Текст книги "Жестокое царство"
Автор книги: Джин Филлипс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Кайлин сметает с джинсов крошки:
– Обещаю, они не проберутся сюда. Не надо беспокоиться.
Может быть, девушка и не героиня, но и не глупышка. Наверное, она просто самоуверенна, как многие шестнадцатилетние подростки. Она вновь трясет своими волосами, перебрасывая их с одного плеча на другое. Вперед-назад, вперед-назад.
Джоан отводит взгляд. Ей лучше не смотреть на девушку. Учительница ведет себя правильно: сидит, прикрыв глаза. Молчаливая и отстраненная. Она по-прежнему держит в руке нетронутый крекер, теребя его, как талисман.
Потом, словно чувствуя взгляд Джоан, учительница открывает глаза.
– Все будет хорошо, – произносит она спокойным и слегка снисходительным тоном, и Джоан недоумевает, почему она заговорила именно сейчас и зачем выбрала эти слова.
– Будет ли? – пожалуй, более резко, чем следует, откликается Джоан.
– Господь не подверг бы нас этим испытаниям, только чтобы дать умереть, – произносит учительница.
Джоан принужденно улыбается. Она не собирается говорить этой женщине, что не верит, будто сюда их привел Господь. Что все это означает? Не он ли привел сюда и вооруженных бандитов? Те мертвые тела на асфальте – это Господь направлял их, что ли?
– До сих пор нам везет. – Учительница потирает колено. – Кто-то нас оберегает.
– Замечательная мысль, – говорит Джоан, и теперь снисходительный тон уже у нее.
А суть в том, что Джоан не нравится чересчур аккуратная прическа этой женщины и ее наивные слова, но не вина учительницы, что она верит во всякие глупости.
Джоан делает вторую попытку.
– Хорошо, что вы так думаете, – произносит она на этот раз более дружелюбно.
Она признательна женщине за то, что та, к ее чести, лишь кивает и снова прикрывает глаза.
Линкольн бросает на пол пустой пакет и вскакивает на ноги. Похоже, он вполне освоился и скачками перемещается к дальней стене, где, скорее всего, споткнется о крышку открытой коробки одноразовых тарелок. Но приятно видеть, что он оторвался от нее.
– Ты сейчас споткнешься о ту коробку, – предупреждает его Джоан.
– Нет, не споткнусь.
Она наблюдает за ним, а рядом с ней девушка трясет волосами.
– Знаете, что всегда делал мой папа? – говорит Кайлин. – Мы, бывало, играем в прятки…
– Ты можешь помолчать?! – прерывает ее Джоан. – Ради бога! Хоть немного помолчи, пожалуйста!
Едва эти слова срываются с ее языка, как она начинает жалеть о том, что сказала, но потом замечает выражение на лице Линкольна, и все становится еще хуже.
– Мама… – произносит он, глядя на нее огромными глазами.
Джоан переводит дух. Ей кажется, она никогда не видела, чтобы он был в ней разочарован. Учительница тоже неодобрительно смотрит на нее. А на лице Кайлин написана обида.
– Я знаю, что много болтаю. Извините меня.
– Нет, это ты меня извини. Не надо было мне этого говорить. Давай расскажи о своем папе.
Джоан не ожидает, что девушка продолжит рассказ. И какая-то часть ее существа надеется, что Кайлин, будучи чувствительным и злопамятным подростком, надуется и замолчит. Но нет, девушка, очевидно, отходчива.
– Ну вот, – осторожно произносит ободренная Кайлин, словно Джоан может передумать, – мы, бывало, играем в прятки. С папой. Мы с сестрой всегда прятались, а папа всегда искал нас и ходил большими жуткими шагами, тяжело дыша, и мы тряслись от страха, когда он приближался. А потом наступает тишина, и ты знаешь, что он близко. И вот его рука вытаскивает тебя из-под кровати или разбрасывает простыни из корзины с бельем, а ты визжишь от страха. Он обожал нас пугать. И всегда смеялся. – (Джоан думает, что отец девушки, вероятно, тот еще придурок, но это не важно.) – Один раз я спряталась в кладовке, и он рывком открыл дверь, а я так испугалась, что упала назад на полку и порезала руку. Кровь шла очень сильно, и я все плакала и плакала.
– Он смеялся? – спросила Джоан без всякой задней мысли.
– Нет. Он взял меня на руки, и я видела, как ему плохо. Он все повторял, что сожалеет, потом обмотал мою ранку бумажным полотенцем и усадил себе на колени. Я все плакала, и он сказал, что надо быть храброй, а я сказала, что не могу, потому что у меня идет кровь. Тогда он взял со стола нож и порезал себе руку прямо у меня на глазах. И у него пошла кровь, и он показал мне руку и сказал: «Дыши вместе со мной, детка, вдох-выдох. Ты и я вместе». Я так и сделала. А потом мы забинтовали наши руки.
Джоан видит все это воочию. Видит более ясно, чем хотелось бы. Видит слезы, стекающие по лицу Кайлин. Наверняка у нее, маленькой, были косички и, может быть, заколки в волосах. Джоан представляет себе маленькую окровавленную руку и отца, порезавшего руку себе.
Она улыбается девушке. Девушке, которая видела бандитов, размахивающих оружием, и падающих замертво людей. Девушке, оставившей надежное укрытие, чтобы прийти на помощь незнакомым людям.
– Дыхание иногда помогает, – замечает Джоан.
Кайлин наклоняет голову вперед, качая волосами из стороны в сторону, и теперь это движение не действует Джоан на нервы. Это детская привычка, думает она. Может быть, девушку успокаивает шорох волос.
– Хочу, чтобы он был здесь, – тихо произносит Кайлин.
Джоан наклоняется к ней ближе. Впервые за то время, что они сидят в этой комнате, девушка по-настоящему осознает эту жуткую реальность.
– Угу, – откликается Джоан.
– Вы бы хотели, чтобы здесь был ваш папа?
Джоан пытается найти подходящий ответ на этот вопрос.
– Ну, – начинает она, – у моего папы было много больших пушек.
Кайлин застенчиво хихикает. Джоан чувствует, как ее слегка отпустило, но не может понять, нужна ли ей эта расслабленность.
– Почему ты сама готовишь дома обеды? – спрашивает Джоан.
– Мама и папа допоздна работают, – отвечает девушка. – И я люблю готовить.
– Моя дочь пекла торты, – не открывая глаз, говорит учительница. – Из пяти или шести слоев. Когда еще была маленькой. Такие, как продаются в булочной.
Джоан рассматривает женщину, которая, похоже, готова заснуть в любой момент. Волосы у нее по-прежнему аккуратно причесаны, а подвеска элегантного кулона располагается точно по центру. Она так невозмутима. Возможно, она молится. И Джоан признается себе: как это трогательно – верить в то, что их охраняют. Что Бог с ними. Ей хотелось бы в это поверить. Эта мысль вертится у нее в голове, когда Линкольн, прыгая вверх-вниз, из стороны в сторону – неловкий бесенок, – падает назад, столкнувшись с коробкой, о которой она его предупреждала.
Вдруг комната наполняется светом. Джоан смущена и на миг ослеплена, но, взглянув на сына, она замечает прямо над его спутанными кудряшками выключатель. Она бросается к нему, отпихивает его от стены и, шмякнув ладонью по выключателю, вырубает верхний свет.
Они тихо сидят в темноте.
Она слышит собственное дыхание. Потом закрывает рот, но, когда дышит носом, получается еще хуже. Она находит руку Линкольна, и он вцепляется в нее пальцами.
Он не сходит с ее коленей. Все сидят в ожидании чего-то.
– Это было всего на секунду, – говорит Кейлин.
Вероятно, с того момента, как они вошли в комнату, она впервые молчала так долго. Джоан рада слышать ее голос.
– Не важно, – говорит учительница. – У нас все хорошо.
Джоан признательна за их попытки.
– Мамочка? – робко произносит Линкольн.
Она постаралась не бранить его. И все же он что-то уловил – то ли от нее, то ли от остальных. Она раньше слышала, что дети, как собаки, чуют страх.
– Все в порядке, – говорит она. – В порядке. У нас все нормально.
Ярко освещенная комната, свет гаснет, зажигается и гаснет. Как чертов маяк, приманивающий путешественников.
– Все нормально, – сжимая его руку, повторяет она.
Эти маленькие пальчики.
Он такой маленький.
На ощупь костяшки его пальцев мягкие – в нем еще ничего не загрубело, ни пятки, ни локти. Иногда после ванны она проводит по ним кончиками пальцев, просто чтобы проверить, не загрубела ли у него кожа, в надежде, что пока нет, хотя, разумеется, должна загрубеть. От прикосновения костяшек его пальцев и твердых, гладких, как морские раковины, ногтей к ее ладони в ней прорывается нечто такое, что было уничтожено несколько часов назад, но ведь она изо всех сил старалась держаться.
Она не позволяла себе думать, что он может умереть.
Джоан не в состоянии думать о подобных вещах и продолжать действовать, а ей надо было действовать. Она не стремится быть одной из тех женщин, которые не позволят своим детям попробовать сырого теста или пройти квартал по улице без сопровождающего, ведь приходится управлять своими страхами, а иначе не выпустишь ребенка за порог. И вот они оказались лицом к лицу с кровавой маской смерти, но она не верила в это до конца, ибо у нее возникала смутная мысль о том, какая зияющая пропасть разверзнется перед ними, если она поверит. Вот что ты делаешь, когда у тебя есть ребенок, – готовишься принять невероятную боль, притворяясь, что все хорошо.
Она концентрируется на руке сына, на мыслях о его злодейском смехе, когда он играет, на его улыбке, когда он просыпается, и видит, как склоняется над ним, – и ужас отступает.
Пока все они, вероятно, пытаются найти слова, какими можно заполнить тишину, в отдалении, как от фейерверка, начинают раздаваться хлопки и потрескивание.
Слышна разноголосица небольших взрывов. Раздается громкий невнятный голос, и Джоан предполагает, что это говорят в мегафон. Пытаясь разобраться во всем этом, она слышит какой-то непонятный шум. Как будто на пол упала стопка металлических противней для выпечки. Многоголосая какофония набирает силу. Она знает, что это может означать – весь этот ружейный огонь, грохот и крики.
Наконец-то что-то происходит. Кто-то приехал за ними. Она явно должна испытывать облегчение или волнение, но почти ничего не чувствует.
– Видите? – Кайлин вскидывает голову к окну. – Полиция.
– Да, – откликается Джоан.
– Скоро они будут здесь, – говорит девушка.
– Ага, – соглашается Джоан.
Ей хочется встать, подвигаться.
Ее рука попадает во что-то липкое на полу. Она поднимает руку, ища глазами бумажное полотенце, и Кайлин хватает ее за локоть.
– Вы поранили руку, – говорит девушка.
Ей видна лишь ранка на запястье Джоан, а не порез на ладони.
– Ничего страшного, – отвечает Джоан.
– Нельзя, чтобы туда попала инфекция, – замечает Кайлин. – У нас здесь нет аптечки. Но можно, по крайней мере, чем-то замотать руку.
Не дожидаясь возражений Джоан, девушка бросается к стойке и выдвигает ящик. Потом опускается на пол с тонким белым кухонным полотенцем и принимается обматывать им запястье Джоан.
– Оно чистое, – объясняет Кайлин.
Ее движения удивительно ловкие, поэтому Джоан и не думает возражать. Она лишь смотрит, как девушка туго обматывает полотенцем ее руку и затягивает концы.
– Вот видите? – спрашивает Кайлин и откидывается, опираясь на локти. Ее волосы слегка касаются плиток пола. – Так лучше?
– Да, – отвечает Джоан.
Действительно, от перевязки стало легче.
Джоан продолжает рассматривать свое запястье, когда комната вдруг заполняется оглушительными звуками стрельбы. Джоан резко откидывается назад и ударяется головой о край прилавка. В тот же миг она плотно обхватывает руками Линкольна, который пытается вырваться. Свист пуль раздается повсюду, в голове у нее как будто звучат тарелки из оркестра.
Она слышит визг Кайлин, а Линкольн кричит что-то ей в ухо, но она не в состоянии различить его слова.
Этот шум доставляет физическую боль, и ей приходится бороться с желанием заткнуть себе уши ладонями. Заткнуть уши Линкольну. Она повернулась спиной к двери, закрыв Линкольна своим телом.
Напрашивается одна мысль: кто-то проник в ресторан. Кто-то находится за стальной дверью, ведущей в их комнату. От пронзительного шума у нее начинают ныть зубы. Каждый раз, когда раздается выстрел, она ждет, что пуля пробьет дверь.
Стрельба прекращается. Выстрелов было примерно с десяток. Почти сразу же стрельба раздается вновь.
Кайлин в полусогнутом состоянии протискивается в дальний угол комнаты. Вокруг нее опрокинутые коробки, на полу валяются фильтры для кофе и бумажные стаканчики. Учительница стоит, облокотившись на прилавок.
Пули вновь умолкают, и тишина пугает больше шума.
– Они не могут пробраться внутрь. – Кайлин плачет, хотя лишь мокрое лицо выдает ее. Голос у нее твердый. – Не могут.
Джоан не так уж в этом уверена. Дверь всего-навсего стальная, а не волшебная. Существует предел ее прочности. Джоан дотрагивается до своего лица. Может быть, она тоже плачет? Но нет, не плачет. Плакать бессмысленно. За этот вечер она научилась разжимать зубы. Заставлять себя вдыхать и выдыхать.
Дыхание действительно помогает.
У нее в ушах по-прежнему звучат отголоски стрельбы.
– Окно, – шепчет она, встает и поднимает Линкольна на столешницу.
Джоан тоже забирается на столешницу, толкает окно, и оно открывается, слава богу, почти без усилий. Всего одно движение руки – и рукоятка поворачивается. Окно открывается наружу, но лишь на несколько дюймов. В него вполне мог бы пролезть Линкольн, но не она. Стрельба не возобновляется. Может быть, парни разрабатывают стратегию? И почему они ничего не говорят? Разве не должны они декламировать рифмованные куплеты? Стоят ли они за дверью, или один из них поджидает под окном? Затем возникает новый звук – тяжелые удары в дверь, – и Джоан велит Линкольну оставаться на столешнице, а сама лезет наверх.
За окном свет яркий. Определенно больше света от уличного фонаря, чем от луны. Джоан смотрит наверх и видит божьих коровок – крошечные черные точки, усеивающие потолок.
– Давайте, – обращаясь к женщинам, говорит она одними губами, поскольку не намерена перекрикивать этот шум.
Кайлин приближается к ней и мигом вскакивает на столешницу.
Глухие удары в дверь – у них там таран? – отдаются в мозгу. Учительница качает головой.
Одной рукой Джоан держит Линкольна, а другой истово подзывает учительницу, но та лишь качает головой.
– Не могу… – начинает учительница, но остальные слова тонут в шуме.
Потом шум меняется: еще один удар, но звучит он по-другому. Звяканье и треск.
На миг все смолкает – блаженство, – но потом дверь подается. Чуть приоткрывается, всего на дюйм. Такое незначительное перемещение, и поначалу Джоан говорит себе, что ничего не замечает. Но дверь продолжает медленно открываться. Джоан бросает взгляд на сына и видит у него на щеке крошку. К ее спине прижимается теплая, дрожащая Кайлин. Учительница, стоящая ближе всех к двери, пятится назад. На ее волосы падает свет, и они сияют. Миг растягивается, замедляясь, замедляясь и замедляясь, и затем дверь распахивается, с размаху ударившись о полки.
Там стоит мужчина.
Джоан поневоле признается себе, что была права: мужчиной его можно назвать лишь с натяжкой. Наверное, он еще не бреется. На нем не сапоги, как она воображала, а теннисные туфли.
Проходит одна секунда.
Две секунды.
Она быстро садится перед Линкольном, свесив ноги со столешницы. Она думает, что полностью заслоняет его и, может быть, есть шанс, что бандит не заметит ее мальчика. А что, если попробовать протолкнуть его в окно? Пока его не видят? У нее за спиной, в футе или двух от нее, подставка с ножами, хотя она не хочет смотреть в ту сторону.
Она смотрит на человека. Очень трудно отвести взгляд от длинной винтовки, которую он наставил на них – и на учительницу, – но ей это удается.
В другой руке у парня топор, но, пока она наблюдает за ним, он отбрасывает топор назад. Куртка ему великовата, а джинсы тесны, из них слегка выпирает живот. На вид он туповат, но в нем чувствуется какая-то мягкость. Джоан шарит по столешнице у себя за спиной, обдумывая, как – даже если ей удастся незаметно взять нож – как она сможет подобраться к нему, чтобы он не успел выстрелить, а если он все же выстрелит, сможет ли она, умирая, ударить его ножом? Она размышляет: пока тело умирает, пройдет несколько секунд, и какое усилие ей понадобится, чтобы вонзить нож ему в сердце? Или, может быть, ударить в шею проще, там мягче, не будут мешать ребра? Думая об этом и царапая пальцами у себя за спиной, она пытается увидеть его лицо.
Три секунды.
Четыре секунды.
Ей никак не удается разглядеть его. Он слегка наклонил голову, и она видит только его широкие темные брови. Тени мешают ей рассмотреть детали. Она хочет, чтобы он посмотрел на нее. Его винтовка нацелена учительнице в грудь, но он по-прежнему смотрит в пол.
Джоан хочет увидеть его лицо.
Нащупывая рукой подставку с ножами, она дотрагивается кончиками пальцев до рукоятки. Следует ли ей вынуть нож или попытаться засунуть Линкольна в окно? Но если она это сделает, если только пошевелится, оружие будет направлено в их сторону. Теперь уже, пожалуй, слишком поздно, потому что парень наконец поднимает глаза.
Он в упор смотрит на учительницу. Не оборачиваясь, он шарит рукой по стене у себя за спиной и, нащупав выключатель, щелкает им. Комната вновь ярко освещена, и Джоан щурит глаза.
Парень не отводит взгляда от учительницы. Моргая от яркого света, учительница тоже смотрит на него. Грудь у нее поднимается и опускается.
Пять секунд.
Шесть секунд.
Винтовка опускается.
– Миссис Пауэлл? – спрашивает парень.
Учительница не шевелится и ничего не говорит, а лишь смотрит на него. Одна штанина ее эластичных брюк задралась на колене, и видна бледная икра. Женщина чуть выгнулась назад, опираясь на столешницу, и из-под толстовки выглядывает полоска живота.
Линкольн ерзает и толкает Джоан в бок ногой.
«Скажи что-нибудь, – мысленно обращается она к учительнице. – Сделай что-нибудь. Кем бы ты ни была, скажи ему, что ты миссис Пауэлл».
Учительница выпрямляется.
– Да, – наконец произносит она так спокойно, словно кто-то делает перекличку, и одергивает свою толстовку.
Из всех них только учительница и пошевелилась. Джоан держится за рукоятку ножа, но пока не вытащила его из подставки. Она скашивает глаза в сторону Кайлин и видит влажный блеск на ее щеках. Она замечает, что ноги девушки дрожат – то ли от страха, то ли от напряжения.
С потолка на пол падает божья коровка.
– Да, – так же спокойно, как раньше, повторяет учительница. – Я Маргарет Пауэлл.
Парень снимает с винтовки левую руку и начинает сжимать и разжимать пальцы. Снова и снова. Хватая пустоту.
– Я Роб, – говорит он довольно громко, и Джоан узнает его: он убийца колобуса. – Робби… – Нахмурившись, он умолкает, наверное ругая себя за то, что выдает свое имя.
Джоан думает, что, возможно, он, желая исправить эту ошибку, перестреляет их всех, но он, глядя в пол, опускает винтовку еще ниже и начинает снова:
– Я учился у вас в третьем классе. Робби Монтгомери.
Учительница по-прежнему молчит. Она могла бы попытаться отвлечь его разговором, но она пока явно не выработала никакой стратегии. Возможно, она оцепенела от ужаса или просто не хочет признать, что не может его вспомнить. Она только смотрит на него, на длинные вьющиеся волосы, свободную куртку и оружие – винтовку в руке, какой-то пистолет под курткой и еще что-то большое, висящее на ремне у него за спиной.
Руки учительницы все так же сжимают толстовку.
– Робби, – повторяет миссис Пауэлл, и он кивает. – Робби Монтгомери.
Он окидывает взглядом их всех. Смотрит на Кайлин, скорчившуюся на столешнице, на Джоан. А когда он наклоняет голову, Джоан понимает, что он видит Линкольна у нее над плечом.
Потом он отступает назад, прижимаясь спиной к дверной раме.
– Сюда, – громко говорит он. – Выходите!
Он снова смотрит на учительницу, миссис Пауэлл, и не ясно, относится ли его приказ ко всем остальным. Возможно, он отпустит учительницу, а потом вернется за ними. Или, может быть, выведет ее и застрелит первой, а потом вернется за ними.
Но когда миссис Пауэлл подходит к двери, Робби Монтгомери машет рукой остальным. Двигаясь не спеша и раздумывая, не прихватить ли с собой нож, Джоан соскальзывает на пол и берет Линкольна на руки. Потом оборачивается – все еще в сомнении, – но момент уже упущен. Она слышит, как Кайлин спрыгивает на пол, и сажает Линкольна себе на бедро.
Джоан, глядя в пол, ступает по бумажным стаканчикам. Вновь подняв глаза, она видит, как Робби Монтгомери дотрагивается до учительницы. Когда она проходит через дверной проем, он кладет ладонь ей на руку.
– Разве вы не помните меня? – спрашивает он.
Миссис Пауэлл бросает взгляд на его руку, и он поспешно отдергивает ее. Учительница, как обычно, несловоохотлива. Но как только он убирает свою руку, она дотрагивается двумя пальцами до его запястья:
– Ты сидел рядом с тем парнишкой, который засовывал клей себе в ухо. Гаррисон… Гаррисон, как его там. И ты с удовольствием помогал мне скреплять степлером листы бумаги. Скреплять все, что угодно. Тебе нравилась машинка для удаления скрепок. Ты говорил, она похожа на…
– Зубы вампира, – с улыбкой произносит он.
– Мамочка? – шепчет Линкольн, дыша на нее теплым сырным духом.
Она понимает, что его заинтересовало упоминание о вампирах. Очень странно видеть улыбку этого преступника, и она думает, что, наверное, не слишком отличается от Линкольна, поскольку тоже считает, что злодеи не должны радоваться.
Потом Робби Монтгомери кивает им, и они идут. Джоан проходит в дверь следом за миссис Пауэлл, стараясь не задеть Робби или его винтовку. За ней, ухватившись за ее руку чуть выше повязки, идет Кайлин.
Они вновь оказываются в коридоре, видя впереди сумрачный стальной блеск кухни.
– Послушайте, – начинает Робби, – вам надо пойти в какое-нибудь другое место. Не сюда. На входе сейчас полиция, но вы туда не ходите. Они по-прежнему стреляют.
– Кто «они»? – спрашивает миссис Пауэлл.
– Полиция, – беспечно произносит он. – И Дестин. Если только его не убили, но, если бы его уже убили, полицейские не стреляли бы. Он, наверное, жутко устал.
– Кто такой Дестин? – интересуется миссис Пауэлл.
В ее тоне чувствуется строгость, словно она сомневается, одобрить ли выбор мальчиком спутницы для выпускного бала, и это почти забавно.
– Дестин – звезда шоу, – говорит Робби Монтгомери каким-то не своим голосом.
Это излишне выразительный голос диктора телевидения.
Джоан отступает от него на шаг. Ей не нравятся его притворные голоса.
Миссис Пауэлл хмурится. Похоже, Робби Монтгомери замечает это и заговаривает своим обычным голосом:
– Когда увидите шагающий танк, это и будет Дестин. У него отличная индивидуальная защита: бронежилет четвертого класса, шлем «Блэкхок» и все такое. До него не добраться. И потом со мной был Марк, но он снова меня бросил. Повезло вам. Пошли. Надо спешить.
– Мамочка? – снова шепчет Линкольн.
– Еще нет, – шепчет в ответ Джоан – так тихо, что сама едва себя слышит.
Он отпускает их.
Он отпускает их.
Мысль эта настолько непомерна, что с ней невозможно сразу свыкнуться. Очень сложно уразуметь то, что он говорит. Во всем этом участвуют три человека, в том числе этот мальчик, и он разбрасывается именами, словно это не имеет значения. Разумеется, ему не следовало выбалтывать такие подробности. Она сомневается, что он отдает себе отчет в происходящем. В том, что произошло и что произойдет. Или, может быть, он знает, что произойдет, и поэтому не имеет значения, назовет ли он их имена.
Эта последняя пугающая мысль заставляет ее оглянуться. Она оглядывается на бумажные стаканчики, перевернутые наподобие башенок песчаного замка. На ножи, которые теперь чересчур далеко. Третий преступник, Дестин, судя по описанию, не похож на человека. Она представляет себе какого-то монстра из фильма с участием Арнольда Шварценеггера. Монстры не поддаются влиянию старых учительниц.
– Полиция… – начинает она, но, очевидно, Робби Монтгомери не хочет говорить ни с кем, кроме миссис Пауэлл, потому что, едва взглянув на нее, делает знак замолчать.
– Сюда! – Он указывает винтовкой на боковую дверь ресторана. – Выйдете отсюда и пойдете в сторону морских львов. Вы знаете морских львов?
Итак, все они плетутся к боковой двери: первая Кайлин, в середине Джоан с Линкольном и в конце миссис Пауэлл с Робби Монтгомери. Теперь дверь едва держится на сломанных петлях. Вероятно, он взломал ее, и Джоан удивлена, что они не слышали шума.
После сумрака ресторана лампочки автомата с кока-колой, стоящего снаружи, кажутся особенно яркими. Из-за деревьев по-прежнему раздаются звуки выстрелов и крики. Хлопают листья бананов, и Джоан идет по дорожке.
– Быстрее! – выкрикивает Робби, и она ускоряет шаг.
* * *
Маргарет Пауэлл вполне осознает, что в ближайшие несколько минут ей может выстрелить в спину один из учеников. Она даже не слишком этому удивляется.
Кайлин и другая женщина идут гораздо быстрее ее, уходя все дальше и дальше, а Робби идет следом за ней всего в нескольких футах. Обернувшись, она бросает на него незаметный взгляд. Похоже, он хочет выглядеть солдатом во Вьетнаме, пристально всматривающимся в лесную чащу, и в другой ситуации это было бы даже смешно. Она до сих пор не уяснила себе, защищает он ее или ведет на казнь. Возможно, он этого и не знает. Он явный психопат. Или почти психопат, так что разницы никакой. Но и Гитлер любил щенят, не так ли?
У нее ноет колено. Иногда сидеть хуже, чем стоять.
Они уже давно вышли из тени от соломенной крыши. От входа в зоопарк по-прежнему доносятся звуки стрельбы. А Робби все так же идет за ней. Она не ожидала, что он пойдет рядом. Она замедляет шаг, снова оглядываясь и на этот раз не пытаясь скрыть то, что заметила его.
– Ты идешь с нами? – спрашивает она.
Покачав головой, он подходит к ней. Он высокий, хотя в нем сохранилась детская округлость. Он опустил винтовку, которая слегка раскачивается, как металлодетектор или другое приспособление, не убивающее людей.
Она склонна думать, что чем больше она с ним разговаривает, тем лучше. Чем чаще он будет слышать ее голос, тем скорее свыкнется с ней как с реальным человеком. Человеком, который учил его писать и помогал завязывать шнурки. Она не помнит, что делала для него эти вещи, но знает, что в то или иное время делала это для всех своих учеников.
– Вы идете слишком медленно, – говорит он. – Надо быстрее.
Она останавливается и поворачивается к нему:
– Мне шестьдесят восемь лет. У меня больное колено. Быстрее я не могу.
Впереди них остановилась мать со своим мальчуганом на бедре. Она смотрит поверх плеча. Маргарет не хочет, чтобы мать ждала ее.
– Пойдем со мной, Робби, – говорит она своим учительским голосом, действующим на каждого ребенка, которого она когда-либо учила.
Она старается донести до него, что ей нравится его общество. Это обычно хорошо срабатывает с трудными, беспокойными детьми – теми, на которых учителя кричат или отправляют в кабинет директора. Эти дети требуют особого внимания, и в этом секрет того, как можно завоевать их расположение.
Разумеется, ей не нужно его общество. Суть в том, что ей не нравится, когда он у нее за спиной. Ей нужно иметь его перед глазами. Еще один секрет: нарушителей спокойствия всегда сажают ближе к учительскому столу.
Она не удивляется, что учила его. Она бессчетное число раз фантазировала на эту тему. Какой-нибудь бандит наставляет на нее пистолет, требуя отдать кошелек, со словами: «Привет, это вы, миссис Пауэлл?» Она учила очень многих детей – тысячи за все эти годы – и учила их в одном и том же городке, поэтому она постоянно натыкается на бывших учеников в торговых центрах, ресторанах и на парковках. Все те восьмилетние дети превратились в мужчин в костюмах и женщин в туфлях на высоком каблуке.
«Миссис Пауэлл!» – всегда говорят они и всегда улыбаются.
Она обычно понятия не имеет, кто они такие, ведь они, разумеется, выросли, но по тому, как они произносят ее имя, она понимает, что они были ее учениками.
Иногда она узнает их. Иногда она даже помнит, где они сидели и что дарили ей на Рождество. Они обнимают ее, говоря, что они юристы, или врачи, или продавцы машин, или у них три дочери или сын в колледже. Они хотят, чтобы она узнала, какими они стали.
Но есть и другие. Те, которые никогда не представляются, но она знает, какими они стали. Деметриус Джонсон был первым, кто оказался в камере смертников. Он убил парня в драке, а когда учился у нее в классе, сильно, до крови, ударил по ноге маленькую девочку. Но он умел очень хорошо составлять пазлы, у него был настоящий талант, и это могло бы пригодиться ему в жизни. Потом был Джейк Гарриман – чудесный мальчуган, не доставлявший ей никаких хлопот, но семья была неблагополучная, и он ходил с синяками на теле. Она рассказала об этом директору, их посетила социальная служба, но ничего не изменилось, а потом, лет двадцать спустя, она увидела его лицо в новостях: он убил на парковке у супермаркета женщину и угнал ее машину. Камера смертников. Хорас Ли Блок был очень шумным и не мог усидеть на месте. Уже тогда у него проявлялись дурные наклонности, и, когда он обнимал ее, ей приходилось с силой отдирать его руки. Камера смертников.
Она читает их имена в газетах и смотрит на их неузнаваемые лица в новостях. По ее подсчетам, она обучала четырех убийц, шестерых насильников и девятерых вооруженных грабителей. Она не собирается проводить мониторинг, но, как бы то ни было, их становится больше. Трое из ее мальчиков и девочек убиты, включая одну девчушку, которую муж сжег живьем. Она помнит ее длинную косичку, завязанную пластмассовыми шариками. Все это ужасно, и не раз, видя на доске с полицейскими сводками фотографию монстра с пустыми глазами и вспоминая худого мальчугана с шершавыми локтями, она испытывала жгучее желание уйти из школы, ибо самое неприятное как раз то, что она ничего не может с этим поделать. Каждый идет по своему жизненному пути, и она ничего не знает об этом. Если они приходят к ней сердитые и удрученные, ругаясь бранными словами, то их родители обычно такие же. Если они доведены до отчаяния, чувствуют себя опустошенными, то наверняка и родители несчастны. Обычно она понимает, в каком направлении они двигаются, но ничего не может с этим поделать. Иногда она пыталась, но это все равно что дуть на кирпичный дом.
Они выходят из ее класса, никогда не оглядываясь назад. Они исчезают.
Но Робби… Для нее это лишено смысла, хотя она все же пытается представить, каким он был в школе. Он без конца болтал. Она это помнит. Бедняга, у него был такой громкий голос, он просто не умел говорить тихо, и, когда другие дети шептались, она всякий раз ловила его. Он был стеснительным, но не доставлял ей проблем с дисциплиной. Она размышляет о коренастом мальчике, который чересчур громко смеялся над шутками других детей, и каждый раз, когда она просила его замолчать, говорил: «Да, мэм». Пожалуй, он был дисциплинированным. Нет, не то. Просто старался угодить. Результат один и тот же, но побуждения разные.
Она чувствует тот момент, когда он нагоняет ее, – от него веет теплом и немного пахнет луком.
