Текст книги "Джули отрешённый"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава 19

Суд начался поздней весной, в день, когда внезапно разразилась гроза с ливнем, – потоки воды напитали приречные равнины, хлынули в пересохшие оросительные каналы. Дети шлепали по желтой воде, затопившей обочины дорог. От дождя все повеселели: теперь можно было уже не так опасаться лесных пожаров, и на дальних выпасах будет вдоволь травы, и все палисадники сразу стали похожи на магазины дамских шляп. Поздней, в летнюю жару, цветы всегда сникали, у нас им не удавалось расцвести в полную силу.

Четырехчасовым поездом прибыл из Бендиго судья Лейкер, и это было для нас первым знаком, что процесс предстоит серьезный. Лейкер обычно останавливался в Королевской гостинице в самом центре города, но на этот раз он остановился в клубе, где в любое время дня и ночи без помех выпивали наши врачи, адвокаты (мой отец туда не хаживал), дельцы, лавочники и процветающие фермеры. Там судья Лейкер обычно останавливался, когда предстояло слушание уголовного дела, ибо в этих случаях ему в любое время мог понадобиться бодрящий глоток коньяка.

Суд, наделенный полномочиями Верховного суда штата, поскольку слушалось дело об убийстве, заседал в пыльном, тесном зальце позади зала муниципального совета. Судья сидел на возвышении, в дубовом кресле с высокой спинкой, придвинутом вплотную к стене. К порядку у нас в суде призывал либо секретарь, либо сам судья постукивал карандашом о стену.

В ту пору, прежде чем начать слушание любого уголовного дела, долго и не торопясь утрясали множество необходимых формальностей, будто кропотливо собиралась в поход компания туристов человек в двадцать. Требовалось все основательно подготовить, и пока тянулась вся эта канитель, пока отбирали присяжных и шли всяческие формально-юридические приготовления, Джули спокойно, безучастно сидел на скамье подсудимых, словно происходящее нимало его не касалось. Он явно намерен был перетерпеть этот суд, как прежде терпел бесполезные для него часы школьных уроков, безнадежные экзамены, песнопения пансионеров-евангелистов в кухне, голос и присутствие Хоумза, опасную болезнь – воспаление легких, дни в тюрьме и все прочее. Он словно и не слышал, когда секретарь суда прочел обвинительное заключение. Он даже не отозвался, когда его спросили, признает ли он себя виновным.

– Намерен обвиняемый ответить суду, признает он себя виновным или нет? – повторил судья Лейкер.

Джули словно и не слышал.

– Так что же, мистер Куэйл, – с досадой спросил судья Лейкер, – подсудимый отказывается отвечать на вопрос суда, признает ли он себя виновным?

Отказ подсудимого отвечать на этот вопрос обычно влек за собой бесконечные консультации с присяжными; до начала слушания дела необходимо было решить, признает подсудимый себя виновным или не признает, – решить, независимо от того, нравится ему это или нет. Иными словами, дело с самого начала осложнялось и запутывалось.

– Нет, ваша милость, – ответил отец, – мой подзащитный не признает себя виновным.

– Тогда он должен сказать это сам в присутствии суда. Пожалуйста, объясните ему это, мистер Куэйл.

– Мой подзащитный, вероятно, не понял вопроса. Нельзя ли задать ему этот вопрос еще раз?

Вопрос был задан снова.

– Ну, Джули? – сурово спросил отец.

– Не виновен, – произнес в ответ Джули.

Как отцу удалось его на это подвигнуть, ума не приложу.

Все прочие формальности и показания всего лишь как бы готовили сцену к выходу обвинителя, и вот, наконец, поднялся Страпп и с первых слов заявил почти даже небрежно, что дело отнюдь не представляется ему сложным.

– Полагаю, нам не потребуется много времени, чтобы показать, что произошло в ту ночь, ибо факты неоспоримы. Мы неопровержимо докажем, что миссис Кристо, в халате, находилась на кухне и была заколота насмерть. Мы докажем, что, кроме нее, на кухне в это время находился только обвиняемый. Мы докажем, что совершить это преступление мог только он. Сам обвиняемый этого и не отрицает. Он ни разу, ни единым словом не попытался опровергнуть выдвинутое против него обвинение, и вы слышали показания доктора Стоуна, который решительно заявил, что сама миссис Кристо не могла нанести себе этот удар.

Страпп умолк. Откашлялся. Низенький, толстенький, в шелковой рубашке и в галстуке-бабочке, он старательно откашливался всякий раз, когда хотел произвести на слушателей впечатление или передохнуть. Сейчас ему нужно было и то и другое. До этой минуты он перечислял бесспорные факты, но мы понимали: сейчас прозвучат слова, которые покажут, как он намерен строить обвинение, и они-то и определят дальнейший ход процесса.

– Теперь мы считаем необходимым, – медленно, обстоятельно, испытывая терпение моего отца, продолжал Страпп (подозреваю, что отец больше разыгрывал нетерпение), – определить состояние духа обвиняемого, то, что мы называем mens rea. А в данном деле именно оно все решает…

За год, который я зря потратил, пытаясь изучать право в отцовой конторе, я достаточно узнал о mens rea, состоянии духа, и понимал: когда никто не видел, как обвиняемый нанес удар, это самый верный и прямой путь доказать, что он виновен. И вот теперь, когда Страпп показал, какова будет его линия обвинения, я отчаянно хотел понять, как же это принял отец. Но со своего места я не видел его лица, а лишь крепкое плечо и парик, и они ничего мне не сказали.

– Иногда, – отчетливо продолжал Страпп тонким голосом, какой часто бывает у таких маленьких толстячков, – человек, убивший другого человека, вовсе не считается преступником, ибо за этим убийством не стояло преступное намерение. Преступлением убийство становится тогда, когда человек, нанесший роковой удар, нанес его с преступным намерением, и тогда уже все остальное не имеет значения – пусть он ударил сгоряча или даже не представляя, как ужасно это кончится для жертвы. В таком деле, как сегодняшнее, самого по себе намерения убить достаточно, чтобы доказать, что подсудимый виновен в убийстве.

Страпп мельком глянул в сторону Джули, и все мы тоже на него посмотрели, но, сдается мне, Джули просто-напросто ничего не слышал.

– Тем самым обвинение собирается сейчас показать, – продолжал Страпп, – что смерть миссис Анджелы Кристо – результат состояния духа обвиняемого в ту пору, результат злонамеренности, что убийство это предумышленное. Мы покажем, что обвиняемый создал у себя дома враждебную обстановку, что он яростно сопротивлялся верованиям матери, что он открыто бросил вызов устоям семьи, в которой рос, и, наконец, что отношения между матерью и сыном накалились до предела, и в ночь убийства рукой обвиняемого, нанесшей смертельный удар матери, водили рознь, враждебность, злоба, гнев. Иными словами, мы установим mens rea, состояние духа обвиняемого, по тем условиям, которые он сам создал…

Судья постучал карандашом не по стене, но по столу. Так он обычно не призывал к порядку зал, а прерывал оратора.

– Мистер Страпп! Это ваша заключительная речь? Или вы предваряете выводами начало дела?

Я задолго до этого замечания судьи ждал, что протест заявит отец, но спина его оставалась неподвижной и крепкие, обычно беспокойные пальцы не шевелились.

– Это лишь мое вступительное слово, ваша милость, – сказал Страпп и беспокойно покосился на моего странно молчаливого отца.

– Тогда, пожалуйста, дайте нам сперва составить о деле собственное мнение на основании ваших улик, – сказал судья.

– Извините, ваша милость, – сказал Страпп. – Но мне казалось, в данном случае обвинение обязано очень четко разъяснить свои намерения, ибо мы имеем дело с очевидной преднамеренностью, с состоянием духа. И потому весьма важно…

– Хорошо, хорошо. Но ближе к делу.

– Разумеется, ваша милость. Я и стремлюсь изложить суть дела незамедлительно.

Это была неправда: Страпп явно не торопился, и мне не забыть, как старательно, искусно, шаг за шагом он строил свои доказательства и как упорно, необъяснимо и совершенно неожиданно молчал мой отец – казалось даже, он просто не обращает внимания на все, что тот говорит и делает.

Страпп с самого начала ловко разделил обвинение на две части и в первой половине своей речи очень тепло нарисовал печальный и трагический портрет жертвы: миссис Анджела Кристо хорошо известна в городе, это прекрасная женщина, о которой (так получалось у Страппа) никто и не думал злословить и строить рискованные догадки, нет, как по волшебству она превратилась в женщину, которая всегда была у нас признана добродетельной, преданной, неунывающей, разумной матерью, любящей сына до самозабвения и охраняющей его от всех опасностей, бед и соблазнов.

И чтобы все это доказать, он подобрал самых подходящих свидетелей. Мистер Йоу, возчик дров, и мистер Джексон, маляр, оба ее соседи-евангелисты, поведали о долгой и трудной борьбе, которую бодро вела миссис Кристо с всевозможными напастями, стараясь сводить концы с концами, и никогда при этом не унывала и не теряла веры в милосердие божье. Затем был вызван мистер Комис – пятнадцать лет кряду миссис Кристо была постоянной его покупательницей, он держит лавку по соседству с кварталом евангелистов. Он рассказал нам, что миссис Кристо ни разу не задолжала ему ни пенни, никогда не жаловалась, никогда не сплетничала и не слушала сплетен. Миссис Констентайн из Христианского благотворительного общества вспомнила, как, приехав в Сент-Хелен, миссис Кристо на первых порах нуждалась в помощи (ей не сразу удалось найти пансионеров) и как благодарно, с каким смирением она приняла кое-что из одежды, джем и маринованный лук.

Миссис Картер, одна из наших местных портних, рассказала, как охотно и умело мать Джули бралась за иголку, когда надо было кому-нибудь помочь, и закончила словами:

– Истинная христианка. Мать, счастливая своим материнством.

Миссис Картер была настоящая труженица, уже очень немолодая, показания она давала со слезами на глазах. Плакала и еще одна женщина, она сидела как раз передо мной, – миссис Оуэн Джоунз, одна из тех немногих, кто всегда был приветлив с Джули. Я посмотрел по сторонам и увидел еще трех или четырех плачущих женщин и одну из них очень пожалел: то была миссис Сэмсон, год назад, спасая друг друга, утонули оба ее сына-подростка.

И все же я поразился. Ну почему, спрашивается, эти женщины так горюют о миссис Кристо? Они ведь даже толком не знали ее. Почему они сейчас плачут? Все это, конечно, во вред Джули, но, несмотря на слезы, на то, что волнение их начинало передаваться всем в зале (а отец никак не старался этому помешать), пока я не очень-то верил, что это как-то поможет осудить Джули за убийство матери. До приговора было еще очень далеко.

Однако, набросав словами, исполненными сочувствия, портрет жертвы, Страпп перешел к Джули и с легкостью убедил жизнерадостных и простодушных Хеймейкера, библейского Бена Кэша и мисс Майл поведать разные подробности из жизни Джули. Страпп в два счета выудил из всех них правдивое признание, что Джули всегда, был трудный мальчик: его трудно было понять, с ним трудно было общаться, ему трудно было помочь советом или делом. Они говорили правду, правда эта звучала очень убедительно и непременно должна была внушить нам, что по всей логике поведение Джули – необузданное, непредсказуемое, враждебное – неизбежно должно было привести к яростному, страшному удару, которым он убил родную мать.

Мы все видели, куда клонит Страпп, но лишь когда перед нами предстал Мейкпис, Страпп стал, наконец, задавать вопросы, которые прямо указывали на виновность Джули.

– Я не прошу вас, мистер Мейкпис, осуждать этого юношу, – тонким голосом, с подчеркнутым уважением обратился к нему Страпп. – Я не доискиваюсь чего-то такого, что могло бы ему повредить. – Он чуть помолчал, словно бы глубоко опечаленный всем происходящим. – Я лишь хочу знать правду, мистер Мейкпис, вот почему я просил бы вас, если, возможно, объяснить странное отступничество Джули Кристо от его веры, от семьи, от религии. Можете вы это объяснить, мистер Мейкпис? Можете вы нам сказать, почему этот старательно воспитанный, горячо любимый, окруженный заботой юноша вдруг пристрастился к безнравственному джазу, к танцулькам, к выпивке, хотя знал, что оскорбляет этим свою мать и восстает против всего, что ей дорого? Почему он так поступал, мистер Мейкпис, можете вы нам это сказать?

Мистер Мейкпис, в лучшем своем костюме (я так ясно ощущал запах нафталиновых шариков, словно они лежали не у него, а у меня в карманах), лишь безмолвно покачал головой.

– Но в глазах миссис Кристо все это было очень дурно и грешно? – спросил Страпп кроткого, озадаченного свидетеля. – Это-то мы знаем, так?

– Да, – ответил Мейкпис, не поднимая головы.

– Это крайне ее огорчало? Можно даже сказать, сверх меры огорчало?

– Да… Верно.

– Приходилось ли вам прежде видеть ее в таком огорчении?

– Нет. Настолько – нет. Она… Она… – Мейкпис не в силах был описать переживания миссис Кристо и, чтобы скрыть смущение, вынул из кармана платок.

– Она из-за этого плакала?

– Да. Часто плакала.

– Значит, поведение Джули было для миссис Кристо жестоким разочарованием и тяжким горем?

– Да, но…

– Но чем дальше, тем становилось все хуже и хуже?

– Можно и так сказать, – произнес Мейкпис, подняв голову. – Но Джули…

– Но Джули не пытался изменить свое поведение, чтобы не огорчать мать? Это верно, мистер Мейкпис? Отвечайте чистосердечно!

Мейкпис опять покачал головой.

– Значит, вы чувствовали, что все это приближается к своего рода взрыву? То есть вас не удивило, когда произошла эта страшная трагедия?

– Ну, отчасти. Но, видите ли, мистер Страпп…

Страпп махнул рукой, и Мейкпис опустил глаза и больше уже не пытался ничего сказать об истинной боли, истинной скорби и радости, какие знал дом миссис Кристо. Он сошел с места свидетеля, не получив никакой помощи от моего отца; отец сидел молчаливый и недвижный, точно каменная глыба, словно решил ни в коем случае не вмешиваться, что бы Страпп ни делал и как бы худо все ни оборачивалось.

Затем Страпп вызвал мистера Криспа, дважды вдовца, зеленщика, который в своем фургоне доставлял овощи жителям библейского квартала. У Криспа были непомерно длинные мочки ушей и остановившийся взгляд, отчего этот человек казался сразу и печальным и разгневанным, и он гневно и убедительно рассказал суду, как совсем недавно, когда он зашел к миссис Кристо «по религиозной надобности», Джули вытолкал его из дома и прямо во дворе кричал на него и бранился. Миссис Джексон, жена владельца похоронного бюро, рассказала, что несколько месяцев назад Джули взял узел одежды, который она передала ему для матери, зная, как та нуждается, и кинул его с моста в реку.

Ни про тот, ни про другой случай я ничего не знал, ведь последнее время мы с Джули совсем не виделись. Но оба свидетеля, очевидно, говорили правду, портрет Джули стараниями Страппа вырисовывался весьма непривлекательный, и я с ужасом ждал, что еще скажут новые свидетели, подбавляя черной краски. Страпп вызвал Джо Хислопа, и перед нами появился наш общий и неизменный любимец – Австралиец-Джо.

Страпп первым делом попросил Джо рассказать суду, как повел себя Джули во время памятной праздничной процессии. Джо в совершенстве воплощал в себе наш местный характер и, конечно, обрадовался случаю расписать эту историю поярче и всех поразить. Страпп молча слушал, пока Джо не дошел до главного. Тут он перебил свидетеля.

– Минуточку, Джо, – сказал он. – Если я правильно вас понял, обвиняемый вскочил на вашу платформу и пытался сбросить вас наземь. Верно?

– Пытался! – коротко ответил Джо.

– Но он рассвирепел? – добивался Страпп. – Он был в ярости, не так ли?

– Если это, по-вашему, ярость, так она ему не больно помогла, верно? (Смех в зале.)

– И все-таки он был в ярости и метил, так сказать, перервать вам глотку?

– Ну, он ведь не по орехи собрался, мистер Страпп.

– Ладно, Джо. Но что же все-таки он делал? Расскажите суду.

– Он дергал меня за волосы, – девчачьим голоском пропищал Джо, и мы все опять засмеялись.

– И это все?

– А что еще он мог, несчастный поганец? – презрительно уронил Джо. – Ножа при нем нет, всадить в меня нечего…

К моему изумлению, отец не вскочил, красный от гнева, и не заявил решительный протест против таких слов. Страпп и судья Лейкер, казалось, ждали этого и замерли в ожидании. И весь зал тоже. Но отец промолчал, и сам судья Лейкер сделал Джо замечание за брань и распорядился, чтобы присяжные не принимали во внимание его слова о ноже. Но все это было уже неважно, и Джо, так и не услышав от моего отца ни единого слова, покинул место свидетеля с видом самым победоносным – так, бывало, он покидал арену знаменитых – своих побед в состязаниях боксеров легкого веса, уложив противника чуть ли не в первом же раунде.

И всерьез отчаиваться я стал, пожалуй, именно после показаний Джо. Я знал: в любом суде о сути того, что поставлено на карту – о жизни человека, – часто забывают, увлекшись самим ходом судебного процесса со всеми его подробностями. В поведении Страппа вовсе не было никакой преднамеренности, он лично не имел ничего против Джули. Просто он вел обвинение, как оно и полагалось, по всем правилам судебного разбирательства. Он предъявлял все новые свидетельства, которые подтверждали, что у обвиняемого нрав непредсказуемый, непостижимый, неподатливый, чуть ли не противоестественный. И вот Джули, сидящий на скамье подсудимых, меняется у нас на глазах, обращается в какое-то непостижимое чудовище, которое вполне способно сгоряча, а то и хладнокровно, со злобным умыслом убить человека. Бледность его стала казаться неестественной, расслабленно повисшие руки наводили на мысль о неуравновешенности, неумении владеть собой. А большие карие глаза? Они глядят сквозь вас, будто обладатель их не способен ни увидеть чужое страдание, ни осознать собственную боль.

Сработано было искусно, и хотя приемы Страппа не отличались оригинальностью, состояние духа Джули, mens rea, он очень убедительно представил в самом выгодном для обвинения свете.

А мой отец все еще ничего не сказал. Ни слова.

Оставалось выслушать только двух свидетелей, и я уже понимал: Страпп приберег под конец какую-то потрясающую неожиданность. Что-то может добавить к этой мрачной картине мистер Морни, первый из двух оставшихся свидетелей, гадал я. Страпп попросил его рассказать, как к нему приходила миссис Кристо и просила помочь Джули, – вот тогда-то я и узнал кое-что о событиях того дня. Но, вызывая мистера Морни, Страпп преследовал только одну цель. Верно ли, что миссис Кристо просила помочь Джули?

– Да, – ответил мистер Морни. Он был честный человек и отвечал ясно и определенно.

– И вы предложили помочь ему? – Теперь, уверенный в своей победе, Страпп говорил веско, вопросы задавал коротко, напористо.

– Конечно, – ответил Морни.

– Что же вы ему предложили, мистер Морни?

– Предложил работать у меня по субботам, мистер Страпп.

– И он работал?

– Нет, не работал.

– Он ведь был очень беден, его содержала мать, и все-таки от работы он отказался?

– Отказался, – ясно и определенно ответил Морни.

– Он хотя бы объяснил вам, почему отказывается?

– Нет. От него это не требовалось.

– Он приходил вас поблагодарить?

– Нет, но…

– Вы хотите сказать, что он не потрудился зайти к вам в магазин и сказать: «Большое спасибо, мистер Морни, но в субботу я занят другими делами»?

– Нет. Мне ни разу не довелось с ним поговорить. Но…

– Достаточно, мистер Морни, – сказал Страпп. – Вы свободны.

Мистер Морни покинул место свидетеля, и по лицу его ясно было: он чувствует, что-то вышло скверно и неправильно, но как тут быть – не понимает. Давая показания, он не раз взглядывал на моего отца, словно просил о помощи. Но призыв его остался без ответа. Страпп добился своего. Теперь Джули оказался не только человеком, неспособным жить среди людей, но и неблагодарным, и когда Страпп вызвал своего последнего свидетеля, доктора Уинстона Хоумза, я понял: сейчас нам и предстоит услышать то, к чему он вел. Хоумз – вот главный его козырь.

Хоумз вступил на место свидетеля, как пророк Даниил, пришедший выносить, а не выслушивать приговор, и начал с того, что, положив руку на потемневший от пота переплет библии, попытался произнести свой собственный вариант присяги. Судья прислушался и сказал:

– Извольте присягнуть, как полагается, доктор Хоумз, иначе мне придется лишить вас права давать показания.

Хоумз раскрыл было рот, собираясь возразить, но, видно, передумал. Зычным голосом проповедника он принес присягу и затем сказал:

– Итак, мистер Страпп? Чем я могу быть вам полезен? – Как будто Страпп привел его сюда в качестве духовного наставника.

– Доктор Хоумз, – заговорил Страпп с несвойственной ему почтительностью. – В наших краях вы человек уважаемый, и вы долгое время знали миссис Кристо, не так ли?

– Много, много лет, мистер Страпп.

– Сколько именно?

– Лет двадцать. Да, не меньше двадцати.

(Значит, верно говорили: Хоумз знал миссис Кристо с самого рождения Джули, а может, и раньше.)

– Миссис Кристо была глубоко верующей женщиной, доктор Хоумз?

– Она была грешница, как все мы, мистер Страпп. Но она уже давно пришла ко Христу, верила в его доброту и милосердие и, подобно Марии Магдалине, жаждала пасть ниц пред троном его…

– Иными словами, она была хорошая женщина? Так?

– В свете страданий Христовых кто осмелится назвать кого-либо из нас хорошим человеком? – громко провозгласил Хоумз.

Судья хлопнул рукой по столу.

– Попрошу свидетеля в зале суда ограничиться суждениями о делах земных. А о небесах будете рассуждать после, доктор Хоумз.

– Мы несем земное бремя свое, ваша милость, осененные светом небесным…

– Только не здесь, в суде, доктор Хоумз. Попрошу вас это осознать и отвечать на вопросы, как положено.

– Я полагаю, доктор Хоумз все понял, – поспешно вставил Страпп. – Но разрешите спросить вас, доктор Хоумз, миссис Кристо возлагала на сына большие надежды?

– Она всегда верила в божественное провидение, мистер Страпп.

– Как это понять в отношении ее сына Джули?

– Она хотела взрастить сына в любящих объятиях господа.

– И он там был, доктор Хоумз?

– Я вас не понял.

– Находился ли Джули в руках господних?

– Все мы там, мистер Страпп. Мы вручены нашему Спасителю…

Судья Лейкер постучал карандашом о стену у себя за спиной.

– Мистер Страпп, – произнес он, – будьте добры сказать вашему свидетелю, чтобы он спустился на землю и перестал проповедовать. Здесь этому не место, и нам это не помогает.

– Христос…

– Довольно! – прикрикнул судья. – Вы сюда пришли не проповеди читать, доктор Хоумз. Если вы не будете прямо, надлежащим образом отвечать на вопросы, мне придется попросить вас покинуть место свидетеля.

Мы все знали: судья – человек азартный, пьющий, но и верующий, и он вовсе не желает, чтобы этот пропыленный бродячий апостол навязывал ему свои сектантские верования.

– Но… – начал Хоумз. Судья даже не взглянул на него.

– Мистер Страпп! – Судья подался вперед и уставил на Страппа грозный палец. – В последний раз предупреждаю вашего свидетеля. Потрудитесь его вразумить, не то, если он еще раз попытается обратить нас в свою веру, я вынужден буду лишить его права давать показания.

– Я постараюсь, ваша милость. – И Страпп быстро, почти резко спросил Хоумза, часто ли он бывал в доме миссис Кристо.

– Да, но я не…

– Отвечайте на вопросы, и все, – распорядился Страпп. – Замечали вы в последнее время, что отношения между миссис Кристо и ее сыном обострились, стали враждебными или натянутыми?

– Да.

– Замечали вы в последнее время что-либо такое, что осложнило их отношения?

– Да.

– Что же?

– Они ссорились из-за того, что брат наш Джули стал вести себя недостойно.

– Вы имеете в виду джаз-оркестр?

– Да, и еще он грешил, пил, развратничал…

Я чуть было не крикнул: «Протестую!» Конечно же, защитник должен бы заявить решительный протест. Но отец не вмешался, и это так было на него не похоже, что на этот раз Страпп и судья озадаченно переглянулись.

– Мистер Куэйл, – обратился к отцу судья Лейкер, словно упрямое молчание защитника уже начало его беспокоить, – позвольте узнать, намерены ли вы принять хоть какое-то участие в данном разбирательстве?

Отец ответил не сразу. Он терпеть не мог, когда ему указывали, как ему следует или не следует поступать, и, уж конечно, сейчас он старался совладать с собой.

– Чем вызван этот вопрос, ваша милость? – спросил он так отрывисто, словно боялся сказать лишнее. – Вы хотите посоветовать мне, сэр, как вести защиту?

– Вовсе нет. Но разве интересы вашего клиента не требуют, чтобы вы так или иначе возразили, когда свидетель делает заведомо недопустимые заявления?

У отца побагровела шея.

– Я защищаю интересы своего клиента так, как считаю нужным, ваша милость, – сердито сказал он, – а если мои методы вызывают у вас сомнение, я потребую нового слушания и нового судью, который даст возможность защите вести дело по ее усмотрению, без неоправданного вмешательства.

– Вы напрасно возмущаетесь, мистер Куэйл, – сказал Лейкер. – Я был искренне обеспокоен.

– Я блюду интересы своего клиента, и суд напрасно об этом беспокоится. И я настаиваю, чтобы этот вопрос, заключающий в себе неправомерный намек, был взят обратно, ваша милость, в противном случае я покину зал суда и обращусь в…

– Хорошо, хорошо, мистер Куэйл. Напрасно вы волнуетесь. Я просто задал вопрос и, если угодно, извольте, беру его обратно. – Лейкер сделал знак Страппу и сказал, пожалуй, чересчур поспешно: – Продолжайте, мистер Страпп. Но последнее заявление вашего свидетеля по поводу разврата следует вычеркнуть из протокола, и присяжные не должны принимать его во внимание.

Страпп продолжал допрос, уверенности у него несколько поубавилось, хотя и ненамного.

– Итак, Джули и его мать ссорились из-за его поведения? – спросил он.

– Да, сэр, они ссорились… – ответил Хоумз.

– Откуда вам это известно?

– Миссис Кристо пришла ко мне в отчаянии, она рыдала, ломала руки и склонила голову, точно Иаир перед господом.

– Что же миссис Кристо вам сказала, доктор Хоумз? – быстро спросил Страпп.

– Она сказала, что боится за сына. Боялась какого-то ужасного буйства. Боялась, что он губит себя и способен сделать что-нибудь ужасное.

– С ней?

– С ней или с собой. С кем-нибудь…

– Она так и сказала?

– Этими самыми словами. Бренной плотью своей…

– Не стоит о бренной плоти, доктор Хоумз. Миссис Кристо просила у вас помощи?

– Просила. Но… – Хоумз, искусный оратор, умолк на самом интересном месте.

– Так что же? – нетерпеливо спросил Страпп.

– Она предупредила меня, чтобы я не заговаривал с ним. Умоляла не корить его за то, что он ступил на путь греха.

– Почему она так говорила?

– Она сказала, что не знает, чем он ответит на мои речи.

– Вы хотите сказать, она боялась, что он прибегнет к насилию?

– Она боялась влияния сатаны, который ныне им завладел.

– И вы согласились молчать, ничего ему не говорить?

– Нет. Нет. Я знаю свой долг, мистер Страпп.

– Так что же произошло?

– Миссис Кристо рыдала, рыдала, рыдала…

– А вы как поступили?

– Я дождался возвращения сына, и когда он вошел в кухню, где, я сидел с миссис Кристо, я попытался показать ему в свете учения Христова, как дурен и ошибочен избранный им путь греха.

– Он что-нибудь сказал?

– Ничего не сказал.

– Совсем ничего?

– Ничего членораздельного. Когда я стал внушать ему, как вредит он сам себе, как грешно вводить в дом саму размалеванную Иезавель сего града и дьявола по плоти…

– Ясно. Что он на это сказал? Что сделал?

– Он зарычал, как зверь. Он был одержим…

– Вы хотите сказать, он вышел из себя?

– Да, он потерял облик человеческий…

– Что же он сделал?

– Схватил большой нож, который лежал в кухне на доске для хлеба, и кинулся на меня.

– Он бросился на вас?

– Да. Бросался опять и опять…

– Что сделали вы?

– Мне пришлось спасаться. Пришлось бежать. Он бежал за мной до самой калитки, и рычал, как зверь, и замахивался на меня ножом.

– Это было задолго до смерти миссис Кристо?

– Накануне. Как раз накануне, мистер Страпп.

В зале задвигались, завздыхали, позади меня кто-то всхлипывал, а сам я закрыл лицо руками и мысленно застонал: «Джули, Джули!» Что еще тут скажешь, что сделаешь? Как тут выразить всю меру отчаяния?

Страпп помолчал – пусть вздохи и всхлипывания делают свое дело, – а немного погодя негромко и просто сказал:

– Больше мне говорить нечего, ваша милость. Таковы доказательства обвинения.

В зале воцарилась тишина, и я надеялся, что отец заявит, наконец, протест, или заспорит, или даже вспылит. Но теперь его молчание словно слилось с молчанием Джули. а потом вместо того, чтобы предпринять позарез необходимую сейчас контратаку, он затеял весьма практический разговор с судьей Лейкером и Страппом о том, чтобы перенести дальнейшее слушание на завтра.

Судья пожал плечами: он запомнил урок, преподанный ему за его попытку вмешаться.

– Хорошо, мистер Куэйл, – сказал он и покачал головой. – Как вам угодно. – Потом обернулся к Страппу: – Желаете произнести свою заключительную речь теперь, мистер Страпп, или завтра, после того, как выступит защита?

– Я заключу после защиты, ваша милость, – сказал Страпп. – Сейчас мне это нежелательно.

– В таком случае, – вмешался отец, – если мы на сегодня заканчиваем, я прошу разрешения суда повторно вызвать на завтра некоторых свидетелей – в качестве свидетелей защиты.

– Это весьма необычно, мистер Куэйл, у вас ведь была полная возможность подвергнуть их перекрестному допросу, – сказал Лейкер. Отец промолчал, и Лейкер опять пожал плечами, словно окончательно отказывался понять его поведение. – Прекрасно, – сказал он, – если только вы не возражаете, мистер Страпп.

Страпп перестал складывать бумаги. Он всегда с подозрением относился к каждому шагу моего отца, особенно если шаг был хоть сколько-нибудь необычным. Он явно насторожился. Но показания Хоумза так укрепили его позиции, что он махнул рукой и сказал:

– Нет, я не возражаю, ваша милость.

– Прекрасно. – Судья сунул огрызок карандаша в карман жилета под мантией. – Но хотел бы я знать, к чему вы клоните, мистер Куэйл.

– Узнаете, ваша милость, – сказал отец и взял единственный лежащий перед ним листок. Небольшой, чуть больше визитной карточки.

Объявлен был перерыв до завтра, до десяти утра, и, как все, кто весь день недоуменно глядел на загадочное поведение защитника, я жаждал узнать, что на уме у отца, что он готовит на завтра. Так жаждал, что позже, за обедом, снова умышленно нарушил правила и сказал ему, что не верю я Хоумзу, будто Джули ссорился с матерью.

– Хоумз врет, – сказал я. – Джули нипочем не стал бы с ней ссориться. Мало ли чего наговорил Хоумз!

– Хватит, – пробормотал отец; казалось, он поглощен своими мыслями и ему сейчас не до меня. За столом он был так же молчалив и задумчив, как и весь день в суде.