Текст книги "Джули отрешённый"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 4

Я все думал, пошел бы Джули дальше, стал бы ломать голову над другим примитивным инструментом, над банджо, если бы однажды в субботу мы не взяли его с собой на городское гулянье, которое каждый год устраивали в излучине реки, на поляне среди зарослей в десяти милях от города? Тогда он впервые оказался на таком гулянье и тогда же впервые обратил внимание на Бетт (Элизабет) Морни. Или, вернее, это Бетт впервые обратила на него внимание, а она будет играть немалую роль в его жизни, и потому день этот стоит запомнить еще из-за того, что произошло тогда между ними.

Не помню, кто устраивал обычно эти праздники, кажется, благотворительный комитет, но молодежь Сент-Хелена съезжалась на высокий речной берег в легковушках, в грузовиках, в двуколках, на велосипедах, мотоциклах, верхом, многие даже приходили пешком.

Развлекались тут на городской и на сельский лад – все хорошо знакомые развлечения: состязания овчарок (собачьи бега), состязания дровосеков, бег в мешках, скачки, бокс, джаз и горские танцы. В три часа капитан Элвин Джоунз, пилот и герой времен первой мировой войны, поднимался в небо на своем личном «кеймеле» и над местом гулянья проделывал фигуры высшего пилотажа. Он делал до трех десятков петель, а потом, к ужасу всех лошадей, пролетал вверх колесами всего на высоте тридцати футов. Приземлялся он далеко в стороне и на самое гулянье не приходил – это с его стороны было бы проявлением дурного вкуса,– так что мы его и не видели иначе как вверх ногами, когда уши его летного шлема свисали, точно с ленты транспортера.

После этого, все еще обсуждая мастерство капитана, мы двинулись к танцевальной площадке – иначе говоря, к деревянному настилу, который привез сюда на грузовиках и установил Локки Мак-Гиббон и теперь взимал с каждой пары шесть пенсов за танец – за чарльстоны, блэк-ботомы, тустепы, уанстепы и танго. Танцплощадка пользовалась дурной славой, и это-то больше всего к ней и привлекало. Здесь собиралась наша неотесанная, шалая молодежь. То было поколение, идущее как раз перед нашим. И именно здесь два события переменили всю жизнь Джули.

На танцплощадке играл наш местный джаз «Веселые парни» под управлением Билли Хикки, который в обычные дни распоряжался на кооперативном лесном складе. Билли играл на кларнете. В оркестр входили еще старое пианино, труба в тоне ля-бемоль, литавры и банджо. Располагались музыканты в кузове одного из грузовиков, а когда мы пришли, у них как раз был перерыв, и они смешались с отдыхающими парами, шутили, смеялись, поддразнивали друг друга, шумно веселились. Все толкались, пихались, казалось, сама их одежда заряжена озорством. Девушки – в коротких юбочках и все стриженые – либо с челкой, либо «под фокстрот». Вид у всех у них был восхитительно легкомысленный, словно не существовало для них сейчас никаких преград. На губах у всех – ярко-красная помада. Юнцы – в черных лаковых туфлях: тогда было модно носить их и днем и вечером. И там же я впервые увидел фашистское приветствие – все эти великолепные молодые люди передразнивали его. Что оно означает, они тогда не знали. Слыхали только, что Муссолини – итальянец и вроде шута, так почему бы и не позабавиться. Все они были с тоненькими черными тросточками, к рукоятке привязана куколка в шуршащих юбках – реклама всемирно известной фирмы игрушек.

Самой вызывающей среди наших девушек, которой все остальные пытались подражать, была Энни Пауэрс, о ней шла в ту пору дурная слава. Ярко накрашенные губы, лицо совсем, не загоревшее, плотно облегающее шелковое платье, высокие каблуки, шелковые чулки, короткая стрижка, и, говорили, на балах и на танцах она напивается, а то и уходит с кем попало, лишь бы у него была машина или повозка, где можно заняться любовью.

– Больно тощая, – заявил Билли Бонд, когда мы внимательно оглядели ее простодушными мальчишескими глазами.

– Да ну eel Ты лучше погляди на Бобби Бэрнса.

Бобби был дружок Энни, такой же пример для ребят, как Энни для девчонок. Мальчишки старательно ему подражали. Стиль у него был такой: широченные фланелевые брюки, белая рубашка, мягкий галстук, черные лаковые туфли, прилизанные, напомаженные волосы и позолоченные часы с браслетом. На танцплощадке вертелись и нетерпеливо топтались человек двадцать, но все наши взгляды были прикованы к Энни и Бобу. Они отхлебывали прямо из бутылки запрещенный джин – на гулянье не полагалось пить спиртное, так что сейчас мы видели первое звено порочной цепи, за которым следуют все прочие грехи: джаз, губная помада, любовь, увлечение ножками, хихиканье, ухаживание, перешептывание, курение, игривые шуточки насчет секса, секс – вот что страшней всего. В ту пору танцплощадка значила для нашей нравственности не меньше, чем монастыри для раннего христианства в Европе.

– Смотри, Джули-то, – сказал Доуби (наш лучший ныряльщик) и подтолкнул меня локтем.

Джули отошел от нас к грузовику музыкантов, и стоял, и глядел на оставленные там инструменты.

– Джули! – окликнул Доуби. – Будешь там околачиваться, угодишь прямиком в ад. Поди, подожди нас у чайного стола.

Джули словно и не слышал, а я отделился от нашей компании и пошел посмотреть, чем это он так заинтересовался. Он разглядывал инструменты, но и не пробовал их трогать, даже сцепил руки за спиной, словно удерживался от искушения, а то и от чего похуже.

– Как это называется? – спросил он меня, кивком показав на кларнет.

Я сказал.

– А флейта тогда что?

– Флейту держат по-другому, и она гораздо меньше, – ответил я.

Тут я сообразил, что Джули впервые видит вблизи музыкальные инструменты, раньше он лишь раз мельком видел наше пианино да поглядывал на трубы городского духового оркестра. А банджо и кларнета, наверно, и вовсе никогда не видал.

– Это банджо? – спросил он меня.

– Да.

– А как на нем играют?

– Целлулоидной пластинкой или пальцами, – сказал я. – Пощипывают струны. Неужели в кино не видал? – Только ляпнув это, я вспомнил, что Джули в жизни не был ни на одном фильме и, наверно, ни разу не слышал патефона, разве что случайно, проходя мимо магазина или чужого дома. Все это в библейском квартале было запрещено, даже радиоприемники, которые тогда уже прочно утвердились в нашем городе.

– Переверни, – распорядился Джули, указывая на банджо.

– Сам переверни, – ответил я.

– Не хочу его трогать, – пробормотал Джули. – Переверни, Кит.

Я перевернул старый, в пятнах и щербинах инструмент, на котором не играл, а кое-как бренчал Уитерс, по прозвищу «Банджо».

– Только и всего? – спросил Джули.

– Ну, ясно. А ты чего ждал?

– Сам не знаю, – ответил Джули, на бледном лице его застыло удивление, словно он слыхал про банджо и ждал, что оно куда лучше. Потом, не в силах дольше противиться искушению, он протянул руку и лихорадочно щипнул одну за другой все четыре струны.

– Одной не хватает, – сказал он, показав на пустое место, где должна была быть пятая струна.

Позднее я узнал – а тогда и понятия об этом не имел, – что, когда джазисты играют на пятиструнном банджо, они пятой струной обычно не пользуются.

– А вот и сам Банджо-Уитерс, – шепнул я Джули. – Попроси, пускай он тебе покажет, как играть на этой штуке.

Джули сразу ушел в себя, словно я предложил ему затеять разговор о вере. На самом-то деле я просто поддразнивал его, к тому времени я уже знал: о музыке он никого спрашивать не станет. Никому он не приоткроет эту дверцу своей души.

– Пошли, – торопливо сказал он, видя, что музыканты возвращаются. И взбежал по склону некрутого холма.

Пятеро «Веселых парней» заняли свои места в грузовике, отзвучала разноголосица настраиваемых инструментов. И пошло. Что они исполняли, не знаю, я никогда не разбирался в модных джазовых мелодиях. Но я знал: тут были и импровизации, и выученное, и подобранное ощупью, например, чарльстон; помню, я скоро потерял интерес к музыке и стал глядеть на Энни Пауэрс и на всю переполненную танцплощадку, а Энни выплясывала чарльстон, пригнувшись, что твой борец на ринге. Танцевала грубо – настоящий тогдашний чарльстон, совсем не тот худосочный и миленький танец, в какой его пытаются превратить нынче. Я глянул на Джули – как-то он переносит эту заряженную грехом площадку (а она так и дышала грехом и выглядела грешно, и веселье на ней было от греха). Но Джули не сводил глаз с музыкантов. Он подошел ближе, и притягивало его не банджо, а кларнет.

Билли играл совсем неплохо, однако не переоценивал себя. Но его воодушевляла страстная вера в себя самого и в своих «Веселых парней».

– Что это он выделывает? – недоверчиво спросил Джули, глядя, как Билли то опускает свой кларнет до пола, то задирает в небеса.

– Да ведь это джаз, – с досадой ответил я. – В джазе всегда так играют.

Оторвать Джули от оркестра было невозможно. Мне хотелось пойти посмотреть, как наш ныряльщик Доуби будет прыгать в реку с эвкалипта, но Джули только отмахнулся от меня.

– Отстань, – сказал он. – Как Доуби прыгает, я уже видел.

Ну, я ушел и, как бывает на всяких сборищах, когда проводишь время то с одним, то с другим, про Джули и думать забыл, а часов в шесть вдруг вижу: он сидит на склоне холма, а на песке перед ним нарисованы струны банджо. И даже поперек положены коротенькие палочки, обозначающие лады. Стало быть, Джули все-таки предпочел кларнету банджо. Больше того, он нарисовал и недостающую пятую струну, октавную, видно, она нужна была ему, чтобы полнее представить возможности инструмента, поверить его своей собственной алгеброй.

– Ну, спросил Уитерса, как на нем играть? – снова поддразнил я.

– Нет, – ответил Джули. – Он сам-то играет не по-настоящему. Ничего он не понимает. Вот посмотри… – На пяти нарисованных на песке струнах Джули стал всеми пятью пальцами разыгрывать какие-то хитроумные упражнения и вдруг спохватился – ведь он обнажает передо мной душу! – вспыхнул, вскочил и ногой стер с песка струны. – Ты домой скоро? – спросил он.

– Не знаю. Но пойду, поищу, на чем добираться. Мне надо вернуться дотемна.

– И мне, – сказал Джули. – Только, наверно, ничего нам сейчас не найти.

– Ну, уж как-нибудь.

Оба мы знали: дома нам достанется. На гуляньях у реки часто тонут; конечно, и моя мама разволнуется, если я не вернусь засветло, будет стоять у калитки и ждать. Но думал я больше о том, каково сейчас миссис Кристо: ведь Джули не умеет плавать, а она знает, он в любую минуту может выкинуть что-нибудь безрассудное. И еще за другое ее жалко: наверно, она огорчается, что Джули участвует в таком греховном развлечении.

Мы стали искать грузовик, который отправлялся бы прямо сейчас. Как раз уезжал мистер Пулин, владелец гаража, но в его грузовике уже яблоку было негде упасть.

– Попытайте счастья у мясника Морни, – посоветовал кто-то.

– А где он? – крикнул я вслед отъезжающему грузовику Пулина.

– Где сосисками торговал, – отозвался кто-то.

У мистера Морни были лучшие в городе сосиски и колбасы. Был он к тому же наилучший мясник – человек богобоязненный, очень порядочный, он не просто торговал самым лучшим мясом, но был к тому же великодушен и честен; ходил он всегда в войлочной черной шляпе, так как был единственным в городе квакером. Жена его умерла, а свою дочь Бетт он считал самой добродетельной девушкой на свете. Про городских наших нечестивцев всегда говорили, что одной ногой, они уже в аду, так вот про Бетт говорили, что ее косички уже в раю. Она у нас была замечательная, умница-разумница, самая примерная – во всей школе самая первая ученица, чистая душа, не кривляка, правдивая, бесхитростная, самая хорошенькая и всеми любимая. Потому-то мы держались от нее подальше. Ни один мальчишка не рисковал связываться с таким воплощением всевозможных добродетелей.

Однако в тот день прихоть случая связала с ней Джули. Мы искали мистера Морни и его грузовик, и тут за грудой сложенных столов, которые должны были погрузить на автомобиль, поднялся какой-то переполох.

– Пошел вон! Вон! – пронзительно кричал кто-то.

Потом яростно залаял и зарычал пес, мы кинулись на шум, и, когда подоспели, там уже в страхе визжали и плакали пять или шесть девчонок. Одна из них, Бетт Морни, прижалась к грузовику, а на нее наседал свирепый пес с оскаленными зубами и жесткой, ощетиненной шерстью.

– Да это ж Скребок! – крикнул я.

Скребок, бездомный, вечно запуганный, всеми гонимый, казалось, вот-вот вцепится девочке в горло. Еще никто из нас не видал бедолагу Скребка в такой ярости. Он всегда ходил, поджав хвост, старался ко всем подольститься, сейчас я подивился: какому дурню пришло в голову притащить его на гулянье? А может статься, он сам сюда приковылял?

– Ударила его чем-нибудь, наверно, – сердито сказал Джули, а Скребок все лаял на Бетт, все рычал. Таким я видел его впервые и впервые заметил, какой он огромный и странный зверь – причудливая помесь колли, динго, восточноевропейской овчарки и австралийской овчарки.

– Шестом его! – гаркнул Пэт Бизли.

Пэт Бизли был в нашем городе и сам вроде Скребка – из отверженных. Совету его никто не последовал, он сам схватил длинный шест, размахнулся и стукнул не успевшего увернуться Скребка по крестцу. Тот взвыл от боли.

И тут Бетт сглупила. Кинулась удирать. Обежала грузовик, взлетела на невысокий бугор. Рыча еще свирепей, Скребок кинулся за ней, а мы – на почтительном расстоянии – за ним, все, кроме Джули: не обращая внимания на оскаленные зубы и рычание, он отчаянно пытался ухватить Скребка за хвост, за шею, за уши.

– Назад! – кричал он на Скребка. – Назад!

Они со Скребком были старые друзья, но всем нам слепая вера Джули в их дружбу казалась чистым безумием. Скребок нацелился огромными своими клыками на лодыжки Бетт, но тут Джули кинулся на пса всем телом, сумел обхватить его за шею и удержал.

– Они ж убьют тебя, – говорил он Скребку. – Убьют, понимаешь? Угомонись лучше! Угомонись!

На мгновение мне показалось: Скребок вопьется зубами ему в горло. Их сейчас было не расцепить. Но Скребок замер, лапы его одеревенели, в страшной гримасе он оскалил пасть уже у самого лица Джули, а потом нехотя покорился и позволил Джули оттащить себя в сторону.

– Чем это она тебя стукнула? – возмущенно говорил Джули и все тащил пса за шею, и ясно было: он куда больше тревожится о Скребке, чем о Бетт, которая совсем побелела и притихла от страха. В ее широко раскрытых глазах застыл ужас, и казалось, она просто не в силах оторвать взгляд от сплетенных воедино Скребка и Джули.

– Ну, иди, иди… – все уговаривал Джули рычащего пса, держа его за шею и не обращая внимания на всех нас, столпившихся вокруг перепуганной Бетт.

– Проклятый дворняга, – сказал Пэт Бизли. – Вечно путается под ногами. У меня в машине пистолет, и сейчас самое время прикончить этого пса.

Но Джули отвел уже Скребка подальше и теперь спокойно подтолкнул его и сказал:

– Пошел домой. Пошел, а то тебя пристрелят. Пошел. Пошел! – прикрикнул он.

Скребок, наконец, понял. Он прижал уши, коротко прорычал и неуклюже затрусил к густым зарослям.

А мы все тем временем вслух сочувствовали Бетт, которая медленно приходила в себя.

– Я ничего, – твердила она. – Он меня не укусил. Ничего со мной не случилось. Это все пустяки.

Подошел Джули и сердито бросил ей:

– Что ты ему сделала? За что ударила? Бетт посмотрела на него круглыми глазами.

– Я ничего ему не сделала, Джули, – возразила она.

– Уж наверняка что-нибудь да сделала, – настаивал Джули. – Наверно, пнула его ногой.

– Отвяжись от нее, – обозлился Пэт Бизли. – Виноват во всем паршивый пес, вечно он пакостит, это все знают.

Мы пытались убедить Джули, что виноват Скребок: ведь наша Бетт просто неспособна никого задеть или обидеть.

– Он сунул нос в корзину, в которой отец привез колбасу, – огорченно сказала Бетт, – и я велела ему уходить. Вот и все, Джули. Я только сказала ему: «Уходи».

– А не покормила почему? – спросил Джули. – Он просто хотел есть.

Виноватая, озадаченная, испуганная Бетт принялась кусать губы. Потом у нее из глаз выкатились две огромные прозрачные слезы. Кажется, Джули всегда заставлял женщин проливать вот такие, с горошину, слезы – и тут он с отвращением пошел прочь; Бетт – за ним, она даже схватила его за руку.

– Я ж вовсе не хотела его обидеть. Вот честное слово, Джули…

Я не мог удержаться от смеха. Только Джули способен был вот так обернуть невинность в вину, пусть даже и невольно. Но Джули все еще не остыл от гнева и не отвечал ей, и тут появился сам мистер Морни – он шел от реки, где мыл огромные черные сковороды. Он сразу же принялся расспрашивать нас, что случилось.

Последовали объяснения, но я уже не слушал, мне хотелось только одного: поскорей добраться домой. Я даже не очень-то защищал Джули и Скребка, когда девчонки и Пэт Бизли рассказали мистеру Морни, как было дело.

– Ну, ладно, – сказал он, – теперь уже все позади…

– Можно, мы с Джули поедем в город в вашем грузовике, мистер Морни? – поспешно спросил я.

– Хорошо, Кит. Только сперва придется вам погрузить столы. А я сложу палатку, положу ее у заднего борта, и вы сможете на нее сесть.

Две сестры Каррингтон, которые на праздниках неизменно разливали чай, старые девы с вечно красными ушами, должны были ехать в кабине вместе с мистером Морни, а значит, Бетт поедет с нами в кузове.

Всю дорогу Бетт беспокойно поглядывала на Джули, озадаченно хмурилась, словно молча просила простить ее или хотя бы выслушать. И в этом взгляде отразились все их будущие отношения. Сколько лет потом я видел – так смотрела Бетт всякий раз, как они оказывались вместе. И в тот день Бетт всю дорогу почти не сводила с Джули глаз, а он вовсе не замечал ее, он впитывал прерывистую, судорожную тряску старого грузовика, словно дрожь эта была ближе его истинным чувствам и его музыкальной алгебре, чем миловидное, встревоженное, простодушное личико Бетт.

Глава 5

В ту пору Бетт уже превращалась из ребенка в девушку и, как бывает с девочками, физически опередила и Джули и всех других своих сверстников-мальчишек. Но ненамного: мы тоже взрослели рано. Приходилось, такова была жизнь в тридцатые годы; она встречала нас не свершением всех надежд, но угрозой. Да и в самом деле, что нас ждало?

Мы еще не вышли из детства, но уже знали, что особенно надеяться нам не на что. Разве только человек шесть наших сверстников из богатых семей были уверены в своем будущем. Остальные ощупью двигались по пустынным дорогам, которые никуда не вели. Даже самые способные (но бедные) знали: университет не для них; и самые умные (но бедные) знали: в лучшем случае их ждет какая-нибудь жалкая работенка – младший продавец, разносчик бакалейных товаров или телеграмм, сборщик фруктов, сцепщик на железной дороге, подносчик в мясной лавке, некоторые станут ремесленниками, сельскохозяйственными рабочими, а самые способные – служащими в банке. Тем же из нас, кто не выделялся ни умом, ни одаренностью, и вовсе нечего было ждать, и многие сбивались с пути, становились хулиганами и забулдыгами.

Положение Джули было особенно сложное, школа в общем-то ничему не могла его научить. До сих пор он вместе со всеми нами переходил из класса в класс, потому что любой учитель знал: Джули не глупей его самого, а то и умней. Да вот беда, необычный этот ум трудно обуздать, трудно даже заставить его проявиться. Я всегда подозревал, что учителя относятся к Джули с немалым уважением, потому что стоило ему захотеть – и он вдруг проникал в такие глубины их науки, о которых сами они могли только мечтать. Время от времени он обнаруживал редкостные, причудливые знания из области физики, математики, даже химии – предметов, которые требовали умения мыслить сложно и глубоко. Все мы, включая учителей, прямо вздрагивали от удивления, но Джули терял интерес к предмету, и эти мгновенные вспышки гасли.

На беду приближалось время первых в нашей жизни экзаменов, и теперь все зависело от наших ответов, а не от того, что думают о нас учителя. Джули, разумеется, понимал, что на этом его образованию конец, разве что случится какое-нибудь чудо.

И одно время мне казалось, такое чудо возможно. Мы сидели с ним за одной партой, а через проход, в соседнем ряду, было свободное место, и его заняла Бетт.

Бетт не скрывала своего интереса к Джули. Она просто неспособна была на что-либо такое, что следовало бы скрывать. И мы видели, как она ловит его взгляд – не кокетливо, а серьезно. И лицо ее неизменно, как в тот день на грузовике, ясней слов взывало о прощении и понимании. Так продолжалось недели три, в конце концов, я не выдержал, подтолкнул Джули локтем и сказал, что Бетт Морни не сводит с него глаз.

– Почему? – спросил Джули.

– А я откуда знаю, – ответил я.

Джули посмотрел на Бетт, и она улыбнулась ему своей открытой, чистой, серьезной, милой улыбкой и покраснела. И хотя тогда я уже ощущал в себе проклятый дар все видеть и все понимать, я отмахнулся от очевидного. Отмахнулся и Джули. Недосягаемая Бетт всегда и ко всем в школе относилась дружелюбно, никого особенно не выделяя. И, конечно же, мне и в голову не пришло, что она наконец-то выбрала Джули. Никому из нас это не пришло в голову.

И, однако она сделала выбор, однажды после уроков, выходя из ворот школы, она окликнула Джули и со свойственной ей решительностью добилась, что часть пути он прошел вместе с ней. Для всех нас, кто видел их вдвоем, это было поразительное зрелище. Бетт вся чистенькая, аккуратная, в аккуратной голубой форменной блузке, чистая золотистая кожа, открытый взгляд прекрасных глаз, аккуратно причесанная головка и, как всегда, старательно уложенная пачка учебников. Джули тощий, угловатый, бледное лицо непроницаемо, а нищенская одежда, кажется, не имеет к нему никакого касательства. Башмаки просят каши, в руках – ни одного учебника.

– Что она тебе говорила? – спросил я Джули назавтра, когда мы ждали в классе прихода математика.

– Кто?

– Бетт Морни. Вчера.

– Не знаю, – начал он. Потом слегка пожал плечами. – Опять уверяла, что ничего худого Скребку в тот раз не сделала. А потом спросила, не я ли тогда его привел.

– И что ты сказал?

– Сказал, надо быть дурой, чтоб думать, будто я мог его привести.

– Так и сказал, что она дура? (Ох, Бетт! Никто еще с ней так не разговаривал.) А она что?

– Огорчилась.

Я рассмеялся. Нашей примерной Бетт пришлось нелегко. Но кто ж виноват, что она задала Джули такой глупый вопрос? Должна бы соображать. С того дня вся школа уже понимала, что Бетт почему-то хочет подружиться с Джули. Она не заигрывала с ним и не шла напролом, но явно знала, чего хочет, и добивалась своего с присущей ей естественностью. И удивленные, довольные, зачарованные, мы в простоте душевной радостно порешили, что Бетт влюбилась в нашего Джули.

Бедняжка Бетт! Я жалел ее тогда. Не только потому, что Джули был малость чокнутый – просто он совсем ей не подходил. Бетт должна бы влюбиться в кого-нибудь столь же аккуратненького, умного-разумного, преуспевающего, уравновешенного и примерного, как она сама. Она и правда была замечательная девушка, и мы думали, она где-нибудь отыщет себе кого-то, кто будет достоин процветающего дела ее семьи и достойной парой ее красоте, уму и всем неотразимым ее совершенствам. Джули? Да это курам на смех!

Однако с присущим ей простодушием и чистотой она продолжала искать расположения Джули, и, к всеобщему изумлению, Джули наконец ответил ей. Или, вернее, примирился с этим.

Обычно наши юношеские привязанности начинались с обмена взглядами исподтишка (птичьи танцы), тайных пожатий рук, записочек и все большей поглощенности друг другом: создавался свой тайный мирок, куда нет доступа никому, кроме двоих. Но у Джули с Бетт получилось совсем не так. Просто они были рядом – Бетт и Джули, вот и все. Казалось, они поглощены не столько друг другом, сколько чем-то вне их. Мы не понимали, что же их связывает, но однажды я видел, как они вместе возвращались из школы. В другой раз, в субботу, видел, как они стоят на улице и разговаривают. Иногда они приходили в школу раньше всех нас, их соединяли какие-то таинственные узы. Они всегда были серьезны. Но Джули оставался самим собой. Как всегда, был скуп на слова. Говорила обычно Бетт, о чем-то она ему толковала неторопливо, слегка хмурясь.

Джули смотрел темными карими глазами и молчал, и это было естественно для него, но теперь в свое молчание он включил Бетт, словно этого уже достаточно. За их непривычными для нас отношениями ощущалась своеобразная полнота, и мы все гадали, о чем же они разговаривают. Школа? Задачи по математике? Городские новости? Религия? Любовь? Сплетни? Музыка? Нет, явно все не то.

– Они вообще ни о чем не говорят, – сказал Сэмми Бартон.

– Ну, нет, ясно же, о чем-то да говорят.

Любопытство не давало нам покоя, и вот однажды на школьной веранде мы, человек семь (трое мальчишек, остальные девчонки), спорили все о том же – и Джоан Синглтон, маленькая проныра, вдруг предложила подстроить так, чтобы подслушать их разговор.

В нашем городке юным парочкам бывало очень не просто остаться наедине. Не только взрослые запрещали это, либо мучили и высмеивали влюбленных, но и добрая половина школьников потехи ради следовала за ними по пятам, куда бы они ни пошли: через мост, к реке, за маслобойку, к железной дороге, к теннисным кортам. Рано или поздно, найдя, как им покажется, укромный уголок, они начнут целоваться, и за этим-то занятием Джоан Синглтон и надеялась застать Бетт и Джули. Но мальчишки запротестовали.

– Еще чего! – возмутился наш ныряльщик Доуби. – Оставь их в покое, не то расскажу про тебя и Боба Дилани.

– Правильно, – сказал Джек Синглтон, брат Джоан. И хотя он всегда все говорил наперекор сестре, на этот раз мы приняли его слова как его собственное мнение.

– Нечего шпионить за Джули, – заявили мы.

Итак, мы знали только одно: Бетт по-прежнему интересуется Джули. Правда, мне удалось разузнать и еще кое-что: я заметил, Бетт пытается помириться с бродягой Скребком, с которого все и началось.

И я не мог не восхититься тем, как она это делает. Она запаслась кусочками мяса, аккуратно завернула их в белую бумагу, положила в карман своей спортивной куртки. И пошла на поиски Скребка – задача не из легких, хотя было у него всего несколько любимых местечек: на задах ресторана «Совершенство», во дворе больницы, перед парикмахерской, которую держал один китаец, и еще кое-где. Я натолкнулся на Бетт у больничного двора: она присела на корточки, а Скребок, весь напрягшись и рыча, пытался ее обойти.

– Поди сюда, Скребок, – молила Бетт, – пожалуйста, не сердись на меня. Ну, пожалуйста!

Но Скребок весь ощетинился, ощерял влажную красную пасть.

– Ну, пожалуйста, Скребок! – Она протянула ладонь с кусочками мяса. Но Скребок злобно лязгнул зубами, чуть не оттяпав ей пальцы, и поскакал прочь.

– Спятила, – сказал я, когда она выпрямилась.

Бетт вспыхнула – золотистая роза по-летнему заалела.

– Ну почему он меня невзлюбил. Кит? – жалобно спросила она. – Честное слово, я в тот день его пальцем не тронула. Он сам на меня кинулся.

– Может, он тебя приревновал? – поддел я.

– Джули очень его любит, я знаю, – просто ответила она. – Потому-то я и хочу с ним подружиться.

За такие вот признания мы и любили нашу Бетт.

– А все-таки я б на твоем месте поостерегся, – сказал я. – У Скребка на тебя зуб, это ясно как день, так что поберегись.

В ту субботу я снова ее увидел у моста за тем же занятием. Только на этот раз казалось, они застыли вот так друг против друга уже много часов назад. Она сидела на корточках и ждала, а Скребок ждал, припав к земле.

– Он нипочем не сдастся, – сказал я Бетт. – Ты только посмотри на него.

– Я тоже не сдамся, – просто ответила Бетт, и я поверил.

И правда, этим трудным отношениям суждено было длиться годами.

Я рассказал про это Джули, и у него нашлось свое объяснение.

– Скребок сам себе хозяин, – сказал Джули. – И он не хочет, чтоб его хозяйкой стала она. Вот и все.

Звучало это как его собственная философия жизни, но постепенно он стал принимать кое-что из окружающего мира. Я хочу сказать, кроме своих отношений с Бетт. он стал и еще как-то соприкасаться с окружающими. Порой он вдруг слепо кидался во что-нибудь такое, что прежде обходил стороной. Однажды субботним вечером мы все сидели в первых рядах на длинных, жестких, без спинок скамейках нашего кинотеатра под открытым небом и во все глаза глядели на Тома Микса, и тут неожиданно появился Джули и сел рядом с моим братом Томом и со мной. Новость тотчас всколыхнула два первых ряда.

– Джули пришел! – крикнул кто-то, на миг заглушив дребезжащее пианино, на котором аккомпанировала фильму мать Джека Портера, миссис Портер. Уже появилось звуковое кино, но в нашем кинотеатре под открытым небом все еще крутили немые фильмы.

– Эй, Джули, Иисус Христос дал тебе сегодня выходной, отпустил тебя на вечерок?

Тишину мерцающей тьмы разрезали, раскололи и другие голоса, и скоро уже все зрители принялись топать и свистеть. Лента вдруг оборвалась, и малорослый рыжий парнишка по имени Пол Персивал крикнул:

– Это Христос прервал дьявольскую картину, надевает шоры на Джули.

– Тогда гоните Джули вон, – отозвался кто-то.

Послышались и другие возгласы в этом роде, но Джули не обращал на них никакого внимания.

– Про что там? – спросил он меня, кивнув в сторону экрана, который снова ожил.

– Шшш! – Хотя фильм был немой, нам требовалась тишина, чтобы ничего не упустить.

Я в общих чертах передал ему содержание и в то же время не отводил глаз от экрана, от широкополой шляпы Тома Микса, в которой он спрятал шестизарядный револьвер. – Он хочет выстрелить вон в того парня через шляпу, – шепнул я Джули.

– Почему? – спросил Джули.

– Он украл деньги, – нетерпеливо ответил я.

Джули слушал, смотрел, старался приноровиться к первому в своей жизни фильму. Но то ли ему слишком прочно привили боязнь греха, то ли слишком могущественны были запреты библейского квартала, а может, Джули слишком остро чувствовал всякую нелепость, только уже через полчаса он встал и ушел, а вслед ему неслись насмешки, свистки, кто-то даже крикнул: Джули, мол, боится, что нас всех разразит гром небесный, вот и сбежал.

А потом, словно для того, чтобы завершить свое внезапное вторжение в наш грешный мир, он однажды в воскресенье пошел с нами за реку, где наши игроки беззаконно и азартно сражались в кости. Они были в безопасности по другую сторону моста, уже в штате Южный Уэльс, неподвластном полиции Сент-Хелена (штат Виктория). А ближайший полицейский участок Нового Южного Уэльса находился за сто миль.

– Эй вы, шельмецы! – крикнул Локки Мак-Грегор, устроитель игры, когда увидел среди нас Джули. – Катитесь отсюда подальше с этим парнишкой из библейского квартала, еще попадем из-за него в переделку.