Текст книги "Сама себе враг"
Автор книги: Джин Плейди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)
Я поняла, что мне пора уйти.
Я не забыла ее и страшно разволновалась, когда год спустя услышала о ее смерти. Марго было шестьдесят три года, и мне трудно было поверить, что кто-то способен прожить так долго. Когда у нас появилась Мами, она рассказала мне множество историй про королеву Марго; жизнь этой женщины была, казалось, бесконечной чередой любовных романов и безумных приключений. Я удивилась, услышав, что Марго и моя мать довольно хорошо относились друг к другу.
– Ей следовало ненавидеть мою мать: та ведь заняла ее место! – высказала я свое мнение.
– О, нет, – поправила меня Мами. – Именно поэтому ваша мать ей и нравилась. Каждый раз при встрече с ней Марго говорила, как счастлива, что избавилась от вашего отца. А ваша мать ей симпатизировала, потому что им обеим пришлось – как они выражались – «терпеть это чудовище», и обе знали, до чего же это тяжело. О, этих женщин многое объединяло!
Итак, Марго умерла, и захватывающая ее жизнь оборвалась навеки.
Свадьба Людовика, безусловно, стала важным событием в моей жизни. Именно тогда я перестала быть ребенком. Например, я в первый раз увидела маршала д'Анкра, про которого все постоянно говорили. Кристина указала мне на него.
– Погляди, – проговорила она. – Там маршал разговаривает с нашей матерью. Думаю, брат наш не очень-то его любит…
– Почему? – поинтересовалась я.
Кристина собралась было ответить, но посмотрела на меня и, видимо, вспомнила, что я всего лишь ребенок.
– О, могу поклясться, у него есть на то причины, – отмахнулась она, покидая меня.
Я заметила, что мой брат, король, сидит и с несчастным видом наблюдает за происходящим. Супруга Людовика восседала рядом с ним и улыбалась, обмахиваясь веером и то и дело дотрагиваясь пальцами до своей мантильи – не для того, чтобы поправить ее, а лишь затем, чтобы выставить на всеобщее обозрение свои прекрасные руки. От Анны так и веяло Испанией, и я сомневалась, понравится ли это окружающим. Людовик говорил с женой очень мало. Подозреваю, что у брата начался один из его приступов заикания.
Затем король внезапно улыбнулся Шарлю д'Альберу, подошедшему, чтобы сесть рядом с ним. Тут же стало ясно, что компания Шарля д'Альбера ему гораздо приятнее, чем общество королевы.
Я немного знала про Шарля д'Альбера, поскольку однажды его обсуждали рядом с детской.
– Еще один из этих итальянцев, – услышала я как-то голос придворного, оказавшегося под моим окном. Чтобы скрыть свое присутствие, мне пришлось отступить на несколько шагов назад, однако слова разобрать я могла.
Другой придворный ответил:
– С тех пор как король привез из Италии жену, Лувр битком набит итальянцами!
– Как государь мог жениться на одной из этих Медичи?![22]22
Медичи – итальянский род неизвестного происхождения, возможно крестьянского, среди представителей которого были медики, о чем свидетельствует фамилия (итал. – Medici) и герб с шестью пилюлями (итал. – palle). Разбогатев, основали торгово-банковскую компанию, одну из крупнейших в Европе в XV в. С тех пор по 1737 г. Медичи правили Флоренцией.
[Закрыть] Уж лучше бы он оставался с королевой Марго.
Они сказали про королеву Марго что-то такое, чего я не поняла, и от души рассмеялись. По хрусту гравия я догадалась, что они топчутся на месте, выразительно подталкивая друг друга локтями.
– Ну, не женись он на этой Медичи, не было бы у нас нового короля!
– Да, много чего Марго вытворяла, а вот детей рожать была не мастерицей.
Снова смех и хруст гравия.
– Говорят, он приобрел немалое влияние на молодого короля…
– Все равно всем руководит мамаша. С помощью Кончини, конечно!
– Еще один итальянец! Не пора ли Франции стать французской?
– Да уж! Но о д'Альбере не беспокойся. Короля держат на коротком поводке, и, насколько я понимаю, скорей всего все так и останется. Он не Генрих Четвертый.
– Ах, вот был человек! Настоящий мужчина!!
За этими словами опять последовали смешки и возня, а затем, к моему огорчению, придворные ушли. А мне так хотелось услышать про Шарля д'Альбера побольше!
Меня это интересовало до чрезвычайности и заставляло прислушиваться ко всем разговорам. Задавать вопросы было бесполезно – все равно все считали меня слишком маленькой, а может, просто не хотели тратить на меня время.
Итак, я слушала и во время свадебных торжеств узнала, что настоящее имя Шарля д'Альбера – Альберти и что он приехал во Францию из Флоренции искать счастья. Поняв, что фортуна ему и впрямь улыбнулась, он переделал свое имя на французский лад и стал д'Альбером. Король заметил потом, что д'Альбер умел замечательно обращаться с птицами, в том числе и с соколами. И д'Альбер, и король любили соколиную охоту. Это сблизило их, и вскоре они очень подружились. Мой брат назначил д'Альбера своим личным сокольничим, и поэтому они постоянно бывали вместе, обучая птиц и готовя сети для охоты. Д'Альбер мог обучать не только соколов. Особенно искусно управлялся он с маленькими ловчими птицами, например, с серыми сорокопутами, которых в Англии, как я узнала позже, называют птицами-палачами.
Было очень интересно увидеть наконец этого молодого человека. Ведь я столько слышала о нем! Он был значительно старше Людовика и, несомненно, нашел при французском дворе свое счастье. Благодаря дружескому расположению короля д'Альбер смог жениться на мадемуазель Роган-Монбазон,[23]23
Роган-Монбазон – знаменитый старинный род, ведущий свое начало от первых суверенов Бретани; через брак Маргариты, дочери Алена IX, с Жаном Ангулемским, дедом Франциска I, Роганы состояли в родстве с королевским французским домом.
[Закрыть] одной из первых придворных красавиц.
Наблюдая за королем и д'Альбером, было легко заметить, что сокольничий держится с государем весьма непринужденно.
Я села на скамеечку поблизости от них. Иногда быть маленькой очень удобно, поскольку никто тебя не замечает. Я прислушалась к их разговору. Они обсуждали охоту, и итальянец просил короля при первой же возможности прийти взглянуть на нового сокола, которого он, д'Альбер, недавно приобрел и на которого возлагает большие надежды.
Какое-то время молодые люди обсуждали достоинства ловчих птиц, а потом д'Альбер вдруг сказал:
– Поглядите на Кончини. До чего же он стал надменен!
– Вы правы, – ответил мой брат. Сейчас, разговаривая с д'Альбером, он совсем не заикался, что свидетельствовало о полной его расслабленности и умиротворенности.
– Ваша венценосная мать, похоже, просто одурманена этим человеком. Думаю, он считает себя куда более важной особой, чем она.
– Я не люблю его, Шарль. Он пытается указывать мне, что делать.
– Какая наглость! Вы не должны допускать этого, сир.
Подняв глаза, я увидела, что брат мой явно доволен. Он любил, когда признавали его королевские права. Конечно же, на улицах народ приветствовал его как своего монарха – в память о нашем отце, утверждала Кристина, – но всегда находился кто-нибудь, кто указывал Людовику, что ему следует делать. Наверное, это было тяжелым испытанием для короля, который по возрасту не мог еще иметь реальной власти.
– Когда-нибудь все изменится, – произнес Людовик.
– Я буду молиться всем святым, чтобы это случилось поскорее, – откликнулся Шарль д'Альбер.
– Можете быть уверены, Кончини и королева-мать приложат все силы к тому, чтобы это, наоборот, не случалось как можно дольше.
– Несомненно. Они хотят властвовать, а как им это удастся, если король займет свое законное место? – размышлял вслух д'Альбер.
– Я не всегда буду мальчишкой, – заметил Людовик.
– Простите, что говорю вам это, сир, но вы уже обладаете всеми качествами настоящего мужчины, – ответил сокольничий.
Я могла понять, почему Людовик обожает д'Альбера. Д'Альбер говорил то, что королю хотелось услышать.
– Ничего! В один прекрасный день все изменится! – повторил король.
– И день этот уже не за горами, сир! – заверил Людовика д'Альбер.
Кто-то подошел и поклонился Людовику. Я ускользнула прочь.
Позже я осознала, что на моих глазах зарождался заговор.
Эти свадебные торжества во многом изменили мою жизнь. Государыня, казалось, заметила, что я взрослею. Поскольку я была изящной и миловидной, да к тому же хорошо пела и танцевала, окружающие любили меня. А моя мать все время старалась появляться на людях вместе с детьми, ведь народ всегда восторженно приветствовал нас с Гастоном, поэтому она могла надеяться, что симпатии толпы распространятся и на нее, королеву-регентшу. Не знаю, как насчет симпатий, но заставить народ ликовать при виде ее кареты можно было лишь одним-единственным способом – посадив туда нас.
Моя мать любила всяческие развлечения – обеды, балеты, любые танцы и пение; она обожала наряжаться и стремилась иметь как можно больше изысканных туалетов. Она считала, что, веселясь день и ночь, народ забывает о своем недовольстве. Неудивительно, что она вынудила герцога де Сюлли уйти в отставку. Он был бы потрясен тем, как истощается казна, которую он и мой отец всегда берегли пуще глаза.
Париж превратился в очень красивый город, и моя мать не упускала случая подчеркнуть, как много она и покойный король сделали для столицы. Государыне хотелось устраивать балы и праздники по всему Парижу. Она так и делала, и народу, несомненно, нравилось глазеть на кареты, проезжавшие по улицам, а порой и видеть знатных дворян во всем их великолепии. Летними вечерами весь двор отправлялся на Королевскую площадь, где мой отец решил возвести большие торговые ряды, как на площади Святого Марка в Венеции. Моя мать была очень увлечена этим – возможно, из-за ассоциаций с Италией – и, когда, не дождавшись конца строительства, погиб мой отец, она завершила начатое. Это место гуляний называлось Двором королевы, поскольку она велела посадить там деревья и, надеясь снискать расположение парижан, открыла эти аллеи для публики.
Там и впрямь вечно толпился народ, привлеченный возможностью поглазеть на важных сеньоров и дам, прогуливающихся по саду.
Но увы, чтобы заслужить народную любовь, требовалось нечто большее. Даже если бы моя мать была лучшей правительницей на свете, она не могла бы рассчитывать на слишком большую популярность из-за своего итальянского происхождения.
В домах, окружавших Королевскую площадь, жило много знатных дворян – и все они имели великолепные сады, где деревья были искусно подстрижены в форме удивительнейших фигур, а прекрасные скульптуры и искрящиеся фонтаны являли собой незабываемое зрелище.
– Поглядите, какой замечательный город мы вам подарили! – говорила людям моя мать.
Но народ по-прежнему терпеть ее не мог и возмущался стремительным взлетом Кончини.
Как раз в это время в детской и появилась Мами, чтобы помочь своей матери управляться с королевскими малышами. Под малышами подразумевались в основном мы с Гастоном, поскольку Кристине было уже девять лет и она считала себя вполне самостоятельной особой.
Мами не показалась мне взрослой, хотя в то время я считала стариками всех, кому перевалило за четырнадцать. А ей было даже немного больше, но я полюбила ее с первого взгляда.
Она была весела, безмятежна, полна здравого смысла – и не обращалась со мной как с малым ребенком, в отличие от большинства других людей. Ей я могла задать любой вопрос, не боясь показаться глупой и наивной.
Затем появилась Анна, новая королева, которой было только тринадцать и которая поэтому еще не могла стать моему брату настоящей женой. С ней я тоже вела долгие беседы.
Мы с Анной любили друг друга – но, конечно же, не так, как я любила Мами. Анна слегка важничала и кокетничала, напуская на себя жеманный вид, но мне нравилось то, что она не была умна и вряд ли когда-нибудь испытывала желание заглядывать в книгу. Анна была ленива и делала все, чтобы уклониться от занятий, зато обожала петь и танцевать. Мы часто обсуждали с ней балеты, танцевали и пели вместе; пользуясь любым удобным случаем, она с наслаждением пускалась в пляс со мной и Гастоном.
Так, с появлением Анны и милой Мами в жизни моей произошли долгожданные перемены. Дни, казалось, наполнились радостью. Я совсем не замечала туч, сгустившихся над страной.
Затем с помощью Мами я начала кое-что узнавать о том, что творится за стенами детской.
– Вам не следует оставаться в неведении, – заявила Мами. – Грядут великие события, и как дочь короля вы, возможно, сыграете в них свою роль.
Это заставило меня почувствовать свою исключительную значимость.
Именно тогда Мами рассказала мне о том, что отец мой был убит, а мать стала регентшей, каковой, без сомнения, и останется до тех пор, пока мой брат Людовик не сможет взять бразды правления в свои руки.
– Когда же это произойдет? – спросила я. – Бедный Людовик. Он не очень-то похож на короля.
– Это может случиться быстрее, чем вы думаете, – заметила Мами.
Она поджала губы и напустила на себя загадочный вид, заговорщицки поглядывая по сторонам. Это было в духе Мами. Она создавала интригу рассказа и окружала ее тайной, разжигая во мне интерес.
Помню, как я крепко обняла Мами – видимо, это произошло месяцев через шесть после ее появления в наших покоях – и заставила пообещать, что она никогда меня не покинет.
Она нежно погладила меня по голове, прижала к груди и принялась укачивать, как маленького ребенка…
– Я не уйду, пока меня не прогонят, – пообещала она.
Несмотря на все свои захватывающие истории, Мами была реалисткой.
– Возможно, настанет день, когда мне придется уйти, – сказала она, – но сейчас… мы в безопасности. Не думаю, что кто-нибудь захочет разлучить нас. По правде говоря, моя мать считает, что я очень полезна здесь, в детской.
– Гастон тоже тебя любит, – горячо заверила я Мами. – И Кристина… хотя этого и не показывает… Не то что я!
– Бедная Кристина! Она постоянно думает о принцессе Елизавете и боится, что однажды с ней самой произойдет то же, что и с ее сестрой.
– А это произойдет? – взволнованно осведомилась я.
Мами медленно кивнула головой.
– Почти наверняка, – промолвила она. – Принцессы, как правило, выходят замуж.
– Я тоже принцесса… – прошептала я.
– Но маленькая. Вам нужно еще долго расти. – Она успокаивала меня, однако я знала, какое будущее меня ждет, хотя пока оно и кажется таким далеким… Но настанет день, когда судьба моя решится, ибо так случается со всеми принцессами.
– Мы всегда будем вместе, – пылко вскричала я.
А Мами не стала этого отрицать.
Она изменила всю мою жизнь. Конечно, жизнь моя в любом случае изменилась бы вскоре после бракосочетания Людовика, но Мами привнесла в нее нечто прекрасное. В первый раз я осознала, как нуждаюсь в матери – в ком-то, кто заботился бы обо мне, кто ворчал бы на меня время от времени, рассказывал бы мне о жизни, утешал бы меня, когда я плачу; в ком-то, кто стал бы для меня самым близким человеком на свете – и любил бы меня всей душой. Я чувствовала, что подобные отношения начинают складываться у нас с Мами. Странно, но только тогда я поняла, как мне не хватало материнской любви и заботы.
Благодаря ей я стала многое узнавать. Она рассказывала, что происходит в городе и во дворце. Не важно, что это казалось, а порой и было немного пугающим – в изложении Мами все всегда звучало захватывающе.
– Кто такой Кончини? – спрашивала я, и она не отмахивалась, не говорила, что это меня не касается и что я узнаю обо всем, когда стану старше; нет, Мами мне отвечала.
Когда моя мать прибыла во Францию, она привезла с собой итальянцев. Это было неизбежно. Как правило, доставив в чужую страну юную принцессу, ее свита уезжала обратно, однако Мария Медичи кое-кого оставила при себе, и многие утверждали, что тем самым Франции был нанесен непоправимый урон.
– Она привезла с собой Элеонору Галигаи, – рассказывала мне Мами. – Та была дочерью ее няни и росла вместе с будущей королевой. Оказалось, что они очень привязаны друг к другу… ну, как сестры.
– Прямо как мы… как я и ты, Мами, – вставила я.
– Да, – согласилась Мами. – Вроде того… Итак, когда ваша мать отправилась во Францию, чтобы выйти замуж за короля, она отказалась расстаться с Элеонорой Галигаи и взяла ее с собой. Затем, желая как-то пристроить свою подругу, государыня выдала ее замуж за человека, к которому и сама относилась весьма благосклонно. Это был еще один итальянец, явившийся вместе с ней во Францию, Кончино Кончини. Он был сыном нотариуса из Флоренции, и ваша мать сделала его своим секретарем. Кончини и Элеонора поженились и, будучи в такой милости у королевы, решили, конечно же, не упускать своего.
– И им это удалось? – спросила я.
– Моя дорогая принцесса! Удалось – да еще как! Кончини стал маршалом д'Анкром. Вы его знаете.
– Я видела его во время свадебных торжеств – рядом с моей матерью. Похоже, Шарль д'Альбер, который был с моим братом, не очень-то любит этого Кончини…
– О, Шарль д'Альбер! Говорят, король прислушивается к его мнению больше, чем к советам государыни!
Постепенно я все больше и больше узнавала о событиях, происходивших за стенами детской. Мами была удивительной рассказчицей, и я не переставала изумляться, что именно меня удостоила она своей дружбой. Эта честь легко могла достаться Кристине, которая была намного старше меня, или даже Гастону– тому все-таки было на год больше. Но нет! Мами выбрала меня, и я поклялась себе, что вечно буду ей за это благодарна.
– Временами, – говорила она, – я забываю, какая вы маленькая. Не обращайте внимания, – продолжала она, будто извиняясь. – В один прекрасный день вам придется окунуться во все эти дела, поэтому хорошо, если вы окажетесь готовы к будущей жизни.
Помню, как забурлил Париж сразу после свадьбы. На сей раз в центре событий оказался принц де Конде. Мами уже рассказывала мне, как он женился на мадемуазель де Монморанси, которую мой отец хотел сделать своим «маленьким другом»; знала я и о том, что принц оказался вовсе не тем покладистым супругом, на роль которого прочил его король. Когда отец мой умер, принц привез свою жену обратно в Париж, поскольку прятать ее было больше незачем.
– Этот брак был предвестником бури, – рассказывала мне Мами. – Как и многие другие браки.
Я не очень удивилась, услышав это, а вспомнила, что мне было известно о женитьбе моего отца на королеве Марго и о его свадьбе с моей матерью.
– Принцесса страшно разозлилась на мужа за то, что он увез ее из Парижа. Она очень надеялась стать «маленьким другом «вашего отца. Тогда она жила бы, как королева, не испытывая при этом тягот, связанных с титулом монархини. А что сделал принц де Конде? Уволок ее прочь. Ради чего? Любовь мужа была ей совершенно не нужна, и Шарлотта постоянно донимала его жалобами и упреками.
Я видела их на одном из праздников во время свадьбы. Принцесса была очень красива, и я могла понять, почему мой отец пленился ею.
А примерно через неделю после торжеств принц де Конде был арестован.
– Он стоял во главе заговора, целью которого было низвержение маршала д'Анкра, – пояснила Мами. – Принц пытался объединить французскую знать, дабы общими силами уничтожить человека, которого Конде называл итальянским интриганом.
– Арестован! – вскричала я. – Но он же принц крови!
– И принцев крови могут арестовать, если они выступают против государыни! – заявила Мами.
– А он действительно выступал против моей матери? – недоверчиво осведомилась я.
– Дорогая принцесса, он хотел низвергнуть маршала д'Анкра, а это вполне можно считать заговором против королевы-матери. В городе очень неспокойно. Множество людей искренне желало принцу успеха. Но итальянец слишком хитер… Его голыми руками не возьмешь!
– Что же будет с принцем? – спросила я.
– Сомневаюсь, что его осмелятся казнить, – ответила Мами. – Скорей всего Конде засадят в какую-нибудь крепость.
– Что ж, – сказала я, – по крайней мере, принцесса де Конде избавилась от ненавистного мужа.
Внезапно Мами крепко сжала меня в объятиях.
– О, моя дорогая принцесса, нам выпало жить в тревожную пору!
Все обсуждали этот провалившийся заговор; впрочем, он имел весьма неожиданные последствия. Принц был выслан в Венсен, а принцесса де Конде, вместо того чтобы поздравить себя с избавлением от докучливого супруга, объявила о своем намерении последовать за ним и жить с мужем в заточении. Она решила разделить судьбу узника, как и подобает законной супруге!
– Люди – весьма странные существа, – пожала плечами Мами. Затем она рассмеялась и поцеловала меня. – И хорошо, что они такие, – продолжила она. – Это делает жизнь интереснее.
Примерно в это же время у нас появилась мать Магдалина, монахиня ордена кармелиток, призванная заботиться о моей душе. Я проводила с матерью Магдалиной долгие часы; мы молились вместе; мы просили Господа помочь нам и защитить нас от врагов; и монахиня заставила меня понять, что нет в жизни ничего важнее, чем способствовать распространению святой католической веры и обращать в нее всех тех, кому Истина пока недоступна. Я вспомнила, что и моя мать говорила мне то же самое…
Летели дни… Они были заполнены религиозными наставлениями матери Магдалины, занятиями с Франсуа Савари де Бревом, играми с Гастоном и детьми из знатных семейств, танцами, пением, задушевными беседами с Мами… Да, это было счастливое время!
Правда, именно тогда я и начала опасаться, что всему этому может прийти конец.
После того как принц де Конде оказался в заключении, все вокруг только и говорили о Кончини.
– Люди его просто ненавидят, – заметила однажды Мами, – а король становится все старше… И все больше сближается с Шарлем д'Альбером. Правда, ни д'Альбера, ни короля никто не принимает всерьез, а Кончини поддерживает королева-мать…
– Ты говоришь так, будто моя мать и король – враги, – удивилась я.
– Вполне возможно, что именно так оно и есть, – промолвила Мами.
И она начала перечислять все огромные владения Кончини.
– У него несколько прекрасных загородных замков и два дворца в Париже. Он – хозяин виноградников и поместий. Говорят, он один из богатейших людей во Франции, а народу это не нравится: ведь сюда Кончини приехал сущим голодранцем.
– Но он верно служил моей матери, – возразила я.
– Да и себя не забывал, – усмехнулась Мами.
Однажды, отбросив всякую осторожность, она воскликнула:
– Что-то витает в воздухе! Я это чувствую! Да и в городе неспокойно… Сейчас за власть борются две группировки: король с Шарлем д'Альбером – с одной стороны и королева-мать с Кончини – с другой. Д'Альбер и Кончини… оба итальянцы… и обоих народ терпеть не может.
– Ну, – заметила я, – моя мать итальянка, так что и мой брат, и я тоже наполовину итальянцы.
– Вы французы! – с горячностью вскричала Мами. – Вы дети своего отца, а он был одним из величайших французов, живших на этой земле!
Все это приводило меня в полнейшее замешательство, однако слушать всякие новости мне нравилось. Должна признаться, что я бывала несколько разочарована, когда повсюду воцарялись мир и покой. Порой мне отчаянно хотелось, чтобы что-нибудь произошло, и даже самая ужасная трагедия была бы лучше, чем полное отсутствие событий. Она явно привнесла бы разнообразие в мою монотонную каждодневную жизнь.
– Я слышала, Кончини и его жена переправляют свои богатства в Италию, – однажды поведала мне Мами. – Кажется, эта парочка решила сбежать. И судя по тому, что я слышала в городе, это был бы весьма мудрый поступок с их стороны. Народ ополчился против них… и уже точит ножи… – Она засмеялась. – О, я просто образно выразилась, дитя мое. Я хотела сказать, что французы собираются изгнать Кончини с женой из страны.
Прошло всего несколько дней, и разразилась буря. Оказывается, Шарль д'Альбер с королем устроили заговор, решив избавиться от Кончини, без которого королева-мать становилась совершенно бессильной. Ее не интересовало искусство управления государством – что было очевидно с тех самых пор, как она стала регентшей. Для того чтобы править страной, королеве требовалась помощь Кончини – и его друзей, конечно. Мария Медичи любила поесть – и растолстела; она обожала развлекаться, молиться и демонстрировать свою королевскую власть. «А чего же еще ждать от дочери банкира?[24]24
Намек на происхождение состояния рода Медичи, представители которого разбогатели на банковских операциях.
[Закрыть]«– мрачно говорили в народе.
По-видимому, Шарль д'Альбер решил, что пришло время действовать. Король стал взрослым. Он должен отстоять свои права – или останется марионеткой на долгие годы.
Людовик подписал приказ об аресте Кончини, шестеро королевских стражников явились с этим приказом к маршалу д'Анкру. Могу представить себе изумление Кончини, когда его – всесильного фаворита – внезапно окружили люди короля. Должно быть, итальянец пожалел, что не послушался своего внутреннего голоса и не отбыл на родину. Позже мы узнали, что остаться Кончини уговорила жена, считавшая, что у них еще есть время и что им надо напоследок прибрать к рукам побольше сокровищ и драгоценностей, приумножив тем свои богатства.
Но Элеонора Галигаи ошиблась…
Столь могущественный вельможа, как маршал д'Анкр, естественно, потребовал объяснить, на каком основании его заключают под стражу, а когда ему приказали молчать и немедленно следовать за людьми короля, Кончини отказался им повиноваться и выхватил шпагу, чтобы защищаться. Все только этого и ждали. Стражники, вооруженные кинжалами, набросились на него, и через несколько секунд у их ног лежало окровавленное тело. Между тем, заметив, что стражники входят в резиденцию всесильного маршала д'Анкра, парижане заволновались. На улице стал собираться народ, а когда стражники появились на балконе, волоча труп человека, который еще вчера правил всей страной, толпа обезумела от восторга.
– Вот тело итальянца Кончини, маршала д'Анкра! Вы оплачивали все его прихоти и капризы! Он купался в роскоши, а вас обирал до нитки! – прокричал один из стражников.
И они сбросили тело с балкона. Толпа подхватила труп и с ревом растерзала на куски, проклиная всех итальянских интриганов и вопя, что впредь Франция будет только французской.
Таков был глас народа.
– Теперь, – пророчила Мами, – грядут перемены.
Как она была права! Мой брат, не теряя времени, назначил Шарля д'Альбера первым министром и пожаловал ему титул герцога де Люиня. Жена Кончини была арестована. Ходили слухи, что она ведьма. Ведь она вертела королевой-матерью как хотела, и объяснить это можно было только колдовством. Мами сказала, что суд над Галигаи будет лишь пустой тратой времени, поскольку судьи уже заранее вынесли ей приговор. Она обвинялась в колдовстве, с помощью которого полностью подчинила себе государыню.
– Не было никакого колдовства, – заявила на суде Элеонора Галигаи. – Если я и оказывала влияние на королеву, то только по причине превосходства сильного ума над слабым.
Моей матери, конечно, не понравились бы эти слова, однако ее уже отправили в ссылку и поселили почти как узницу в замке в Блуа.
Бедная Элеонора Галигаи – «мадам маршальша», как ее называли. Она ненадолго пережила своего мужа. Ее признали виновной, и по закону о колдовстве она была обезглавлена, а тело ее предано огню.
– По крайней мере, – сказала Мами, – ее не сожгли заживо. Хотя в этом ей повезло.
Повезло! Несчастная Элеонора Галигаи… Совсем недавно была она лучшей подругой самой королевы, купалась в роскоши, обладала несметными богатствами и огромной властью! О чем думала эта женщина, когда вели ее на эшафот? Как же должна была она упрекать себя за беспечность и алчность! Ее муж хотел покинуть Францию, и именно она, Элеонора, убедила его ненадолго задержаться в Париже и поднакопить побольше золота – чем в некотором смысле погубила и супруга своего, и себя саму.
Хорошо помню клубы дыма, поднимавшиеся над Гревской площадью.[25]25
Гревская площадь – место публичных казней в Париже.
[Закрыть] Совсем недавно на площади этой царило веселье; там толпились ликующие парижане, пришедшие поглядеть на королевскую процессию. Сейчас же Гревская площадь превратилась в преддверие ада. На самом деле я никогда не видела маршальшу, но могла представить себе ее ужасную смерть.
Скоро я забыла об Элеоноре Галигаи, но много позже вспомнила об этой женщине. Когда в одиночестве горько и мучительно раскаивалась я в своих ошибках, в сознании моем вдруг всплыли картины далекого детства – и были они гораздо ярче и четче, чем тогда, когда видела я их воочию. И многое стало мне ясно в событиях тех давних лет…
Людовику уже исполнилось шестнадцать. Он изменился. Молодой король выглядел таким счастливым, когда моя мать покидала двор и отправлялась в Блуа! Людовик действительно всю жизнь страшно боялся ее; и ей так и не удалось добиться его любви. Когда он был мальчиком, мать часто приказывала высечь его за какой-нибудь пустяковый проступок, а сын не смог потом простить ей этой жестокости. «Королей, – говорила моя мать, – надо воспитывать в строгости; их нужно наказывать гораздо более сурово, чем простых людей». Случалось, она и сама брала в руки розгу. И за это Людовик возненавидел мать еще больше. После смерти моего отца она стала регентшей, а он – королем, еще безгласным и безвластным. Ему ничего не позволяли решать самому, и он обвинял в этом мать. Я прекрасно понимаю, почему он сблизился с людьми, подобными Шарлю д'Альберу.
И неудивительно, что Людовик так радовался в тот день, когда она уехала в Блуа.
Он перестал заикаться, и я слышала, как он произнес громко и четко, голосом, полным величайшего удовлетворения:
– Наконец-то я король!
Государя сразу окружила знать, и стало ясно, что вельможи одобряют случившееся. Принц де Конде был освобожден из заточения и приехал в Париж, чтобы быть рядом с моим братом.
И произошло еще одно важное событие, значения которого не осознал в ту пору, пожалуй, никто. Епископ Лусонский, Арман дю Плесси,[26]26
Арман Жан дю Плесси (1585–1642) – кардинал Ришелье, герцог, первый министр Людовика XIII; боролся против вольностей дворянства, стремился к установлению единоличной власти короля. Питал особую слабость к литературе и языку, сочинял пьесы, которые имели определенный успех («Большая пастораль», «Смирнский слепой», «Мирам», «Европа»). Основал Французскую академию.
[Закрыть] занимавший пост при маршале д'Анкре, спешно отправился в Авиньон, заявив, что намерен посвятить себя научным изысканиям и литературным трудам.
После всех этих треволнений мы успокоились и вернулись к нормальной повседневной жизни. Я не скучала по матери, так как она, честно говоря, никогда не уделяла мне особого внимания.
– Да, бурные были деньки… Зато какие интересные! – подытожила Мами.
Королева Анна присоединилась к супругу и жила теперь вместе с ним. После изгнания моей матери из Парижа Людовик как-то сразу повзрослел. Празднеств и увеселений стало мало, поскольку их обожала прежде моя мать; Людовик же никогда ими особенно не увлекался, предпочитая лошадей, собак и охоту. Анна любила танцевать, а потому от перемен этих была не в восторге; мне даже казалось, что ей больше нравилось быть обитательницей нашей детской, чем женой Людовика.
Мами в своей довольно импульсивной манере шепнула мне, что в действительности они не подходят друг другу и что брак их будет несчастливым. Затем она приложила палец к губам и произнесла:
– Забудьте, что я вам сказала.
Именно за это я и любила ее. Мы все больше сближались, и часто мне казалось, что я очутилась в теплом уютном гнездышке, которое охраняет моя дорогая Мами. С тех пор как она появилась, мадам де Монглат почти полностью передоверила меня ей, следя лишь за тем, чтобы я не отлынивала от занятий и внимательно выслушивала религиозные наставления. Впрочем, уроки месье де Брева волновали ее не слишком сильно. Главным было духовное воспитание; я должна была стать ревностной католичкой, не рассуждая, принимать на веру все, чему учит нас святая католическая церковь, и всегда помнить, что я – королевская дочь и что сие высокое положение даровал мне Господь.
