Текст книги "Хуже некуда"

Автор книги: Джеймс Ваддингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Восемнадцатый этап

В конце заезда Париж – Рубаи Азафран получил таинственное приглашение. Автор, не пожелавший подписаться, звал его выпить вместе кофе в окрестностях Лепса. Фальшивый обратный адрес, «Эль Десфиладеро де Деспеньяперрос», позволял предположить: письмо отправлено из Андухара.

Даже в пыльных, непримечательных городах встречаются порой такие странные заведения, где кофе настолько тягуч и бесподобен, что хочется выдавливать языком аромат из каждой капли, а вкус пирожных непристойно изумляет, будто шелковое белье под монашеской рясой. К чашечке черного, бархатистого напитка Патруль взял нечто, щедро политое шоколадом и посыпанное имбирем.

Пару минут спустя в дверях появилась коротко стриженная брюнетка в расхлябанных ботинках и с ядреной самокруткой в зубах. Особа плюхнулась рядом с Азафраном, не спросив разрешения. Не успел тот учтиво приподнять брови, как услышал:

– Чего пялишься, рожа наглая?

Гортанный голос, похожий на дикий мед. Мужчина потянул носом запах сигарет и «Битчи Вирбуно». Габриела. В глазах сеньоры Гомелес мелькнула благодарная улыбка, но сразу погасла – возможно, из соображений конспирации. Дабы не привлекать внимания.

– Слушай, – прошипела собеседница, – у нас минут на пять, не больше. Если повезет, я даже спасу твою задницу. Хотя это не главное…

– От кого или чего? Я не боюсь.

– Ну так бойся, – произнесла она серьезным тоном, словно и впрямь заботилась о его участи. – Знаешь, ты был прав тогда, в Андухаре. Во-первых, дело передали вышестоящим инстанциям, якобы потому что я женщина и нуждаюсь в защите. А затем приходит анонимное предупреждение.

– Ну и?..

Габриела впервые заглянула ему в глаза.

– Тогда ты очень отважная.

– Фигня. Мне просто некуда бежать.

– Брось это дело, – промолвил гонщик. Может, конечно, он и сам находился в опасности, но дама, она-то в чем провинилась? – Зачем тебе жертвовать карьерой? Не лезь на рожон.

– И что ты предлагаешь?

Патруль прикусил язык. Наверное, у женщин тоже есть своя гордость.

А детектив продолжала:

– Всегда найдется вход. Ну, в смысле – внутрь, под кожу. Вот почему я выбрала для разговора именно тебя. Подскажи какой.

Азафран пожал плечами:

– Те парни, которые умерли, действительно смахивали на обколовшихся, но только ни на чем не «сидели». Сейчас такие мудреные тесты: дай ученым каплю урины, и через полчаса все будут знать, каким гелем для волос ты пользуешься. Покажи кровь на дне пробирки – назовут и твой почтовый адрес, и время, когда взяли пробу, с точностью до часа…

Габриела демонстративно подавила зевок.

– В общем, – торопливо подытожил Патруль, – никакой химии, сто процентов. Здесь что-то другое. Гипноз? Вряд ли. Понимаешь, тело профессионального гонщика, достигшего вершин, – это ужасно сложный психосоматический комплекс: эндорфины там, энкефалины, паранойя, деньги… Волшебная диета? Я бы поверил, но слишком уж похоже на сюжет комикса. Так что и не знаю…

Мужчина вздохнул. Ничего не поделаешь. Человеку не дано изменить участь ближнего – ни в начале жизни, ни посередине, ни под конец, никогда. А свою? Подчас ощущаешь себя водителем автобуса в дурном кошмаре, где руль переставлен на крышу, причем наполовину вывернут набок, и перед глазами пляшет вовсе не тот участок дороги, который нужен, и мозг судорожно пытается припомнить, а то и придумать, что же там, под колесами.

– Вот что я скажу, сеньора Гомелес. Допинг не по моей части. Мне повезло. Я одарен от природы и не обязан торговать собой. Только не подумай. Я уважаю проституток. Сейчас речь, разумеется, не о тех, которые превратили свое тело в источник доходного бизнеса вроде мотеля: тут вход, там выход, вот вам правила, расценки вывешены в холле, что пожелает кушать богатый клиент, а сама ведет себя так, будто работает официанткой, а не поваром… ну, ты понимаешь, да?

– Патруль, полагаю, ты переоцениваешь мои… Я никогда…

– Я тоже. Нет, говоря об уважении, я подразумевал иной тип девушек – тех, кто не имеет выбора, на чьей хрупкой шее остается беспомощное дитя, больная мама, умирающий дедуля, и вот бедняжка идет на панель, однако она чувствует боль, мучается, страдает, и все потому, что не вошла в число счастливиц мира сего. Парни, которые принимают допинг, – как раз такие шлюхи. Над ними грешно смеяться, Габриела.

– Гм. Выходит, Акил из этой породы?

– Мы уже выяснили. Саенц не пользуется наркотиками. А значит, не торгует собой. Я тут пораскинул мозгами. Для меня велоспорт – это образ жизни, приличный заработок, друзья, нечто такое, ради чего я встаю по утрам, тема для разговоров, может, чуток славы, куда же без этого, хотя известность – не главное. Главное – работа. Но есть и другое, то, чего так просто не объяснить. Возьмем человеческое тело – ограничены его способности или нет? По большому счету, кого это волнует? Какая, к шутам, разница, сколько километров в час оно может осилить: пятьдесят, сто пятьдесят?.. Слыхала про Франческо Мозера? Парень упражнялся в горах, на высоте, чтобы выработать много красных кровяных клеток. После каждой тренировки он частично их откачивал, раскручивал на центрифуге и замораживал в глицерине, а потом, перед самым рекордом, ввел насыщенную кровь обратно в вены. Что же мы имеем, Габриела? Мы имеем трубку, поршень и цилиндр. Двигай себе туда-сюда, туда-сюда. Конечно, человек – не машина, поршнем его не заведешь. Но у меня из головы не выходит этот Мозер, хороший мужик и классный велогонщик, так и вижу: стекло, сталь, и алое горючее бежит по венам то наружу, то внутрь, вот я и спрашиваю: в чем разница-то?

Смотрела «Робокопа»? Занятная лента. Ты, случаем, не фанатка американского футбола? Интересно будет однажды увидеть на поле «Ковбоев Далласа» и команду роботов. Железки покажут себя бравыми парнями, а со временем станут еще круче. И вытеснят нас, людей. Турнир между робокомандами – представляю. На это стоит поглядеть… Получается, не о шлюхах мы здесь толкуем, Габриела. Скорей о кибернетике.

Нельзя не упомянуть, какое глубокое впечатление произвел на слушательницу этот монолог. Должно быть, до сих пор она отводила Патрулю Азафрану роль мускулистого идиота на колесах. Тем не менее даму речь не убедила.

– Если я правильно поняла, ты счастлив наблюдать, как твой друг превращается в машину, раз это сделает велогонки занятнее.

– Жизнь и есть машина, Габриела. Горячая и мокрая, но все же машина. – Патруль попытался очень ласково накрыть ладонью руку собеседницы. Сеньора не вздрогнула. – Вот мы и вернулись к нашим уважаемым шлюхам. Ну не знаю я, зачем парни так мучаются. Это не мой, это их выбор.

Женщина потупила взор и впилась глазами в его ладонь, словно хотела прочесть.

– Послушай, Патруль… – Она не повысила голоса, однако атмосфера заискрилась от растущего напряжения. – Я должна знать все. Все, что нужно. Я еще сама не в курсе, что именно. Скажешь – пойму. Только так и можно выяснить,неправда ли? Разве невежде известно, сколькоему неизвестно?

– Сеньора, вы намекаете, что я…

– О нет, Азафран, ты не из клана невежд. Мы с тобой похожи. Что наше, того уже не отнять. Немного здравого смысла, немного заурядного образования плюс кое-какие совсем незаурядные качества. Если что – дай мне знать.

Она поднялась и вышла. На столике остался крохотный сверток. Патруль молниеносно сунул его в карман. И тут же превратился в параноика. Разумеется, это подстава. Сейчас ему, благородному Азафрану, скрутят руки. В пакете пресловутый белый порошок, не иначе. Онивсе продумали…

Однако никто не спешил защелкивать наручники. Чуть позже, шагая на вокзал без конвоя, гонщик размышлял о том, как приятно, оказывается, получить настоящий мужской комплимент от красивой женщины.

С тех пор как Патруль и Акил перешли в «Козимо», друзья перестали делить комнату во время состязаний. Новым соседом Азафрана стал Жакоби, профессионал-первогодок, тоже оставивший «КвиК». Патрулю он пришелся по душе. Знаете, в последнее время появились такие смирные, можно сказать, заторможенные парни. Его глаза очень медленно перемещались в сторону собеседника, попутно фокусируясь на разных мелочах, губы так же неторопливо расползались в улыбке, и вам пришлось бы запастись огромным терпением, чтобы дождаться ответа на свои слова или же обнаружить, что те рассеялись в воздухе, прежде чем Жакоби обратил внимание на загадочный посторонний шум, доносящийся из ваших уст.

Товарищи звали его Торбеллино. Ураган.

На трассе гонщик преображался до неузнаваемости. В свои двадцать три года он выбился в лучшие спринтеры, напоминая «диабло» под управлением де Зубии, когда тот с оглушительным ревом срывается с места и, кажется, готов улететь в небеса. Опасная это игра – спринт. В конце долгого заезда, особенно беспрерывного, когда нервы взвинчены чистейшим адреналином, а в головах трещит от коротких замыканий и лопаются ампулы с кислотой, спортсмены принимаются судорожно расталкивать друг друга, схлестываясь локтями, со свистом крутя педали, выбивая фонтаны гравия из-под колес, с усилием удерживая свои внутренности там, где им и положено находиться, они виляют и вправо, и влево, ныряют в самые узкие щели, которые могут открываться и закрываться трижды в секунду, рвутся вперед, обходя менее удачливых соперников, зачастую летящих не столько вдоль, сколько поперек дороги, потому что лица их зажаты между коленями: вроде бы так удобнее сосредоточиться на ритме гонки, ничто не отвлекает. По идее большинство гонщиков должны бы возвращаться домой на машине с красным крестом. Как им удается избежать подобного исхода, загадка для них самих.

Порой Азафрану казалось, что спринтеру мозги почти без надобности: было бы что соскрести с барьера после очередного столкновения. Но Жакоби не проявлял в общении той тупости, какая с первого взгляда читалась на его лице. Совсем даже напротив. Насколько мог судить Патруль, молодого человека ждала истинная слава – второй Жалаберт, да и только. Впрочем, о какой славе речь – теперь, во времена Акила?..

Девятнадцатый этап

Схватки у Перлиты начались на три недели позже срока: вечером тринадцатого апреля, во вторник, накануне «Флеш Валлон». По мнению Азафрана, беременная со своим выставленным далеко вперед, замысловато изогнутым животом выглядела что надо – вылитая царица Савская. Дама не разделяла его восторгов. Растеряв остатки терпения, она обзвонила каждую родственницу в далеких горных селениях и перепробовала все до единого народные средства, какие только смогли припомнить или сочинить ее старенькие советчицы. Теперь уже де Зубия не просто косилась на застоявшегося в гараже «диабло», но подходила и так любовно поглаживала его корпус, что Саенц обкусывал ногти, отводя взгляд.

Тем апрельским вечером он взял жену на прогулку. Неспешно прошлись по неровной колее под сенью каштанов, стали подниматься на холм, поросший кустарником и дикими травами. Откуда ни возьмись, – посреди дороги явились две змеи – подняли головы, зашипели, качаясь, потом ускользнули в черную нору между камнями. Перлита припала к плечу супруга, часто задышала от возбуждения, видно – ни капли не испугалась. Проходить по тому самомуместу не хотелось, и оба, не сговариваясь, повернули назад к машине. Уже дома, за столом, де Зубия ощутила первые судороги.

– Звони Азафрану, – настояла она.

Патруль находился в Бельгии, готовился к заезду, который, по общему мнению, непременно должен был выиграть в отсутствие Саенца.

Услышав просьбу жены, Акил как-то невообразимо помрачнел, будто бы громадная мягкая тень окутала гонщика с головы до пят, ладони мелко задрожали, и тело обмякло, словно мартовский снег.

– Глупости, – укорила благоверная, заметив его состояние. – Чего испугался, дурачок, это же ради тебя. Кто еще за тобой присмотрит, пока я там…

Патруля, когда он повесил трубку, смущало только одно: у Тисса и Карабучи денег обратно не заберешь… Денег? Как вам объяснить. Не то чтобы Азафран подкупал других гонщиков, он просто… заключал своего рода соглашение. Все-таки не годится в его возрасте лезть из кожи вон. Понимаете, да?

Однако бабки бабками, а доброе имя дороже. И Патруль смирился, шума поднимать не стал.

Утром четырнадцатого апреля гонщик шел по больничному коридору в полной уверенности, что дело уже сделано. К его изумлению, де Зубия продолжала тужиться. Крайне усталая, Перлита нашла в себе силы улыбнуться.

Акил бессменно сидел с нею в палате со вчерашнего вечера. Врачи заявляли, что все в порядке, роженица и дитя здоровы, вот только шейка матки расширяется очень медленно, приходится ждать, а дальше, дескать, пойдет как по маслу. По просьбе де Зубии гость отвел Саенца в местную столовую.

Друзья наложили себе по большой тарелке всякой всячины. Акил поковырял еду вилкой, неохотно пожевал и отодвинул порцию от себя. Азафран продолжал уплетать за обе щеки.

– Все будет нормально, – сказал он. – Я знаю.

–  Чтоты знаешь? – взорвался товарищ. – Рожал, что ли? Заладили, как попугаи: нормально да нормально…

Пустяки, это гормоны. Под стрессом папаши говорят и не такое. Назавтра даже вспомнить не могут.

Когда Патруль доел, друзья ненадолго вышли на свежий воздух. За владениями больницы начинались крепостные валы старого города. Мужчины остановились на склоне, глядя на восток, туда, где расстилались поля зеленой пшеницы, огороды и вишневые сады. Вокруг пели птицы. В подобные минуты нельзя не проникнуться ощущением счастья. Разве только рядом страдает любимая женщина, и к радости происходящего неизбежно примешивается первозданный страх – даже не гибели, а того, что ждет в этом мире всех новорожденных. «Род человечий, на смерть обреченный под небом, мукам бессчетным подверженный, хлебом кормящийся с поля, своим же политого пóтом, грудью жены услаждаемый – что он такое?..» Где же это было, в какой книге? Вроде бы строки древнегреческого автора.

Азафран обернулся: по щекам Акила бежали слезы.

– Распустил нюни! – чуть не выкрикнул Патруль и с силой хлопнул его по плечу. – Это ей,ей кричать надо. Вот если бы у тебяиз зада вылезала тыква…

Саенц со злостью развернулся и зашагал обратно.

Вот и ладно, лишь бы не хлюпал носом. Некрасивое, конечно, вышло сравненьице…

– Все бы тебе зубы скалить! – рявкнул Акил, не оборачиваясь.

Однако Патруль не смеялся. Ему было не до веселья.

– Хотя все правильно, – бормотал Саенц по дороге в больницу. – Никогда ни к чему всерьез не привязывайся, так лучше. Гонки, любовь, близость, доверие… Только прикипишь, а тебя – мордой об асфальт. Жить надо, как пчелка: летаешь себе с цветка на цветок и горя не знаешь. Терять-то нечего. Удобно! А то ведь стоит жизни прижать – и где они, друзья-то? Один остаешься, один как перст, и никому даже дела нет. Никому, понимаешь?

Он повторил это еще раз, круто развернулся, посмотрел Азафрану в глаза и со всех ног побежал назад, в родильное отделение.

И как у него язык повернулся, после стольких лет, самому верному товарищу… Впрочем, и это – гормоны. Уж кто-кто, а Патруль никогда не бросал друзей в беде. Иначе преспокойно остался бы в Бельгии, а к вечеру, вполне вероятно, пожинал бы лавры.

Азафран угрюмо брел к больнице, на ходу размышляя, нет ли его безраздельной вины в том, что у Перлиты возникали некие желания, и как ему вести себя, если новорожденный окажется ухмыляющимся карликом. Сам Патруль ничего не имел против собственного низкого роста и вечной улыбки на лице: людей он искренне любил, они его тоже, не считая отдельных подонков типа Меналеона, однако, согласитесь, наследственность для малыша не самая подходящая, так ведь?

В отделении Азафран загнал медсестру в угол и потребовал выложить правду. При этом он изо всех сил удерживался, чтобы не осклабиться.

– Расслабься, парень. – Сестра скорчила гримаску, передразнивая посетителя, вдруг напустившего на себя серьезный вид. – Все в порядке. Ждать осталось час-два, не больше. Иди лучше кофе выпей.

Она легонько толкнула его грудью, хотя вокруг было достаточно свободного места, и пошла себе дальше.

Патруль облегченно вздохнул, а потом улыбнулся во весь рот. Поздно менять привычки. Горбатого могила исправит.

И вот прошло три часа. Азафран по-прежнему сидел в холле, где то и дело появлялись и исчезали такие же взволнованные люди.

– Все хорошо, – заученно твердили медсестры, – это первенец, тут спешка ни к чему. Уходите, оставьте номер, вам позвонят. Сидя тут, вы никому не поможете. И пожалуйста, перестаньте грызть журналы, вдруг они еще кому-нибудь понадобятся.

Сердце Патруля сжимали тиски предчувствий. Здесь неладно, не может бытьладно, эта ужасная задержка означает какую-то беду, большую беду, а врачи – не станут же они расписываться в собственной беспомощности, хотя кто ведает, что на самом деле творится за дверями стерильных палат, это с виду все так благопристойно… Наконец явилась та самая сестра, которая передразнила гонщика в коридоре. На сей раз она выглядела усталой и уже без шуточек объявила, что Азафрана с нетерпением ждут.

– Ну, как там? Как все прошло? – накинулся на вестницу мужчина.

– Сами расскажут, – отмахнулась та.

Когда Патруль ворвался в палату, его побледневший лоб заливали ручьи холодного пота. Акил, одетый в простые джинсы и тенниску, возвышался над кроватью, бережно держа де Зубию за руку. Его обычно смуглые щеки теперь имели цвет музейного пергамента. Смягчившееся лицо Перлиты казалось нетрезвым, на губах блуждала хмельная улыбка, зато на груди лежало нечто, закутанное в одеяло. Подманив Азафрана рукой, де Зубия передала ему сверток. Почти не сморщенное личико, шапка темных волос.

– Это… это…

– Девочка, – закончила за него Перлита.

Патруль и сам никогда не ответил бы, что именно пытался вымолвить в тот миг. Малышка распахнула глаза, впустила его в лилово-крокусовую бездну и вновь зажмурилась.

– Ее зовут Иридасея, – произнес Акил.

Азафран вернул ребенка де Зубии, чмокнул ее в щеку и заключил друга в объятия.

– Иридасея. Имя-то какое лягушачье, – проговорил он сквозь слезы.

В холодильнике у медсестры товарищей дожидалась бутылка шампанского, купленная гонщиком по дороге из Бельгии, прямо в самолете. В сумасбродном порыве счастья Патруль попытался обнять и новоиспеченную подругу, но та жестко ткнула указательным пальцем ему в грудь:

– Если я вам так приглянулась, сеньор Азафран, приходите чуть позже. Тогда и потолкуем.

Мужчина внимательно посмотрел на нее. Ничего примечательного: рост средний, волос каштановый, глаза карие, фигурка на уровне. И все же с этой леди можно прожить рядом до скончания дней, она непременно станет ему идеальной половинкой и матерью семерых его детей.

– Заметано, – кивнул Патруль без усмешки.

Медсестра улыбнулась, пожала плечами и вышла в коридор. Ей тоже понравился знаменитый гонщик. Похоже, он из тех, кто не бросает слов на ветер. Но девушка очень устала. А смена кончалась через два с лишним часа.

Пока товарищи наслаждались шампанским, акушерка решила рассказать молодой матери, как правильно кормить грудью.

– Великое дело, – отмахнулась Перлита. – Воткнешь, она и засосет. У нас в роду все такие.

Медсестра едва убедила ее, что здесь нужен особый подход. Наконец де Зубии разрешили принять ванну и подкрепиться. Мужчин же выпроводили на улицу – до следующего утра.

Патруль отвез Акила домой. Саенц пригласил друга перекусить и допить шампанское. Рис и сардины, а в особенности алкоголь понемногу развязали прославленному гонщику язык. Акил не спал, в течение тридцати шести часов, и вот градусы ударили ему в голову.

– Тебя ничего не расстроило, а? – неожиданно спросил он.

Трудно притворяться, будто не понимаешь ближайшего друга. Практически невозможно. Азафран перехватил его взгляд над низеньким столом, спокойно улыбнулся и медленно покачал головой.

– А тебя?

Саенц закрыл половину лица ладонью.

– Прости, я там сегодня лишнего наговорил. Понимаешь, это все так… так трагично. Нынче мне безумно хочется быть самым заурядным человеком, трудиться где-нибудь на заводе или в банке. Уютный домик, денег в обрез, подарки детишкам, раз в несколько лет – новый автомобиль, отпуск в горах, только я и Перлита. Однако нельзя. Оноуже у меня в крови.

– Что, Акил?

Они проговорили больше часа. За это время Патруль не услышал ничего нового, и прежде всего – что же, по мнению Саенца, содержалось в его артериях. И вот набрякшие веки прославленного гонщика начали слипаться.

– Терпи, – проронил Азафран, обнимая друга напоследок. – Не прикидывайся, раз уж сам выбрал свою дорогу. Если ты не против, я верну машину завтра утром.

– В шесть. Прежде чем ехать в больницу, надо будет накатать хотя бы километров сто двадцать.