Текст книги "Хуже некуда"

Автор книги: Джеймс Ваддингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Тринадцатый этап

В тот год желтая майка «Тур де Франс» шесть раз меняла владельца. Карабучи, Тисс, Гештальт, Мехьопес-Эрвидос, Пелузо. Все из разных команд. Молодые парни в расцвете сил, на третьем или четвертом году профессиональной карьеры. Немилосердная скорость и жесткое соперничество заставили девятнадцать гонщиков сойти с дистанции в полном изнеможении.

Всю неделю Саенц и Барис держались бок о бок. Акил (чей прадед, должно быть, приканчивал служителей культа большим камнем, подкарауливая их в поле поодиночке) уже на старте, подражая Этторе, склонял голову под молитвы отца Блерио, становившиеся все более исступленными после знаменитой «Джиро» и сопровождавшиеся все большим количеством воскуряемых благовоний. Возжигание фимиама вызвало новую волну возмущения со стороны австралийцев и америкашек, почему-то уверенных, будто бы одна миллионная часть священного дыма способна засорить их фильтры.

С самого начала гонки Саенц и Барис ехали вплотную друг к другу где-то во главе пелотона, однако со временем перебрались в тыл и покатили не спеша, погрузившись в собственные мысли.

По-видимому, состязание не напрягало ни того, ни другого. Пока вокруг неверные язычники лезли вон из кожи, лишь бы двадцать – пятьдесят секунд помаячить впереди всех, истинные герои катили подобно автоматам, чьи маховые колеса вращаются с неизменной, раз и навсегда заданной скоростью в сто десять оборотов в минуту.

Как бишь звали того норвежца? Помните, он еще вырастил дикого гусенка, приучив его вместо убитой матери повсюду следовать за своим «фордом»? Так вот, однажды парень заметил, разгоняясь по трассе, интересную вещь. Оказывается, когда перелетный гусь набирает темп, со стороны не видно, чтобы он сильнее хлопал крыльями. Достаточно несколько иначе развернуть перья – и скорость существенно возрастает, как бы сама по себе, хотя кардиограмма птицы рассказала бы совсем другую историю.

Описанную картину легко представить себе на примере Саенца/Бариса в заезде «Лас де Мадине – Бесансон» (двести двадцать пять км подъемов и спусков, не сказать чтобы очень сложных, тем не менее довольно утомительных).

На первой сотне километров Тисс ушел в одиночный отрыв. Время от времени спортсмены позволяют себе подобные выходки, просто потому что «ноги чешутся», и утро классное, и настроение на высоте, и почему бы, в конце концов, не попробовать?

Акил и Этторе даже ухом не повели, когда парень скрылся за поворотом. Остальные тоже не утратили хладнокровия. Случается, гонщики творят настоящие чудеса, опережают всех на пару сотен км, однако за полкилометра до финиша пелотон – а ему стоит разлететься, потом не остановишь – без труда настигает беглеца. Так что, хотя силы Тиссу было не занимать, никто и не думал бросаться в погоню. Пусть себе надсаживает сердце: раньше выдохнется.

А между тем разрыв составил уже четыре минуты сорок три секунды, и те, кто ехал впереди, принялись понемногу наращивать темп. И тут случилось маленькое происшествие. Мадригал де лос Торрес, скользкий типчик с жирными губами, так же сильно презираемый всеми за спесь, как его знаменитый отец был любим за самозабвенную целеустремленность, при попытке поглядеться в витрину деревенского магазина и поправить блестящую черную mata de pelo [18]18
  прядь волос ( исп.).


[Закрыть]коснулся чужого колеса.

Никто из седла не выпал, но перепалка завязалась нешуточная. Многие дали по тормозам, велосипеды завихляли в разные стороны, из уст полились потоки брани. Спустя несколько секунд все уладилось, однако по-прежнему неразлучные Саенц и Барис оказались в опасной зоне, можно сказать, на обочине, в то время как девять лучших гонщиков – представителей следующего поколения устремились прямо в будущее.

Покинув передний край пелотона, Патруль Азафран вернулся назад, словно герольд, возвещающий о контрнаступлении противника. Однако из команды «Козимо» ушел в отрыв Эко, а у «КвиК» был Перес. Строго говоря, это не имело значения, ибо ни тот, ни другой даже в грезах не завоевали бы желтой майки, я уже молчу о том, чтобы сохранить ее на ближайшие две недели; зато прочие обрели хорошую отговорку, чтобы не торопиться. Знаете ту дерзкую лень молодых мужчин: дескать, я бы такое показал, если бы захотел. Патруль с огромным удовольствием подстегнул бы сонных «чемпионов» кнутом, словно каторжников, – жаль, современная методика персонального менеджмента отказалась от подобной практики. А вот некоторые юнцы из безвестных команд, наслушавшись криков Азафрана, набрали скорость в пятьдесят два или три км в час, и через пять минут пристыженные «козимовцы» заодно с «квиковцами» вырвались вперед и заработали в полную силу.

Тридцать километров до финиша: пелотон бодро уменьшает расстояние до лидеров, и с виду все замечательно. Однако на полпути проносится слух, будто бы этого недостаточно и разрыв до сих пор составляет чуть ли не две минуты.

Патруль решился потолковать об этом с Акилом в присутствии Этторе. Две минуты, конечно же, дело поправимое, но все-таки досадное, лишний камень на шее.

И настала минута безмолвных размышлений. Этторе, склонив голову, перекрестился. Затем, без всякого сигнала или внешнего соглашения, Саенц и Барис разом переключили скорости велосипедов и, подобно диким гусям, принялись разрезать ветер на несколько ватт сильнее, причем ни единый сторонний зритель, даже столь близкий и опытный, как Азафран, не уловил ни малейшей перемены в усилиях.

Патруль попытался было угнаться за ними. Не имея того преизбытка энергии, он попросту быстрее завращал педали, пока сердце не начало колотить в истерзанные легкие, прыгая, словно мышь во время случки, – вот вам и один из сильнейших спортсменов мира! Обернувшись на своего патрона и его соперника, equiper fideleувидел, что оба ровно дышат через нос. А гори оно синим пламенем! – махнул он рукой и стал дожидаться пелотона.

Саенц и Барис мчались колесо к колесу, напоминая суперменов на отдыхе. Наблюдавшие с обочины зрители впоследствии упомянут в прессе особый, непривычный звук их велосипедов – ничего мистического, всего лишь на полтона выше естественной песни слившихся человека и машины. Первую сотню метров лидировал Акил, затем Этторе, далее они сменяли друг друга с таким четким ритмом, будто бы каждый читал мысли противника.

Гонщикам, которые прибывают с просветом в несколько велосипедных корпусов, засчитывается одинаковое время – очень удобно, если принять во внимание, какая толчея создается обычно перед финишной прямой. Когда лидеры вышли на завершающий отрезок трассы, Саенц и Барис по-прежнему отставали от основной группы на два десятка метров, однако на их лицах вы не заметили бы ни тени волнения, суеты, паники, даже усталости. Перелетная пара гусей продолжала развивать свой собственный ритм.

Пелузо, неспособный на неожиданные всплески энергии, старательно выводил вперед Вандеривера – товарища по команде. Остальные, уже распределив роли на последнем километре, гнали, кто как мог.

Смертному, а тем более двоим, невозможно покрыть двадцатиметровый разрыв при столь умопомрачительной скорости. Невероятно, невыполнимо. Десять гонщиков закончили состязание практически одновременно. Победил Вандеривер, следом за ним пронесся короткий пестрый хвост из разъяренных чертей на машинах – мельтешат натруженные ноги, выписывают зигзаги колеса, блестят вспотевшие тела… И где-то поверх этой суматохи парят два спокойных орла, Этторе и Акил. Расслабленные, с грациозно изогнутыми спинами, уверенно рассекающие воздух. Есть фото, на котором вы можете увидеть, как их передние «трубки» целуют велосипед Пелузо в точности над финишной прямой.

Страшно представить, какую же скорость они должны были набрать под конец, если на лету обогнули с обеих сторон гусиное стадо спринтеров и через двадцать метров промчались мимо самого Вандеривера, воздевшего руки в победном жесте. Знаете, от подобной аккуратности – если оставаться в рамках того, что называется «справедливым арбитражем» – волосы на затылке поднимаются дыбом.

* * *

Азафран, как всегда, старался поддерживать патрона в хорошем расположении духа. Если вдуматься, унывать-то было не из-за чего. В Альпах Акил пришел четвертым, а именно одной минутой и пятнадцатью секундами позже Тисса. Многие и не мечтают о подобных результатах. К тому же в гонке у Бесансон Саенц явил прямо-таки пугающие запасы сил и выносливости, разметав лидирующую группу, словно кучу осенних листьев.

Только, на беду, почти все сказанное относилось и к Барису. Разница между ними возникала разве что во время спринта по ровной местности, да и то на несколько молниеносных секунд – вперед вырывался то один, то другой. Пройдя Альпы плечом к плечу, прославленные гонщики финишировали вместе; Этторе отстал буквально на мгновение.

– В чем дело, шут тебя дери? – осведомился Патруль, когда друзья удалились в свой номер.

Это было после ужина, в течение которого команда, по обыкновению, собиралась обсудить тактику предстоящего этапа. Акил предпочел отмолчаться, проявив полное неуважение, если не презрение к товарищам.

– А чего там, поеду за хозяином, и все.

Целый вечер Саенц «шутил», что, мол, Барис – хозяин, а он – безвольная тень. Теперь же, развалившись на кроватных подушках, он развивал свою блестящую идею.

– Видишь ли, я тут долго размышлял. Знаю, ты сейчас прикинешься, что это заумь собачья, в смысле – план, в котором все участвуют, кроме меня. Какой-то дьявольский розыгрыш. Думаешь, бред? А я не могу разрубить этот логический узел, хоть ты тресни…

– Акил, дружище, если логика завязывает жизнь узлом, разруби его.

– Да-да, именно. Как раз таких слов я и ждал от участника плана. Хочешь, напишу все твои реплики заранее? Вы, наверное, полагаете, будто бы такое огромное число заговорщиков и есть великое доказательство моей ошибки, а по-моему, таких доказательств не существует вовсе.

– Чтоб я сдох. Акил, да разве можно вообще обосновать при помощи умозрительных утверждений, что ложь – это ложь?

Саенц на минуту задумался.

– Вот чему они тебя научили… Хорошо же. Например, человек не способен быть в двух местах сразу. Ты, Патруль Азафран, находишься здесь. Следовательно, если кто-нибудь вздумает утверждать, что ты сейчас в Сибири, я с легкостью опровергну его ложь.

– Интересно. А почемучеловек не может быть в двух местах одновременно?

Акил сердито нахмурился:

– По определению. Не может, и все. Человек и есть существо, которое ежели где-нибудь и обретается, то только там и никак не в ином месте. – Он сверкнул глазами, раздувая ноздри.

Когда на Саенца накатывает, спорить с ним бесполезно.

– Ладно, так чтоты хотел сказать? – кротко спросил Патруль.

– Я принял решение. Во-первых, запомни: я не сумасшедший. В смысле, не тронутый. Не псих то есть.

Тут он повернулся к товарищу, прислонился спиной к стене, поджал колени к подбородку и скорчил самую ужасную гримасу, на какую был способен.

Представьте, что на ваших глазах ангел преображается в беса. Губы и щеки старчески сморщились, нос превратился в свиное рыло, правый глаз выпучился, точно фарфоровый шар, готовый выпасть, а левый задергался в узкой и влажной щели. Азафран подскочил от ужаса. Акил залился здоровым, жизнерадостным смехом, которого в последнее время так не хватало его близким. Правда, на лицо гонщика быстро вернулась привычная тень.

– В общем, твой покорный слуга душевно здоров. Но ради собственного блага решил сделаться тенью Бариса. Ведь что такое тень? Всего лишь резко очерченное отсутствие света. Ни воли у нее нет, ни обязанностей. Тени не вписываются в план, согласен? Это под силу только предметам, которые их отбрасывают. Этторе предписано быть первым в «Тур де Франс». Так же, как он победил в «Джиро». Парень возомнил себя Божьим любимцем, да еще и с попом якшается, но мне все равно: коли хочет, пусть именует план Богом. А я стану послушной тенью. Это единственный беспроигрышный путь для Акила Саенца.

– И что же ты боишься проиграть?

– Гонки. Себя. Финита ля комедия.

Азафран попытался обратить разговор в шутку:

– А как насчет пасмурных дней?

– Пока мне везло. Солнце сияло на каждом этапе. – Саенц расхохотался. – Не тужься, Патруль, проницательностью ты сроду не отличался. Я говорил образно. Взгляни, разве я плоский? – Он вытянул руку. – Может, у меня серая ладонь? Или она скользит по стене, как вода? Прекрати, а? Не надо этого снисходительного тона.

– Постой, старина, – взмолился всерьез обеспокоенный Патруль. – Помнится, это ты завел речь о тени, недостатке света и двухмерных пятнах на трассе. Я думал…

– Или ты правда такой дурак, – заявил другу Саенц, – или отлично вызубрил сегодняшнюю роль. В любом случае мне твои выкрутасы до лампочки. Погоди. Завтра сам все увидишь.

С этими словами он откинулся на подушку, отвернулся к стене и натянул одеяло на голову.

Во время крупного соревнования многим гонщикам сон не идет на ум. Отдыхают они урывками, да и то постоянно ворочаются. Акил Саенц никогда не относился к подобной категории спортсменов.

Зато Патруль относился. И еще как.

Четырнадцатый этап

Если вкратце описать гонку «Тур де Франс», ту самую, что началась «гусиным» представлением дуэта Саенц/Барис, то состоит она из пролога, двадцати одного этапа и выходного дня и покрывает четыре тысячи километров.

Первая неделя катится по ровной местности: так, пара пустяковых столкновений и напряженная борьба между спринтерами за очки, ведущие к зеленой майке.

Вторая неделя покоряет Альпы, нисходит в долину Роны и снова взбирается к вершинам Центрального Французского массива. Как только гонщики покидают альпийские склоны, наступает время испытать свои силы на грозной Мон-Венту.

Третья неделя пересекает долину Гаронна, устремляется в Пиренеи, потом бежит вверх вдоль побережья и, минуя Бордо, прибывает в Париж. Кто одолеет дистанцию в кратчайшие сроки, получает и сохраняет желтую майку.

Мон-Венту бросается в глаза даже посреди горных пиков. Нижние склоны покоятся под зеленой сенью лесов, а вершина покрыта белоснежной сланцевой глиной. Погасите солнце – она и в кромешной тьме осветит вам путь тусклыми багровыми отблесками. Оставив далеко позади, в тающей дымке, аромат сухих иголок и пчелиное гудение, дорога карабкается все выше, облитая раскаленным жаром. В этих местах и скончался Томми Симпсон, до предела накачанный амфетаминами. Его тело просто-напросто отключилось. На три четверти похолодевший, бедолага лежал ниц рядом с поверженным велосипедом, а ноги продолжали крутить несуществующие педали. Мчаться к финишу. Амбиции смертных – вот что такое гонки.

Втайне ото всех Акил переменил свое решение. На склонах Венту он опять превратится в «хозяина». Довольно быть бессловесной тенью Бариса. Пора показать миру, что Саенц выше всяческих планов. Он станет бороться по-прежнему, в полную силу. Плевать, если Этторе сидит на допингах, – вся его наркота не сравнится по силе с отчаянной волей Акила к победе. За такое и умереть не жалко.

Перед штурмом Венту полагается свободный день. Но даже после двух недель гонки, когда икры наливаются свинцом, невозможно оставаться в четырех стенах до самого вечера. Вы все равно пойдете размять ноги.

Саенц отправился прогуляться в горах. Патруль предложил составить ему компанию. И с облегчением услышал: «Нет».

Трудно сказать, откуда Флейшману стало известно, где искать Акила. Может быть, они договорились заранее. Или тут попахивает шпионажем. Хотя, с другой стороны, кто мог сыграть столь неблаговидную роль? Уж точно не Эското. И не Азафран.

Примерно километром ниже вершины Мон-Венту с ее уличным кафе и уродливыми зданиями для ученых на белоснежном фоне сланцевой глины расположена малая усыпальница в память погибшего англичанина Томми.

По природе своей велогонщики редко происходят из богатых слоев общества. Слишком уж мало шика в том, чтобы изнурять собственное тело. Поэтому в усыпальнице лежали довольно скромные знаки почтения: усохшие цветы, истрепанные перчатки и кроссовки и пожелтевшие открытки. Каждый, кто заходил сюда, испытывал на себе первобытную силу подлинного суеверия, и часто мужественные лица вдруг увлажнялись слезами.

Здесь Акил Саенц и спешился, чтобы, отвернувшись от дороги, преклонить колени для неловкой молитвы. В ту же минуту автомобиль Микеля Флейшмана плавно съехал с горного пика и притормозил у обочины. Доктор медленно приблизился к спортсмену и опустил руку ему на плечо. Забывшись, Акил прижался щекой к его ладони. О, за этот миг Флейшман отдал бы все на свете.

В следующую секунду похожий на греческого бога Саенц вскочил на ноги и гневно воззрился на чужака, нарушившего тихое уединение. На ресницах Акила мерцали слезы. Сладость триумфа тут же сменилась смирением. Микель сморщился в жалкой гримасе побежденного, который молит о пощаде – выражение, способное испортить даже по-настоящему красивое лицо. Не говоря уж о таком лице, как у Флейшмана. Вынести подобный взгляд и не содрогнуться в отвращении просто нельзя – разве что вы до глубины души любите человечество. А может, всему виной нечаянное дуновение ветра, остудившее капли пота на разгоряченном теле?..

Саенц развернулся, побрел назад и без лишних слов сел на пассажирское сиденье кроваво-красного «мазерати». Микель проследовал за ним, занял свое кресло и с ходу вырулил огромный автомобиль на автостраду. Какая-то «ауди» со швейцарским номером резко затормозила и принялась сигналить. Водитель замахал кулаком, изрыгая брань – очевидно, более чем справедливую. Супруга его сохраняла каменное выражение лица, детишки же проворно «отключились», нацепив наушники стереоплейеров.

Однако истерия тут же переменила русло: разглядев знаменитого пассажира, швейцарец лихорадочно перетряхнул бардачок и пулей вылетел из машины. Спустя мгновение, вооруженный блокнотом и ручкой, он уже по-хозяйски опирался на крышу алого монстра и барабанил в окно, выпрашивая автограф признанного идола – надо же, какая встреча, именно здесь, на Мон-Венту, подле усыпальницы, будет о чем порассказать дома, в Гельвеции [19]19
  Историческое название Швейцарии ( лат.).


[Закрыть]… Глупая ухмылка кривилась у самого стекла, когда Флейшман жестко вдавил педаль газа.

Швейцарец остался стоять посреди дороги, разинув рот. Примерно двадцать секунд он выкрикивал проклятия вслед багряному автомобилю – потешная фигурка на величественном фоне стерильного сланца и печально-торжественной гробницы. Затем бегом воротился к своей семье, продолжая плеваться ругательствами. Отпрыски дружно прибавили звук в наушниках. «Ауди» зарычала и прыгнула в погоню. На последнем повороте машины поравнялись. Но к тому времени жена, должно быть, уже успела растолковать взбеленившемуся благоверному, что, как бы он дальше ни поступил, ничего не добьется, только покажет себя еще бóльшим тупицей, хотя это и невозможно. В общем, незадачливый турист съехал с горной трассы на стоянку придорожного кафе, попутно распугав стайку отдыхающих англичан, словно они-то и были главной причиной его ярости.

Между тем Флейшман миновал научные здания и, проехав пару сотен метров по крутой северо-западной дороге, припарковался в запрещенном месте, у водостока. Они подошли вдвоем к насыпи из мелкого щебня. Странная пара: один – приземистый, в слаксах и рубашке с коротким рукавом, из-под фирменной «козимовской» кепки, прикрывающей лицо от излишнего загара, вьются нежные локоны, кожа отливает молочно-медовым оттенком, что бывает летом у скандинавов, за стеклами очков с металлическими дужками глаза искрятся застенчивым весельем; другой же – настоящий великан в черных лайкровых шортах и расстегнутой у шеи майке «КвиК», тело цвета темной корицы блестит на солнце, точно умащенное бальзамом, жесткие кудри похожи на бронзовую стружку, на ногах красиво поигрывают рельефные мышцы.

Мужчины опустились на гравий в метре друг от друга. Саенц напряженно глядел на север (в ослепительных отблесках белоснежного сланца его лиловые глаза поблекли, как сушеная лаванда) и молча ждал. Однако и Флейшман не торопился нарушать безмолвия. Акил не выдержал.

– Тайная вечеря с врагом, – усмехнулся он, то ли задавая вопрос, то ли раскаиваясь в собственном решении.

Микель расхохотался.

– Кого ты имеешь в виду – директора другой команды или врага рода человеческого? Нам есть о чем поговорить. Во-первых, твои контракты. Самое время определиться с планами на будущее.

– А во-вторых? – пробормотал Саенц.

Кругом расстилалась поистине захватывающая картина: величественные Альпы, чьи пики прорезали разгорающийся свет, уходя в беспредельную даль, и в то же время покоились у ног необычных собеседников.

– Все это может принадлежать тебе.

– Оно и так мое, – заметил Саенц.

– Да, но есть одна загвоздка.

– Ладно, – пожал плечами Акил. – Я не из тех, кто бесится, когда встречает сложности. С другой стороны, не хочу, чтобы вы заблуждались на мой счет.

– Обещаю приложить все старания.

– Ну, так в чем сделка?

Флейшман повернулся к нему с непринужденной улыбкой на устах:

– Мне нужна твоя душа.

Саенц растянул губы в ответ:

– Нет, я о другом. Контракт на следующий год.

– Это и есть контракт, и как раз на год. Разве ты не слышал? Мефистофель дал Фаусту ровно двенадцать месяцев на исполнение любых желаний, а потом явился за ним. Конечно, в наш просвещенный век смешно говорить о каких-то нематериальных субстанциях. И все-таки через год я приду за тобой.

– Ага. Вот что произошло с остальными?

– В каком-то смысле да.

– И то же самое ждет Бариса?

– Возможно, нет. Видишь ли, я только подмастерье Мефистофеля, а ведь учатся на ошибках. Похоже, с Этторе вышло удачнее, чем обычно. Никаких следов физического вырождения мозга. Правда, парень малость помешался на благочестии, но это вполне обратимо. Нечто вроде послеродового синдрома.

– У Бариса был ребенок?

– Да нет же, дело в его метаболических процессах, которые и вызвали временный приступ непорочности. Главное, нет изменений на клеточном уровне, так что… – Он успокаивающе улыбнулся. – И потом, кому захочется привлекать лишнее внимание полиции? Еще одно жестокое убийство поставит их на уши. Полагаю, Этторе в полной безопасности. И если самне впадет в чересчур праведный образ жизни, уверяю, он еще до-олго протянет на этом свете.

– И в спорте?

– Разумеется, нет. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Пора бы ему освободить место. Мы движемся к высшей точке…

– Мы – это «Козимо»?

Микель досадливо махнул рукой:

– Есть вещи куда важнее. – Он обернулся через левое плечо на гору Святого Виктора, тающую в голубой дымке и похожую на остроконечную раковину моллюска. – Вот на что способен человек.

Акил вгляделся в далекий пик:

– А я думал, природа. Причем задолго до нашего появления.

– Чушь. Природа нагромоздила камни, но гору сотворил Сезанн. Умрет последний из людей – не будет и этого великолепия. Finito.

– Терпеть не могу философию, – сказал Саенц. – От нее мало пользы на гонках.

– А это не философия. Голый факт. Каждая человеческая смерть обедняет не нас, но Вселенную.

– Слушай, – произнес велосипедист, – завтра у меня ответственный день. Намерен продолжать в таком же роде – ищи себе другого собеседника.

– Что есть жизнь, сеньор Саенц?.. Успокойся, я рассуждаю чисто практически. Жизнь – всего лишь побег от посредственности, вот только большинству людей он не под силу. А может, и никому.

– Лично я хочу побороть Бариса.

– И все, м-м-м? Побороть Бариса. Он желает побороть Бариса. И это венец твоих амбиций?

– В глубине сердца я просто животное, – признал Акил.

– Смотришь иногда на людей – и по спине мурашки.

– Мефистофель.

– Как будет угодно. Впрочем, я завел тебя столь высоко…

– Вообще-то почти весь путь я проделал сам, на своих колесах.

– Итак, я завел тебя столь высоко, чтобы предложить все, о чем ты мечтал, если, конечно, ты умеешь мечтать по-настоящему. Для начала не мешает проявить мои сверхъестественные способности. Завтра ты проиграешь Барису на девять секунд, как бы ни старался, а уж постараться придется. Желтая майка перейдет к Этторе. В Пиренеях «КвиК» непременно атакует завтрашнего победителя, однако ничего не добьется. Позже в тот долгий день, двести шестьдесят километров и пять крутых седловин, вы с Барисом оставите прочих смертных сражаться между собою далеко позади, а сами, как святые, вознесетесь к недоступным небесам. В Аскаине вы окажетесь на целый час раньше всех. Это мой прощальный дар Этторе. Но ты… ты добьешься победы собственными силами, без моей помощи. Более того, выиграешь девять секунд в бонусном спринте. В Бордо вы прибудете плечо к плечу, однако по очкам желтое получишь ты. На треке вы помчитесь рядышком, будто нарисованные на двух сторонах катящейся консервы – дурацкое сравнение, ну и ладно. За пять минут до финиша Барис начнет опережать тебя, и ты едва не умрешь со стыда. Этторе, мой Этторе приедет в Париж на семь с половиной секунд раньше Акила Саенца, ибо этот «Тур де Франс» его, и только его, невзирая на то, до чего мы сегодня договоримся.

– Серьезно? Даже если я пойду в полицию?

– А, Габриела Гомелес… Даром что простая ищейка из деревенского захолустья, быстро смекнула, чем пахнет. Думаешь, почему она пропала из поля зрения?

– Она была у тебя?

– Мы занятно провели время. Дама осмотрела мою лабораторию, разгадала, что к чему, даже обменялась со мной парой шуточек. Будь я уверен, что дело останется в ее руках, изрядно поволновался бы.

– Но я, у меня пока еще есть голос. Я могу подтвердить ее подозрения.

Флейшман мягко улыбнулся и покачал головой, изобразив на лице искреннее, заботливое сочувствие.

– Люди и так уже судачат о твоей паранойе. Даже близкие друзья. Оглянись: полиция на многое смотрит сквозь пальцы. Рискну предположить, хоть я и не коп, что их интересуют лишь неправильныевещи, если ты понимаешь, о чем речь.

– Значит, убийство профессиональных велогонщиков – это правильно?

– Позволь тебе кое-что сказать, Акил. Я не хочу стареть. Не выношу старичье – звучит малость жестоко, зато правда. Человеческий разум, когда он медленно пожирает сам себя, превращается в наиболее мерзкое вместилище…

– Хорошо-хорошо. Как я уже говорил, завтра ответственный…

– Отсюда следует, что я не намерен продлевать свои дни. Жалкие глупцы считают, будто бы время – это путь, ведущий куда-то. Похоже, чудеса цивилизации за истекший десяток тысяч лет породили иллюзию бесконечного самосовершенствования. А знаешь ли, почему вышеупомянутая цивилизация появилась именно десять тысяч лет назад?

– А что, я к этому как-то причастен?

– Погода. Климат был подходящий. Но ведь люди ко всему привыкают. Приключись назавтра очередное бедствие – представь себе ледники от полюса до полюса или, скажем, сухое ущелье вдоль экватора, обрамленное зелеными топями, и ни ветра, ни единого звука на всей планете, – часть из нас непременно выживет, зароется в теплую грязь. И вот, спустя пять-шесть тысячелетий, когда вечная мерзлота разольется реками, сотни потомков уцелевших станут плодиться и размножаться; а потом, отыскав замшелые нагромождения камней, начнут творить мифы о богах и героях древности.

– Так в чем, собственно, заключается сделка? – повторил Саенц. – А то у меня ноги затекают.

– Могу предложить массаж.

– Спасибо, не надо.

– Твои ноги чрезвычайно интересуют меня с профессиональной точки зрения. В конце концов, они лучшие в мире. Ну-ка, откинься на спину.

– Лучше, чем у Бариса?

– Вне всякого сомнения.

– Ладно, – согласился Акил, и Флейшман принялся по капле выжимать усталость и боль из натруженных мускулов, которые за каких-то двенадцать дней «отпахали» на велосипеде две с половиной тысячи километров. Некоторое время Микель работал молча. Затем произнес, как если бы читал научную лекцию:

– Жизнь – вовсе не процесс накопления. Вот начало, а вот конец. У финишной черты тебе остается лишь одно – собственное тело. А значит, не важно, когда он придет, пресловутый последний миг. Время – пыль, Акил Саенц, и тебе это давным-давно известно. Решение было принято, еще когда ты только стал гонщиком, верно? Ты просто ждал нужной минуты.

– Заканчивай другую ногу, и я пойду, – откликнулся спортсмен. – К слову, ты слышал о бесхитростных человеческих радостях? Скажем, вечер в кругу друзей, la sobremesa [20]20
  время, проведенное после приема пищи ( исп.).


[Закрыть], на столе бутылочка доброго вина, хек в чесночном соусе приятно согревает брюхо, и кто-нибудь от души хохочет над твоей шуткой? Просто вспомнил те добрые денечки, когда Ян Потоцкий еще ходил по этой земле. Пока ты его не прикончил.

Доктор чуть отстранился от собеседника, не поднимаясь с корточек. Солнце палило, и с мужчины лил пот. Будто написанные пастельными мелками, Альпы высились на фоне тяжелого, ослепляющего сияния, разлитого до края небес.

– Все это у тебя уже было, – промолвил Микель, начиная массировать левую лодыжку. – У Яна тоже. Я же мечтаю о большем. О чем-то выдающемся, непревзойденном ни сейчас, ни в далеком будущем. Я покажу Времени, на что способен. Я сделаю Акила Саенца лучшим из лучших, навеки. С его согласия, конечно.

– А в конце ты явишься за моей душой.

– Не обязательно. Если все пойдет гладко, то нет. Хотя в каком-то смысле так было бы лучше. Трагедии дольше помнятся.

– А кто утверждал, что время его не интересует?

– Парадокс, правда? Все мы несовершенны.

Флейшман продолжал работать, и Саенц, казалось, почти заснул. Внезапно он резко выпрямился.

– Как это действует? Ну, то есть в чем фокус?

Микель улыбнулся и лукаво подмигнул.

– Но это не опасно?

Флейшман насмешливо потряс головой.

– Я имею в виду, – заторопился Акил, который терпеть не мог выставлять себя дураком, – надежнее, чем с Яном и Сарпедоном?

– Возможно, даже надежнее, чем с Барисом.

– И я не стану одержимым?

– Как тебе сказать. За состояние твоего рассудка поручиться не могу. Опять же, по слухам, ты уже слегка тронулся. Обещаю другое: никто и никогда не заинтересуется психической полноценностью человека, выигравшего за год и «Джиро», и «Тур», и «Мировую» с невероятным, абсолютно неповторимым успехом. Речь не об этом, Акил. Главное, обнаружена сфера человеческих достижений, которая обессмертит наши с тобой имена.

– Велогонки! – воскликнул спортсмен.

– Именно. Велогонки. Достойное занятие для сеньора Саенца.

– Ответить сейчас или попозже?

– Чем раньше, тем лучше. Вот я и закончил. Все-таки твои ноги – само совершенство.

Он с улыбкой поднялся и помог Акилу встать.

Последовала долгая дорога обратно по белой вулканической глине. У скромного мемориала Томми Симпсону стояла знакомая «ауди». Водитель и пассажир красной машины разом заподозрили неладное.

Расхититель гробниц отвратителен даже далеким от религии мирянам. Скудная, крохотная, одинокая усыпальница, затерянная в горах, на фоне стерильного минерального пейзажа, посвященная памяти трагически погибшего спортсмена, – разве у кого-то поднимется рука на подобную святыню? А на велосипед Саенца у самой ее стены? Уже один только автограф, аккуратно начертанный на руле, должен был защитить железного коня от кощунственных посягательств.