Текст книги "Блюз мертвых птиц"

Автор книги: Джеймс Ли Берк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

– Твоя задача – это не твоя цель. Твоя задача – контролировать то, что происходит вокруг тебя. Правильное использование ствола дает тебе этот контроль. А после этого твой личный выбор – это твой личный выбор.

– А чем ты занимался до того, как стал наемником, Луи? – спросила тогда Гретхен.

– Смотрела «Банду, не умевшую стрелять»?

– Да, Джерри Орбах играл там Джо Галло.

– Помнишь того льва, которого Джо держал в своем подвале, они еще приковали его к цепи на автомойке? Я ухаживал за львом. Я участвовал в этой истории, – ответил Луи.

Но ни ее пальцы на маслянистой прохладе оружия, ни воспоминания о юмористе-наемнике из Бруклина не могли избавить Гретхен от тошноты в желудке. Хотя нет, слово «тошнота» даже близко не описывает то чувство бесконечного опустошения, которое, казалось, прогрызалось наружу через ее тело. Она с трудом сжала руль в непослушных, твердых и сухих ладонях. Из зеркала заднего вида на нее смотрело серое и незнакомое лицо, она внезапно почувствовала запах собственного пота. Гретхен понимала, что, если остановится поесть, ее непременно вырвет. Она думала, что ничего хуже детства с ней уже никогда не произойдет. Ее жизненные альтернативы представляли собой множество дверей, и каждая из них вела в преисподнюю. Она могла либо сделать то, что ей приказал человек, называющий себя Марко, либо стать повинной в смерти собственной матери, причем смерти ужасной. Оружие Гретхен, а им она не только умела пользоваться, но и пыталась контролировать окружающий мир, стало ее же ловушкой, которая вот-вот должна была лишить ее души, захватив с собой жизни ее матери, Дэйва и Алафер Робишо и Клета Персела, лучшего из известных ей людей, чья доброта, казалось, сквозила в каждом его движении, каждом прикосновении и каждом проявлении заботы. Его бескорыстная привязанность к ней, казалось, не имела источника или объяснения. Ему ничего не нужно было от нее, и он не злился, когда она злилась на него. Его поведению не было никакого объяснения. Привязанность Клета к ней можно лишь сравнить с привязанностью отца к дочери, но при этом она не имела с ним никакой кровной связи. Почему же все это происходит именно с ней?

Когда Гретхен припарковалась у мотеля на Ист-Мейн, с неба срывались последние капли осеннего дождя, дым от барбекю Клета висел высоко в деревьях, а подъездная аллея была украшена россыпью красных и желтых листьев болотного клена. Ростбиф на гриле превратился в кусок угля. Она выключила зажигание, взяла коробку с пассажирского сиденья и отправилась к коттеджу Клета. Жалюзи были наглухо задраены, а серый воздух внутри наполнен запахом заплесневелых полотенец вперемешку с тестостероном и пивом, засохшими на пропитанных потом простынях. На журнальном столике покоилась бутылка мятного шнапса и полбутылки «Карта Бланка». Клет в трусах и майке спал на диване, лежа на боку и накрыв голову подушкой. Рубашка и брюки валялись на полу.

Гретхен села в кресло рядом с диваном, достала автоматику двадцать второго калибра и прикрутила к стволу глушитель. У нее шумело в голове, сердце тяжело стучало, рукоять пистолета вдруг стала скользкой во вспотевшей ладони. Дыхание Гретхен было столь громким, а во рту пересохло настолько, что она боялась разбудить его скрипом языка о сухие десны. Она опустила пистолет за спину и прикоснулась к спине Клета.

– Это я, – прошептала она.

Клет Персел не шелохнулся.

– Это Гретхен. Просыпайся! – повторила она.

Когда Клет опять не пошевелился, она вдруг почувствовала иррациональный приступ злости и нетерпеливости по отношению к нему, словно это он был повинен во всех ее проблемах и заслужил все, что с ним может произойти. Ее сердце тяжело стучало, ноздри раздулись в страхе и волнении. Она схватила его плечо левой рукой и резко встряхнула. Кожа мужчины была горячей и маслянистой, покрытой бусинами пота. Он стянул подушку с головы и взглянул на девушку через плечо затуманенным взглядом.

– Что стряслось? – спросил он.

– Опять нажрался?

– Да, денек не удался, да и ночка так себе. Пора бросать, – ответил он. Клет перевернулся на диване и приподнялся на локте. – Сколько времени?

– Забудь про время.

– В чем дело, Гретхен? Что у тебя там в руке?

Она подняла пистолет над матрацем.

– Это ствол, из которого я пришила Бикса Голайтли. На мой шестой день рождения он попросил меня прийти на кухню и помочь ему приготовить лимонад. Мать только что ушла в магазин за пирогом. Он расстегнул ширинку и прижал член к моему лицу. Он сжал мою голову так сильно, что я думала, что у меня треснет череп. Бикс сказал мне, что, если я буду плохой девочкой и расскажу маме, что мы сделали, и он именно так сказал: «что мы сделали», он вернется в Майами и похоронит меня на заднем дворе. Я никогда не знала его полного имени, не знала, откуда он. В начале этого года он был на бегах в Хиалее с прочим сбродом. Они сказали ему, что я исполняю заказы для мафии. Он так и не провел никаких параллелей между мной и той маленькой девочкой, которую изнасиловал. Мне потребовалось много времени, чтобы поквитаться с ним, но я это сделала. Что ты думаешь об этом, Клет?

Персел теребил простынь, его лицо посерело, губы внезапно пересохли.

– Думаю, ничего в этом страшного нет.

– В том, чтобы пришить парня?

– В том, чтобы пришить парня, заставившего маленькую девочку заниматься с ним оральным сексом в ее день рождения и угрожавшего ее убить. Что ты собираешься делать с этим стволом?

– Использовать его.

– На ком? – спросил он.

– Мишеней хоть отбавляй.

Клет сел на диване и взял пистолет из рук Гретхен. Обоймы в нем не было. Персел передернул затвор, но патронник тоже был пуст.

– Ты пришила Фрэнки Джиакано и Вейлона Граймза?

– Нет. И Голайтли, и Граймз и Джиакано были приговорены. Я прикончила Голайтли, но деньги за него не взяла. Я не знаю, кто застрелил тех двоих.

– Ты знаешь, кто я?

– Мужик, воняющий так, как будто пил последние двадцать четыре часа.

Клет открутил глушитель от пистолета и протянул ей то и другое.

– Что у тебя там еще в коробке?

Девятимиллиметровая «беретта», набор для чистки оружия, несколько запасных обойм и коробок с патронами.

– Я твой старик. Вот кто я такой, – ответил он.

– В смысле? Парень, что ли?

– Я твой отец.

Гретхен почувствовала в сердце резкую боль, которая паутиной пронзила всю ее грудь и, казалось, выдавила остатки кислорода из легких. Она почувствовала, как дернулась ее бровь и потемнело в глазах.

– Такими вещами не шутят.

– Я не шучу.

– Мой отец погиб во время «Бури в пустыне».

– Ты загремела в малолетку, когда тебе было пятнадцать, потом оказалась в приемной семье. Твоя мать тогда сидела в Майами-Дэйд. Я провел анализ твоей крови. Не было никаких сомнений в том, что я твой отец. Но ты сбежала из приемной семьи, прежде чем я мог оформить опекунство. Я дважды пытался найти тебя самостоятельно, затем нанял частного детектива в Лодердейле, но след оборвался на бегах в Хиалее. Ты там лошадей после скачек в стойла уводила, верно?

– Да, и конюхом работала, и в торговых палатках, – ответила Гретхен.

– Ты считаешь, что я тебя обманул?

– Не знаю, как это назвать. Я даже не могу описать, что я сейчас чувствую, – прошептала девушка.

– Я видел, как ты прикончила Голайтли. Я сообщил в полицию о том, что слышал выстрелы, но тебя не сдал. После того, как ты принесла мне мою зажигалку, я решил, что ты убежишь, если я скажу тебе, что был в Алджирсе в ту ночь, когда завалили Голайтли и Граймза. Я знал, что, если бы ты снова исчезла, я бы никогда не нашел тебя. Гретхен, тебе досталось гнилое детство. Спросить меня, так ты не виновата ни в чем из того, что ты делала. Если кто-то за это и отвечает, так это я. Я был копом, сидящим на бухле и таблетках. Я брал на лапу у мафии и пользовался твоей матерью. Кэнди сидела на героине, когда ей было еще девятнадцать, но вместо помощи все, что я ей дал, это беременность. Если ты скажешь мне, что не хочешь, чтобы такой сукин сын был твоим отцом, я это пойму.

– Ты не сукин сын. Не говори так.

Персел дотянулся до брюк, лежащих на полу, встал с дивана, повернувшись к ней спиной, начал одеваться.

– Почему ты плачешь? – спросил он.

– Я не плачу. Я никогда не плачу.

– Наш ужин, наверное, уже сгорел. Пойдем в «Патио», будет нам на ужин этуфе.[23]23
  Блюдо каджунской и креольской кухни, густое рагу из раков с рисом.


[Закрыть] Лучшей дочери, чем ты, желать просто невозможно. У тебя есть характер и нет страха. А если кто-то с этим не согласен, будет иметь дело со мной.

Гретхен сидела, обняв колени руками и опустив голову, чтобы он не мог видеть ее лицо. Она вытерла влажные глаза рукой.

– Тебя заказали. Тебя, Дэйва Робишо и Алафер и, возможно, миссис Робишо. У них моя мать, Клет. Мне дали выбор – либо выполнить заказ, либо они замучают мою мать до смерти.

– От кого заказ?

– От парня по имени Марко. Он не имеет значения. Заказ мог прийти от кого угодно и откуда угодно. Заказ обрабатывается в Джерси, в Майами или в Сан-Диего. Люди посередине цепочки ведут дела посредством почтовых ящиков или электронных сообщений. Прямо сейчас они накачивают мою мать тяжелой дурью, и это может ее убить.

Гретхен ждала, что он заговорит. Вместо этого Клет Персел сел на диван и уставился в пол.

– Где они схватили Кэнди?

– Наверное, в ее доме в Коконат-Гроув. Ты собираешься сказать Дэйву Робишо и Алафер? – спросила она. – Не хочу даже думать об этом. Алафер заступилась за меня. Она врезала Варине Лебуф по морде за меня.

Клет поднял взгляд на дочь. В его взоре сквозила бездонная печаль.

В офисе я начал интернет-поиск по истории парижского трека в надежде обнаружить связь с офицером СС Карлом Энгельсом. Какая-то информация находилась легко, какая-то с трудом, в других случаях мой поиск заводил меня в тупик. Название трека в Париже было «Вель де Хив», и это место стало известным как первая остановка для евреев на их пути в лагерь в Драней или перед погрузкой в товарные вагоны, доставлявшие их в Аушвиц.[24]24
  Аушвиц – немецкое название Освенцима.


[Закрыть] Многие из найденных мной фотографий были настолько ужасны и бесчеловечны, что я невольно задумался о том, какие же демоны могут прятаться в человеческом обличье. Я не обнаружил ничего, что могло бы связать имя Карла Энгельса с треком в Париже, лагерями в Дранси и крематориями Аушвица.

Вернувшись домой позже тем же вечером, я продолжил поиск с домашнего компьютера, но решил изменить подход. Я не стал искать информацию о Карле Энгельсе и вместо этого постарался найти людей, которых он мог знать или под чьим командованием он мог делать свои темные дела. Я просмотрел фотографии Адольфа Эйхмана и Райнхарда Гейдриха.[25]25
  Адольф Эйхман (1906–1962) – офицер гестапо, заведовавший отделом IV-B-4, отвечавшим за «окончательное решение еврейского вопроса». Райнхард Гейдрих (1904–1942) – обергруппенфюрер СС, один из инициаторов «окончательного решения еврейского вопроса», координатор деятельности по борьбе с внутренними врагами Третьего рейха.


[Закрыть] Я изучил списки тех, кого судили на Нюрнбергском трибунале, и тех, кто бежал от правосудия в Южную Америку. Я прочел, казалось, бесконечные описания их жизней. Большинство из них были воспитаны родителями – лютеранами или католиками в семьях среднего класса. Их прошлые жизни, до вступления в СС, характеризовались серостью и неудачами. То, как они потом позировали перед камерами на фоне колючей проволоки, на которой висели тела их жертв, не укладывалось у меня в голове. То, что они позволяли другим снимать, как они расстреливают стоящих на коленях безоружных людей или матерей с детьми на руках, повергло бы в шок любого социопата. Созданный ими мир сегодня существует лишь в киберпространстве, но даже виртуальное его посещение заставило меня содрогнуться.

К 11 вечера я с трудом различал буквы на экране и уже готов был сдаться. Уже собираясь выключить монитор, я вдруг бросил взгляд на фотографию, которой до этого не уделял особого внимания, быть может, из-за того, как на ней были одеты люди. На фотографии Генрих Гиммлер беседовал с тремя мужчинами в деловых костюмах. Они выглядели как люди, собравшиеся на новой стройплощадке для обсуждения какого-нибудь делового предприятия. Они не выглядели ни злодеями, ни хитрецами, ни вообще сколько-то примечательными. В описании фотографии содержались имена Гиммлера и двух других мужчин, имени четвертого не приводилось. Его лицо попало в кадр под углом, но его уверенная и величавая поза была мне знакома. У него была ямочка на подбородке и приятная улыбка. Его профиль был точной копией Алексиса Дюпре.

Я вернулся к рассказам выживших в Аушвице. Многие из них упоминали младшего офицера СС, который был необыкновенно жесток и с особым удовольствием производил отбор заключенных на казнь. Некоторые называли его «светоносцем» из-за того, как блестели его глаза, когда он заносил плеть над головой заключенного, задавая несчастному безобидные вопросы о месте его рождения или о его работе, прежде чем прикоснуться к его брови, словно клеймя несчастного, обрекая его таким образом на крематорий.

Другие заключенные гораздо менее поэтично описывали этого палача. Они просто называли его Люцифером.

– Может, пойдем спать? – спросила Молли.

– Я нашел человека, который может быть Алексисом Дюпре. Он был офицером СС по имени Карл Энгельс. Посмотри на эту фотографию. Слева – Гиммлер. Парень справа похож на Дюпре. По крайней мере, в профиль.

Жена мягко положила руку мне на плечо и всмотрелась в экран. Затем села рядом со мной и пригляделась.

– У него даже ямочка на подбородке, видишь? – вдруг шепнула она.

В первый раз Молли согласилась со мной в отношении возможного темного прошлого Алексиса Дюпре.

– Фамилия Энгельс означает «ангел». Тот парень, что пытался убить меня в Лафайетте, Чад Патин, говорил, что этим островом с «железной девой» заправляет некто по имени Ангел или Анджелле.

– То есть Алексис Дюпре – тот самый парень, кто всем этим заправляет?

– Думаешь, это невозможно? – спросил я.

– За уши притянуто, – ответила Молли.

Я не мог с ней спорить. Дюпре было под девяносто, и у него не было той эмоциональной устойчивости, которая требовалась для управления хорошо организованным преступным предприятием. Даже если он и был Карлом Энгельсом, сейчас я никак не смог бы доказать, что именно этот человек был тем, кого в Аушвице именовали светоносцем.

– Взгляни на ситуацию с другой стороны, – сказала Молли, – ты оказался прав насчет Алексиса Дюпре, а я неправа. Вероятно, он действительно военный преступник. И он доживает свой век. Мы можем только представлять себе, какая судьба ему уготована. Думаю, он узнает, что ад очень похож на Аушвиц, но в этот раз на нем будет полосатая роба.

В таком ключе я об этом не думал. Той ночью я открыл окно в спальне и включил потолочный вентилятор, чтобы ночной бриз скользил по кровати. Засыпая, я слышал ветер в кронах деревьев, слышал, как белки бегают по крыше и дренажный понтон углубляет дно канала. Я проспал до самого утра безо всяких снов.

Ближе к вечеру следующего дня, сразу после очередного слепого дождя и возвращения Гретхен Хоровитц из Нового Орлеана, у дома нарисовался Клет. Он усиленно жевал мятные леденцы, не снимал солнцезащитные очки, был выбрит, причесан и одет в хрустящую гавайку, призванную скрыть, как он растолстел и какую все возрастающую боль приносят ему похмелья. Но когда он вошел в дом и снял очки, кожа вокруг его глаз была бело-зеленой и он постоянно моргал, как будто кто-то резко посветил ему фонариком прямо в зрачки.

– Где Молли и Алафер? – спросил он.

– В «Винн-Дикси»,[26]26
  Сеть супермаркетов в США.


[Закрыть] – ответил я.

– Я должен тебе кое-что рассказать.

– Что, все совсем плохо? – теперь пришла моя очередь задавать вопросы.

– У тебя есть что-нибудь выпить? Я себя чувствую так, словно у меня начался почечный камнепад.

Я налил ему стакан молока, разбил в него сырое яйцо и добавил ванильного экстракта. Он сел у столика и послушно выпил.

Окна были открыты, чтобы впустить в дом вечернюю прохладу, в ветвях деревьев начали загораться первые светлячки, но ничто не давало Клету облегчения от тех страданий, которые он, очевидно, испытывал.

Он рассказал мне все, в чем Гретхен Хоровитц ему призналась – от заказа на Бикса Голайтли до карьеры в качестве наемного убийцы, от похищения ее матери и до заказа на меня и мою семью, который Гретхен должна была выполнить.

Поначалу я почувствовал только злость. Злость по отношению к Гретхен, к Клету и к самому себе. Затем я почувствовал себя неисправимо глупым и использованным. А еще ощутил безымянный и всепоглощающий страх, страх, который сложно описать, так как он иррационален и исходит из глубины души. Такое чувство испытываешь, когда кто-то неожиданно выключает свет в комнате, погружая тебя в темноту, или когда самолет попадает в воздушную яму и падает в нее так быстро, что не слышен даже звук двигателей. Страх, который ощущаешь, когда атавистический голос внутри тебя шепчет, что зло не только реально, но и стало столь всепроникающей частью твоей жизни, что уже ничто на белом свете не может тебя спасти.

Закончив рассказывать мне вещи, о которых, я так думаю, Клет Персел никогда не планировал говорить со своим лучшим другом, он встал из-за стола и, не глядя в мою сторону, налил себе еще молока и добавил туда остатки ванильного экстракта, вытряхнув последние капли из маленькой бутылочки.

– У тебя ничего покрепче нет? – спросил он.

– Нет, да я бы и не дал тебе, если бы было.

– Тогда сделай мне одолжение, возьми и пристрели меня, – попросил он.

– Думаешь, мать Гретхен держат в Майами? – спросил я.

– Сомневаюсь, – он попытался выдержать мой взгляд, но отвел глаза, – хочешь обратиться в ФБР?

Я одарил друга долгим и пристальным взглядом, и вовсе не для того, чтобы его смутить. Я знал, что и у этой проблемы должно быть решение, но не знал, в чем оно заключается. Как только мы привлечем ФБР, они закроют Гретхен Хоровитц и заказ на нас окажется в других руках. К тому же велик шанс, что Клет Персел сядет за пособничество в совершении преступления. И даже после всего этого мы все равно ничего не добьемся и должны будем надеяться только на себя самих. Думаете, это преувеличение? Спросите любую жертву насильственного преступления или любого свидетеля обвинения в деле, связанном с мафией, что они думают о своем опыте общения с системой уголовного правосудия. Спросите их, насколько защищенными они чувствовали себя после этого и как часто они спокойно спят всю ночь. Спросите у них, каково это – быть в страхе двадцать четыре часа в сутки.

– Мне нужно рассказать об этом Молли и Алафер, узнать, что они думают, – сказал я.

Я видел, как Клет пытается контролировать свои эмоции. Его шея горела от бритвы, белки глаз испещрены мелкими розовыми сосудами, а кожа вокруг рта напоминала рыбье брюхо. Думаю, он не находил себе места от чувства стыда и запутанности, которые обуяли его, и не мог не спрашивать себя о том, закончит ли когда-либо платить по счетам за ошибки, совершенные многие годы назад.

– Что бы вы ни решили, я с вами, проговорил он.

– Гретхен не знает, откуда пришел заказ?

– Сам знаешь, как это работает. Они используют морально неустойчивых людей, которые просто делают работу, а затем в половине случаев избавляются от них. – Персел замолчал, как будто ему было трудно говорить то, что он собирался сказать, – Гретхен не выбирала тот мир, где родилась. Об нее тушили сигареты, когда она была еще младенцем, и все потому, что там не было ее отца, чтобы защитить ее. На шестой день рождения Бикс Голайтли принудил ее к оральному сексу. Есть ли кто-то в своем уме, кто поверит в то, что такой ребенок вырастет и станет нормальным? Я думаю, просто удивительно, насколько порядочным человеком она выросла.

Его глаза увлажнились, голос был настолько сдавлен, что я не мог разобрать некоторых слов.

– Давай пройдемся, – предложил я.

– Куда?

– За мороженым.

– Дэйв, мне искренне жаль, что все так получается. И Гретхен тоже.

– Клет, не рассказывай мне о проблемах своей дочери. Мне и своих хватает.

– Я просто говорю тебе все как есть. Гретхен тоже человек. Не будь к ней так строг.

– А вот это сделать уже непросто, – ответил я.

Клет посмотрел на меня удивленным взглядом, полным боли.

Я видел, как солнечный свет растворяется в тени деревьев, и слышал, как лягушки квакают на канале. Мне хотелось выйти на задний двор, завернуться в плед и пригласить в сумерки уходящего дня Молли, Алафер и Клета. И тогда, может быть, я забуду обо всем, что происходило вокруг нас. Вместо этого я сказал:

– Прорвемся. Мы всегда прорываемся.

– Кстати, забыл тебе кое-что сообщить. Я смотрел телевизор, пока одевался перед тем, как прийти к тебе. Там был репортаж об одном британском нефтянике, который будет выступать с речью в Лафайетте, и на одном из кадров он был с Ламонтом Вулси, тем альбиносом, что ошивается у телепроповедника.

– Так что насчет нефтяника?

– Я видел его раньше. На записи Варины Лебуф, ответил он. – Закончив ее пялить, он сразу кинулся причесываться, голышом. При этом смотрел прямо в камеру. На ум сразу приходят два слова: «нарцисс» и «мешок дерьма». Может, стоит его навестить?