Текст книги "Ты в моей власти"
Автор книги: Джил Гаскойн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
– Замечательно. Майкл придет завтра без жены, так что у тебя будет кавалер.
– Отлично, – сказала Фрэнсис. – Он избавит меня от занудного Дерека и его лап. Когда ты отправляешься в Испанию?
– В понедельник лечу. – Розмари, прижав трубку подбородком и освободив руки, закурила сигарету. – Кажется, Бену меня не хватает. Лучше поторопиться, пока он не остыл.
– Были какие-нибудь отклики на заметку в «Сан»? – спросила Фрэнсис.
– Да, в общем, нет, – ответила Розмари не слишком уверенно. – Ты думаешь, мне не следует лететь в Барселону?
– Тогда это перестанет быть секретом.
– Ему все равно. Я говорю про Бена. Он сам так сказал.
– Плюнь на это. Как насчет тебя самой? – сказала Фрэнсис. – Радость моя, ведь это ты у нас знаменитость, и бомба разорвется по поводу тебя. Чего ты сама хочешь?
Розмари потушила недокуренную сигарету в чернильнице, стоявшей на рабочем столе. От никотина на пустой желудок ей стало плохо. Над верхней губой выступили капельки пота, и тело вдруг стало липким – симптомы, говорившие об опасной близости обморока. Она закрыла глаза, чтобы не видеть, как комната внезапно закружилась вокруг нее.
– Фрэнни, дорогая, давай закончим. Мне ужасно нехорошо. Навалилось вдруг. Поговорим завтра.
Повесив трубку, она уткнулась головой в колени.
– Господи, какая же ты дура, – прошептала она самой себе, чувствуя, как рот наполняется горькой слюной, поднявшейся из пустого желудка. – Так может вести себя только девчонка!
Прошло уже много лет с тех пор, как она морила себя голодом из тщеславных соображений.
Через несколько секунд Розмари стояла на кухне, нарезая хлеб для сандвичей. Проглотила она их почти не жуя, потому что в желудке ныло невыносимо. Налила себе сливок. Так и не сняв пальто, она стояла, устроив себе чуть ли не полуночное пиршество. В холодильнике почти ничего не было, а ей слишком хотелось есть – тут не до готовки. Она вела себя как дура. Хотела добиться одобрения от мужчины. От Бена. Жаждала сохранить свое тело молодым в надежде удержать любовника, потому что в ее возрасте всегда чувствуешь себя неуверенно, боишься, что красота уходит. Она смалодушничала. Как же дошла до этого так быстро? Разве перестала она быть той Розмари, которую он, увидев, так страстно возжелал? Ведь он не выражал никаких претензий – зачем же нужно это самоистязание?
Она пошла спать, желая теперь вернуться к себе прежней, какой была до дня рождения, но понимая, что уже слишком поздно. В тоске по его объятиям, она ласкала саму себя и беззвучно оплакивала свою глупость, безвозвратно ушедшие двадцать лет – и в этих безрадостных мыслях наконец заснула.
Наступил четверг, и, как всегда, явились парикмахеры, лимузины, костюмеры, гримеры с их вечной болтовней и режиссеры с вопросами. На ленче, как обычно, она была с Дереком и, по случаю последнего шоу, с распорядительным директором компании, отвечающим за составление программ. Энн сидела за столиком для сотрудников, в обществе одного из операторов, но смотрела только на Дерека. Розмари стало стыдно, что она никак не поддержала ее в трудное время. Энн получила отставку как в личной жизни, так и по службе – и Розмари сказала себе, что уж ей-то следовало проявить женскую солидарность. Ни один человек не заслуживал такого бессердечного предательства, какое совершил Дерек по отношению к своей прежней любовнице.
Розмари улыбнулась через зал, в ответ искра оживления мелькнула на печальном лице Энн.
«Господи, как мне ее жалко, – подумала Розмари. – Куда ей приткнуться с такой унылой физиономией?»
Она повернулась к своему сотрапезнику. «Не взваливай весь мир себе на плечи, ласточка моя, – сказала бы Фрэнсис. – Со своими бы проблемами справиться, а уж потом можно и силу проявить, если она осталась».
«Не знаю, куда моя испарилась», – подумала Розмари и отпила глоток из бокала с противным теплым белым вином.
Она с трудом проглотила жидкость и отставила бокал. Ленч лежал на тарелке нетронутым. Чувство голода исчезло бесследно.
– Сыр, бисквиты и кофе, – сказала она в ответ на вопрос Дерека о десерте и принудила себя немного поесть, когда на подносе перед ней появился большой кусок мягкого «чеддера».
Генеральная репетиция наконец закончилась, и, оставшись в одиночестве в своей уборной, Розмари позвонила Элле в театр.
– Долго болтать не смогу, ма. У нас перерыв на чай. – Голос Эллы звучал радостно.
– Когда у вас премьера, дорогая? – спросила Розмари.
Она приложила руку ко лбу, чувствуя подступающую головную боль.
– Я же тебе говорила. Ты прямо, как бабуля, черт подери. Она никогда не слушает других.
– Не кричи на меня, Элла. У меня ужасно болит голова, – сказала Розмари ровным тоном. – Записная книжка осталась дома, и я забыла число.
– Тринадцатого апреля. Я и не думала кричать. У тебя все в порядке?
– Да, дорогая.
Сердце у нее екнуло. Тринадцатого апреля она будет в Испании.
– Ты приедешь на премьеру, ма?
Розмари заколебалась, прежде чем ответить.
– Я не смогу, Элла. В понедельник я уезжаю. В Испанию.
Наступила короткая пауза, и на линии словно что-то хрустнуло.
– Все правильно. Ты заслужила отдых. Едешь с Фрэнсис?
«Отчего вдруг такая кроткость? – подумала Розмари. – И откуда такая непонятная радость во время репетиций? Очень не похоже на Эллу».
– Бен снимается в Барселоне. Я еду к нему.
– Да?
Видимо, больше говорить им было не о чем, и, прежде чем разговор принял опасный оборот, они попрощались. Розмари не могла припомнить случая, чтобы она пропустила премьеру Эллы. Вошла Мей, и Розмари отправила ее за таблетками от головной боли.
После записи, во время вечеринки последнего шоу серии на верхнем этаже студии, Фрэнсис сказала:
– Ты выглядишь ужасно, дорогая. Тебя радует этот твой роман?
– Да, когда я с Беном.
– Это бывает не часто.
– Пока достаточно.
Фрэнсис взглянула на нее пристально, а затем наклонилась, чтобы взять ее за руку.
– Беру свои слова назад. Тебе не надо продолжать. Ты несчастлива. Какой же в этом смысл? Почему бы тебе не развязаться с этим к дьяволу, дорогая?
– Если бы я могла быть уверена в нем, – с тоской произнесла Розмари.
– Ради Бога, ведь это длится две недели.
– Но меня все равно бросает то в жар, то в холод. Он кажется таким непостоянным.
Фрэнсис, скрипнув зубами, вручила подруге сигарету и поднесла огонь.
– Розмари, я говорю серьезно: развяжись с этим сейчас. Он очарователен и очень сексуален, но, похоже, способен сделать тебя счастливой только на жалких пять минут в день.
– В чем же его вина?
– Он вывел тебя из равновесия, вот и все. Откажись от поездки в Испанию. Обещаю тебе, через неделю ты о нем забудешь.
– Что забуду? Я не знаю, кто он и что он. Просто я перестала быть сама собой.
Она почувствовала, как дневная головная боль мстительно возвращается, и стала рыться в сумочке в поисках таблеток.
– Сегодня мне бы не хотелось заниматься любовью, – сказала она.
– А как насчет вчерашнего дня? – спросила Фрэнсис, удивленная раздраженными нотками в голосе подруги.
Розмари посмотрела на нее, а затем, осознав свою детскую непоследовательность, рассмеялась.
– Да, вчера мне хотелось. Какая же я глупая. Неужели ничего не удастся исправить?
– Только если ты займешься этим. На него не рассчитывай. Я не слишком убеждена, что для него это серьезно. Возможно, он просто играет.
– Быть может, именно это и имела в виду Элла, когда предостерегала меня? – Розмари нахмурилась, вспомнив то воскресенье, после которого прошло совсем немного времени.
– Ты ее не спрашивала? – осведомилась Фрэнсис.
– Нет. Мы обещали, что не будем влезать в жизнь друг друга.
Вечер был бесконечным, и Розмари выпила слишком много шампанского в надежде вызвать веселье, которого совсем не чувствовала.
Засыпая около трех утра, она вдруг вспомнила, что Фрэнсис с Майклом о чем-то долго и увлеченно разговаривали. Не она ли стала темой этой длительной беседы? Судя по всему, так оно и было. Казалось, жизнь ее принадлежала теперь кому угодно, но только не ей самой.
9
На следующее утро, в пятницу, она позвонила в барселонскую гостиницу, где остановился Бен.
– Мне хотелось бы кое-что передать сеньору Моррисону. Пусть он позвонит вечером Розмари. Номер он знает.
Она ощутила себя почти прежней. Тут же занялась лихорадочной деятельностью, доделывая все, что не закончила за предыдущий день из-за охватившего ее уныния и вялости. Дженни заказала ей билет на понедельник. Розмари позвонила Майклу и сказала, что будет отсутствовать по меньшей мере неделю, и дала ему номер испанской гостиницы.
– Мне лучше заранее предупредить тебя, Майкл. Я собираюсь встретиться с этим молодым человеком, Беном Моррисоном. От фотографов буду держаться подальше, но от них не скроешься, и слухи распространятся быстро. Ты сумеешь защитить меня от бульварных газет?
– Разумно ли это, Розмари?
Майкл говорил ровным тоном, без всякого выражения. Розмари не помнила случая, чтобы он вышел из себя из-за эксцентричного поведения своих клиентов. Он никогда никого не осуждал, занимал нейтральную позицию, советы давал редко и только когда его просили об этом.
– Возможно, нет, – сказала Розмари. – Но раньше или позже это все равно бы случилось.
Она сознавала, что слова ее звучат непривычно сухо, но была не в силах избавиться от воспоминания о том, как он и Фрэнсис вели прошлой ночью разговор, почти соприкасаясь лбами, чтоб никто их не слышал. Только так могла она показать, что ее жизнь никого не касается и что ему не следует лезть в ее дела. Упрямство овладело ею – в последнее время это происходило все чаще.
– Это так серьезно? – спросил Майкл с некоторой робостью.
Он начал открывать для себя Розмари, с которой прежде никогда не сталкивался.
– Да, – ответила она.
Больше говорить было не о чем.
Вечером она сидела у телефона в ожидании звонка Бена. Позвонила Фрэнсис, и Розмари сказала:
– Долго говорить не смогу, Фрэнни. Жду Бена.
– Когда ты летишь?
– В понедельник днем. В Манчестере проведу все воскресенье. Сама поведу машину туда и обратно. Ты будешь где-нибудь поблизости?
– Думаю, что уеду на уик-энд.
В детали Фрэнсис вдаваться не стала, и Розмари, только положив трубку, поняла всю странность поведения своей обычно словоохотливой подруги. В голосе ее прозвучала нотка, которую Розмари не смогла определить.
– Позвони мне сразу, как приедешь, – сказала Фрэнсис. – И постарайся получить удовольствие. Не принимай все близко к сердцу.
– Ты говоришь как мужчина, – заметила Розмари.
– Ты знаешь, что я имею в виду. Подчиняйся своему инстинкту, а не тому, что вдолбила тебе матушка. Ты не обязана влюбляться в человека, который тебе понравился, несмотря на твою мораль пятидесятых годов.
Подбирая одежду для воскресной поездки в Манчестер, Розмари думала о самой себе. Неужели она намеревалась всерьез влюбиться в Бена? Что может быть глупее, когда имеешь дело с таким непостоянным существом? Подкрепив себя бокалом вина, она набрала номер матери.
– Я звоню, чтобы сказать, что всю неделю меня не будет, ма.
– О! А куда ты едешь? В хорошее место?
– В Испанию.
– Какая у тебя интересная жизнь. А зачем ты едешь? – В голосе Бетти прозвучала нотка не лишенной раздражения зависти.
На мгновение Розмари запаниковала, не в силах выдумать какой-нибудь убедительный повод для поездки.
– Я еду в Барселону с Майклом. По делу.
Она знала, что мать не станет расспрашивать, поскольку понятия не имела о мире телевидения – ее влекли к себе только романтический ореол съемок и непосредственные впечатления от увиденного на экране. Любое место в мире, за исключением Стритхэма, казалось Бетти прекрасным. Уверившись в успехе первой лжи, Розмари перешла ко второй.
– Я не смогу увидеться с тобой в уик-энд, ма. Еду завтра в Манчестер. Это суббота. А вернусь только в воскресенье вечером.
– О-о! Ну хорошо, я знаю, как ты занята. Прекрасно, что ты уделяешь мне хоть немного времени.
Розмари поморщилась.
«Неужели она действительно думает, что я не знаю, как она злится из-за этого?» – подумала Розмари, торопясь закончить разговор с матерью. Уже много лет ей хотелось, чтобы конфликт между ними не замалчивался.
Но Бетти Дальтон была воспитана в другую эпоху – еще более ханжескую, чем пятидесятые годы. О неприятных вещах говорить не следовало. Родственники обязаны были проявлять вежливость и приязнь даже в том случае, когда опасно закипающую ненависть уже трудно было скрывать. «Мать всегда будет твоим лучшим другом, – часто говорила она и добавляла: – Если человек хорошо относится к матери, с ним все в порядке».
Эти бессмысленные банальности не производили никакого впечатления на молодых женщин, но в пятидесятые годы девочкам-подросткам это было вколочено в голову накрепко. Розмари до сих пор помнила сентенцию, что «мужчине нужно от тебя только одно, и когда он это получает, то теряет к тебе всякое уважение!». Она всегда подозревала, что доля истины в этом утверждении имеется, но в нынешние, девяностые, годы, когда женщины вроде бы обрели свободу, признаваться в подобных мыслях было неприлично. Но сама она так и не избавилась от усвоенного в молодости – пятидесятые преследовали ее с упрямым ожесточением. Каким все казалось тогда простым, и у каждого была своя неизменная роль. Последняя эпоха невинности.
Бен позвонил только в полночь. Она уже легла, но заснуть не могла. Он с ходу произнес:
– Почему ты не приехала сегодня, Рози?
– Бен, дорогой, я не могу бросить работу по одному твоему слову, хотя мне бы этого очень хотелось. Я бы предпочла быть с тобой.
– Когда же ты приедешь?
На какую-то секунду она готова была поклясться, что разговаривает со своим сыном Джонатаном в самый неблагодарный период его возмужания – столько обиды и раздражения прозвучало в голосе Бена. Она подавила улыбку, чтобы не выдать себя, поскольку знала по опыту, что он нуждается в бережном обращении.
– Я приеду в понедельник.
На другом конце провода повисло молчание.
Она спросила:
– Ты все еще здесь?
– Да. Просто я очень расстроен.
Теперь его голос звучал тихо.
У нее внезапно закружилась голова от нахлынувшей радости, в этот момент она была в нем уверена.
– Прости меня, Бен, – мягко сказала она. – Я думала, так будет лучше. В понедельник мы встретимся. Когда ты закончишь сниматься, я уже приеду в гостиницу.
– Приходи в бар. Я сразу зайду туда.
Поколебавшись, она произнесла очень быстро, боясь, что мужество ее оставит:
– Я считаю часы.
– Я тоже. Спокойной ночи.
И он повесил трубку.
Она тут же заснула, торопясь провалиться в сон, полный эротических грез. Казалось, этот понедельник никогда не наступит.
На следующий день она выбрала цветы, чтобы послать Энн, а затем, вспомнив об Элле, заказала белые розы на премьеру. В символическом языке цветов она не слишком разбиралась и не знала, какой оттенок означает «я виновата», но была убеждена, что Элла все поймет и рассмеется.
В воскресенье, направляясь в Манчестер, она подумала, что следует дать матери номер гостиницы в Барселоне, и позвонила Бетти прямо из машины.
– Все в порядке, ма?
– Откуда ты звонишь? Голос звучит как из бочки.
– Я сижу за рулем, ма. Еду в Манчестер.
– А я думала, ты уехала вчера, – сказала Бетти.
– Возникли кое-какие дела, пришлось отложить на сегодня.
Чувствуя себя еще более виноватой, она торопливо продолжила, надеясь, что мать не заподозрит ее во лжи, и зная, что тогда не отвертеться.
– Дать тебе мой номер в Испании? – Пожалуй. Раз Майкл с тобой, то я могу в случае чего и ему позвонить. Я неважно себя чувствую. Именно сейчас навалилось. Ты знаешь, что я попусту никогда не жалуюсь.
– Ты позвонила доктору?
– Не хочу ему надоедать. В любом случае в больницу я не пойду. Миссис Дрюэтт нет дома, а сюда он не явится.
– Что у тебя болит?
– Желудок, как всегда, – сказала Бетти трагическим тоном. – Все та же история. Но я не собираюсь хныкать. В восемьдесят лет другого трудно ожидать.
Розмари хотела напомнить, что ей пока еще семьдесят девять, но прикусила язык. Мать начала прибавлять себе лишний год с последнего дня рождения, в убеждении, что получит таким образом больше внимания. Она жаждала теперь только сочувствия и дружелюбия – если к ней относились с состраданием, это возвышало ее в собственных глазах. Розмари почувствовала жалость к матери и подумала о том, как грустно дожить до такого возраста, когда уже ничего не интересует, кроме болезней.
– Ма, – сказала она, – ты неправильно питаешься.
– Меня это не волнует. Доживи до моего возраста, тогда поймешь.
Впереди показались первые дома Манчестера, и Розмари поторопилась закончить разговор, пока жалость не переросла в раздражение.
– Я позвоню тебе завтра. Приготовь себе бутылку с горячей водой и что-нибудь выпить. У тебя есть бренди?
– Я не выношу бренди.
– Тогда горячее молоко.
Сказав «до свидания», она отключила телефон, но все-таки не успела вписаться в нужный поворот, и пришлось сделать еще один круг, чтобы въехать на автостраду с односторонним движением. Начался сильный дождь, как обычно бывает в это время в Манчестере.
Мать всегда жаловалась на нищету. Розмари с большим трудом удерживалась от напоминания, что деньги ей аккуратно перечисляются из банка дочери. У Бетти было также десять тысяч фунтов на собственном счету – она не прикасалась к ним, но наличие их препятствовало получению каких бы то ни было государственных пособий. Элла постоянно говорила:
– Почему ты не потратишь их, ба? Ты нашла способ забрать их с собой?
Бетти поджимала губы. Деньги – их избыток или недостаток – были запретной темой для леди даже в семейном кругу.
– Это на черный день. Мне их оставил твой дедушка. Решил загладить вину за те муки, что причинил мне. Как будто это можно искупить даже всеми деньгами мира.
– Дорогая ба, – не унималась Элла, – дорогая ба, черный день уже наступил. Порадуй же себя на старости лет. – Элла, это для тебя и для твоей матери, когда я уйду. Вам не придется долго ждать.
Нечего было возразить на подобный аргумент, и все дискуссии немедленно прекращались. Бесполезно объяснять матери, что ей не нужны эти десять тысяч фунтов и что Элла все равно их спустит. И она сознавала, как важно для Бетти оставить небольшое наследство. Это был искренний и старомодный порыв, которого Элле никогда не понять. Поэтому Розмари каждую пятницу посылала матери цветы, платила по ее счетам и давала ей двести фунтов в месяц – и обе они никогда об этом не заикались. Мать принимала как должное то, что давала дочь, ибо в этом и состоял ее долг. С помощью такого сугубо материального соглашения им удавалось скрывать отсутствие истинной привязанности друг к другу.
Фрэнсис спросила как-то:
– Отчего ты решила, что столь многим ей обязана, радость моя?
– Она моя мать.
– Это она обязана тебе. Именно так, а не иначе.
– Элла того же мнения.
– Господи Боже, неужели мы в чем-то сошлись?
Розмари, рассмеявшись, ткнула подругу локтем в бок.
– Как я тебя терплю, если ты ненавидишь мою дочь?
– Я люблю ее, когда она отсутствует. Детей нужно выпихивать из дома в шестнадцать лет.
– Неудивительно, что ты не вышла замуж, Фрэнни, – сказала Розмари. – Мать всю жизнь была одинока. Надо же ей это хоть немного скрасить.
– Вовсе нет, невинное ты создание. Ей нравитсябыть несчастной. Своим великодушием ты лишь усугубляешь ее пошлые понятия о неизбежности мук.
Они обе знали, что Розмари никогда не переменится. Это была одна из причин, почему Фрэнсис, не вполне понимая свою подругу, относилась к ней с неизменным уважением.
В Манчестере все складывалось удачно, и Розмари воспрянула духом. Во время записи юмористического шоу ей встретилась старая знакомая, тоже журналистка. Она очень хорошо относилась к Кэти, которая благодаря своим статьям сделалась знаменитостью и теперь принимала постоянное участие в этом специфическом шоу. Они столкнулись у двери в гримерную и вместе направились в комнату отдыха. Сидя за чашечкой кофе, заговорили о работе.
– Мне понравилось воскресное шоу, – сказала Кэти, – а особенно то, как ты отделала небезызвестного пьянчугу. Экий осел!
– Когда-то он был очень милым парнем.
Розмари нахмурилась при воспоминании о нынешнем сорокалетнем Тони, который в молодости был добрым и веселым парнем.
– Ты с ним здорово справилась, девочка моя! – Кэти слегка подалась к ней и понизила голос. – О Бене Моррисоне будем говорить?
Розмари засмеялась.
– Лучше не надо.
– Как скажешь, но, если захочется, сразу свистни, хорошо?
Распорядитель подошел к ним, чтобы объяснить суть сегодняшней шутливой игры и прокрутить запись предыдущего шоу. Все праздные разговоры откладывались до конца репетиции.
Запись завершилась в девять, и у Розмари не было никакого желания продолжать ненужную беседу.
Прежде чем она успела ускользнуть, Кэти спросила:
– У тебя сохранился мой номер?
– Да.
– Давай сделаем статейку для одного из иллюстрированных журналов. Мы целую вечность не работали вместе. Позвонишь мне завтра?
– Кэти, завтра у меня начинается отпуск. Позвоню, когда вернусь.
Розмари пошла к своей машине. Началась длинная дождливая дорога домой по автостраде. В воображении она уже перенеслась в Испанию, мысленно подгоняя часы и забыв о том, что жизнь не подчиняется нашим желаниям, – истина, которую она часто повторяла своим детям, когда те считали дни до наступления каникул. Она хотела одного – пережить вместе с Беном неповторимые минуты, а все остальное в собственном существовании казалось ей пустым и не стоящим внимания.
Наступил понедельник. Пришла Пат, и Розмари вручила ей памятную записку.
– Что нужно сделать в мое отсутствие. Главное – это кормить кота.
– Корма у вас достаточно? – спросила Пат.
– Полно. Я купила маленькие дорогие баноч-ки. Бен их обожает. На тот случай, если он почувствует себя заброшенным.
Пат подняла брови.
– Что же мне, сидеть с ним каждое утро и разговаривать?
– Не смейся надо мной. Он не выносит одиночества.
– Почему бы не завести ему кошечку? – спросила Пат, ставя чашку кофе на кухонный стол перед Розмари, которая принялась составлять памятную записку для садовника.
– Кошку? Он этого не потерпит.
Пат пожала плечами и, склонившись над раковиной, стала шумно прихлебывать кофе.
– Вам бы лучше оставить свой номер, – сказала она.
– Оставлю.
Все, что нужно было завершить перед отъездом, было исполнено и вычеркнуто из списка. Она сделала необходимые телефонные звонки, ответила на письма, отменила два посещения благотворительных обедов и поручила Дженни уладить вопрос с несколькими встречами, о которых забыла.
– Обратись к Майклу, если что-нибудь произойдет. Я сообщу тебе, когда намерена вернуться.
Оставшись одна на время ленча, Розмари поднялась наверх, чтобы переодеться в дорогу. Заказанное такси пришло на пятнадцать минут раньше, и она, забыв про ленч, немедленно села в машину, не желая упускать такой шанс. Можно будет провести побольше времени в аэропорту Гэтвик: она посидит в комнате отдыха для пассажиров первого класса на северном терминале и купит дорогие духи в «Дьюти-Фри». Она станет свободным и безвестным человеком, как только самолет оторвется от земли. Самолеты еще не успели ей наскучить, и любое путешествие превращалось в приключение, если за рулем была не она сама.
Ей удалось избежать взглядов, спрятавшись за темными очками, поэтому через зал прошла без единого автографа. Если повезет, английских туристов в Барселоне будет немного, и никто не помешает ее встречам с Беном. Она твердо решила использовать это время, чтобы укрепить и до конца прояснить сложившиеся отношения. Вылета она ждала, чувствуя себя гораздо лучше, чем за прошедшие несколько дней, а в дорожной сумке у нее лежали беспошлинные сигареты, духи и даже экстравагантный одеколон для Бена.
Рейс задержали на полтора часа, и только в полседьмого самолет совершил посадку в Барселоне. Пока она меняла фунты на песеты и искала такси до города, прошло немало времени, она чувствовала раздражение и усталость. Но Бен, вероятно, должен быть на съемках до вечера, и она надеялась, что к его появлению успеет распаковать вещи и принять душ.
В полвосьмого Розмари подошла к стойке барселонской гостиницы «Комтес».
– Мое имя Дауни. Полагаю, мистер Моррисон заказал для меня номер.
– Да, да, сеньор Моррисон. Он в баре. Просил передать, что ждет вас там.
Девушка за стойкой говорила по-английски почти без акцента. Она коротко улыбнулась Розмари и позвала по-испански одного из швейцаров.
– Багаж отнесут в вашу комнату. Вы желаете, чтобы вас разбудили утром?
Розмари слегка поморщилась от такого обращения. Она забыла, с каким безразличием относятся молодые женщины с прекрасным маникюром к незнакомым дамам, которые в силу своего возраста не представляют никакой опасности.
– Я сообщу вам позже, – сказала она девушке, и та немедленно занялась другим приезжим.
Розмари, застыв на месте, оглядывалась в поисках бара. Ей хотелось, чтобы встреча с Беном произошла в более старомодном стиле. Хотя бы два часа провести в полном одиночестве и почистить перышки перед свиданием. А сейчас макияж у нее наполовину стерся, изо рта пахло сигаретами, выкуренными за время путешествия, и выпитым шампанским, и она мечтала о чашечке чая. Розмари направилась в дамскую комнату, в надежде хоть как-то исправить разрушительные последствия перелета. Глаза у нее припухли и начали краснеть. Она открыла кран и, морщась от привкуса хлорки, рукой набрала в рот воды. Служительница, сидевшая с вязанием в углу, посмотрела на нее и что-то сказала по-испански. Розмари улыбнулась ей.
– No hablo espanol. Я не говорю по-испански.
Это была одна из немногих известных ей испанских фраз. В школе языки давались ей хуже всего, в молодости же она была слишком ленива, а затем – слишком занята, хотя теперь это выглядело как неспособность. Служительница, пожав плечами, вновь принялась за вязание. Зеркало над раковиной безжалостно отразило усталое лицо Розмари. Она так хотела быть красивой, но неделя дурацкой диеты придала ей облик пятидесятилетней женщины. Когда-то она могла голодать много дней подряд, сохраняя и блеск в глазах, и безупречную стройность.
– Возможно, плохое освещение, – пробормотала она самой себе и обернулась.
Шикарная и богато одетая дама средних лет, несомненно испанка, стояла сзади и с улыбкой смотрела на нее.
– Конечно, освещение, – сказала она с сильным акцентом.
Они обе рассмеялись, и Розмари вернулась в холл, положив несколько песет на блюдце служительницы с вязанием. Та прошептала «Gracias», не поднимая головы и продолжая считать петли. Розмари подошла к дверям коктейль-бара; ее высокие каблуки громко стучали по мраморному полу. Это была деловая гостиница в деловом городе: в холле многолюдно, быстрая и оживленная каталонская речь мешалась с иностранной, по преимуществу английской и немецкой. В баре не так шумно. Еще не настало время даже для рюмки перед ужином, не говоря о самом ужине. Многие работали и после семи, а перед уходом домой заглядывали за местными tapas.
Она нерешительно задержалась у входа в коктейль-бар и быстро огляделась в поисках Бена; когда же заметила его, дыхание у нее прервалось. Он сидел в углу с молодой женщиной и пожилым мужчиной. Девушка с темными волосами и смуглой кожей смеялась, посматривая в бумаги, зажатые в руке. Бен что-то шептал ей на ухо. Розмари увидела, как она вдруг завизжала и начала колотить Бена свернутыми в рулон листами, не обращая внимания на то, что на них начали оглядываться. Она быстро и уверенно возразила ему на испанском, и Бен, откинув голову, расхохотался. От этого смеха, такого знакомого, по телу Розмари пробежала сладкая истома.
Он увидел ее и радостно улыбнулся. Вскочив с места, он протянул к ней руки, поскольку не мог встать и пойти к ней навстречу, зажатый с обеих сторон.
– Рози! Рози, ты приехала!
Он притянул ее к себе через стол, стал быстро и страстно целовать в нос, в губы. Розмари заметила, что мужчина встал и улыбнулся ей, тогда как девушка по-прежнему сидела, явно изумленная происходящим. Розмари поняла, что это англичане и что они оба узнали ее.
– Дорогая, – сказал Бен, продолжая обнимать ее, – это Джерри. Он у нас в картине. А это Бетси. Она и есть картина. Наш мотор.
Девушка уже улыбалась.
«Нервная», – подумала Розмари.
Представив ей своих спутников, Бен помахал рукой бармену и что-то крикнул по-испански.
– Я заказал шампанское, – сказал он. – У испанцев оно очень хорошее.
Он повлек Розмари мимо Джерри, чтобы посадить рядом с собой. Рука его по-прежнему лежала на ее плече, касаясь шеи и волос.
– Простите меня, дорогая леди, если я несколько удивился вашему появлению, – произнес Джерри.
Теперь и Розмари узнала его: это старомодное обаяние и отеческие манеры были памятны ей по многим телевизионным постановкам. Он продолжал:
– Бен сказал нам только, что ждет Розмари, но фамилию назвать не удосужился. Очень скромно с его стороны.
– Я, пожалуй, пойду, – сказала Бетси. – Нужно раздать текст всем остальным.
Она встала, и листы сценария вместе с ведомостями полетели на пол. Наклонившись, она стала собирать их под столом.
– Оставайся, – сказал Бен. – Выпьем шампанского.
Девушка, которая уже выпрямилась, собрав бумаги, вспыхнула и пробормотала:
– Спасибо, но мне не хочется. Машина заедет за вами в семь. Ждите в холле.
И она устремилась к выходу; на пути столкнулась с официантом, извинилась по-испански и исчезла.
Розмари слегка нахмурилась. Смятение Бет-си и этот вид испуганного кролика были ей знакомы. Достаточно молода, чтобы втюриться в мужчину, который ей не по зубам. В кого-нибудь вроде Бена. Но он даже не взглянул, как она уходит, поглаживая руку Розмари и перебирая ее пальцы.
– Оставайся и выпей с нами, Джерри!
Бен не скрывал радости и готов был разделить ее со всеми. Розмари расслабилась и вновь ощутила восторженное ликование, потому что была рядом с ним.
Джерри остался, не желая обижать Бена отказом и явно заинтересованный отношениями сидевшей вместе с ним пары.
– Это моя дама, – сказал Бен, представляя ее, и Розмари порадовалась, что ей не придется видеть, как вытянулось бы при этих словах и без того несчастное лицо Бетси.
– Разве Бетси не испанка? – спросила она позже, пытаясь определить, какую реакцию вызовет упоминание имени девушки.
Однако Бен, который углубился в меню, чтобы заказать им обоим ужин, даже не поднял головы.
– Наполовину испанка. Родилась в Англии. Ты хочешь рыбу или мясо, дорогая?
– Я хочу тебя.
Уверившись в своей полной безопасности, она произнесла это так смело, что он взглянул ей в глаза.
И улыбнулся.
– Я весь твой, Рози.
