Текст книги "Опасное искушение (ЛП)"
Автор книги: Джиана Дарлинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
– Пусть это станет для тебя уроком, малышка. Если ты не дашь мне то, что я хочу, я у тебя это заберу.
Отпустив меня, он резко повернулся и выскочил за дверь. Я полетела за ним, но дверь захлопнулась перед моим носом.
– Тирнан! – позвала я сквозь массивное дерево, забарабанив кулаками по двери. – Пожалуйста. Пожалуйста, не забирай его у меня. Это подарок моего отца. Это все, что у меня от него осталось.
Я перестала колотить в дверь, дожидаясь его ответа. Все мое тело, казалось, балансировало на краю пропасти, сотрясаясь от угрожающего ветра. Если он не вернет мне медальон, я просто упаду с обрыва и разобьюсь на тысячи мелких кусочков.
Я затаила дыхание, прислушавшись сквозь толстое старое дерево.
Наконец, раздался звук, похожий на скрежет металла, а затем резкий щелчок.
Мне потребовалась всего секунда, чтобы понять, что он сделал.
Тирнан запер меня в моей комнате.
И без лишних слов я услышала, как его дорогая обувь тяжело застучала по деревянному полу, по коридору и прочь от меня.
У меня подкосились колени, и я упала на пол, ударившись локтем о дверь, бедром об пол. Голова упала на ковер, лоб вжался в мягкий ворс, и так я лежала.
Я лежала там и выплакала все свои слезы.
Слезы по папе и маме.
Слезы по Брэндо, который едва успел узнать своих родителей.
Слезы о потерянных надеждах и мечтах.
И слезы по мне, горькие, сотрясающие тело рыдания от жалости к себе.
Обычно я была сильнее этого. Обычно я могла вспомнить, что в Африке голодают дети, а на улицах живут ветераны с ПТСР. Обычно я вспоминала улыбку Брэндо и прогулку с отцом по Музею изящных искусств в Хьюстоне, когда впервые открыла для себя красоту искусства.
Обычно я находила в себе надежду и желание жить.
Но в этот раз, только пережив смерть мамы, обремененная ответственностью за семилетнего ребенка с эпилепсией, который заслуживал безграничного счастья, лишенная своего якоря, медальона, подаренного отцом перед смертью, я лежала на полу кошмарного дома Тирнана и утопала в отчаянии.
ГЛАВА 2
ТИРНАН
– Какого черта я слышу, что ты вне зоны доступа? – гремел сквозь динамик стоящего у меня на столе телефона низкий голос Брайанта Морелли, наполняя мой кабинет звуком его идеально выверенной речи.
– Я занят дома с одним проектом, – спокойно ответил я, старательно изображая скуку, поскольку знал, что он может учуять ложь по телефону и через континенты. – Решил, наконец, привести в порядок поместье МакТирнанов.
– Сожги уже эту груду мусора, – заявил Брайант. – Родители Сары не должны были оставлять его тебе. Тебе следует быть здесь, чтобы мне не приходилось тратить время на звонки, когда нужно что-то сделать.
Всегда нужно было что-то делать.
Несмотря на то, что в прошлом году Люциан отнял у него контроль над «Морелли Холдингз», Брайант не признал своего поражения. Вместо этого он еще больше ушел в тень. Это так долго являлось исключительно моей прерогативой, что мне было неприятно делить ее с отцом. Я никогда не проводил с ним столько времени, сколько за последние двенадцать месяцев, и, хотя именно этого жаждал когда-то в юности, реальность «качественного времяпрепровождения» с Брайантом Морелли оказалась совсем другой.
– Я всегда свободен, – сказал ему я и не соврал.
Пару месяцев назад, когда он приказал мне сесть на самолет в Ирландию, чтобы разыскать Ронана – бульдога Кэролайн Константин, я сделал это без вопросов, несмотря на то, что был занят заключением подложного контракта на строительство новой башни «Прайс» в Нью-Йорке.
Брайант хмыкнул в трубку.
– Тирнан, если я узнаю, что ты затеял что-то неразрешенное, то очень расстроюсь.
Неразрешенное.
Единственное, что я сделал неразрешенного, – это в семнадцать лет влюбился в ту, кого он не одобрял. Грейс не заслужила того, что с ней случилось, просто связавшись со мной, и, возможно, Бьянка не заслужила того, что я планировал, просто потому, что была внебрачным отпрыском Лейна Константина.
Но жизнь несправедлива.
Меня забавляет мысль о том, каким молодым и глупым я тогда был.
Теперь ситуацию контролировал только я.
Не Бьянка.
Не Брайант.
– Ты можешь заехать и помочь мне разобраться с бабушкиной коллекцией Матисса, – предложил я. – Хотя я точно помню, как ты однажды сказал, что искусство – это занятие дураков и лентяев.
Брайант фыркнул.
– Не забывай о психически ненормальных. Чем бы ты ни занимался, Тирнан, я ожидаю, что меня будут держать в курсе. Будь у меня в офисе завтра в десять.
Не дожидаясь моего ответа, он повесил трубку.
В наступившей после этого тишине люди, которых я годами нанимал к себе на работу, – мое ближайшее окружение, которое преступный мир Нью-Йорка называл «Джентльменами», – беспокойно заерзали в своих креслах.
– Знаешь, это не сработает, – сказал мне Уолкотт, налив в хрустальный бокал охлажденную воду «Кона Нигари» и поставив его на стол у моего локтя. – Ты все делаешь неправильно.
Я проигнорировал замечание своего старого друга и поднес бокал к губам. До смешного дорогая вода омыла мне горло приятной прохладой, хотя мне хотелось более резкого жжения виски или скотча. Я не пил уже тринадцать лет, хотя никогда не был алкоголиком, но желание не ослабевало. Это меня устраивало, ежедневная борьба напоминала мне о том, чего я лишился из-за алкоголя и наркотиков, когда был еще подростком.
– Брайант все узнает, – добавил Хенрик. – Он всегда все вынюхивает.
– Да, с моей помощью, – заметил я. – Так что на этот раз я ему не скажу. Он доверяет мне, своему верному слуге, настолько, что не станет перепроверять меня так, как заставляет перепроверять все вокруг.
– Не скажешь, что забрал двух невинных детей, чтобы использовать против него и Кэролайн Константин? – пробормотал Хенрик, как будто децибел его голоса мог смягчить удар от предательских слов. – Ты действительно готов разрушить две юные жизни ради мести?
– Et vindictam retribuet in alis nigro, – процитировал я на латыни девиз семьи Морелли.
Месть на черных крыльях.
Мы построили всю нашу семейную историю на восхождении к высшим эшелонам успеха за счет удачных рисковых операций, поэтому, естественно, иногда мы неизбежно обжигались, совсем как десятилетия назад, пострадав от семьи Константин. Разница между Морелли и всеми остальными заключалась в том, что мы никогда не прощали предательства.
И сейчас я не собирался нарушать эту традицию.
– Они забрали у тебя две жизни, – прошептал Уолкотт, сильно наклонившись вперед, и его покрытое шрамами лицо неестественно сморщилось. – Знаю, что твоя мишень Брайант, но ты забираешь еще двоих, вовлекая Брэндона и Бьянку.
– Ты их едва знаешь, какое тебе, блядь, дело? – резко ответил я, стиснув в пальцах поднесенный к губам бокал с бесполезной водой.
– Они милые, – признал Уолкотт, слегка пожав плечами. – Милые, но трагичные.
«Как и ты», – сказал мне жестами Эзра, который следил за разговором, читая по губам.
Милый? – спросил его я.
«Немного трагичный», – поправил он.
– У меня нет ничего общего с этими сопляками.
Это прозвучало зло, но, опять же, я всегда был злым. Жестокость ощущалась прямо у меня во рту, льдом в моих венах. Но что-то беспокойно шевелилось у меня в груди, и мне не хотелось углубляться в этот вопрос.
Меня не волновала цена мести.
Мне не нужно было, чтобы мои люди напоминали мне о ставках Бьянки и Брэндона в этой ситуации, потому что это не имело значения.
Или не должно.
Эзра постучал своим тяжелым кулаком по столу, чтобы привлечь мое внимание, а затем, когда я на него взглянул, сказал жестами:
«Мух гораздо легче ловить на мед, чем на уксус».
– Кто ты? Мудрая, мать твою, знахарка? – рыкнул на него я.
Он моргнул, совершенно не обратив внимания на моё ужасное настроение.
А я был. В ужасном настроении.
И не мог понять, почему.
Я, как и намеревался, изложил Бьянке правила и забрал ее медальон. Я не из тех мужчин, что ведутся на женские уловки и горести. Вид слез, льющихся из этих голубых глаз, поблескивающих на длинных ресницах, скатывающихся по ее розовым щекам… ничто из этого не должно было меня беспокоить.
Большую часть своей жизни я провел в роли мордоворота Брайанта Морелли, человека, которого посылали делать грязную работу, на которую ни у кого из моих братьев или сестер не хватало духу. Когда-то, давным-давно, я противился насилию, которому подвергал меня мой отец, но поплатился за это и усвоил урок. Всякий раз, когда я думал о том, чтобы послать его к черту, мне достаточно было взглянуть в зеркало на шрам, рассекающий левую половину моего лица, чтобы вспомнить, что случается с теми, кто осмеливается бросить вызов великому и ужасному патриарху Морелли.
У меня кровь стыла в жилах, когда я вспоминал о том, как на протяжении многих лет он коварно настраивал против меня мою собственную семью. Мой взгляд невольно остановился на стоящей на книжной полке фотографии в рамке, на которой был изображен я с моим младшим братом Картером. На ней мы еще дети одиннадцати и девяти лет, стоим, обхватив друг друга руками и закатываясь от смеха после борьбы в грязи после дождя, превратившего мамин розовый сад в болото. Картер тогда порезался колючим стеблем, и на фотографии у него слегка кровоточит под левым глазом. Спустя годы у него все еще остался бледный шрам.
Это был последний раз, когда брат меня обнимал.
Последний раз, когда со мной играл кто-то из моих братьев и сестер.
Потому что две недели спустя, в мой двенадцатый день рождения, Брайант превратил меня в монстра.
– Тирнан, – ворвался в мои тревожные мысли грубый голос Хенрика. – Мы в своей жизни натворили много дерьмовых вещей, но играть с детьми?.. Оно того не стоит.
Прищурившись, я взглянул на него, на всех троих моих друзей и сотрудников.
– Не поймите меня неправильно, парни. Я в первую очередь ваш босс и только во вторую ваш друг. Вы можете со мной не соглашаться, но вам меня не переубедить. Мое мнение – это только мое.
«Так ли это?» – вскинув руки, возразил Эзра. – «Или твоего отца? Твоей матери?»
– Все, что я делаю, я делаю для своей семьи, – выдавил я.
– Зачем? – серьезно спросил Уолкотт, сидя рядом с Хенриком в стоящих перед столом кожаных креслах. – Они тебя не заслуживают, Ти.
Мрачный смех заскрежетал по горлу, словно когти, вырываясь изо рта.
Они не понимали, и я не мог их в этом винить.
Хенрика в тринадцать лет выгнали из фамильного дома за то, что он был геем. Уолкотт потерял всех своих друзей и поклонников после несчастного случая, в результате которого восемьдесят пять процентов его тела уродовали шрамы. Эзра рос на улице, пока Брайант не нашел его и не завербовал ко мне в пару для выполнения грязной работы. Нам тогда было всего по семнадцать лет, столько же, сколько и милой нежной Бьянке, плачущей в одиночестве наверху.
У этих людей не было семьи, не говоря уже о такой семье, как моя.
Мы были не просто кровными родственниками, не просто людьми, объединенными одной фамилией.
Мы были чертовым институтом.
Морелли против всего проклятого мира.
Они не знали, каково это, когда тебя боятся и ненавидят братья и сестры, которые в иных случаях объединялись против жестокости наших родителей и были тупыми, как гребаные воры.
– Не говори, что мы этого не понимаем, – категорично сказал Хенрик. – Мы знаем, каково это, когда тебя сторонятся. Ты впустил нас в свою жизнь, потому что мы это понимаем. Но ты должен преодолеть эту потребность самоутвердиться. Ты заработал свой первый миллион восемь лет назад, черт возьми. Тебе не нужны их деньги.
– Тебе не нужна их любовь, – продолжил Уолкотт. – У тебя теперь есть семья.
– Этого недостаточно, – сказал я, и слова прозвучали как удар молнии, наэлектризовав воздух в комнате. – Вы знаете, чего Брайант меня лишил? Во-первых, моя семья, любимые мною братья и сестры, вдруг стали смотреть на меня как на врага. А потом, как будто этого было мало, он забрал у меня Грейс только потому, что она дальняя кузина Константин…
Я глубоко втянул воздух, опаливший мне горло, словно призрачный ожог вожделенного мною виски.
– Он навсегда забрал семью, которая могла бы у нас с ней быть.
Хенрик немного помолчал, затем расправил плечи и сказал:
– Это не он убил ее, Ти.
– Это практически все равно, что он! – слова вырвались из груди, на языке разлился вкус крови, и я понял, что прокусил щеку. – Он от меня ее спрятал. Подавленная и одинокая… она не видела другого выхода.
Только она не была одна.
Не совсем.
До отчета о результатах вскрытия никто, кроме Эзры, меня и Грейс, не знал о ее беременности, но я всегда думал, не выяснил ли это каким-то образом Брайант.
Я понял, что встал и со всей силы швырнул свой бокал с дорогой водой, только когда он разбился о дверь и со звоном полетел на пол. Моя грудь вздымалась, гнев вибрировал конечностях, как необузданный ток.
Насилие.
Это я.
Мой смысл жизни.
В том, чтобы запугивать. Заставлять людей подчиняться власти моего отца.
Он отнял у меня все, что я когда-либо любил, поэтому я забыл, как это работает. Чтобы я мог быть его чудовищным орудием, его головорезом и его бессердечным слугой.
И долгие годы я это и делал, потому что это все, что у меня было.
С тех пор, как Картер тогда обнял меня за плечи, я не знал нежных прикосновений братьев и сестер. Не знал любви с тех пор, как Брайант вырвал ее у меня еще до того, как я стал мужчиной.
И, несмотря на годы ожесточения сердца, особой отточки моего ума, я все еще не мог избавиться от глупого человеческого желания заставить моих братьев и сестер снова меня полюбить.
Таким образом, во мне в тандеме существовали эти две, казалось бы, противоположные потребности.
Покончить с Брайантом и вернуть уважение моих сестер и братьев.
И ключом к этому была Бьянка.
Уничтожив годами терроризирующих нас Константинов и Брайанта, я докажу свою верность братьям и сестрам, а также обеспечу свою личную вендетту за то, что они разрушили мою жизнь.
Мне плевать, что она молода.
К семнадцати годам я убил двух человек и перенес бесчисленные побои.
Возраст – это цифра, связанная с течением времени, а не с созреванием человеческого сердца.
А Бьянка оправилась от стольких ударов, что может считаться старой душой.
Она была честной добычей.
Даже если это не так, она была моей игрой. Моим счастливым билетом к свободе и уважению.
Я не позволю никому – ни моим друзьям, ни Бьянке с ее влажными, голубыми бархатными глазами, ни Брэндо с его забавным детским хладнокровием – встать на пути моей миссии.
Кроме того, они были отпрысками человека, который пытался разрушить мою семью и развязал между нами вражду. Именно из-за него я попал в кабалу к отцу. Из-за него я родился в войне, которая будет бушевать до самой смерти Брайанта и даже позже.
Использовать Бьянку Бельканте, чтобы уничтожить семью Константин, это единственный способ вернуть мир в мою семью.
Вернуть мне покой.
И после долгих лет борьбы это было единственным, чего я хотел.
Объятий Картера.
Поцелуев Евы, Софии, Дафны и Лизбетты.
Уважения Люциана и Лео.
Гармонии моей матери, которую прошлое и ее муж довели до пьянства и наркотиков.
Свободы от больных, адских игр Брайанта.
Я посмотрел на лежащий на столе разбитый медальон, бесцеремонно вскрытый одним ударом молотка. Среди треснувших кусочков серебра лежала записка.
Два слова.
La Paloma.
Голубка, по-испански.
Я ожидал большего от основателя Константинов, известного своей загадочностью и хитростью, тем, что он играл в игры лучше, чем кто-либо другой.
Какого черта он оставил своей дочери медальон с таким прозаическим словом?
– Узнайте все, что можно, о связи Лейна Константина с голубями, – приказал я своим людям.
– А медальон? – спросил Уолкотт, набравшись смелости. – Может, мне стоит его отремонтировать?
– Ни в коем случае, – огрызнулся я, когда мой разум заполнил образ прекрасного, бледного и трагического от слез лица Бьянки, и всколыхнул в моей груди что-то скрытое, что-то давно умершее, пытающееся воскреснуть. – Вообще-то, оставь его в таком виде, ладно? Я подарю его ей на восемнадцатый день рождения.
Я проигнорировал то, как они на меня посмотрели, мне было за них стыдно. Они должны были быть моей командой наемников, а не сочувствовать какой-то девчонке.
– Итак, каков план? Избить ее, чтобы она подчинилась, как и всех остальных, перечащих тебе и твоему отцу? Заставить ее узнать, где Лейн спрятал миллионы долларов, и что потом? Отдать деньги тебе, в обмен на ее жизнь? – спросил Уолкотт.
– Ты забываешь ту часть, где он представляет ее обществу на апрельском балу памяти Лейна Константина как его внебрачного ребенка, – мягко добавил Хенрик.
Эзра просто уставился на меня своими темными глазами, в которых жирным шрифтом было написано осуждение.
– Спускаясь по лестнице, я слышал, как она плакала, – добавил Уолкотт.
– Ей не придется ничего подписывать. Как ее опекун, я буду отвечать за ее имущество до ее совершеннолетия, вот почему у нас не так много времени на поиски этого компромата. Через пять месяцев ей исполнится восемнадцать, а через месяц состоится бал памяти Лейна. Я хочу поскорее с этим разобраться, чтобы выгнать их из своего дома.
Закоренелые преступники, которых я годами развращал и создавал по своему извращенному образу, уставились на меня с одинаковым выражением разочарования, от которого у меня заколотилось сердце. Я рассеянно потер ноющую грудь, потрясенный тем, что мне не все равно на то, что они думают, потому что, в отличие от моих кровных родственников, я никогда раньше не сталкивался с их разочарованием.
– Она всего лишь девушка, – резко напомнил им я, почему-то забыв включить в свою защиту Брэндона.
Мне нравился Брэндо, хотя мне было больно смотреть на него и знать, что, если бы жизнь сложилась по-другому, по-моему, я мог бы знать кого-то похожего. Было легко быть добрым к ребенку, когда он милый и чертовски забавный.
Бьянка была совсем другой.
Она не напоминала мне о Грейс, обо всем, что я потерял в этой войне между двумя семьями.
Она не напоминала мне ничего.
Я никогда раньше не встречал никого похожего на нее, такую невинную, но в то же время полную огня. Она не боялась меня, как не боялись меня только «Джентльмены» и моя кузина Тильда. Она была красива, но на свете полно красивых женщин. Ее уникальность заключалась в ее простосердечии, в том, как она двигалась по миру, словно считая себя невидимой, когда каждый человек, мимо которого она проходила, смотрел на нее и жаждал быть ею или быть с ней.
Конечно, я не хотел ни того, ни другого, но я ведь не покойник и не мертвец.
В Бьянке Бельканте была какая-то магия, и, если я не буду осторожен, она заразит ею меня и этот дом и оживит все наши мертвые души.
Я просто должен был убедиться, что этого не произойдет.
Жестокость давалась легко, насилие было моим другом, а сердце уже долгие годы оставалось каменным, так что это не должно было стать проблемой.
Но, глядя в осуждающие лица своих людей, вспоминая трагическую красоту ее залитого слезами лица в тот момент, когда я украл этот медальон, у меня появилось странное предчувствие, что я приступаю к самой трудной миссии за всю мою жизнь.
ГЛАВА 3
БЬЯНКА
Проснувшись следующим утром, я почувствовала боль и пустоту. От взгляда на синий бархатный полог над кроватью в пустых глубинах моего сердца эхом отдалось отчаяние. Моя рука коснулась пустого места на груди, того самого, где должен был быть папин медальон.
Я не могла поверить, что Тирнан вот так просто вырвал его у меня.
Мне было стыдно признаться, что до этого чудовищного поступка меня интриговал этот миллиардер со шрамами и татуировками. Тирнан был образцом контраста, и как любитель искусства, а иногда и художник, я не могла не чувствовать себя обязанной разобраться в хитросплетениях его двойственности.
Голос Тирнана был учтивым, совершенным для Восточного побережья, но произносимые им слова сочились гневом и горечью, казались грубыми там, где должны были быть нежными. Тот же гнев отражался в этих змеиных глазах, в их прищуренном взгляде под тяжелыми бровями. Но губы у него были полными, мягкими и нежно-розовыми, как внутренняя поверхность морской раковины. Он не сочетался с его суровыми чертами и длинным, глубоким шрамом, но все же подходил. Он носил дорогую, безупречно сшитую одежду, как классический нью-йоркский бизнесмен, но его кожа была испещрена черными татуировками, изрезавшими его плоть латинскими фразами и детальными очертаниями случайных изображений, таких как роза на тыльной стороне ладони и набитые на обеих руках рукава, выполненные в черно-серых тонах.
Тирнан взял на работу глухого, мужчину со шрамом и женщину-адвоката, словно для него что-то значат равенство и признание, но при этом называл меня «малышкой», как будто я была вещью, а не девушкой.
Тирнан взял на воспитание двух осиротевших детей, которые в противном случае были бы обречены на сомнительную систему патронатного воспитания и потенциально разлучены друг с другом, но меня Тирнан, похоже, ненавидел. Так почему же он стал нашим опекуном?
С пульсирующей от боли головой я пыталась понять жестокого человека, который нас спас, хотя, похоже, стремился нас уничтожить.
Я отбросила шелковые простыни и свесила ноги с края кровати на мягкий ковер, на котором несколько часов проплакала вчера вечером. Сквозь горизонт пробивался рассвет, разливая бледный, как молоко, свет по морозному пейзажу за окном. Скоро встанет Брэндо, если уже не встал, и мне хотелось, чтобы наше первое утро в этой готической дыре мы провели вместе.
Когда я попыталась открыть дверь, она, к счастью, оказалась незапертой, что разожгло у меня груди остатки ярости. Как Тирнан посмел обокрасть меня, а потом запереть в комнате, словно нашкодившего ребенка?
Тяжелыми от гнева шагами я шла к лестнице по длинному, темному коридору, наполненному бесценными произведениями искусства. Никто не устроил нам экскурсию по главному этажу, поэтому я бродила из одной захламленной комнаты в другую, прикасаясь пальцами к мраморным бюстам и картинам, просто чтобы досадить Тирнану за его безумное правило ничего не трогать.
Привезя нас сюда, он сделал это место нашим домом, и мне не мешало бы попытаться обрести хоть какой-то комфорт в залах с привидениями.
В зале, показавшемся мне музыкальной комнатой, где в свете скошенных окон поблескивали массивная арфа и фортепиано, я невольно замерла, поскольку услышала музыку совсем другого рода.
Смех Брэндо.
Мое сердце вырвалось из застрявшей между ребрами паутины страха и бешено заколотилось. Я поспешила на шум и оказалась у разинутого устья лестницы, спускающейся в подвал с каменными стенами. От такого зловещего вида у меня по спине пронеслась дрожь, но я без колебаний сбежала вниз по лестнице, беспокоясь за брата.
Оказавшись на свету у подножия лестницы, я невольно моргнула.
Передо мной раскинулась просторная комната, устланная черными матами, заставленная бесконечными тренажерами с небольшим боксерским рингом. Мой взгляд остановился на ярких волосах Брэндо, прислонившегося к канатам ринга и выкрикивающего слова поддержки двум боксирующим там мужчинам.
Одним из них оказался Эзра. Готовясь к бою, он напряг свое огромное, громоздкое тело и столкнулся со своим противником.
С Тирнаном.
У меня пересохло во рту, когда я уставилась на человека, которого должна была считать кем-то вроде отца. Он был обнажен по пояс, торс Тирнана блестел от пота, что делало его похожим на ожившую золотую статую. Его отросшие волосы намокли и, когда он увернулся от мощного удара, а затем вскочил, чтобы нанести ответный удар Эзре в левый бок, упали ему на лоб, коснувшись ресниц. У него на руках были черные боксерские перчатки, а с узких бедер опасно низко сползли черные шорты, открыв верхнюю часть его коротких лобковых волос и проблеск неизвестной татуировки.
Боже, да этого мудака следовало бы привлечь к уголовной ответственности за то, что он так возмутительно сексуален.
– Брэндо, что ты здесь делаешь? – резко спросила я и, подойдя к младшему брату, осторожно выпутала его руки из веревок.
Брэндо нахмурился и посмотрел на меня.
– Не сейчас, Янка. Эзра и Тирнанни дерутся, и у меня ставка на этот матч!
– Что? – моргнула я, потрясенная тем, что Брэндо вообще знал, что значит поставить деньги на матч.
Брэндо усмехнулся и протянул мне кучу хрустящих двадцатидолларовых купюр.
– Тирнан сказал, что это мои карманные деньги, так что я могу делать с ними все, что захочу. Я поставил на него десять долларов, потому что Хенрик сказал, что выиграет Эзра.
Я подняла голову и посмотрела на мужчину, который тягал тяжести в углу комнаты. Он выглядел как настоящий Мистер Пропер, его лысая голова блестела под светом ламп, мышцы бугрились от того, что он поднимал какой-то неподъемный вес.
– Хватай его! – взволнованно закричал Брэндо, так сильно налегая на веревку, что чуть не провалился сквозь нее.
Я поставила его на ноги, а мой взгляд вернулся к происходящему на ринге. Лицо Тирнана было каменным, совершенно непроницаемым, если бы не горящие глаза, отслеживающие каждое движение Эзры и просчитывающие наилучший план атаки. Я наблюдала, как Тирнан позволяет Эзре наступать, нанося удар за ударом, от которых Тирнан был вынужден уворачиваться или блокировать. Было трудно не вздрогнуть, думая, что это только вопрос времени, когда один из этих тяжелых ударов обрушится на него.
Было очевидно, что Тирнан не в состоянии справиться со здоровяком Эзрой.
Но затем на этом покрытом шрамами лице появилась крошечная хитрая ухмылка, и через секунду Тирнан перешел в нападение.
У меня отвисла челюсть, в легких перехватило дыхание, когда я увидела, как он наконец-то атакует своего противника. Тирнан летал по рингу, изящно извиваясь и делая выпады, он был так легок, что казалось, будто парит, в то же время нанося Эзре удар за ударом, большинство из которых попадали в цель, несмотря на попытки противника его блокировать. Несмотря на всю мою ненависть к нему, невозможно было не отметить, насколько был великолепен Тирнан, вращаясь и кружась по рингу, такой грозный, такой уверенный в себе. И все это время левый уголок его рта украшала эта еле заметная, угрожающая ухмылка.
Радость.
Вот что это было.
Впервые я увидела, как она в полной мере отразилась на лице Тирнана.
Это пленило меня даже больше, чем красота его стройных, напряженных мышц под золотистой, татуированной кожей.
Все закончилось быстро: Тирнан сделал выпад вперед, заставив Эзру пошатнуться, а затем нанес удар, повалив здоровяка на спину. Тирнан прижал коленями его руки к полу и снова размахнулся, чтобы добить.
– Остановись! – закричала я, не в силах смотреть, как нокаутируют доброго, мягкого человека, спасшего меня с Брэндо от агента службы защиты детей.
Тирнан приостановился, его грудь вздымалась, пот стекал с кончика его крепкого носа, капал с мокрых волос. Я видела, как его мышцы дрожат от усилия, прилагаемого Тирнаном, чтобы использовать свою энергию. Наконец, Тирнан повернул голову, отыскав своими пылающими светлыми глазами моё лицо.
– Боишься небольшого насилия, малышка? – приподняв одну бровь, спросил он.
– Боюсь, что побеждает не тот человек, – возразила я, надменно вздернув свою.
До нас донесся смех Хенрика, но я была слишком погружена в липкий взгляд Тирнана.
– Если бы всегда побеждал тот, кто прав, Тирнан был бы уже мертв, – пошутил Хенрик, подойдя к Брэндо.
– Формально Тирнан победил, – возразил Брэндо, протянув ему пустую ладонь. – Раскошеливайся, мистер.
Хенрик снова рассмеялся, и даже губы Тирнана дрогнули, но он все еще таращился на меня так, словно мог прожечь дыру в моем черепе.
– Не следует драться в присутствии семилетнего ребенка, – назидательно сказала я. – Мало ли, что ему в голову взбредет.
Тирнан бросил на меня последний долгий взгляд, затем вскочил с пола, сорвал зубами правую перчатку и протянул Эзре руку, чтобы помочь ему подняться.
– Насилие – естественная часть жизни, – изрек он мне скучающим, снисходительным тоном. – Лучше быть вооруженным для войны, чем наивно полагать, что неприятности никогда тебя не настигнут.
– Ничто не оправдывает несчастья, – возразила я.
Раздался короткий, хрипловатый смешок.
– Абсолютно невиновных не бывает, малышка. И ты уже тем более не из их числа.
– Тирнан научит меня драться, как Железный человек, – сказал мне Брэндо, потянув меня за руку, чтобы я увидела его поднятые вверх кулачки. – Никто и никогда больше не будет смеяться надо мной за то, что я иногда писаю в штаны.
– Мы не боремся с людьми насилием, – напомнила ему я, взбешенная тем, что влияние Тирнана уже развратило моего милого малыша. – А милосердием. Мы осуждаем их, поднимаясь над их примитивным поведением.
– Насилие гораздо веселее, – сказал Тирнан Брэндо, подмигнув ему, от чего тот рассмеялся. – И долговременнее.
– Агрессия – это способ тупого человека выразить нужные ему слова, – возразила я, чувствуя, как нарастает моя собственная агрессия. – Конечно, такой, как ты, этого не поймет.
На лице Тирнана промелькнуло что-то темное, что-то мрачное и злобное, заставившее меня невольно содрогнуться. Мне жутко хотелось забрать свои слова обратно, но он уже двигался ко мне, поднимая вверх ограждающую ринг веревку.
– Иди сюда, – приказал он.
Я уставилась на него, упрямо приподняв подбородок.
– Что? Забрать мой медальон оказалось недостаточно, теперь ты собираешься меня избить?
– Иди. Сюда, – сквозь зубы процедил он, и на его волевом подбородке дрогнул мускул. – Сейчас же.
Сердце сжалось от страха, но я от него отмахнулась, решив, что Тирнан не причинит мне вреда в присутствии свидетелей и моего младшего брата. Я нырнула под канат и, перешагнув нижнее ограждение, вышла на ринг в своей старой мешковатой футболке «Пикассо» и шортах для сна. Эзра отошел в угол, дав нам пространство и не сомневаясь в мотивах Тирнана.
– В Техасе ты работала в закусочной, – заговорил Тирнан, пугая меня своей близостью, а затем начал медленно кружить вокруг. – К тебе когда-нибудь приставали посетители?
– Да, – сказала я, потому что, конечно же, приставали. Это было обычным делом для относительно привлекательной молодой женщины.
– Кто-нибудь к тебе прикасался? – спросил он, его голос был шипящим, сочащимся ядом, как у змеи.
Я ахнула, когда Тирнан потянулся рукой и ущипнул меня за ягодицу. Я задохнулась от острого укола боли. Затем рефлекторно взмахнула рукой, чтобы его оттолкнуть, но он уже снова кружил передо мной.
– Кто-нибудь из них пытался тебя поцеловать? – прорычал Тирнан, так быстро сделав выпад вперед, что я в шоке оступилась.
Поймав меня, Тирнан яростно запустил руку мне в волосы и откинул их назад, обнажив мою шею. Я подумала – сердце злобно, дико колотилось от страха и чего-то гораздо более темного – что он может меня туда поцеловать.
