении – спорить со мной бесполезно.

Вскоре герцог Бэкингем нанес мне визит, который привел меня в ярость; и если раньше я недолюбливала герцога, то теперь возненавидела его всей душой.

Бэкингем тогда появился явно некстати; узнав же, что ко мне его прислал Карл, я обозлилась на них обоих и решила всеми силами досаждать им.

Бэкингем старался казаться серьезным. Он довольно почтительно попросил у меня аудиенции, в которой мне следовало ему отказать; однако я не смогла побороть любопытства и согласилась принять герцога, чтобы узнать, что же ему надо.

Я ожидала от него комплиментов и думала, что он будет держаться со мной не только как с королевой, но и как с прелестной женщиной. Если бы он повел себя именно так, то я бы немного смягчилась. Ведь он был дерзок; он был вульгарен; и я помнила, как он пытался соблазнить королеву Франции прямо под носом у моего брата.

Но герцог холодно взглянул на меня, как на упрямого ребенка, и произнес:

– Король сердит.

– По какой причине? – осведомилась я.

– Из-за вашего отношения к нему, – пояснил герцог.

– И король вам такое сказал? – удивилась я.

– Я вызвался сообщить вам о его недовольстве, – ответил Бэкингем.

– Это, – произнесла я с нескрываемым сарказмом, – весьма благородно с вашей стороны.

– Король утверждает, что вы не проявляете к нему никакой симпатии, – сказал Бэкингем.

– Разве вас это как-то касается, герцог? – спросила я, вскинув брови.

– Касается, поскольку король рассказал мне обо всем и попросил поговорить с вами, – ответил тот.

– Итак, вы призываете меня любить его. На каком основании? Разве вы что-то понимаете в любви? Вы даже не добились успеха у моей невестки – королевы Франции, – выпалила я, не задумываясь.

Красивое лицо Бэкингема внезапно побагровело. Я больно задела герцога и наслаждалась этим. Однако он не отводил от меня взгляда, становясь из красного белым, как мел.

– Вынужден вам заметить: если вы не выкажете сердечной склонности к королю и не будете подчиняться его желаниям, то превратитесь в очень несчастную женщину, – предостерег он меня.

– Прошу вас, не беспокойтесь, герцог Бэкингем. Я могу сама позаботиться о себе, – заверила его я.

– Было бы мудро, если бы вы не замыкались в присутствии короля. Вы смеетесь и поете со своими французскими фрейлинами, но стоит лишь зайти королю с придворными-англичанами, как вы тут же становитесь угрюмой и молчаливой, – нравоучительным тоном проговорил Бэкингем.

– Пусть король со своими придворными развлекает меня так, как это делают мои друзья, – потребовала я.

– Это ваша обязанность, мадам, доставлять удовольствие королю, – гневно напомнил герцог. – Мы все его подданные… даже вы… и не стоит забывать об этом.

– Герцог Бэкингем, я вас больше не задерживаю, – произнесла я, глядя ему прямо в лицо.

Он поклонился. И в тот миг, когда глаза наши встретились, я поняла, что он ненавидит меня так же сильно, как и я его.

Мами очень расстроилась, когда я рассказала ей о визите герцога. Она упрекнула меня за то, что я была резка с Бэкингемом.

– Не желаю притворяться! – горячо проговорила я.

Она покачала головой и ответила:

– Милая моя, вам нужно обуздать свой нрав. Иначе вам придется плохо, и вы отлично это знаете.

– Кажется, ты опять на его стороне, – зло бросила я.

– Никогда… никогда! – заверила меня Мами. – Но вы не правы, любовь моя. Вам надо научиться быть дипломатичной.

– Я ненавижу их всех. Еретики! Дикари! – вскричала я.

Мами смущенно посмотрела на меня.

– Этим горю не поможешь, – вздохнула она.

Несколько дней спустя мне опять доложили о приходе Бэкингема. Я готова была заявить, что не приму его, но Мами, которая была тогда со мной, уговорила меня не оскорблять герцога отказом.

– Постарайтесь успокоиться, – советовала она. – Выслушайте, что он скажет, и ответьте спокойно и мягко.

– Я ни за что не сделаю того, чего он от меня хочет, – упрямилась я.

– Возможно, но в любом случае вы должны вести себя как королева, а не как непослушная девчонка, – укоряла меня Мами.

Вошел Бэкингем, красивый и элегантный. «Как жаль, что я его ненавижу, – подумала я. – Он одевается с таким вкусом, что этого негодяя даже можно принять за француза!»

– Ваше Величество! – Он поклонился и поцеловал мне руку.

Я почувствовала, как в душе у меня поднимается волна гнева. Наверное, глаза мои засверкали, как всегда в таких ситуациях.

– Да будет мне позволено заметить, – продолжил герцог, – что вы стали еще прекраснее, чем раньше. Здешний воздух явно пошел вам на пользу.

– Вы очень любезны, – ответила я почти спокойно.

– Меня послал государь, – сказал Бэкингем.

– О! Он так далеко отсюда, что не может прийти сам? – Я была готова вспылить, но, вспомнив слова Мами, постаралась взять себя в руки.

– Король дал мне одно поручение, – вежливо ответил Бэкингем, – и в связи с этим у меня к вам сугубо личная просьба.

Я подумала: «Какая наглость! Являться с личными просьбами ко мне… после нашей последней встречи!» Но вслух я ничего не сказала, и герцог продолжил:

– Его Величество считает, что теперь, когда вы стали его супругой и королевой, вам следует обзавестись английскими фрейлинами.

– Мои нынешние фрейлины меня пока вполне устраивают, – ответила я.

– Нисколько не сомневаюсь, – учтиво согласился Бэкингем, – однако Его Величество надеется, что так вы скорее овладеете английским языком и усвоите некоторые наши обычаи. Он считает, что если вы всемилостивейше изволите допустить в свои покои благородных английских леди, то те могут оказаться вам весьма полезными…

– О! И кого же он предлагает? – вежливо осведомилась я.

– Король был очень добр ко мне, заявив, что я сослужил ему прекрасную службу. Как вам известно, я был главным лицом в подготовке этой чрезвычайно желанной свадьбы. Его Величество все никак не может отблагодарить меня за красавицу-жену, и надеюсь, что и вы, Ваше Величество, хоть немного признательны мне за труды.

В душе моей начала закипать злость, и я почувствовала, что вот-вот взорвусь. А Бэкингем, даже не дав мне ответить, продолжил:

– Король оказал мне честь, решив, что счастья служить вам достойны моя жена, моя сестра и моя племянница.

Я уставилась на него, не веря своим ушам. Он собирается приставить ко мне всех этих женщин? Зачем?! Чтобы стать еще могущественнее… и чтобы шпионить за мной!

– Милорд Бэкингем, – вспылила я, – у меня уже есть три фрейлины, и больше мне не нужно!

– Они француженки, – возразил он, – а королю хотелось бы, чтобы ваши придворные дамы были англичанками.

– Можете передать королю, что я вполне удовлетворена своими фрейлинами и намерена оставить все как есть, – резко произнесла я, не пытаясь больше скрывать своего негодования.

Бэкингем откланялся и ушел.

Дрожа от ярости, я отыскала Мами и рассказала ей, что случилось. Ее это очень встревожило. Она была более дальновидной, чем я. Она не хотела меня огорчать, но все же призналась, что боится, как бы ее вместе с другими дамами не отослали назад во Францию. Когда принцесса приезжает к своему иноземцу-мужу, то обычай требует, чтобы ее свита через несколько дней или, самое большее, недель отправлялась обратно.

– Здесь не тот случай! – пылко вскричала я. – Перед свадьбой англичане обещали, что мои фрейлины останутся со мной! Я не могу жить в окружении еретиков…

Мами успокоила меня, заверив, что бояться нечего и что я правильно поступила, отказавшись допустить англичанок в свои покои.

Я почувствовала большое облегчение, когда епископ Менде, приехавший со мной в качестве священника, пригласил меня вместе с отцом Санси к себе в покои и сообщил, что ему пришлось выдержать непростое объяснение с королем.

– Он решил, что у вас должны быть английские фрейлины, – сказал епископ. – Но я растолковал ему, что вопрос не подлежит обсуждению.

От радости я молитвенно сложила руки, пытаясь изобразить глубокое благочестие.

– Мы не можем позволить, чтобы вы жили в тесном окружении еретиков, – продолжил епископ.

– Они могут попытаться сбить вас с пути истинного, – добавил отец Санси.

– Я никогда им этого не позволю, – заверила я его.

– Тем не менее мы не имеем права рисковать, – промолвил епископ. – Я ясно дал понять королю, что во Франции будут глубоко возмущены, если в покоях ваших появятся эти гугенотки.

– Спасибо, отец мой, – поблагодарила я. – Я очень признательна вам за вашу заботу.

– Вы никогда не должны забывать о своем долге перед церковью, – ответствовал мой духовник.

Я заверила их обоих, что не забуду. Я оставлю при себе своих приближенных-французов, истинных католиков, и изо всех сил буду бороться с еретиками.

– Преклоним колени и помолимся за успех великой миссии, с которой Господь прислал вас в Англию, – сказал отец Санси.

Епископ был не столь фанатичен, однако и он – подобно отцу Санси – был полон решимости не допустить ко мне протестантов.

После разговора с епископом и отцом Санси я была ночью очень холодна с королем в нашей хэмптонской опочивальне. Конечно же, ему была известна причина моего недовольства, и он изо всех сил старался умиротворить меня. Происходящее в спальне доставляло ему куда больше радости, чем мне, и он слегка злился, когда я не разделяла его чувств. Меня же все это лишь раздражало, и я предпочла бы вернуться домой, чтобы жить так, как жила до свадьбы. Правда, приятно быть королевой, однако не слишком ли дорого обходится мне корона?

Король погладил мои волосы и сказал, что они очень красивые. Ему нравились мои блестящие темные глаза, мой свежий цвет лица и даже мой маленький рост. Я женственная, сказал он, именно такой и должна быть супруга… за исключением одного. Я не слишком люблю своего мужа.

Я промолчала, а он глубоко вздохнул. Затем произнес:

– Я хочу, чтобы вы научились английскому… и полюбили эту страну. Только для этого я предлагал вам взять английских фрейлин.

– Это не заставило бы меня полюбить вашу страну, – ответила я. – Только благодаря присутствию моих друзей я смирилась со здешней жизнью.

– Но я бы мог стать вашим другом, – предложил он. – Самым лучшим другом. Я ведь ваш муж.

– Я ни за что не соглашусь потерять тех друзей, которые приехали со мной из Франции, – упорствовала я.

Король вздохнул. Он понял, что пытаться переубедить меня бесполезно. Наверное, он считал меня самой нелогичной и неблагоразумной молодой женщиной на свете – особой, состоящей из одних прихотей и причуд и совершенно не управляющей своими чувствами.

Я знаю, что была главной виновницей всех наших несчастий в те годы. Но тогда я этого не понимала.

Мы легли в кровать, дабы приступить к нашему ночному ритуалу; при этом я страстно мечтала, чтобы он поскорее закончился и я смогла бы уснуть.

Разлад между нами продолжался, и положить ему конец казалось невозможно. Я знала, что мое поведение и поведение моих друзей вызывало много толков и пересудов. Нам позволили отслужить мессу, поскольку это было частью соглашения между двумя нашими странами и мои священник и духовник решительно настаивали на соблюдении договоренности. Однако англичан католическая служба в королевской резиденции глубоко возмутила. Мами пояснила, что англичане не могут забыть Марию Тюдор,[33]33
  Мария I Тюдор (Кровавая) (1516–1558) – дочь Генриха VIII и Екатерины Арагонской, английская королева с 1553 г. В 1554 г. вступила в брак с будущим испанским королем Филиппом II. Сблизившись с папством и католической Испанией, восстановила в Англии католицизм, жестоко преследуя сторонников Реформации.


[Закрыть] сжигавшую протестантов в Смитфилде, и никогда не допустят, чтобы католики вновь пришли к власти. К тому же некоторые английские моряки попадали на чужбине в застенки инквизиции и привозили потом домой жуткие рассказы о перенесенных пытках. Страна решительно отвернулась от католицизма, забыв, что протестанты тоже не всегда миндальничали с живущими с ними бок о бок «папистами». Англичане, заключила Мами, не очень религиозный народ. Говорят, что они терпимы, однако на самом деле их терпимость проистекает из полного равнодушия к вопросам веры. Но хотя протестанты не затевают в Англии с католиками религиозных войн, люди здесь полны решимости не допустить воцарения второй Марии Тюдор – неистовой католички, воспитанной так своей матерью, верной дочерью католической церкви Екатериной Арагонской.

– Было бы неплохо, – посоветовала Мами, – попытаться понять людей, среди которых вам приходится жить. Составить о них свое собственное мнение… Не нужно бояться их, но не стоит их и недооценивать.

Не знаю, была ли Мами права, но таковы были ее представления об англичанах. Моему священнику позволили отслужить для меня и моей свиты мессу в королевских покоях, однако получилось все это у нас довольно вызывающе. Я была тогда слишком легкомысленна, чтобы понять, что сама приближаю взрыв…

Мами пыталась образумить меня, но ее нравоучения казались мне ужасно скучными, и я слушала Мами вполуха. Она толковала о том, что королю трудно выполнять условия нашего брачного договора, не оскорбляя чувств собственного народа, и что я должна постараться понять своего супруга. Его внимание поглощено государственными делами, и, естественно, королю нелегко выносить вспышки моего раздражения. Более того, он не дождался от Франции помощи в борьбе с Испанией, а ведь именно в расчете на эту помощь он женился на французской принцессе…

Выслушивать все это было крайне утомительно, так что на сей раз я попросту отмахнулась от слов Мами. Внимание мое привлекло лишь то, что в Англии, оказывается, запрещено служить католические мессы и исключение сделано только для моего двора.

– Пусть лучше не пытается запретить мне и моим придворным молиться Богу! – вскричала я.

– Король и не пытается… Это шло бы вразрез с брачным договором, – напомнила Мами.

– Ладно, поговорим о чем-нибудь более интересном, – произнесла я капризным тоном.

Мами вздохнула и покачала головой. Тогда я бросилась к ней и чмокнула ее в щеку, а Мами звонко рассмеялась в ответ.

После роспуска парламента король выглядел еще мрачнее, чем обычно. Дома он сообщил, что собирается в Нью-Форест немного поохотиться. Он подозревал, что мне не захочется отправиться с ним, и не ошибся. Возможно, сказал он, мне понравится пребывание в Тичфилде, имении графа Саутгемптона.

Я была счастлива избавиться от общества супруга и побыть в окружении своих французских придворных. Вместе с Мами я с радостью поехала в Тичфилд, но чуть не вышла из себя, войдя в дом и обнаружив там графиню Денби. Я была готова возненавидеть всякого, имеющего отношение к герцогу Бэкингему, а графиня была его сестрой. Более того, она была одной из тех женщин, которых он пытался навязать мне во фрейлины.

Оставшись в моей комнате с глазу на глаз, мы с Мами принялись обсуждать ее. Мами сочла графиню весьма умной и решительной особой и посоветовала быть с ней поосторожней.

– Не выказывайте ей своей неприязни. Не забывайте, что, хотя вы и не любите герцога Бэкингема, он все же самый могущественный человек в Англии после короля, и было бы весьма неблагоразумно постоянно его оскорблять.

Но разве я когда-нибудь отличалась благоразумием? Я всегда выслушивала советы Мами, но далеко не всегда им следовала…

– Да кто они такие – родственники этого Бэкингема?! – вскричала я. – Они были никем, пока красавчик Стини не прельстил короля Якова – способом, от которого любой благородный человек пришел бы в ужас.

– Тш-ш, – прервала меня Мами.

В ответ я щелкнула пальцами.

– Не шикай на меня. Помни, кто я такая.

– О! – молвила Мами. – Какие мы важные! Должна ли я пасть перед Вашим Величеством ниц и уползти отсюда на карачках?

Она всегда умела рассмешить меня, и именно за это я так ее любила.

– Они ничего из себя не представляли, – продолжала я, – иначе она никогда не вышла бы замуж за Уильяма Фейлдинга. Кем он был, скажите на милость, пока ему не пожаловали графство? Мещанином, по счастливой случайности женившимся на Сьюзен Вилльерс. Просто он успел обвенчаться с ней до того, как смазливое личико ее братца попалось на глаза королю; это и осчастливило всю семейку.

– Боже, да вы раскопали всю подноготную герцога!.. – вскричала потрясенная Мами.

– Ну, я случайно поинтересовалась этой гнусной историей; к тому же, не забывай, он пытался навязать Сьюзен Вилльерс мне во фрейлины, – сказала я.

– Ныне она – графиня Денби, – напомнила Мами.

– Титул, полученный благодаря ее братцу, желающему всех своих родственников сделать влиятельными людьми. О, за этим герцогом нужен глаз да глаз! – язвительно заметила я.

– Вы сами собираетесь за ним присматривать? – осведомилась Мами.

– Опять ты смеешься надо мной, – возмутилась я. – Не смей! Я тебе запрещаю!

– Что ж… Я позабуду о шутках и веселье и стану появляться перед Вашим Величеством только с унылым лицом, – нахмурилась Мами.

– Я этого не вынесу! Я и так окружена сплошным унынием… – пожаловалась я, едва не плача.

Оглядываясь назад, я признаю, что вела себя с графиней Денби совершенно неподобающим образом; но и графиня еле удерживалась в рамках приличий.

Сестра герцога оказалась истовой протестанткой, и было совершенно ясно, что она осуждает католические молебны, проходящие в Тичфилде. Не буду утверждать, будто я не выставляла наши богослужения напоказ, ведь окружавшие меня французы – за исключением, пожалуй, Мами – всеми силами подталкивали меня к этому.

Именно Мами сообщила мне, что графиня Денби решила провести в большом зале Тичфилда протестантскую службу. Всем, кто был в доме, надлежало собраться и принять в ней участие – за исключением меня, разумеется.

Я даже зажмурилась в предвкушении удовольствия: ведь этикет требовал, дабы графиня испросила разрешения у находящейся в доме королевы.

– Я откажу им, – пообещала я, когда мы обсуждали все это с Мами.

– Но вы не можете! – возразила потрясенная Мами.

– Могу и докажу это, – не сдавалась я.

– И совершите огромную ошибку! – предупредила Мами. – Послушайте, моя дорогая, вы истинная католичка, но находитесь в стране, где живут протестанты. Вы должны милостиво позволить им помолиться в зале и, пока не закончится служба, оставаться в своих комнатах. Это все, что от вас требуется.

– Но зачем она устраивает этот молебен, пока я здесь? – злилась я.

– Возможно, чтобы показать, что даже при королеве-католичке сами они остаются стойкими протестантами, – говорила Мами.

– Следовательно, я откажу, – решительно заявила я.

– Пожалуйста, не делайте этого, – просила Мами. – Это было бы безрассудством. Отказ ваш обернется против вас. Об этом сообщат королю… и хуже того, его министрам. Вы только подумайте: в протестантской стране протестантскому священнику запретили провести службу! Такое никого не оставит равнодушным!

Я поджала губы. В глубине души я знала, что Мами права; но я ничего не могла с собой поделать и злорадно обдумывала свой ответ на просьбу Сьюзен Вилльерс.

Мами со мной не было, когда одна из моих фрейлин стремительно ворвалась в мои апартаменты.

– Миледи, – запыхавшись, проговорила она, – вы еще не знаете?.. В большом зале проходит служба. Весь дом… все протестанты… собрались там…

Я была ошеломлена.

Итак, она даже не соизволила испросить у меня разрешения. Мне было нанесено двойное оскорбление. Во-первых, в доме, где я находилась, протестанты устроили свой молебен, а во-вторых, начали его без моего согласия.

Что я должна была делать? На сей раз я не пошла за советом к Мами, поскольку заранее знала, что она мне скажет: «Ничего». Но я была в ярости и хотела довести это до всеобщего сведения.

И тут меня осенило. Я не побегу в зал и не потребую прекращения службы, хотя сначала порывалась сделать именно это. Но нет! Я сорву службу так, что никто потом ни в чем не сможет меня упрекнуть.

Я позвала к себе своих фрейлин и объявила, что мы немедленно идем гулять с нашими собаками. Мы все любили наших собачек, и у некоторых дам их было по нескольку. Мы взяли песиков на поводки, и я повела всю компанию вниз – в зал, где, преклонив колена, молились англичане. Я направилась через весь зал к дверям, а мои фрейлины следовали за мной. Собаки лаяли, визжали и резвились; мы смеялись их шалостям и оживленно болтали, делая вид, что даже не замечаем молящихся людей.

Наконец, громко хохоча, мы вышли во внутренний двор. Но я не собиралась останавливаться на этом. Я послала назад шесть дам, чтобы они принесли мне накидку. Они снова вошли в дом, прихватив с собой собак, а я стояла у дверей, наслаждаясь тем шумом, который устроили в зале мои фрейлины.

Когда они вернулись, я во весь голос заявила:

– Что-то стало прохладно. Думаю, мне не стоит сегодня гулять.

И мы толпой двинулись назад. Пастор читал проповедь, но голос его тонул в том гвалте, который мы подняли в зале.

Конечно же, все были возмущены этой историей – и Мами не меньше других.

Все только об этом и говорили. Я сказала, что у меня должны были испросить позволения, а потом уж проводить службу, устраивать же ее без моего согласия было возмутительной неучтивостью. Однако люди сочли проступок графини ничтожным в сравнении с тем, как вели себя я и мои фрейлины.

Моя выходка потрясла многих. Мами первая заявила, что я никогда больше не должна устраивать ничего подобного. Она твердила, что мне это припомнят и что я еще поплачусь за свое безрассудство. Возможно, графиня и повела себя неучтиво; однако я своими действиями нанесла оскорбление всем протестантам.

Я ответила, что меня это не волнует и что в следующий раз я поступлю точно так же. Слова мои привели Мами в полное отчаяние.

Вернувшись с охоты, король ни словом не обмолвился об истории с молебном, хотя, несомненно, о ней слышал. К его обычной мрачности добавилось лишь какое-то упорство, и я старалась понять, не затевает ли он что-нибудь.

Король всячески выказывал мне свое расположение. Думаю, он мог бы страстно влюбиться в меня тогда. Однако я вела себя с ним просто скверно – а мужчины его склада никогда такого полностью не забывают.

Тогда я этого не понимала. Я осознала это только сейчас, когда у меня так много – слишком много – времени для раздумий. Отношения между Англией и Францией становились все более напряженными… Все шло не так, как хотелось. Накопилось множество взаимных обид, и Мами боялась, что мой брат и мой муж вот-вот окажутся на грани войны. Мой брат – полагаю, по совету Ришелье – направил в Англию господина де Бленвиля, чтобы тот попытался установить хоть видимость согласия между двумя странами. Королю Карлу французский посланец не очень понравился, и это усложнило ход переговоров. Бленвиль явился ко мне с визитом и сказал, что я должна постараться понять англичан, выучить их язык, вращаться при дворе, а не сидеть взаперти вместе со своими французскими фрейлинами.

Бэкингем находился за пределами страны, и, как всегда, без него я почувствовала себя почти счастливой. Он стремился уговорить Ришелье объединиться с ним против испанцев – как он выражался. Мне же хотелось знать, жаждет ли он еще любви моей невестки королевы Анны и не предпринял ли этот вояж для того, чтобы добиться ее расположения? После того случая в саду, когда Анне пришлось звать на помощь, я была убеждена, что Бэкингем способен на все.

Герцогиня де Шеврез чуть-чуть развеселила подавленных французов и мрачных англичан: она родила ребенка. Чьего? Я, как и многие другие, сгорала от любопытства.

Она держалась как ни в чем не бывало, а герцог де Шеврез, похоже, признавал ребенка своим. Очевидно, герцог привык к маленьким шалостям своей супруги, а что шалости эти чреваты определенными последствиями, не должно было его удивлять.

Затем возвратился Бэкингем. Он явно приуныл. Все его планы рухнули. Я так и предполагала. Вряд ли он мог завоевать расположение французов после того, как своим недостойным поведением жестоко оскорбил королеву. Более того, думаю, он был просто неспособен преуспеть ни в чем. Он мог лишь завоевывать любовь мужчин, подобных королю Якову, и дружбу неопытных юношей, подобных королю Карлу. Мне не хотелось, чтобы Карл был столь близок с Бэкингемом. Уверена, они обсуждали меня и наши с Карлом отношения. К тому же я начала подозревать, что Бэкингем сеет семена раздора и настраивает моего мужа против меня. Не то чтобы Бэкингем осмеливался открыто меня порицать. Но он был виртуозом вкрадчивых намеков, и я заметила, что, когда его нет, мы с Карлом ссоримся гораздо реже.

Когда мы оставались одни в нашей спальне, Карл бывал очень страстным; он даже слегка улыбался и выражал явное удовлетворение моей особой, забывая, сколь возмутительно вела я себя, покидая опочивальню. Поэтому, решив поговорить с мужем о том, кто займет важные посты при моем дворе, я подумала, что самое подходящее время для этой беседы – часы нашего ночного уединения. Я хотела упрочить положение некоторых своих приближенных, но сделать это могла, лишь предоставив им вакантные места в королевском окружении.

С большим трудом я составила список, предусмотрительно включив в него несколько английских имен. Я считала, что очень ловко и умно перемешала здешних дворян и своих приближенных, создав выгодное для себя впечатление, будто французов в списке совсем немного.

Я лежала в постели, а Карл только что присоединился ко мне. Повернувшись, он обнял меня, но я сказала:

– Я написала одну бумагу и хочу, чтобы вы на нее взглянули.

– На бумагу? – изумился он. – Сейчас?

– Это просто небольшой список тех, кого я хотела бы видеть в своей свите, – объяснила я.

– Ладно, я просмотрю его утром. Но ведь вам известно, что, по условиям нашего брачного договора, я вправе сам подобрать вам придворных, – напомнил король.

– О, вряд ли вы будете возражать против моего списка, – беспечно воскликнула я. – Там есть не только французские, но и английские имена.

Приподнявшись на локте, Карл пристально посмотрел на меня. Тусклый свет скрадывал черты его лица, но оно, несомненно, приобрело обычное свое строгое и подозрительное выражение.

– В вашей свите не будет французов, – холодно произнес король. – Постов при вашем дворе они не получат. Это совершенно исключено.

– Но почему?! – воскликнула я.

– Такова моя воля – и, значит, их там не будет, – решительно проговорил Карл.

– Но, – сердито возразила я, – моя воля такова, чтобы они там были. Моя мать желает, чтобы эти люди состояли в моей свите.

– Это не ее дело, – ответил он.

– И не мое? – вызывающе спросила я.

– И не ваше, – подтвердил он. – Ваша воля – ничто, если идет вразрез с моей.

Я была просто в бешенстве. Если бы я могла, то вскочила бы с кровати и начала бы немедленно собираться во Францию. Мы сели в постели, свирепо глядя друг на друга.

– Тогда заберите назад ваши земли, – вскричала я. – Заберите все… земли… замки… все, чем вы меня одарили. Если я не властна распоряжаться ими по своему усмотрению, то я не желаю ими владеть.

Тогда Карл очень медленно, но отчетливо произнес:

– Не забывайте, с кем вы разговариваете. Я ваш король. Вы моя королева, но также и подданная. Вам стоило бы задуматься над судьбами других английских королев.

Я не могла поверить своим ушам. Неужели он напоминает мне о несчастных Анне Болейн и Екатерине Говард?[34]34
  Анна Болейн и Екатерина Говард – вторая и пятая супруги английского короля Генриха VIII, казненные по его приказу.


[Закрыть] Неужели тот самый Карл, которого я всегда считала нежным и добрым, грозит, что прикажет отрубить мне голову, если я не подчинюсь его желаниям?

Это чудовищное оскорбление взбесило меня. Я начала неистово рыдать. Я объявила, что совершенно несчастна и желаю лишь одного – вернуться во Францию. В Англии я никто. Мной помыкают. Меня унижают. У меня есть двор, но даже там я не могу видеть тех, кто мне приятен! Я хочу домой!!!

Пока я все это выговаривала, Карл пытался успокоить меня.

– Послушайте, – начал он.

– Не хочу больше ничего слушать, – плакала я. – Чем больше я слушаю, тем несчастнее становлюсь. Почему вы так со мной обращаетесь? Разве я не дочь великого государя? Мой брат – король Франции. О, если бы моя семья только знала!..