Текст книги "Опасное искушение (ЛП)"

Автор книги: Джиана Дарлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Это не должно было иметь значения.

Я был взрослым тридцатилетним мужчиной.

Но я был воспитан на ярости.

На идее, что, если нас обидели, мы должны отомстить.

И я был крайне обижен.

Моим собственным отцом, тем самым человеком, который всю мою жизнь запихивал эту пословицу мне в глотку.

– Тирнан? – потребовал Брайант, крепче сжав пальцами мою руку. – Ты понимаешь, что я не потерплю неудач? Что секреты, если ты их хранишь, будут выведаны и уничтожены?

Я бросил на него безучастный взгляд.

– Мне нужно напоминать тебе, кто главный в этой семье? – спросил он меня.

Вот оно.

Никто не посещал гребаный особняк Морелли, если мог этого избежать. В этой сказке Брайант был драконом, а Сара была затравленной принцессой, глотающей таблетки в своей отдельной башне. Это был дом ужасов, и никто из выросших в этих стенах детей его не забудет.

Особенно я.

Поэтому я был готов к тому, что Брайант внезапно двинулся с места и поднял с колен свободную руку с крепко зажатым в его сильных пальцах ножом, который он достал из ящика. Схватив меня за руку, он прижал мою ладонь к мраморной столешнице стола, намереваясь проткнуть мою руку, или, что более вероятно, оставить прекрасную кровоточащую рану как напоминание о том, что он могущественнее меня, и я не должен об этом забывать.

Это был грубый силовой ход.

Насилие как вопрос, вместо ответа.

Я дал ему свой ответ.

Кончик ножа полоснул по тыльной стороне моей руки – всего лишь царапина, но острие было острым как бритва. Под металлом кожа вскрылась, тонкая лента крови потекла от костяшек до запястья. Но я успел увернуться, прежде чем на коже остался шрам. Я перевернул свою порезанную руку, схватил его за запястье и потянул к себе, нарушив его равновесие. Брайант попытался удержаться рукой, в которой сжимал нож, и оперся на ладонь так, что выпустил лезвие.

Я в мгновение ока вырвал нож из его пальцев и сделал шаг от стола как раз в тот момент, когда он неловко на него приземлился.

Когда Брайант посмотрел на меня, его темные глаза горели жарко и темно, как уголь.

Я держал двумя пальцами нож, который подарил ему на шестидесятый день рождения, и покачивал им в воздухе.

– Не следует использовать подарок против дарителя, отец.

– А тебе не следует испытывать альфу, если не хочешь драки, – возразил он, спокойно выпрямляясь, хотя на его щеке дергался мускул, словно бомба, отсчитывающая время до взрыва.

С моей стороны было безрассудством ему противостоять. Я не делал этого так явно уже много лет, и головокружение от этого пронеслось сквозь меня, вызвав легкое безумие. Мне хотелось смеяться над ним и над собой за то, что мы были такими животными, такими чертовски нецивилизованными, в то время как Морелли годами пытались убедить людей, что они – самые лучшие представители общества.

Я знал, кем мы были, и Брайант тоже. Пришло время вернуть то, что всегда должно было быть моим.

Мою жизнь.

– Еще раз причинишь мне боль, и я сам уйду из семьи, – сказал я, слова с грохотом падали на пол, словно установленные между нами мины. – Тебе больше не нужно мне угрожать. Я выполняю твои приказы с тех пор, как мне исполнилось двенадцать.

– Ты делаешь это, потому что больше ничего не можешь предложить этой семье, – напомнил он мне. – У тебя нет ни ума, ни красоты Морелли, ты едва ли стоишь имени в свидетельстве о рождении. Ты должен быть рад, что я дал тебе цель.

– Если я это сделаю, если опозорю Константин и захвачу контроль над КЭИ, я больше не буду твоим приспешником, Брайант. Мне нужны гарантии, – потребовал я, подбросив нож в воздух и, не глядя, поймав его за рукоятку.

Брайант сердито посмотрел на меня, и независимо от того, был ли он моим биологическим отцом или нет, точно такой же хмурый взгляд я уловил в своем отражении в оконном стекле позади него. Я знал, что играю с огнем, что он из тех людей, которые буквально убивают людей за неподчинение, но это был мой единственный шанс выйти из-под его влияния, не убив его.

Я ждал этого годами, этого мексиканского противостояния с человеком, который должен был любить меня, но не любил. Мне просто не хватало достаточно сочной наживки, чтобы его к этому подтолкнуть.

И теперь у меня была Бьянка.

Я видел, что он этого хотел.

Даже под нахмуренными бровями его глаза были широко раскрыты от искренней тоски. Десятилетиями он был почти одержим Кэролайн и Константинами. Брайант также был человеком, который наслаждался властью над всеми остальными, и его явно расстраивало то, что он не мог сделать того же самого с нашими соперниками.

Поэтому я не удивился, когда он сказал:

– Хорошо, даю тебе слово.

Но я рассмеялся.

– Твое слово для меня ничего не значит, – напомнил ему я. – Я был на твоей стороне достаточно долго, чтобы знать, что слово Морелли значит меньше, чем его жадность. Подготовь бумаги. Я хочу выйти из твоего бизнеса, а ты – из моего.

– Тогда и из моего завещания, – пригрозил Брайант.

– Мы с тобой оба знаем, что, если я это сделаю, мне не понадобятся твои деньги, – сказал я, почти с радостью, потому что, черт возьми, мне было приятно смотреть этому человеку в глаза и знать, что я держу его за метафорические яйца.

– Хорошо, – разрешил он.

Я кивнул, повернувшись спиной к человеку, который, как я знал, был зол, потому что я кайфовал от своего упоения властью над ним. Только когда моя рука оказалась на дверной ручке, Брайант прервал момент, чтобы сказать:

– О, Тирнан, ты должен помнить, что означает каждая отметка на твоей спине и кому ты служил – мне. Если ты отвернешься от меня, парень, я отвернусь от тебя и передам улики полиции.

– Ты никогда не посадишь за решетку одного из своих.

Тем не менее, я оглянулся на него, чтобы оценить серьезность его предупреждения.

– Хорошо, что ты не настоящий Морелли, да? – сказал Брайант, приятно улыбаясь в совершенно зловещей манере.

– А ты не задумывался, что постоянное напоминание мне об этом с самого детства может заставить меня стать менее лояльным к семье, которой я, похоже, не нужен? – спросил я, искренне любопытствуя, но скрывая за смертельным предупреждением свою искренность. – Ты когда-нибудь задумывался о том, что взрастил чудовище, но никогда не впускал его в дом с холода? Ты когда-нибудь задумывался, что он может найти там без присмотра?

Прежде чем Брайант успел ответить, я метнул нож, резко развернувшись и не глядя, куда он попадет.

Я и так знал, что он вонзился в фотографию семьи Морелли, стоящую в рамке на углу стола Брайанта.

ГЛАВА 8

ТИРНАН

Саре Морелли не нужно было подзывать меня так, как это делал мой отец. Я не посещал особняк Морелли, не заглянув в ее комнату в восточном крыле. Хотя я не позвонил заранее, кто-то из слуг, очевидно, предупредил ее о моем присутствии, потому что, когда я открыл дверь в ее комнаты, Сара была одета в длинную, отороченную мехом шелковую ночную рубашку и такой же халат.

Я был тридцатилетним мужчиной, но подчинился ее молчаливому приказу и шагнул в ее обильно надушенные объятия. Под нотками синтетических цветочных ароматов от нее пахло дорогой водкой и горькими послевкусием таблеток, которые она долго держала на языке, прежде чем проглотить. Сара обхватила меня за шею, а другой рукой провела между моих плеч, по тринадцати отметкам, которые заставил меня сделать Брайант с тех пор, как мне исполнилось семнадцать, чтобы пометить меня как свое оружие, как при каждом убийстве делают военные на своих пистолетах.

Ей нравилось проводить по ним рукой через одежду, как будто она могла стереть несмываемые чернила.

– Мой милый монстр, – промурлыкала мне Сара, затем отстранилась, удерживая обеими руками за предплечья, чтобы лучше меня рассмотреть. – Ты выглядишь усталым.

– А ты выглядишь прекрасно, – возразил я, стряхнув с себя ее руки, чтобы отойти подальше в женскую комнату.

На меня со своей шелковой подушки тявкнула Шеба, маленькая собачка Сары, но я не обратил на нее никакого внимания и, расстегнув пиджак, присел на белый диван.

– Я ненадолго, – сразу же сказал я. – Есть кое-какие дела.

– О? – спросила Сара, двигаясь к барной тележке, чтобы налить себе напиток, хотя было всего десять тридцать утра. – Я думала, эта уродливая сука умерла?

– Она умерла. А ее дети – нет.

– А, ну, это интересно.

Сара обошла стоящий напротив меня диван, но не остановилась, а села рядом со мной так, что наши бедра плотно соприкоснулись. Возможно, это было слишком близко для нормальных отношений матери и сына. Но Сара бродила по комнатам этого дома, как птица в клетке, кроме меня, мало кто из детей ее навещал, а Брайант ее категорически игнорировал, если только в ней не возникало необходимости. Она жаждала ласки, внимания, и я был для нее единственным источником.

Я мирился с этим, хотя мне не нравилось, когда ко мне прикасались, особенно когда это делалось только для удовлетворения ее потребностей, а не моих. Я стал маменькиным сынком с того дня, как она надела на мой сломанный палец кольцо МакТирнана, точно так же как стал оружием своего отца с того дня, когда он до крови избил меня своим ремнем.

Когда мне было четырнадцать, на меня впервые за семь месяцев обратил внимание Люциан.

Я считал.

Он нашел меня на застекленной террасе Сары. Я сидел на краю спрятанного среди зелени большого пруда кои – точной копии созданного ею в Лайон-Корте. Мне нравилось сидеть там под звуки журчащей воды, пока я изо всех сил пытался читать учебники, но слова сливались до боли в голове.

Я был так поражен его появлением, что чуть не свалился в этот чертов пруд. Люциан не поднял меня на смех, как это мог бы сделать Картер, и не предложил мне помощь, невзирая на страх, как Ева. Вместо этого он чем-то в меня кинул.

Я рефлекторно это поймал, сжав в руках тонкую книгу. На обложке была фотография мраморного бюста и слова «Царь Эдип».

– О тебе и маме написали книгу, – сказал мне Люциан с бесстрастным выражением лица и тоном, который невозможно было разобрать.

Он резко повернулся и ушел.

Это был жестокий подарок, поскольку из-за своей дислексии я и в лучшие времена читал с трудом, но я был рад, почти счастлив, что он что-то мне подарил. Мне не терпелось ее прочитать, и следующий месяц я провел, кропотливо перебирая страницы.

Только потом я понял, олицетворением какого бездушия была эта книга.

Это была трагическая история о человеке, который невольно убил своего отца и женился на собственной матери. Когда он понял, что произошло, то выколол себе глаза.

Обнаружив меня в следующий раз, Люциан, кажется, очень удивился тому, что мои глаза по-прежнему на своем месте.

Слово «охуевший» даже приблизительно не описывает семейные отношения Морелли.

– Так что ты с ними делаешь? – спросила моя мать, поднося ко рту мартини своими дрожащими, обсыпанными бриллиантами пальцами. – Ты бы не упоминал о них, если бы не думал, что с их помощью сможешь убрать эту дрянь Кэролайн.

Я не обратил внимания на ее слова, хотя при упоминании о Саре Морелли, большинство людей представляют себе красивую, вежливую и гораздо более молодую жену Брайанта, а не сквернословящую, глотающую таблетки пьяницу, в которую он превратил ее за закрытыми дверями.

– В этом что-то есть, – неопределенно согласился я.

– Они тебе нравятся, – рискнула она, будучи гораздо более проницательной, чем кто-либо о ней думал. – Ты не хочешь так их использовать?

– Я использую, – пожав плечами, сказал я.

– Конечно. Ты всегда делал то, что тебе говорили.

В ее голосе было столько же горечи, сколько и гордости. Она наслаждалась моей преданностью, но ненавидела то, что Брайант меня использовал.

– Нет ничего важнее, чем уничтожить Константин. Тебе ли не знать.

Она провела пальцами по моей ладони, затем коснулась татуировки у меня на левой руке – ангела, плачущего кровавыми слезами.

– Они так много отняли у тебя. У этой семьи.

Я не ответил, но, с другой стороны, мне и не нужно было.

Все это время рядом со мной была Сара, молча ожидая своего часа, чтобы утешить меня после того, как все крупные игроки на доске сделали свои ходы. Ей никогда не приходило в голову встать на защиту своих детей. А нам уже давно не приходило в голову об этом просить.

Кроме того, у нее была своя месть и предубеждения против Константинов. Против Кэролайн, женщины, которая сломила своего мужа, так и не успев его полюбить.

– Сколько им лет?

– Семнадцать и семь.

Я подумал о Брэндо, о его улыбке, о том, как он бился в конвульсиях на кухонном полу, как я учил его драться на ринге, как Железный человек, о звуке его голоса, бесконечно лепечущего Эзре, Уолкотту или Хенрику, кто бы его ни слушал. Он был ярким и зеленым, словно сок только что выжатого лайма. Невозможно было не поддаться его искренности и обаянию.

Затем о Бьянке, которая намного старше и в плане возраста, и души, о ее больших голубых глазах, наполненных историей, которую мне хотелось раскопать, словно археологу. Мне хотелось разграбить ее в поисках сокровищ, использовать ее для своих планов и других, более темных желаний, которые, казалось, разгорались во мне с шокирующей регулярностью.

У меня дернулась лежащая на бедре рука, когда я вспомнил резкий удар бамбуковой тростью по сладкому, волнующему изгибу ее спрятанной под юбку попки. Милая школьница выгнулась передо мной. Это был провокационный образ, но слишком шаблонный. Когда я приказал ей нагнуться, я и представить себе не мог, что под брюками у меня все напряжется, словно сталь, а ее боль расцветет удовольствием, слезы станут такими красивыми, а крики – музыкой.

– Ты годишься им в отцы, – прервал мои сладострастные воспоминания голос Сары. – Бьянка подросток, не так ли? Она красивая?

Я бросил на нее невеселый взгляд.

– Не все из нас любят малолеток, мама.

Сара рассмеялась, ее грустные глаза вспыхнули весельем. В каком-то смысле они напомнили мне глаза Бьянки. Невольно я задался вопросом, не станет ли Бьянка однажды такой же, как она, достаточно трагичной, чтобы утопить свои печали в бутылке, а сожаления – в тумане, вызванном таблетками. По спине, словно ледяная вода, пробежала дрожь ужаса.

– Не стоит нанимать таких милых садовников, – с ухмылкой сказала Сара.

– А чистильщики бассейна?

Ее глаза блеснули, и она пожала плечами.

– И странный инструктор тоже. Эти йоги такие гибкие.

Я покачал головой, но мне было приятно ее рассмешить. Обычно я не вызывал у людей такой реакции, и она обычно тоже ее не выказывала.

– Она тебя привлекает? – спросила Сара, потому что думала, что быть моей матерью означает иметь право вторгаться в мою личную жизнь.

По большей части я ей это позволял.

Ее собственничество было нездоровым, но ничего другого у меня не было.

Тем не менее, я не рассказал ей о том, как мое тело реагирует на Бьянку. О том, как от вида ее слез, когда я сорвал с нее медальон, у меня напрягся член. Как воспламенилась моя кровь, когда Бьянка схватила свою словесную рапиру и вступила со мной в спарринг. Как отхлестав ее бамбуковым стеблем по заднице, я чуть не бросил ее в пруд и трахнул среди кувшинок. Бьянка меня не боялась, что было редкостью, но еще более уникальным был проблеск, который я иногда замечал в ее ярко-голубых глазах. Он наводил на мысль, что она, возможно, хочет, чтобы я причинил ей боль. После прошлой ночи я не сомневался, что так оно и есть.

Эта мысль была опасно возбуждающей.

Вся эта безупречная золотистая плоть под моей карающей хваткой, эти слишком зрелые для девушки изгибы, пощечины и укусы, пока они не станут моими, хотя бы на одну ночь.

О да, меня к ней влекло. Один только ее запах вызывал у меня желание проследить источник этого трепещущего пульса у нее на шее, всегда бешено бьющегося вокруг меня. Это была половина причины, по которой я любил ее раздражать.

Бьянка была такой красивой, когда злилась.

А вчера вечером я узнал, что она еще красивее, когда плачет.

Становилось все более невозможным не представлять, как я вколачиваюсь в эту тесную девственную пизду, чтобы увидеть, как Бьянка плачет, когда я заставляю ее принять меня всего.

Может, я и спал с ее матерью, но секс был всего лишь сделкой, а мое влечение к ней едва ли можно было оправдать.

Возможно, мысль о том, чтобы трахнуть ее дочь, должна была вызвать у меня отвращение.

Хороший человек не стал бы о таком мечтать.

Но я не был хорошим человеком и не хотел им быть.

– Ты собираешься сказать мне, чтобы я не вмешивался? – сухо спросил я. – Сейчас уже поздновато включать заботливую мамочку.

Она поджала губы в ответ на мою колкость, но в остальном только повела плечами, помешивая наманикюренным пальчиком оливку.

– Ты уже участвуешь в ее жизни. Трахнуть ее могло бы стать вишенкой на торте унижения. Больше всего на свете Кэролайн ненавидит братание между нашими домами. Хотя, даже я содрогаюсь при мысли о том, что могла бы с ней сделать Ледяная Сучка, будь у нее такой шанс.

Сара склонила голову набок, глядя на меня.

– В связи с этим возникает вопрос, что будет потом?

– Потом, – повторил я, но не потому, что не думал о том, что произойдет после того, как я преуспею в своем плане, а потому, что впервые в жизни не был уверен в ответе.

– Ты скормишь ее собакам Константин и будешь смотреть, как они могут унизить и погубить внебрачного ребенка Лейна? Позволишь ли ты им разобраться с ней самим? – она сделала паузу, достаточную для того, чтобы само по себе красноречивое молчание обрело форму. – Очевидно, что ты не можешь оставить их себе. Из бездомных животных не получаются хорошие питомцы, Тирнан.

– Я и не мечтал об этом, – заверил я ее, но у меня в груди сжались легкие при мысли о том, чтобы передать их в приемную семью, где их разделят по разным домам. Мне было интересно, если я их прогоню, останутся ли «Джентльмены» Лайон-Корта со мной или пойдут с Белькантами, и их преданность перейдет к сиротам. – Но когда я доберусь до этого моста, я его перейду.

– Константины заслуживают того, что их ждет, – мрачно пробормотала мать и, осушив свой мартини, встала, чтобы налить еще.

Поколебавшись, я задал вопрос, который оставался без ответа всю мою жизнь.

– Ты ненавидишь их, потому что первой Брайант полюбил Кэролайн? Или это как-то связано с моим настоящим отцом?

Я знал выражение кислого неодобрения на лице моей матери точно так же, как тот факт, что небо голубое. Я видел его каждый раз, когда пытался затронуть тему своего происхождения с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, и я впервые настолько озаботился, чтобы об этом спросить.

– Не глупи, Тирнан, Брайант – твой отец, – тупо произнесла она, словно цитируя строки из сценария.

– Не морочь мне голову, Сара, – предупредил я. – Ты обещала, что когда-нибудь расскажешь мне, и я считаю, что сегодня этот день настал.

Слегка дрожащей рукой она поднесла к губам бокал с мартини и осушила его.

– Я не хочу об этом говорить. Это… это плохо сказывается на моих нервах. Ты же не хочешь, чтобы твоя мама заболела?

– Нет, – согласился я. – Но в том же духе, ты же не хочешь расстраивать своего сына? Все эти материнские инстинкты, должно быть, вопят от того, что я так долго не видел своего настоящего отца.

Она слегка усмехнулась.

– Он ничем не лучше Брайанта, так что не надо сочинять об этом глупые сказки.

– Ничто в моей жизни не является сказкой, так почему с этим должно быть иначе? Я все равно хочу знать правду.

Сара сжала губы.

– Не сейчас, Тирнан. Возможно… если ты успешно разоришь этих Константинов, я расскажу тебе правду, какой бы грязной она ни была.

– Поклянись мне, – потребовал я, взяв ее за плечо, так что она была вынуждена повернуться ко мне лицом и прочитать в моих глазах выражение жестокого утверждения. – Если мне это удастся, ты скажешь мне, чья кровь течет в моих жилах.

В ее глазах царила война, страх сталкивался с решимостью и гневом, возможно, даже с небольшой долей вины. Наконец, Сара вздохнула и с тоской посмотрела на свой пустой бокал, а затем перевела взгляд своих остекленевших глаз на мои.

– Хорошо, Тирнан, если у тебя получится, я расскажу тебе о твоем отце. Хотя, основной причиной для тебя должно быть разорение Константинов. Они заслуживают того, что их ждет.

Всю свою жизнь меня воспитывали так, чтобы я верил в то же самое, но впервые я заметил в фундаменте трещину. Формально Бьянка и Брэндо были Константинами. В их жилах текла кровь Лейна, но они были воспитаны Бельканте. Я понятия не имел, кто был моим отцом, но меня воспитали как Морелли. Это было то, кем я был, независимо от моего происхождения. Можно ли сказать то же самое о Бьянке и Брэндоне?

Опасная правда заключалась в том, что я больше не был уверен, что они заслуживают того, к чему приговорил их отец.

ГЛАВА 9

ТИРНАН

Когда той ночью я вернулся после того, как весь вечер занимался делами в «Беззаконии», в доме было темно и тихо. Тишина эхом разнеслась по похожей на пещеру комнате, и, когда я двигался по захламленному дому к своему кабинету, моим единственным ориентиром был лунный свет. Я замешкался у двери, заметив полоску света, пробивающуюся из-под нее в холл. Мое сердце сильно забилось, но затем замедлилось до ровного ритма, когда я потянулся к поясу за сунутым туда ранее пистолетом.

Я очень сомневался, что злоумышленнику удалось взломать мою систему безопасности, но в моей работе стоит быть осторожным.

Держа в руке пистолет, я толкнул старую дверь, и она скрипнула.

Бьянка моргнула, уставившись на меня и так и не донеся до рта ложку «Лаки Чармс».

На одно бесконечное мгновение мы застыли на месте, словно участники плохо поставленной сцены в какой-то любительской театральной постановке. Только разноцветный зефир, упавший с ложки в стоящую у нее на коленях миску, разрушил паралич.

Я опустил пистолет, а Бьянка ложку.

– Ты всегда носишь оружие? – скорее с любопытством, чем со страхом спросила Бьянка, хотя я готов был поспорить, что она впервые в жизни видит оружие вживую.

Направившись через весь кабинет к своему столу, я с отработанной легкостью выбросил магазин и опустошил патронник, мне на ладонь упала пуля. Я присел перед оружейным сейфом, ввел код и положил разобранное оружие внутрь.

Только когда я выпрямился и сел в кожаное кресло с высокой спинкой, то обратился девушке, что сидела напротив меня с прижатыми к груди коленями в моем кабинете.

– А ты всегда вламываешься в чужие кабинеты и ешь там отвратительные хлопья?

Уголки ее губ невольно дрогнули, веселье в ней боролось с раздражением. Я уже не в первый раз заметил, что ее верхняя губа немного полнее нижней, этот изящный изгиб, который мне хотелось бы почувствовать под своими зубами.

– Это единственная комната, от которой у меня не бегут мурашки по коже, – почти застенчиво призналась Бьянка. – Серьезно, там как в готическом мавзолее. Мне кажется, что на чердаке поселились летучие мыши, а когда мы с Брэндо на днях отправились на разведку, то нашли буквально гроб в спальне для гостей.

Она скептически посмотрела на меня.

– Брэндо все еще уверен, что ты вампир.

Я слегка усмехнулся, но в моей груди затаилось что-то теплое, что-то похожее на нежность.

– Не волнуйся, – добавила Бьянка, как будто я когда-то волновался. – Брэндо думает, что ты самый милый вампир, которого он когда-либо встречал.

У меня вырвался изумленный смешок, от которого запершило в горле.

– А он встречал много вампиров?

Она пожала плечами и, прежде чем ответить, сунула в рот еще одну ложку отвратительной каши.

– Зная Брэндо, возможно. Мальчуган дружит со всеми. Чем страннее, тем лучше, я полагаю. Ты видел, как дружны они с Эзрой?

Мое веселье угасло. Эзра любил детей, всегда любил. Когда он узнал о Грейс, то первым купил ей крошечные пинеточки. Они до сих пор хранятся у меня в комнате, запертые в сундуке, который я не открывал уже много лет.

– Так, а ты? – повторила Бьянка. – Постоянно носишь с собой пистолет?

Я скрестил руки и откинулся на спинку кресла, изучая ее невинное лицо, огромные, манящие голубые глаза. Она была серьезным ребенком, всегда настороженным, всегда сомневающимся. Меня удивило не то, что она интересуется тем, чем я занимаюсь, а то, что я хочу ей об этом рассказать. Большинству людей я с первого взгляда внушал страх, а потом, если они когда-нибудь узнавали, что я делаю для семьи, то едва ли могли говорить без запинки в моем присутствии.

Мне было интересно посмотреть, какая реакция будет у нее, если я ей расскажу.

– Я владею казино, – начал я. – Местом, где богатейшие люди могут оставить все свои наличные. У меня одна из крупнейших в штате строительных компаний. Импортно-экспортный бизнес, который приносит неплохие доходы, и немного… защиты на стороне.

Бьянка моргнула, ее ресницы отбрасывали абсурдно длинные тени в тусклом свете расставленных по всей комнате ламп.

– По-моему, это звучит криминально.

– О? – приподнял бровь я. – И что может знать об этом маленькая техасская девочка вроде тебя?

Что-то промелькнуло на ее лице, прежде чем она смогла контролировать выражение своего лица, но глаза остались затравленными.

– Достаточно.

– Фильмы и книги.

– Моя мама встречалась со многими мужчинами, – невнятно сказала она, помешивая в своей миске «Лаки Чармс», молоко стало розовым от красителя. – Я знаю больше, чем ты думаешь. Кроме того, ты вошел в комнату с пистолетом наперевес и с ужасным порезом на руке.

Я с удивлением посмотрел на рану, которую нанес мне в тот день Брайант. Рана не затянулась, она стала глубже, чем я думал, и открылась, так что кожа изогнулась, словно искаженные в рыке губы.

– У тебя есть аптечка? – спросила Бьянка, уже спустив ноги с кресла и вставая.

Я помедлил, но мне хотелось посмотреть, что она собирается делать, поэтому я кивнул, затем махнул подбородком в угол комнаты, где стояло антикварное бюро, набитое всем, от элементарной аптечки до инструментов для экстренной хирургии. Никогда не знаешь, что может случиться в моей сфере деятельности.

Бьянка встала, чтобы посмотреть, и я испытал извращенное удовольствие, наблюдая, как она идет в своей старой потрепанной, безразмерной футболке, едва прикрывающей ее задницу. Несмотря на невысокий рост, у нее были длинные стройные ноги, которые в свете ламп отливали золотистым светом. Когда Бьянка наклонилась, чтобы открыть ящик, я мельком увидел над стройными бедрами изгиб ее задницы.

Я поправил свой член в узких брюках от костюма, но не стал ругать себя за растущее влечение к Бьянке. Она была красива так же, как ее мать, почти неотразима, но в отличие от Аиды, в ней была теплота, врожденная чувственность, которую невозможно было не заметить. Да у самого Папы Римского случилась бы эрекция, увидь он, как Бьянка расхаживает в майке «Гринпис», с длинными, упругими, слегка спутанными на концах локонами. Мне хотелось вцепиться пальцами в эти локоны и держать ее за них, пока буду трахать ее рот.

С тихим криком «ура» Бьянка взяла аптечку и, обойдя стол, направилась в мою сторону.

Я молча, возможно, слишком пристально смотрел, как Бьянка, поколебавшись, вклинилась между мной и столом, затем села на него, соприкоснувшись со мной ногами. Когда она взяла меня за руку, меня поразило, насколько мы с ней разные. Она была бледнее, кожа шелковистая под пушком белокурых волос, ногти на ее длинных и тонких пальцах были покрыты вечно облупившимся лаком. На фоне моей смуглой кожи, рассеченной ножом отчетливой татуировки ангела, я казался каким-то варваром, дикарем.

Я это и чувствовал тоже.

Ее запах проник мне в нос, вытворяя что-то с моими внутренностями. Я хотел прижать Бьянку к столу, сильно надавив рукой ей на грудь, затем широко раздвинуть ее ноги и зарыться ртом в источник этого сладкого запаха, в эту юную киску, которая была уже в дюймах от моего лица.

Охуеть.

Я никогда не был помешан на сексе, потому что не был помешан на удовольствии.

Я знал только боль и одиночество. Подрочить в сухую, чтобы почувствовать жесткое трение собственной руки, было в основном достаточно для удовлетворения, а когда этого не происходило, я трахал какую-нибудь из бесконечной череды женщин, вешающихся на меня в «Беззаконии», потому что я был богат и опасен.

Никогда простого женского запаха не было достаточно, чтобы я стал твердым, как гребаные гвозди.

Я подумал, не покраснела ли ее задница и не покрылась ли рубцами от бамбуковой трости, и почувствовал, как мой член соприкоснулся с тканью брюк моего костюма.

Бьянка тихонько зашипела, рассматривая мою руку под светом стоящей у меня на столе лампы Тиффани – кожа была изрезана квадратиками цветного света.

– Выглядит ужасно, Тирнан.

«Тирнан», было сказано непринужденно. Редко можно было услышать это вот так, словно она друг или член семьи, не живущая в страхе и не запуганная.

Я хотел дать ей повод меня бояться, увидеть, как ее глаза наполняются слезами, пока я учу ее, как принимать боль, как доставлять мне удовольствие.

– Ничего страшного, – сквозь стиснутые зубы произнес я.

Это было меньше, чем ничего, Брайант уже столько раз нанес мне столько ран, в столь впечатляющих формах, что для меня это было буквально пустяком.

– Кто это с тобой сделал? – спросила Бьянка, как будто хотела отругать ребенка за драку на детской площадке.

Не знаю, что заставило меня быть честным. Может, мне захотелось ее шокировать. Может, признаться кому-то, кто его не знает, что Брайант всегда был чудовищем, каким Бьянка, вероятно, считала и меня.

– Мой отец.

Она моргнула, глядя на меня с таким выражением лица, которое можно было назвать в какой-то степени восхитительным.

– Ты серьезно?

Я пожал плечами и повторил:

– Ничего страшного.

В течение какого-то времени она рассматривала меня серьезными голубыми глазами, но не стала настаивать. Вместо этого Бьянка просто цокнула языком. Я смотрел, как она открывает металлическую коробку и достает материалы, чтобы сшить кожу. Она была самой заботливой семнадцатилетней девушкой на планете.

– Ты размечталась, если думаешь, что я подпущу тебя с этим к себе, – пробурчал я, отдернув руку.

– Ты не первый человек, которому я накладываю швы, – простодушно сказала Бьянка, сжав мою руку между бедер, чтобы я не двигался. Прикусив зубами нижнюю губу, она приготовила иглу и хирургическую нить.

Мои пальцы дернулись, чтобы пробежать вверх к теплу ее киски, находящейся всего в нескольких дюймах от моей руки.

– Мне трудно в это поверить.

– Как я уже сказала, Аида встречалась со многими мужчинами. У нас не было денег, чтобы ездить в больницу каждый раз, когда кто-то из них ее избивал.

Во мне так быстро вспыхнул гнев, что я на мгновение перестал дышать.

– Кто-нибудь из них доебывался до тебя и Брэндо?

Будь это так, я бы самолично выследил их и убил. Прошло слишком много времени с тех пор, как я лишал кого-то жизни, и эти ублюдки это заслужили.

– Ммм, – сказала Бьянка и, не глядя на меня, наклонилась, чтобы взять мою руку.