Текст книги "Неуклюжая Анна"
Автор книги: Джин Литтл
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
Annotation
Анна – неловкий, неуклюжий ребенок, посмешище дома и в школе. Свой особый, полный глубоких переживаний и серьезных размышлений мир она прячет глубоко внутри и от родителей, и от братьев с сестрами.
Отец не раз называет младшую дочку особенной. Она и впрямь особенная – её сердце полно любви, которую не замечает никто. Однажды эта любовь выплёскивается наружу: своими неловкими, как все привыкли считать, пальцами Анна сплела чудесную корзину в подарок родителям. Нет, не родителям, маме – ведь папа и так её любит, а мамину любовь, как ей кажется, ещё надо завоевать. Всё это происходит на Рождество, и корзинка Анны неожиданно объединяет всю семью и раскрывает сердца близких навстречу друг другу.
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Ольга Бухина
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
11
12
13
14
15
16
17
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
Translation published by arrangement with Harper Collins Children's Books, a division of Harper Collins Publishers Inc.
Originally published by title:
Jean Little. From Anna.
© 1972 by Jean Little
Глава 1
Песня для господина Кеплера
– Только бы это был папа, – отчаянно шептала Анна, пытаясь открыть тяжёлую дверь. – Только бы это был он!
Помчаться бы сейчас вниз, но ступеньки такие неровные. Она уже не раз падала с них вверх тормашками – весьма неподобающий способ встречать папу, приземлившись к его ногам с кучей свежих синяков. Добравшись до подножья лестницы, девочка побежала – вот она уже совсем близко, это и в самом деле он.
– Папа, папа, – обхватив отца за талию, прямо повиснув на нём, восторженно завопила Анна и тут же отпрянула назад. Она, Анна, никогда не хватала людей вот так, прямо посреди улицы, где каждый мог видеть. Но папа уронил портфель, крепко обнял дочь, и сразу стало ясно – пусть целый свет видит, ему и дела нет.
– Отпусти, отпусти. Ты мне кости переломаешь, – наконец с трудом выдохнула Анна.
Он рассмеялся и разжал руки. Девочка тут же кинулась поднимать портфель и обтирать его подолом платья, чтобы вернуть папе чистым. Пришлось низко склонить голову, чтобы отец не заметил, как она вся сияет – ей удалось его встретить, он так крепко её обнял. Но папа всё равно догадался, большой ладонью поймал её ладошку, и вот, рука в руке, они направились к дому.
– А где все остальные? – спросил отец.
Анна нахмурилась. К чему это всегдашнее беспокойство о старших братьях и сестрах? Ясное дело, папе невдомёк, что из-за остальных Анне никогда еще не удавалось встретить его одной. Гретхен или Руди, Фриц или Фрида, а то и все четверо всегда оказывались рядом.
– Они перессорились из-за того, что сегодня случилось в школе, – объяснила девочка. – Но я сидела на подоконнике и заметила тебя издали.
Она старалась передвигать ногами как можно медленней, ей хотелось подольше побыть с ним вдвоём.
– А что случилось в школе? – спросил отец и отпустил её руку. Они остановились – папе хотелось узнать, в чем дело. Сама того не замечая, Анна потянулась и дёрнула себя за хвостик тоненькой косички. Она так часто делала, когда волновалась.
– Не надо, Анна, – попросил папа. – Сейчас расплетётся.
Но было уже поздно. Девочка взглянула на зажатую в кулаке мятую ленточку. Как часто мама умоляла её оставить волосы в покое. Как часто она про это забывала.
– Может, мне удастся поправить дело, – предложил папа. – Давай, во всяком случае, попробуем.
Анна повернулась спиной и через плечо протянула папе ленточку. Тот неловким движением попытался поймать разваливающийся хвостик косички. Да, мама права, это действительно трудно. Прядки волос ускользали из рук. Наконец Анна зажала конец косички и папе удалось завязать кривоватый бантик где-то в серединке. Результат ему не понравился. Он даже не попытался переплести косичку, и теперь волосы совершенно запутались. Анна не хуже него знала, что получилось, но ей было всё равно. Даже только что заплетённые мамой косички держались недолго, не то что гладкие, блестящие, толстые косы Гретхен.
– Ты спросил про школу, папа, – напомнила Анна.
Папа тут же забыл про её волосы.
– И что же там случилось?
На мгновенье Анна задумалась. На самом деле история была не её, а Гретхен, но у Гретхен и у всех остальных всегда было полным-полно историй. Ей, Анне, нечего рассказать, кроме того, как трудно приходится в классе у фрау Шмидт. Как бы там ни было, Гретхен сама виновата – не уследила, что папа уже пришёл.
– Мы все собрались в актовом зале, – Анна с головой нырнула в рассказ. – Мы всегда собираемся в актовом зале перед началом уроков и что-нибудь поём. Нам разрешается выбрать пару песен. Старшим детям разрешается. Сегодня утром была очередь Гретхен выбирать, и она попросила спеть "Мои мысли так вольны". Вся школа знала слова, кроме самых маленьких. В моём классе я одна знала все слова.
Она на минутку замолчала, гордая тем, что знала слова, ей припомнился день, когда папа научил её этой песне – ей тогда было только пять. Он объяснял значение каждого слова, покуда она не поняла, а потом они вышагивали вместе, распевая "Мои мысли так вольны". [1]
– И что же случилось? – снова переспросил папа.
– Понимаешь, господин Кеплер… Помнишь, папа, он теперь новый директор школы, его прислали, когда господин Якобсон ушёл.
Папа кивнул и помрачнел. Они с господином Якобсоном были друзьями и всегда играли вместе в шахматы. Но три недели тому назад господин Якобсон уехал в Америку.
– Господин Кеплер сказал: "Мы больше эту песню в школе петь не будем". Фрейлейн Браун уже начала играть вступление, и никто не знал, что делать. Гретхен всё ещё стояла, она густо покраснела и громко спросила: "А почему?" Она ужасно храбрая, папа. Все боятся господина Кеплера. Руди говорит, что не боится, но он просто врёт.
– И что же господин Кеплер ответил Гретхен?
Вопрос прозвучал так сердито, будто папа знал ответ заранее.
– Он ей ничего не ответил, – продолжала Анна. Ей самой это было удивительно. – Я хочу сказать, он ничего не объяснил. Просто взглянул на неё и скомандовал: «Садись». – Анна попыталась изобразить резкие интонации директора.
– Руди сказал, что господин Кеплер, наверно, просто не любит эту песню, и тут нет ничего особенного… – голос девочки замер на полуслове.
– И что же вы вместо этого пели? – спросил папа и медленно двинулся к дому. Он уставился в землю и не смотрел на дочь.
– "Германия, Германия превыше всего". [2]
Они были уже у самого дома. Возможность побыть вдвоём подходила к концу. Плечи девочки поникли.
Тут отец внезапно откинул голову и начал петь.
Мои мысли так вольны,
Мои мысли так сильны,
Их учёный не узнает,
Их охотник не поймает,
Так свободны и вольны,
Так привольны и сильны.
Как это господину Кеплеру не нравятся такие слова? И мелодия? Песня разносилась по тихой улице. Анна присоединилась ко второму куплету. Как и папа, она пела во всю мочь, стараясь, чтобы каждое слово было отчётливо слышно.
Мои мысли так свободны,
Неподвластны, благородны,
С чистой совестью в согласье,
Право мыслить – моё счастье.
Тут Анна услышала, что они приближаются – Руди мчится, перескакивая через ступеньки, за ним торопится Гретхен, близнецы катятся с лестницы вслед за старшими. И вот уже все четверо подхватывают:
Мои мысли мне подвластны,
С диктатурой не согласны,
Королю не подчинятся,
Никому не покорятся.
– Папа, папа, Анна тебе сказала?.. – перебила пение Гретхен. Но папа продолжал подниматься по лестнице и петь. Они следовали за ним, словно за Гамельнским Крысоловом, голоса слились в последней, самой лучшей строфе.
Даже если я в темнице,
Моим мыслям нет границы.
Как цветам в широком поле,
Моим мыслям – вольна воля.
И оковы все падут,
И темницы все прейдут,
Счастлив люд со всей страны,
Наши мысли так вольны.
Они закончили песню на середине лестницы. Мама перегнулась сверху через перила и уставилась на них.
– Эрнст, ты что, с ума сошёл? Малышка Труди Гросман больна, Минне только-только удалось её уложить. И вообще, о чем ты думаешь, поднимая такой шум?
Но они уже были наверху. Папа обхватил маму за талию и поцеловал, да так, что она вся вспыхнула. Он смеялся, хотя ему было жалко малышку Труди – он совсем не хотел её будить. Но из квартиры внизу не доносилось хныканья разбуженного младенца, значит, всё в порядке.
– Последний разочек, Клара, – объяснил он. – Всего одна песня для господина Кеплера, который пока не может мне запретить петь с моими детьми.
– Что за чепуху ты городишь? – рассмеялась мама, высвобождаясь из объятий.
– Анна тебе всё рассказала! – завопила Гретхен.
Анна не подымала глаз, но всё равно была ужасно счастлива, что папа узнал новости от неё.
– Да, Анна мне рассказала, – папин голос внезапно зазвучал грустно и устало. Веселье закончилось.
– Но это ведь ничего не значит, папа? – спросил Руди. Уверенность в его голосе куда-то пропала.
– Говорила я тебе, всё совсем непросто, – Гретхен, всегда такая спокойная, казалось, готова была расплакаться. – И дело не только в том, как он со мной разговаривал. Ты же заметил, как он посмотрел на фрейлейн Браун. У той даже руки затряслись. Я сама видела. Я думала, она даже не сможет играть гимн.
– А я вам всё пытаюсь сказать, что сегодня случилось и кое-что похуже, – прервал сестру Фриц. – Вернее, даже не сегодня. Знаете – отец Макса Хоффмана исчез! Испарился! Его уже три дня дома не было.
Фриц ждал, пока все усвоят эту новость, но на самом деле не слишком беспокоился. Он сам с Максом не разговаривал, ему всё рассказал другой мальчик в школе. Но Анна говорила с Гердой, сестрой Макса. Ей сразу вспомнилось зарёванное, распухшее лицо Герды.
– О каких Хоффманах ты говоришь? – спросила мама, отвернувшись к плите. – Никто из тех, с кем мы знакомы, так со своей семьёй не поступил бы. Это просто позор.
– Но он не… – на минуту Анна забыла, что она младшая, и помнила только несчастные глаза Герды. – Это вовсе не то, что ты думаешь. Мне Герда сказала.
– Анна Зольтен, посмотри на свои волосы, – прервала её мама.
Мысли Анны по-прежнему были заняты Гердой, и она не обратила внимания на мамины слова. Они должны понять, что случилось. Может, папа сумеет помочь.
– Хоффманы готовы были уже сесть за стол. Всё было накрыто к ужину. Они ждали и ждали, а господин Хоффман не пришел. И когда фрау Хоффман пошла в полицию, они её даже слушать не стали. Так Герда сказала. Велели ей идти домой и не болтать об этом.
Папа слушал внимательно. Похоже, он тоже забеспокоился. Но мама только рассмеялась.
– Такое нередко случается, полиция знает. Положим, она не первая жена, которая пришла в полицию искать сбежавшего мужа. Ну что могло с ним случиться? Он бы вернулся домой, если бы захотел – если только это не несчастный случай или сердечный припадок. Они, наверно, проверили больницы?
– Наверно, – пробормотала Анна. Она больше ничего не знала. – Его уже три дня нет, – добавила она.
– Я это уже сказал, – перебил Фриц.
– Тогда вряд ли несчастный случай, – мама больше не желала обсуждать эту тему и поставила дымящееся блюдо, которое держала в руках, на стол.
– Садитесь поскорее. Давайте-ка забудем про господина Хоффмана, пока ужин не простыл. Он тоже, наверно, где-то сейчас ужинает, и неплохо, надеюсь. Перестань теребить бант, Анна, я тебе его потом перевяжу.
Папа уселся в большое кресло. Все головы склонились в ожидании молитвы. Произнеся обычное благословение, папа не остановился, а внезапно добавил: "Отец наш Небесный, будь милостив к семье Хоффманов, и к нашей несчастной стране… и ко всем детям, во имя Христа. Аминь".
Все изумлённо уставились на него.
Мама первая открыла рот.
– Что ты такое говоришь, Эрнст? Многие сейчас без работы, правда, времена трудные, и всё так дорого. Но трудные времена скоро пройдут, это всем известно.
Анна взглянула на папу. Он-то точно знает. Он сейчас развеет все её страхи. Каково было бы сидеть на подоконнике, ждать, когда папа придёт, и никогда его больше не увидеть? Эта ужасная мысль преследовала девочку весь день. Папа медленно поднял вилку.
– Трудные времена… – повторил он. – Боюсь, они только начинаются. Нам пока виден только краешек той тьмы, что надвигается на нас.
– Эрнст! – воскликнула мама, устрашённая его словами и выражением лица. Как и Анна, она понятия не имела, о чем он говорит.
– Забудь об этом, Клара. – отозвался папа. – Сейчас не время разговаривать.
Анна была потрясена до глубины души. Папа и сам боится. Как же он тогда её успокоит? А она даже не всё рассказала!
– Фрау Хоффман хотела, чтобы Герда попросила помощи у господина Кеплера. Но Макс не пойдёт к нему, и Герда тоже не хочет. Как ты думаешь, папа, стоит им пойти?
– Господин Кеплер не поможет, – в папином голосе звучала та же печаль, что прежде мелькнула на лице. Он улыбнулся дочери, это была улыбка любви, но надежды в ней не было.
– Я схожу к фрау Хоффман, посмотрю, что можно сделать, – пообещал он.
Но в его голосе опять прозвучал страх. Анна не знала, откуда у неё такая уверенность. Может, дело в том, что она сама напугана. Как бы утешить папу?!
Она жевала и сосредоточено размышляла. Тут ей кое-что пришло в голову, непонятно только, хорошая ли это мысль. Папа тоже ел. Она тихонько потянулась и дотронулась до него, чтобы привлечь внимание. Девочка не хотела, чтобы остальные слышали. Они будут смеяться. Руди и так часто повторяет, что она сумасшедшая.
Мамины капустные голубцы были слишком хороши, чтобы заставлять себя ждать. Жизнь, конечно, серьезная штука, но голубцы… Никто, кроме папы, не обратил на Анну никакого внимания.
– Мысли так вольны, папа, – тихонько прошептала девочка.
Папа поднял голову и улыбнулся ей. Теперь это была настоящая улыбка, его большая ладонь нежно сжала маленькую ладошку.
– Я сделаю всё возможное, чтобы не измениться – для тебя, моя девочка, – пообещал отец.
Анна не совсем поняла, о чём он говорит. Какие дела имеет в виду? Разговор с фрау Хоффман? Или что-нибудь ещё?
Но даже не зная ответов на эти вопросы, девочка не сомневалась – всё идёт как надо. Не Руди или Гретхен, не Фриц или Фрида, но она, Анна, утешила папу! Довольная и счастливая, она отправила в рот ещё кусок.
Глава 2
Трудные времена
– Пойдёшь вечером к Герде, папа? – спросила Анна.
– Не сегодня, – ответил папа. Похоже, он был чем-то обеспокоен. – Я зайду к ним завтра вечером, дорогая. Может, к тому времени всё образуется.
Анна знала, он её утешает, потому что она ещё маленькая, но сам не верит, что всё будет в порядке. Хорошо бы он ошибался, помолилась про себя Анна.
Наутро Герда пришла в школу, но ни с кем не разговаривала. Анна норовила стать рядом с ней, когда никто не обращал внимания. Как же хочется сказать: "Не волнуйся, Герда, мой папа к вам вечером зайдёт. Он уж придумает, как всё исправить. Он найдёт твоего папу".
Но она помнит выражение папиного лица – будто он знает куда больше, чем говорит. Нельзя же подавать Герде надежду, если на самом деле надежды нет.
Герда словно не замечала, что Анна старается устроиться поближе к ней. На лице её застыло такое выражение, будто она ничего не видит и не слышит.
– Повнимательней, Герда, – резко прикрикнула на девочку фрау Шмидт.
Молчание, потом заученный ответ:
– Да, фрау Шмидт.
Вечером, когда семья покончила с ужином, папа отправился к Хоффманам.
– А это не опасно, Эрнст? – спросила мама, когда он уходил.
– Может, чем-нибудь смогу быть полезен, – ответил тот.
Он возвратился домой очень быстро. Анна вскочила, надеясь прочитать на папином лице, что господин Хоффман благополучно вернулся домой.
– Они уехали из Франкфурта, – сказал папа. – Если бы я только пошел раньше… Впрочем, вряд ли бы от этого что-то изменилось.
На другой день в школе Анна прислушивалась к жужжанию голосов, передающих друг другу всевозможные сплетни.
– Господин Хоффман все их деньги с собой забрал.
– Они уехали к тетке в Роттердам.
– А я слышал, они в Берлине.
– Вы оба с ума сошли. Мне Йоханн Миттер сказал, что они отправились в Англию.
Раздалось сдавленное хихиканье. Йоханн был известен своими дикими выдумками.
– Врёт, как всегда, – расхохоталась Ильза Кронен. – Мой старший брат разговаривал с их соседями. Фрау Хоффман оставила им письмо на случай, если господин Хоффман вернётся и будет их искать. Она даже соседям не сказала, куда они едут. Вспомните, как Герда рассказывала про ферму в Австрии, где они всегда отдыхают летом…
"Не хочу об этом говорить, Герда, – подумала Анна. – Я ведь твой друг".
Она тихонько сидела и ждала начала урока. Хорошо, что Герда ей действительно доверяла. Конечно, у неё больше не было друзей, и Герда могла без опаски ей всё рассказывать, ведь никто другой с Анной не разговаривал. Во всяком случае, не часто. Её в школе считали просто дурочкой.
Началось всё в самый первый день занятий, давным-давно, когда Анна только приступила к сражению с алфавитом. Ей казалось, все буквы совершенно одинаковые. Может, было бы легче, если бы буквы стояли на странице спокойно, когда она пыталась их запоминать. Но стоило ей начать вглядываться в страницу, как буквы принимались плясать перед глазами. Она надеялась, что кто-нибудь ещё пожалуется, но никто ничего не сказал, а Анна признаться побоялась. Она старалась поднести книгу поближе к глазам, может, так буквы успокоятся.
Тут фрау Шмидт вызвала её к доске, проверить, что она выучила. Учительница ткнула указкой в какую-то букву и спросила:
– Какая это буква, Анна?
Анна не знала. Она даже не могла разглядеть эту букву. Она стояла, прикусив язык от стыда и не произнося ни звука.
– Разве ты не Анна Зольтен? – спросила учительница.
Анна кивнула, не в силах произнести ни слова.
– Сестра Рудольфа, Гретхен и близнецов?
Анна снова кивнула. Щёки у девочки так и пылали.
– Выпрямись, детка, и отвечай полным ответом. Ты должна сказать: "Да, фрау Шмидт".
Каким-то образом Анне удалось выпрямиться.
– Да, фрау Шмидт, – прошептала она.
Учительница нетерпеливо прищёлкнула языком.
– Не бормочи под нос, Анна, отвечай громким голосом.
Она продолжала ждать. К этому времени Анна уже вся дрожала от страха и боялась, что сейчас упадёт в обморок прямо перед всем классом.
– Да, фрау Шмидт, – выдавила она из себя, надеясь, что это звучит как положено.
– Еще раз, – прикрикнула на неё учительница.
– Да, фрау Шмидт, – повторила Анна.
– Теперь давай посмотрим, сможешь ли ты назвать эту букву.
Назвать букву Анна не могла и попыталась отвечать наугад, но всё было напрасно.
– Садись, – наконец произнесла учительница. Она смотрела, как Анна неуклюже садится за парту, и вдруг насмешливо произнесла:
– Слышала я, твой отец преподает английский в специальной школе. Может, ему удастся тебя чему-нибудь научить.
Все расхохотались. Наверно, они все боялись не рассмеяться, когда учительница шутит, но Анне это не пришло в голову. Она и теперь ещё помнит их смех.
С тех пор прошло уже больше года, но Анна так и не научилась читать. Папа действительно попытался ей помочь, но он учил старшеклассников английскому, и никак не мог понять, откуда у Анны такие проблемы с алфавитом. А она, хоть и не научилась читать, научилась стоять прямо и не дрожать. Анна стояла, не шелохнувшись, отвечала громко и чётко и ненавидела фрау Шмидт до глубины души.
Еще она ненавидела чтение. Не умеет она читать и ладно, что тут плохого? Она просто не желаетчитать. Зачем это нужно? Папа ей читает, папа её по-прежнему любит, неважно, умеет она читать или нет. Она не собирается учиться читать и не будет дружить с детьми, которые над ней смеются.
На сердце у неё скребло от того, что Герда так и не сказала ей "до свидания". Она переживала за Герду, за её одиночество и страх, и даже несколько раз подавала голос, когда одноклассники обменивались особенно гнусными сплетнями о том, куда мог подеваться господин Хоффман.
– Йоханн Миттер сказал, он сбежал с актриской, – такова была одна из версий.
– Неправда это, – немедленно возразила Анна.
Остальные забросали её вопросами, будто впервые заметив, что она существует на свете.
– А ты почём знаешь?
– Тогда куда же он делся?
– Кто тебе сказал?
Анна упорно стояла на своем и не отводила глаз, но добавить ей было нечего. Доказательств у неё не было. Просто она знала. Отец Герды так бы не поступил.
– Да она ничего не знает, – пренебрежительно сказала Ольга Мюллер и добавила: – Как, впрочем, и всегда.
Но Анна была убеждена в своей правоте. Случилось что-то совершенно ужасное, и поэтому господин Хоффман не вернулся домой. Это как-то связано с "трудными временами", о которых говорил папа.
– Анна, тебе бы лучше не сидеть и не спать с открытыми глазами, – налетела на неё фрау Шмидт. – Если, конечно, хочешь закончить начальную школу.
– Да, фрау Шмидт, – автоматически ответила девочка.
Она открыла книгу, которую не могла читать, и приготовилась к ещё одному дню в школе.
Неделю спустя она проснулась ночью от маминого возмущённого голоса.
– Уехать из Германии! Эрнст! О чём ты таком говоришь!
Папа что-то пробормотал в ответ. Анна встряхнула тяжёлой со сна головой и попыталась вслушаться.
– Но это наш дом! – мама была ужасно расстроена, Анна никогда раньше не слышала у неё такого голоса. – Мы же здесь живём всю жизнь. Эрнст, я родилась в трёх кварталах отсюда. Тут все наши друзья. И твоя сестра.
Папа снова заговорил, но как Анна ни старалась навострить уши, до неё доносились только обрывки фраз.
– …не должны бояться… подумай о Хоффманах… как же ты не понимаешь…
Он ещё что-то сказал об июне. Анна помнит, как он ужасно рассердился, когда узнал про новый закон о том, что евреи не могут оставаться на государственной службе… Она не знает подробностей, но помнит, как он шагал взад-вперёд по комнате, а глаза его яростно сверкали. Она даже не подозревала, что папа умеет так сердиться.
Мама продолжала спорить.
– Но куда нам ехать? Эрнст, подумай хорошенько. Детям нужна школа. Твоя драгоценная Анна даже здесь не может ничего выучить.
Подслушивающая в темноте девочка улыбнулась. Даже мама знает, что она папина "драгоценная Анна".
– А что с ней произойдёт, когда она совсем потеряет почву под ногами? Руди, наверно, в будущем году станет лучшим учеником. Да и денег таких у нас нет.
Наконец, папа заговорил куда громче, и голос его стал слышен у Анны в комнате.
– Я всё это не хуже тебя знаю, Клара. Но знаю и кое-что ещё. Как ты не понимаешь, не будь я в частной школе, давно бы уже остался без работы. Скоро новый режим доберётся и до частных школ. Вспомни, муж Тани – еврей.
– Какое отношение муж твоей сестры имеет к нам? – мамин голос звучал сердито, но в то же время было ясно – она не понимает, о чём он говорит.
– Клара, подумай сама. Вспомни о Хоффманах. Я даже и не пытаюсь представить себе, что с ним случилось. Вспомни о Натане Якобсоне. Подумай о Векслерах. Я узнал сегодня, что Арон Зингер уволен.
– Эрнст, такого просто быть не может. Клиника прославилась благодаря доктору Зингеру!
– Это всем известно, но тем не менее, его уволили. Безо всякого объяснения. Теперь он пытается уехать из Германии. Уверен, скоро уехать будет труднее. Не только евреи в опасности, Клара. Любой, кто не согласен, любой, кто говорит слишком громко…
В комнате воцарилось тяжёлое молчание. Анна в волнении прикусила губу.
– Твой брат Карл – наш единственный родственник за границей, и он – в Канаде, – простонала мама.
Анна понимала – для мамы Канада была чем-то далёким и «иностранным». Мама не привыкла ни к чему "иностранному".
Внезапно папа широко зевнул – даже Анне было слышно.
– Довольно, довольно, я устал, Клара. Нам надо подумать. И если что случится, нужно быть готовыми. Молю Бога, чтобы я оказался неправ.
– Без сомненья, ты неправ, – отозвалась мама.
Анна услышала, как мама повернулась на другой бок. Кровать скрипнула. Потом папа так тихо, что Анна с трудом расслышала его слова, произнёс:
– Я дал Анне обещание и намерен его сдержать.
– Дал обещание Анне? И из-за этого ты тащишь нас всех неведомо куда?
– Да, нет, не из-за этого, – устало проговорил отец.
Анна прижала ухо к стене, чтобы не пропустить ни словечка, даже если он будет говорит совсем тихо.
– Я обещал ей, что она будет жить там, где мысли свободны.
Обещал ей, Анне? А, понятно, песня, которую не желает петь господин Кеплер.
Мама опять повысила голос:
– Выходит, мы все должны жизнь поломать из-за твоей Анны? Если кому из детей и нужнее всех оставаться здесь, так это ей. Она только ещё начинает учиться. Фрау Шмидт говорит, она ужасно упрямая… но что бы там ни было, если она начнёт всё сначала на новом месте, будет в сто раз хуже.
Анна содрогнулась. Тут мама права. Как ни ужасна фрау Шмидт, но кто-то совсем незнакомый…
"Папа, пожалуйста, – молча умоляла она, – давай останемся здесь".
Тут Клара Зольтен внезапно рассмеялась таким привычным, насмешливым, успокаивающим смехом.
– Эрнст, ну кто мы такие, – отмахнулась она от всего, сказанного, как от полной чепухи. – Кому мы нужны, что может с нами случиться? Может, жена Хоффмана его пилила? Может, доктор Зингер что-то не то сделал или просто стал стар? Но мы-то не какие-нибудь особенные. У меня ноги совсем замерзли. Подвинься-ка поближе.
– Клара, Клара, – простонал папа, но в его голосе теперь тоже слышался смех, – ну до чего же ты…
Голоса превратились в тихое бормотание. Анна забралась обратно в кровать, она никак не могла решить, стоит ли беспокоиться из-за услышанного. Наконец девочка заснула.
Среди ночи она снова проснулась. Из комнаты родителей не доносилось ни звука. На секунду она опять ужасно испугалась, но потом вспомнила про мамины холодные ноги и с улыбкой свернулась в клубок под тёплым одеялом.
Мама не даст папе сделать какую-нибудь совершенную глупость.
За завтраком всё было как всегда. Анна вздохнула с облегчением, но в то же время была слегка разочарована. Однако вечером за ужином папа объявил новость, какой Анна совсем не ожидала. Просто кошмарную новость!
– Нам всем пора научиться говорить по-английски.
Жена и дети уставились на него в недоумении. Он улыбнулся в ответ, но такой улыбкой, которая почему-то никому не понравилась.
– Начнем прямо сейчас, – продолжал он, и все поняли, что это всерьёз. – Начиная с сегодняшнего дня, каждый вечер мы будем говорить за ужином только по-английски. Все вы, кроме Анны, уже начали учить английский в школе, значит, сможете начать немедленно.
– Я совсем не знаю английского, – с каменным лицом отозвалась мама.
– Ты научишься, Клара, – тихо сказал папа. – Начнём прямо сейчас. Слушайте внимательно. Rudi, will you pass me the salt, please? [3]
Для Анны английские слова звучали полной тарабарщиной. Руди посмотрел на соль, на перец, на горчицу. Рука его медленно и неуверенно двинулась, потом остановилась в раздумье. Но он угадал правильно и протянул папе соль.
– Thank you, son, [4]– папа взял соль. С лица Руди исчезло беспокойное выражение. Он огляделся кругом, чтобы убедиться, что все видели, какой он умный. Впечатление и впрямь было достаточно сильным. Но папа только начал.
– How was school today, Gretchen? [5]– задал он вопрос.
В любое другое время наблюдать, насколько Гретхен растеряна, было бы только удовольствием.
– How… how… I know not, [6]– запиналась она.
– It was good, Papa, [7]– выпалил гордый собой Руди.
Но Гретхен уже пришла в себя и бросила на брата уничтожающий взгляд.
– School was fine, Papa, [8]– ответила она.
Кто из них прав, а кто нет, Анна не имела ни малейшего понятия. Хорошо бы, чтобы Руди ошибался. А вдруг папа сейчас повернётся к ней?
"Это в тысячу раз хуже алфавита", – с ужасом подумала девочка и постаралась сползти поглубже под стол, может, папа не обратит на неё внимания.
Ему-то, конечно, легко. Он и впрямь любит английский. Он учился в Англии, в университете, который называется Кембридж. Анна видела фотографии реки, больших, склонённых над водой деревьев и юношей, смеющихся в камеру. У папы много английских книг, и он их читает просто для удовольствия. Он даже получает по почте английские журналы и день-деньской учит английскому мальчиков в школе Святого Себастьяна.
Немножко размявшись, Руди и Гретхен стали отвечать на удивление неплохо. Дело, конечно, было не в их гениальности, что бы там Руди ни утверждал. Просто он учил английский в школе уже четыре года, а Гретхен три. Близнецы занимались всего один год, поэтому делали сотни ошибок. Только мама и Анна совсем ничего не знали.
Сначала они просто говорили с друг другом по-немецки и не обращали внимания на папу. В эти дни между ними возникла такая близость, какой Анна не знала с младенческой поры. Говорят, тогда мама баюкала её и пела песни. У них были фотографии, где Анна сидит у мамы на коленях, а та улыбается дочке нежной улыбкой. Девочка любила эти фотографии, но почти не могла припомнить времени, когда бы не была для мамы сплошным разочарованием.
Неприятности начались ещё до школы. Стоило Анне побежать, она тут же спотыкалась о трещины в тротуаре. Анна не умела играть в классики. Анна не могла поймать мячик, если только он не катился по земле. Она легкозаучивала стихи наизусть. Папа любил слушать, как дочка декламирует. Но у мамы не было времени на стихи. Она хотела, чтобы дочь научилась хотя бы как следует стирать пыль с мебели.
– Анна, посмотри, какая тут пыль, – кричала она, когда Анна думала, что всё вытерла.
Анна смотрела, но не видела никакой пыли и только низко опускала голову от стыда.
Но теперь всё было иначе. Они обе сидели и слушали, как Фрида изо всех сил старается сказать "Thank you". [9]
"Танк ю, папа", – вот что у неё получалось.
– Язык между зубами, Фрида, вот так. Смотри, что я делаю. Th… th…, -показывал папа.
Даже у Руди были проблемы с этим звуком. Анна шептала маме, что хочет ещё молока. Она, конечно, шептала по-немецки, и мама, тоже по-немецки, отвечала: "Конечно, дорогая", и передавала ей молоко. Папа хмурил брови, но Анна потягивала молоко и чувствовала своё особое положение. Как ни любила она папу, ей не хотелось обращать внимание на его неудовольствие.
– Ты – моя единственная немецкая детка, – нежно повторяла ей мама в эти первые дни, и девочка купалась в лучах маминой улыбки, мечтая, чтобы счастье растянулось подольше.
Она знала, мама скоро опять захочет учить её вязать. Или шить! Это ещё хуже. Гретхен и Фрида – они такие проворные. Но Анна никак не может догадаться, что мама от неё хочет. Начать с малого – она не в состоянии понять, как мама вдевает нитку в иголку. Когда Анна глядит на тоненькую иголку, там просто нет никакого отверстия!
Не раз ей хотелось сказать об этом маме, но та спустя мгновенье уже сама вдевала нитку в иголку и глядела на младшую дочку с таким раздражением, что у той слова просто замирали в горле.
