Текст книги "Архивы Дрездена: Доказательства вины. Белая ночь"

Автор книги: Джим Батчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Возможно, мне стоило бы чуть сбавить обороты. Дождаться информации от моих друзей. Тогда у меня сложилось бы более точное представление о характере угрозы и о том, как с ней справляться. Я хочу сказать, стоило ли мне рисковать своей жизнью в попытке сложить такое заклятие, когда немного терпения дало бы почти такой же результат?

С другой стороны, я мог бы и не рисковать своей жизнью, но это могло стоить жизни кому-то другому. Черная магия – такая штука, которая оставляет за собой трупы, и порой тем, кого она убила, можно считать, еще повезло. Промедли я с использованием своей модели – и мне придется ждать, пока нехорошие парни сделают ход первыми.

Значит, другого пути нет.

Я слишком устал от трупов и жертв.

– Припомни все, что тебе известно о заклятиях такого рода, Боб, – негромко произнес я. – Пойду чего-нибудь перекусить, а потом займемся ритуалом. С заходом солнца начнем искать страх.

– Будет сделано, – отозвался Боб, и в первый раз с начала нашего разговора в голосе его не звучало ни нотки издевки.

Черт возьми!

Я направился к лестнице, пока не передумал.

Глава 7

Ритуальную магию никак не назовешь моим любимым занятием. Это совершенно не зависит от того, чего я пытаюсь добиться с ее помощью; в любом случае я ощущаю себя дурак дураком, когда мне приходится мыться, потом облачаться в белое, зажигать свечи и курильницы, петь какой-то бред и орудовать целым арсеналом свечей, жезлов, жидкостей и прочей необходимой фигни.

Впрочем, как бы я ни пыжился, все эти причиндалы и телодвижения сильно помогают в том, что касается крупнокалиберной магии: они позволяют не следить за уймой мелких деталей, которые в противном случае пришлось бы держать в голове. По большей части я не задумываюсь над визуализацией – я занимаюсь этими штуками так давно, что это уже у меня в крови. Все это хорошо для несложных работ, когда от меня требуется сохранять концентрацию на протяжении нескольких секунд, но для более долгого заклинания и точности требуется на порядок больше. На то, чтобы исполнить получасовой ритуал без посторонней помощи, у меня маловато умственной дисциплины, и хотя более опытные чародеи способны на такое, мало кто из них осмеливается это проделывать, когда того же самого можно добиться более надежными, простыми и безопасными способами.

Я принялся собирать все необходимое для ритуала, начиная со стихий. Серебряный кубок, в который я налил вина, обозначал воду. Полый шар размером с мой кулак, в глубине которого переливались лиловые и зеленые сполохи, – землю. Огонь олицетворялся изготовленной фэйри свечой из чистого пчелиного воска с фитилем из гривы единорога. Воздух – два ястребиных пера, точь-в-точь настоящие, только из чистого золота; такие можно купить в одной-единственной лавке в Норвегии, смертному владельцу которой их поставляют напрямую изготовившие их кобольды. А в качестве пятой, духовной стихии сошел амулет моей матери, серебряная пентаграмма.

Следом за этим я занялся реквизитом, призванным обострять чувства. Благовония для обоняния, свежий виноград для вкуса. Осязанию служил трехдюймовый квадратик, одна поверхность которого была шелковой, а другая – из наждачной бумаги. Довольно крупный опал в серебряной оправе переливался всеми цветами радуги, поддерживая ту часть заклинания, что связана со зрением. А для звука я приготовил старый добрый камертон, чтобы щелкнуть по нему в нужный момент.

Разумом, телом и сердцем я занялся в последнюю очередь. Как обычно, в качестве символа разума я выложил складной армейский нож – свой старый, так сказать, ритуальный стилет. Несколько капель моей крови на чистом белом платке символизировали мое физическое тело. Для сердца я положил в чехол из серебристо-белого шелка несколько фотографий тех, кто мне дорог: моих родителей, Сьюзен, Мёрфи, Томаса, Мыша и Мистера – серого кота, точнее тридцатифунтового самца пумы, в описываемый момент ушедшего в загул. Подумав, я добавил фотографии Майкла и его семьи.

Потом я приготовил ритуальный круг на полу. Я подмел его, сбрызнул водой, подмел еще раз, а потом вымыл дождевой водой из маленького серебряного кувшина. Затем разложил по местам принадлежности и принялся готовить себя самого.

Первым делом я зажег в ванной несколько палочек сандалового дерева и изготовленных фэйри свечей и последовательно проделал положенный обряд омовения, думая при этом о предстоящей задаче. Холодная вода смывала все случайные магические энергии, что в делах ритуальных очень и очень важно: даже самая незначительная помеха может сорвать заклятие или направить его по неверному пути.

Я вылез из-под душа, вытерся и облачился в свой белый халат. Потом опустился на колени у ведущего вниз, в лабораторию, люка, закрыл глаза и принялся медитировать. Чтобы защитить ритуал от посторонних энергий, мои помыслы должны были не уступать чистотой моему телу. Любая посторонняя мысль, тревоги, страхи или другие эмоции способны сорвать заклинание. Отрешившись от мыслей, я сосредоточился на дыхании и скоро ощутил, что мои руки и ноги слегка озябли, – это замедлилось мое сердцебиение. Повседневные заботы, боль в избитом теле, тревога о будущем – все это не имело на данный момент никакого значения.

Не сразу, но мне удалось настроиться на нужный лад, и, когда я закончил подготовку, уже два часа как стемнело, а колени затекли от неподвижности.

Я отворил глаза, и мир вокруг меня сделался кристально ясным, не учитывающим существования чего-либо, кроме трех компонентов бытия: это я сам, моя магия и предстоящий ритуал. Подготовка вышла долгой и утомительной, а ведь я еще даже не приступал к собственно магии, но, если заклятие и впрямь помогло бы мне быстрее прищучить нехороших парней, игра стоила свеч.

В доме воцарились тишина и сосредоточенность.

Я полностью подготовился.

И тут в каком-то футе от моего уха зазвонил чертов телефон.

Не уверен, что я удержался от немужественного вопля, когда подпрыгнул от неожиданности. Затекшие от коленопреклоненной позы ноги слушались плохо, и я оступился, едва не рухнув на диван.

– Черт подери! – взвыл я в бессильном отчаянии. – Черт, черт, черт!

Мыш вынырнул из блаженной дремы и, навострив уши, склонил голову набок.

– Чего уставился? – взорвался я.

Мыш распахнул пасть в добродушной ухмылке и стукнул хвостом об пол.

Я провел рукой по лицу. Телефон продолжал трезвонить. Я довольно давно не занимался серьезными, требующими глубокой сосредоточенности ритуалами, и уж чего-чего, а звонят мне реже редкого, и все равно мог бы и догадаться выдернуть телефон из розетки. Четыре часа подготовки псу под хвост.

Телефон продолжал голосить, и каждый звонок отдавался у меня в голове тупой болью. Чертов телефон! Чертова авария! Впрочем, я постарался мыслить позитивно: я вычитал где-то, что в моменты стресса и огорчений очень важно мыслить позитивно. Должно быть, тот, кто это написал, зарабатывал на жизнь, впаривая кому-то свой товар.

– В жопу позитивное мышление! – рявкнул я в трубку.

– Э… – произнес женский голос. – Что вы сказали?

– В жопу позитивное мышление! – повторил я, едва не срываясь на крик. – Чего вам нужно?

– А… Я, наверное, номером ошиблась. Я, вообще-то, хотела поговорить с Гарри Дрезденом.

Я нахмурился – голова уже включилась в происходящее, хотя мой характер пытался сорвать злость, невзирая ни на что. Голос показался мне знакомым: приятного тембра, звонкий, взрослый… впрочем, угадывалась в нем какая-то нерешительность. И еще что-то странное. Выговор?

– Слушаю, – буркнул я. – Злой, как черт, но слушаю.

– О… Может, я не вовремя позвонила?

Я устало потер глаза:

– Кто это?

– Ох! – выдохнула она, словно вопрос застал ее врасплох. – Гарри, это Молли. Молли Карпентер.

– А… – пробормотал я и хлопнул ладонью по щеке, чтобы прийти в себя. Старшая дочь моего друга Майкла. «Веди себя пристойно, Гарри. Как положено спокойному, ответственному взрослому». – Извини, Молли, не узнал сразу.

– Простите, – сказала она.

Как-то странно прозвучало это «с»… уж не пьяна ли она?

– Не за что, – отозвался я и даже не слишком покривил душой. Если уж на то пошло, помеха могла обернуться и удачей. Если моя башка настолько не оправилась от аварии, что я забыл выключить телефон, не стоило и пытаться работать с мало-мальски серьезным заклятием. Я запросто мог остаться без головы. – Чего хотела, Молли?

– Э… – замялась она. – Я хотела… Я хотела, чтобы вы забрали меня. Под поручительство, внесли за меня залог.

– Под поручительство? – тупо переспросил я. – В буквальном смысле?

– Ну… да.

– Ты что, в тюрьме?

– Да, – повторила она.

– О господи! – выдохнул я. – Молли, я не уверен, что могу сделать это. Тебе всего шестнадцать.

– Семнадцать, – немного обиженно поправила она. И снова странно выговорила «с».

– Невелика разница, – буркнул я. – Ты несовершеннолетняя. Тебе полагается звонить родителям.

– Нет! – выпалила она, и в голосе зазвучали панические нотки. – Гарри, пожалуйста! Я не могу им звонить.

– Но почему?

– Ну, мне разрешен только один звонок, и я уже позвонила вам.

– Если честно, Молли, порядок немного другой. – Я вздохнул. – Точнее, совсем другой. – Я нахмурился, пытаясь хоть немного расшевелить мозги. – Ты наврала им про возраст?

– Пришлось, а то мама с папой уже были бы здесь, – объяснила она. – Гарри, ну пожалуйста! Послушайте… дома и так сейчас неприятностей хватает. Я не могу объяснить по телефону, но, если вы приедете, честное слово, я все вам расскажу.

Я снова вздохнул:

– Даже не знаю, Молли…

– Прошу вас, – взмолилась она. – Один раз всего, и я потом верну вам залог и больше не буду ни о чем таком просить, честно!

По части мольбы Молли наверняка тянула на дипломированного специалиста. Ей удавалось мастерски изобразить беззащитность и надежду, отчаяние и детскую трогательность. Не сомневаюсь, ей хватило бы и половины таких усилий, чтобы обвести вокруг пальца родного отца. Другое дело, конечно, ее мать, Черити.

Я вздохнул:

– Ну почему я?

Я произнес это вовсе не для Молли, но она приняла вопрос на свой счет.

– Я не знала, кому еще позвонить, – ответила она. – Мне нужна ваша помощь.

– Я позвоню твоему отцу. Мы приедем вдвоем.

– Прошу вас, не надо, – прошептала она в трубку, и мне показалось, что отчаяние в ее голосе звучало на этот раз совершенно искренне. – Пожалуйста.

К чему оттягивать неизбежное? Когда вы, милые дамы, попадаете в беду, я всегда веду себя как последний идиот. Ну, может, и не так идиотски, как в былые годы, но все равно не так, как следовало бы, подчиняясь логике.

– Ладно, – вздохнул я. – Куда ехать?

Она продиктовала адрес участка, расположенного не так далеко от моего дома.

– Еду, – сказал я. – И давай договоримся: я выслушаю то, что ты мне расскажешь. И если мне это не понравится, я отправлюсь к твоим родителям.

– Но вы же не…

– Молли, – произнес я, постаравшись придать голосу максимум твердости. – Ты и так просишь от меня гораздо большего, чем мне хотелось бы. Я еду за тобой. Ты рассказываешь мне, в чем дело. После этого я принимаю решение, и ты делаешь так, как я скажу.

– Но…

– Это не торг, – отрезал я. – Ты хочешь, чтобы я тебе помог?

Последовала долгая пауза, потом она горестно шмыгнула носом.

– Ладно, – произнесла она, подумала секунду-другую и спохватилась: – Спасибо.

– Угу, – буркнул я, глядя на свечи с благовониями и думая о том, сколько времени я пустил псу под хвост. – Буду в течение часа.

Придется вызвать такси. Не самый героический способ спешить на выручку, но безлошадные не выбирают. Я поднялся с колен и принялся одеваться.

– Ох уж эти красотки! – сказал я Мышу.

Когда я в чистой одежде вышел из спальни, Мыш уже сидел у двери. Он поднял лапу и качнул ею висевший на дверной ручке поводок.

– Вот уж тебя красоткой не назовешь, – хмыкнул я, но все же щелкнул карабином, пристегнув поводок к ошейнику, а потом вызвал такси.

Глава 8

Таксист отвез меня в восемнадцатый участок, на Ларраби. Квартал, в котором располагался участок, знавал и лучшие времена, однако и худшие тоже, причем гораздо чаще. Некогда печально знаменитый Габрини-Грин находится в двух шагах, но программа городской реконструкции, деятельность нескольких церковных общин и тесное сотрудничество с местным полицейским начальством превратили часть самых мерзких чикагских улиц в нечто, весьма отдаленно напоминающее цивилизацию.

Разумеется, мерзости в городе осталось достаточно, но из мест, считавшихся раньше цитаделью разложения и безнадежности, ее хоть отчасти изгнали. То, что получилось в результате, нельзя назвать самой симпатичной частью города, однако признаки оздоровления здесь налицо.

Конечно, циничной деталью можно считать то, что от Габрини-Грина всего несколько минут ходьбы до Золотого Берега, одного из самых богатых городских районов, так что деньги вкладываются в реконструкцию криминальных трущоб вовсе не случайно. Цинизм цинизмом, и все же нельзя не восхищаться живущими здесь людьми, трудом и борьбой которых район постепенно освобождается от страха, преступности и хаоса. В солнечные дни начинаешь даже думать, что не все еще потеряно и что при наличии воли, веры и взаимопомощи мы сможем одолеть силы тьмы.

Надо сказать, последние года два эти мысли очень меня греют.

Здание полицейского участка не выглядело новым, но на его стенах не было граффити, а вокруг я не увидел ни мусора, ни – во всяком случае, пока – неприкаянных личностей в джинсах, красных футболках, избитых и небритых. Таксист всю дорогу косился на меня подозрительно, и я его не виню: не каждый день приходится возить типов, от которых пахнет сандалом и прочими благовониями. Пока я расплачивался, Мыш подставил таксисту свою башку, и тот, улыбнувшись, высунул руку в окно и осторожно почесал его за ухом.

Мыш вообще легче находит общий язык с людьми, чем я.

Неловко убирая сдачу в кошелек обожженной левой рукой, я зашагал ко входу в участок. Мыш послушно затрусил рядом со мной.

Внезапно по коже забегали мурашки, и я покосился на отражение в стеклянных дверях участка.

За моей спиной, на противоположной стороне улицы – прямо под знаком, запрещающим парковку, – остановился автомобиль. Сидевшего в нем я не видел, только неясный силуэт, да и сама машина – незнакомый мне белый седан – никак не напоминала темно-серую тачку, наехавшую на моего «жучка» несколько часов назад. Однако инстинкты подсказывали мне, что за мной следят. В конце концов, просто так, от нечего делать не останавливаются на запрещенном месте, тем более напротив полицейского участка.

Мыш негромко заворчал, что насторожило меня еще больше. Мыш вообще редко подает голос. Я уже привык к тому, что если он ворчит, значит где-то неподалеку темные силы: черная магия, голодные вампиры или смертоносные некроманты. На почтальона, скажем, он вообще не обращает внимания.

Выходит, кто-то из моих потусторонних оппонентов висел у меня на хвосте. Знаменательный знак: как правило, я знаю, кого раздражаю и чем. Обычно к тому времени, когда расследование достигает стадии, на которой за мной начинают следить, в наличии уже имеется минимум один криминальный эпизод, а то и один-два трупа.

Мыш рыкнул еще раз.

– Вижу, вижу, – вполголоса проговорил я. – Спокойно. Идем как ни в чем не бывало.

Он снова замолчал, и мы, не оглядываясь, одолели несколько последних футов.

Дверь нам отворила Молли Карпентер.

В последний раз, когда я видел Молли, она была неуклюжим подростком – длинноногим, костлявым, порывистым, смешливым. Правда, с тех пор прошло несколько лет.

За это время Молли заметно повзрослела.

Она сильно походила на свою мать – Черити. Обе отличались высоким ростом – под шесть футов, – светлыми волосами, голубыми глазами, красотой, грацией и в то же время этакой капитальностью сложения. Черити напоминала розу из нержавеющей стали. Молли могла бы сойти за нее же в молодости.

Но конечно, я сомневаюсь, чтобы Черити хоть раз в жизни оделась так, как Молли.

Молли стояла передо мной в длинной черной юбке, художественно порванной в нескольких местах. Из-под юбки выглядывало сетчатое белье, выставлявшее ногу и бедро сильнее, чем одобрила бы любая мать. Впрочем, даже это прозрачное белье тоже было порвано – намеренно и достаточно красиво. На ногах красовались тяжелые армейские ботинки, завязанные ярко-голубыми и розовыми шнурками. Поверх белой в обтяжку футболки она надела короткую черную куртку-болеро с большим значком «СПЛЕТТЕРКОН!!!». Наряд довершали черные кожаные перчатки.

Но подождите, это еще не все.

Она сделала себе химию и выкрасила волосы: половину – в розовый, как жвачка, цвет, половину – в небесно-голубой. Волосы были острижены так, что лицо завешивала этакая короткая, до подбородка вуаль. Еще она накрасилась: в избытке теней и румян, черная губная помада. Золотые колечки поблескивали в обеих ноздрях, в нижней губе и правой брови. Крошечный золотой шарик отсвечивал под нижней губой. Там, где тонкая ткань футболки скорее подчеркивала, чем скрывала соски, угадывались миниатюрные булавочные выпуклости.

Я решил, что мне не хочется знать, где она еще сделала себе пирсинг. Не хочется, и все тут, твердо сказал я себе. Пусть даже в самых… гм… интригующих местах.

Но подождите, и это еще не все.

Слева на шее виднелась татуировка в виде извивающейся змейки, хвост которой скрывался где-то под воротом футболки. Еще один узор – какие-то петли и спирали – украшал правую руку выше локтя.

Молли смотрела на меня, выгнув бровь в ожидании реакции. Поза и выражение лица должны были говорить, что ей безразлично, что я о ней думаю, но я буквально кожей ощущал исходившие от нее неуверенность и волнение, как она ни старалась их скрыть.

– Давно не виделись, – произнес я наконец.

– Привет, Гарри, – отозвалась она. Эти слова снова прозвучали немного необычно, и я заметил, как блеснуло на кончике ее языка золото.

Ну да, конечно.

– Как-то это странно, – заметил я. – Ты не слишком похожа на арестованную.

– Ну… да, – пробормотала Молли. Она старалась говорить спокойно, но ее лицо и шея виновато покраснели. Она неуютно переступила с ноги на ногу, и во рту что-то звякнуло. Надо же – она стучит своим пирсингом о зубы, когда волнуется… – Э… Наверное, я должна извиниться. Э…

Она замялась. Я не торопил. Пауза затягивалась, но у меня не было ни малейшего желания помогать ей выбираться из этого положения.

Мыш сидел между нами и пристально смотрел на нее.

Молли улыбнулась и потянулась погладить его.

Мыш напрягся, и из груди его вырвался негромкий рокочущий звук. Молли снова потянулась к нему, и предостерегающий рык вдруг сделался громче.

Последний раз Мыш рычал на одного съехавшего с катушек чернокнижника, который едва не измолотил меня в труху и призывал двадцатифутовую кобру, чтобы та убила мою собаку. Правда, Мыш сам ее убил. А потом – по моей команде – и чернокнижника. Теперь он рычал на Молли.

– Повежливее, – строго сказал я ему. – Это друг.

Мыш покосился на меня и снова замолчал.

Он терпеливо позволил Молли почесать себя за ушами, но его напряженная поза не изменилась.

– Когда вы завели собаку? – поинтересовалась Молли.

Мыш выказывал беспокойство, но не так, как в случаях, когда рядом находились по-настоящему серьезные нехорошие парни. Занятно. Я старался говорить как можно нейтральнее.

– Пару лет назад. Его зовут Мыш.

– Что это за порода такая?

– Вестхайленд-собакопотам, – ответил я.

– Ну и громадина.

Я промолчал, и девица покраснела еще сильнее.

– Простите меня, – выдавила она наконец. – Я вам соврала, чтобы вы приехали.

– Правда?

Она скривилась:

– Извините. Мне… мне правда очень нужна ваша помощь. Я просто подумала, если я поговорю с вами об этом лично, вы, может… То есть…

Я вздохнул. Какой бы интригующей ни представлялась ее футболка, Молли оставалась еще совсем ребенком.

– Будем называть вещи своими именами, Молли, – сказал я. – Ты решила, что, если тебе удастся выманить меня сюда, у тебя появится возможность пострелять глазками и заставить меня плясать под свою дудку, так?

Она отвела взгляд:

– Вовсе нет.

– Вовсе да.

– Нет, – начала она. – Я не хотела ничего дурного…

– Ты мной манипулировала. Ты злоупотребила моей дружбой. Это как, «ничего дурного»?

– Но мой друг попал в беду, – взмолилась она. – Я не могу помочь ему, а вы можете.

– Какой еще друг?

– Его зовут Нельсон.

– Он попал в тюрьму?

– Он не виноват, – заверила она меня.

Ну да. Все они не виноваты.

– Он твой ровесник? – спросил я.

– Почти.

Я поднял бровь.

– На два года старше, – призналась она.

– Тогда посоветуй взрослому гражданину Нельсону: пусть позвонит своему адвокату.

– Мы пробовали. Они не могут приехать до завтра.

– Тогда скажи ему, пусть потерпит и переночует в кутузке. Или позвонит родителям. – Я повернулся, чтобы уходить.

Молли схватила меня за запястье.

– Но он не может! – с отчаянием взмолилась она. – Ему некому звонить. Он сирота, Гарри.

Я застыл.

Черт возьми!

Я тоже сирота. Не могу сказать, чтобы это было приятно. Я многое мог бы рассказать, но взял себе за правило не слишком распространяться на этот счет. Коротко говоря, это был кошмар, который начался со смерти моего отца, а потом продолжился долгими годами беспросветного одиночества. Конечно, существует система, которая занимается сиротами, но она далека от совершенства, и потом, это всего лишь система, а не живой человек, который о вас заботится. Это анкеты, их копии и люди, имена которых ты очень быстро забываешь. Тех ребят, кому повезет, берут приемные родители, о них заботятся. По-настоящему заботятся. Но те, кого не выбрали, – они как брошенные в пруд щенята: вся жизнь превращается для них в бесконечную школу выживания, потому что никто больше на этом белом свете не будет заботиться о них.

Жуткое это ощущение. Я стараюсь не вспоминать и даже не думать об этом – но стоит кому-нибудь произнести при мне вслух слово «сирота», как тоскливая пустота и ноющая боль разом вылезают из темных закоулков моего сознания. Довольно долго я пребывал в дурацком убеждении, что в состоянии сам справиться со всем. Тщеславие, конечно. Никто не в состоянии справиться со всем в одиночку. Порой чья-то помощь все-таки необходима – даже если она сводится к толике чужого внимания и времени.

Или к вызволению тебя из тюрьмы.

– За что забрали твоего друга Нельсона?

– Угроза безопасности окружающих и нападение при отягчающих обстоятельствах. – Она набралась духу. – Это долго рассказывать. Но он хороший парень, Гарри. И вовсе не склонен к насилию.

Сказанное лишний раз убедило меня в том, что Молли совсем маленькая. Покопаться, так в каждом можно найти склонность к насилию. Да еще в каком количестве…

– А твой папа? Он всегда приходит на выручку людям.

Молли поколебалась секунду-другую, и щеки ее порозовели еще сильнее.

– Э… моим родителям Нельсон не очень нравится. Особенно папе.

– Ага, – кивнул я. – Вот, значит, какой друг этот Нельсон. – Все начинало складываться в цельную картину. – Так почему ему так важно выбраться из кутузки сегодня?

Так, посмотрим.

Молли выпустила мое запястье:

– Потому что ему, возможно, грозит опасность. Такая… страшная. Ему нужна ваша помощь.

Вот оно что.

Порой мне кажется, что быть психом гораздо комфортнее.

Глава 9

Бойфренда Молли арестовали пару часов назад. Залог за него назначили такой, что я порадовался появившейся у меня за последний год привычке не выходить из дома без некоторой суммы наличными – так, на всякий случай. Под хмурым взглядом дежурной по участку я отсчитал требуемое количество двадцаток. Она взяла у меня стопку и пересчитала их еще раз.

– Спасибо, – сказал я. – Приятно все-таки, когда тебе доверяют.

Она не улыбнулась и придвинула ко мне несколько бумажек:

– Подпишите, пожалуйста, здесь. И здесь.

Я вздохнул. Молли беспокойно переминалась с ноги на ногу, держа на поводке Мыша. Покончив с формальностями, мы уселись и принялись ждать. Молли ерзала на месте до тех пор, пока ее ненаглядного не вывели, чтобы тот подписал последнюю пару необходимых для освобождения бумажек.

Бойфренд Нельсон оказался совсем не таким, каким я ожидал его увидеть. Он был на дюйм или два выше Молли, с длинным узким лицом – я бы не стал трогать его пальцем за скулу из опасения уколоться. Еще его отличала худоба, но не хрупкая, болезненная, а упругая, как у ивового прута. Двигался он легко – я решил, что он фехтует или занимается какими-нибудь другими боевыми единоборствами. Темные волосы лежали ровной копной. На носу – очки в прямоугольной серебряной оправе; наряд его составляли хлопчатобумажные брюки и черная футболка с таким же, как у Молли, значком «СПЛЕТТЕРКОН!!!». Вид он имел усталый, и ему не мешало бы побриться.

Стоило ему освободиться, как он бросился к Молли, и они обнялись, шепча что-то друг другу на ухо. Я не стал прислушиваться. Вряд ли стоило лезть в их интимные отношения. Одно их поведение говорило само за себя. Объятия продолжались на секунду или две дольше, чем этого хотелось бы Молли. Потом, когда Нельсон наклонил голову, чтобы поцеловать ее, она мило улыбнулась и подставила щеку. Только тогда до него дошло. Он чуть прикусил губу, отступил от Молли на шаг и вытер ладони о штанины, словно не зная, что с ними еще делать.

– Только мелодрамы нам еще здесь не хватало, – пробормотал я Мышу вполголоса и вышел к телефону-автомату вызвать такси.

Как образованный чародей, я давно уже усвоил нехитрую истину из области человеческих взаимоотношений: без них гораздо спокойнее.

Я так часто себе это повторяю, что даже почти поверил.

Молли и ее бойфренд вышли через минуту. Протягивая мне руку, Нельсон старательно отводил глаза:

– Э… похоже, я должен сказать спасибо.

Я сжал его руку с такой силой, что ему, должно быть, сделалось больно. В конце концов, разве я не раздраженный альфа-самец?

– Как я мог не ответить на столь вежливый и недвусмысленный призыв о помощи? – Я забрал поводок Мыша у Молли, которая опустила взгляд и снова покраснела.

– Мне не хотелось бы показаться неблагодарным, – буркнул Нельсон, – но мне двигать надо.

– Нет, не надо, – сказал я.

Он уже занес ногу для первого шага, но замер и удивленно оглянулся:

– Простите?

– Я только что вытащил тебя из-за решетки. Теперь самое время рассказать мне, что с тобой случилось. Потом можешь идти на все четыре стороны.

Он сощурился и снова сменил позу, расставив ноги чуть шире. Определенно он занимался боевыми единоборствами.

– Вы мне угрожаете?

– Я говорю тебе, как все будет, детка. Так что валяй рассказывай.

– А если не стану? – поинтересовался он.

Я пожал плечами:

– Если не станешь, то, вполне возможно, получишь по башке.

– Попробуйте, а я посмотрю, как вы это сделаете, – заявил он с вызовом.

– Легко, – хмыкнул я. – Мы стоим на виду у дежурного копа. Скорее всего, он не заметит, кто ударил первым. Ты только что вышел под залог. Ты вернешься обратно по обвинению в нападении, совершенном через две минуты после освобождения. Во всем городе не найдется судьи, который согласится бы выпустить тебя под залог повторно.

Я увидел, как он лихорадочно обдумывает эту мысль. Это произвело на меня впечатление. Изрядный процент мужчин в его возрасте, разозлившись так, как он, вообще не утруждают себя размышлениями. Подумав, он тряхнул головой:

– Вы блефуете. Вас тоже арестуют.

– Адские погремушки, детка, – улыбнулся я. – Ты что, с луны свалился? Меня допросят. Я скажу, что ты ударил первым. Как думаешь, кому они поверят? Меня выпустят, не пройдет и часа.

Пальцы Нельсона побелели – с такой силой он сжал кулаки. Он посмотрел на меня, потом на дверь у меня за спиной.

– Нельсон, – тихо вмешалась Молли. – Он хочет тебе помочь.

– Оно и видно, – огрызнулся Нельсон.

– Просто восстанавливаю справедливость, – сказал я, покосившись на Молли, и вздохнул.

Нельсон пытался сохранить лицо. Не мог же он пойти на попятный на глазах у своей девушки.

Неуверенность, имя тебе – тинейджер.

Впрочем, помоги я Нельсону немного, пощади его гордость – от меня не убудет.

– Ну же, парень. Дай мне пять минут переговорить с тобой, и я отвезу тебя туда, куда тебе нужно. Можем перекусить по дороге.

В желудке у Нельсона явственно забурчало, и он сглотнул, покосившись на Молли. Сковывавшее его напряжение немного отступило, и он со вздохом кивнул, пригладив рукой непослушные волосы.

– Извините. День… просто не задался.

– У меня тоже было такое как-то раз, – кивнул я. – Рассказывай. Как тебя угораздило попасть за решетку?

Он тряхнул головой:

– Я толком и не понял, что случилось. Я был в туалете…

Я поднял руку, жестом остановив его. Сдохни от зависти, Мерлин.

– Каком туалете? Где?

– На конвенте, – ответил он.

– На конвенте? – переспросил я.

– На «Сплеттерконе», – пояснила Молли, ткнув пальцем в значки – сначала в свой, потом Нельсона. – Это такой фестиваль фильмов-ужастиков.

– На эту тему проводится отдельный фестиваль?

– Бывают фестивали чего угодно, – ответил Нельсон. – На этом крутят фильмы ужасов, приглашаются продюсеры, режиссеры, художники по спецэффектам, актеры. И сценаристы тоже. У нас там бывают творческие дискуссии. Конкурсы костюмов. Продажи. Фанаты тусуются – или встречаются со съемочными группами… в общем, в этом роде.

– Так-так. Значит, ты фанат?

– Я в штате, – возразил он. – За безопасность отвечаю.

– Ладно, – кивнул я. – Вернемся в туалет.

– Ага… ну так вот. Я кофе напился, чипсов всяких, вот и засел, а дверь в кабинку закрыл, конечно.

– И что случилось?

– Я услышал, как кто-то вошел, – продолжал Нельсон. – Там у них дверь скрипучая. – Он нервно провел языком по губам. – И тут он как закричит…

Я вопросительно поднял бровь:

– Кто?

– Кларк Пелл, – пояснил он. – Хозяин старого кинотеатра рядом с гостиницей. Мы его арендовали на выходные, чтобы покрутить любимые киношки на большом экране. Славный старикан. Всегда нам помогает.

– Почему он кричал?

Нельсон заколебался, явно испытывая неловкость:

– Он… Только поймите, я ведь толком и не видел ничего.

– Конечно, – кивнул я.

– Ну, по шуму это смахивало на драку. Там возились. И я слышал, как он подал голос, понимаете? Словно кто-то там его напугал. – Нельсон тряхнул головой. – Тогда он и начал кричать.

– А дальше?

– Я бросился ему на помощь, но… – Щеки его порозовели. – Понимаете, все это застало меня в самый разгар… ну… В общем, я выскочил из кабинки через минуту примерно.

– И что?

– И там был мистер Пелл. Без сознания, весь в крови. Не то чтобы совсем плох, но отмутузили его, похоже, будь здоров. Нос сломали. Может, и челюсть тоже. В общем, его забрали в больницу.

Я нахмурился:

– Кто-нибудь мог проскользнуть внутрь или наружу?

– Нет, – заявил Нельсон, и на этот раз в его голосе не прозвучало ни тени сомнения. – Эта чертова дверь просто дико скрипит всякий раз, когда ее открывают.