Текст книги "Гнев Тиамат (ЛП)"

Автор книги: Джеймс Кори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Джеймс Кори
 Гнев Тиамат (Экспансия 8)

Пролог: Холден

Крисьен Авасарала умерла.

Это произошло на Луне четыре месяца назад. Тихая смерть во сне, финал длинной насыщенной жизни, и непродолжительной болезни. И она оставила человечество совсем не таким, каким нашла. Новостные ленты тринадцати сотен миров, унаследованных людьми, наводнили некрологи и соболезнования. В броских заголовках сквозил пафос: «Последняя королева Земли», «Так умирают Тираны» и «Прощальная песнь Авасаралы».

Всё, что несли заголовки, жалило Холдена прямо в сердце. Как можно представить, что вселенная больше не склонится перед волей этой маленькой старушки? Даже когда пришли подтверждения, глубоко в душе Холден продолжал верить – где-то там, язвительно матерясь и преодолевая все человеческие пределы, она снова сгибает историю, ещё на долю градуса отклоняя её от зверства. С момента первых сообщений прошел почти месяц, когда ему впервые пришлось признать: Крисьен Авасаралы больше нет.

И всё же, с ней ещё не было покончено.

Государственная церемония похорон планировалась на Земле, но Дуарте всё переиграл. Занимая пост генерального секретаря ООН в критический период истории, служением собственному миру и всему человечеству, Авасарала снискала себе почетное место, которое никогда не должно быть забыто. Высокий консул Лаконии счел справедливым и правильным, чтобы она упокоилась в сердце новой империи. Похороны проведут в Государственном Здании. Тут построят мемориал, что увековечит её память.

То, что Дуарте был замешан в массовом кровопролитии, определившим карьеру Авасаралы, осталось за рамками. Победители снова переписывали историю. И пусть это не попало в пресс-релизы и государственные новостные ленты, Холден искренне надеялся, – никто не забыл, что Авасарала и Дуарте находились по разные стороны баррикад. Но даже если нет, помнил он сам.

Её личный мавзолей, – ведь нет достойных делить его с ней, – построен из белого камня, отполированного до блеска. Огромные двери закрыты, служба уже закончилась. На центральной панели северного фасада, в камне вырезан большой портрет – лицо, даты рождения, смерти, и пара поэтических строк, которые Холден не смог узнать. Вокруг подиума священника сотни сидений, но половина из них пустует. Люди съезжались со всей империи, чтобы быть здесь сегодня, но вот они – жмутся маленькими группками поближе к знакомым. Вокруг склепа неземная растительность, которую судя по экологической нише и поведению можно назвать травой. Дует приятный теплый бриз. Стоя спиной к дворцу, Холден почти верил, что волен выйти в дикие места за пределы города, и отправиться куда вздумается.

На нём был синий костюм лаконианского военного покроя, украшенный расправленными крыльями, которые Дуарте выбрал имперским символом, и с жёстким высоким воротником, уже натёршим шею. И без знаков различия. Видимо, пустота на их месте и означала почетного пленника.

– Вы пройдете на приём, сэр? – спросил охранник.

Холден представил, что будет, ответь он «нет». Словно свободный человек, отказавшийся от гостеприимства дворца. Он был уверен, что сценарий на такой случай давно проработан и отрепетирован. И вряд ли ему понравился бы расклад.

– Через минуту, – ответил он. – Просто хочу...

И неопределённо указал на мемориал, словно неизбежность смерти была каким-то универсальным разрешением. Напоминанием о бренности всех человеческих правил.

– Конечно, сэр, – сказал охранник и растворился в толпе. Холден не обманывался насчет своей свободы. Ненавязчивость её ограничения, вот всё, на что он мог рассчитывать.

У подножия мавзолея на портрет Авасаралы глядела одинокая женщина. Оттенок ярко-синего сари совпадал с цветами Лаконии настолько, чтобы проявить вежливость, и отличался так, чтобы ясно показать, что вежливость неискренняя. Даже будь она непохожа на бабушку внешне, это прозрачно-толстое «хер вам» трудно было не узнать. Холден приблизился.

Кожа смуглей, чем у Авасаралы, но форма поднятых на него глаз и тонкость в улыбке хорошо знакомы.

– Соболезную вашей утрате, – сказал Холден.

– Благодарю.

– Мы не представлены. Я...

– Джеймс Холден, – прервала она. – Я знаю, кто вы. Нани рассказывала.

– О... Занимательные, наверное, были истории. Она зачастую видела вещи иначе, чем я.

– Так и было. Я Кайри. Она звала меня Кики.

– Удивительная была женщина.

Два долгих вздоха прошли в молчании. Ветерок трепал сари на Кайри, как флаг. Холден собрался было оставить её в покое, когда она заговорила снова:

– Она бы так бесилась... Приволокли в стан врага и чествуют в знак того, что она уже не сможет пнуть их по яйцам. Включили в свои ряды, как только поняли, что не получат отпора. Можно подключать генератор и запитывать планету – так она вертится в этом гробу.

Холден тихо хмыкнул, вроде как соглашаясь.

Кайри пожала плечами.

– А может и нет. Может решила бы, что это забавно. С ней никогда нельзя было точно сказать.

– Я стольким ей обязан... – произнес Холден. – Я не всегда это осознавал, но она сделала всё возможное, чтобы помочь. А мне так и не представился случай отблагодарить её. Или... я им не воспользовался. И если я могу сделать что-то для вас, или вашей семьи...

– Похоже, вы не в том положении, чтобы кому-то помогать, капитан Холден.

Холден оглянулся на дворец за спиной.

– Да, положение не самое завидное. И всё же я сказал именно то, что хотел.

– Я признательна за жест. И как я слышала, вам удалось даже добиться некоторого влияния. Заключенный с доступом к императорскому уху.

– Не могу об этом судить. Я много говорю, но не знаю, прислушивается ли кто-нибудь. За исключением охранников. Те, полагаю, слушают всё.

Она засмеялась, и смех её оказался намного более теплым и сочувственным, чем Холден мог ожидать.

– Очень непросто, когда в жизни нет ни клочка, предназначенного только для самого себя. Я выросла, зная, что всё, что скажу, будет отслежено, записано и оценено на предмет потенциальной угрозы для меня и семьи. Где-то в архивах контрразведки есть записи обо всех моих месячных.

– Из-за неё? – спросил Холден, кивая на мемориал.

– Из-за неё. Но она сама же и научила, как пережить это – как превратить собственный позор в оружие морального уничтожения тех, кто стремится унизить нас. Ну знаете, такой специальный секрет.

– И в чём он состоит?

Кайри улыбнулась.

– Люди, имеющие над вами власть, тоже слабы. Тоже гадят, истекают кровью, боятся, что собственные дети их разлюбили. Страдают от вины за ошибки молодости, о которых все остальные давно забыли. И потому они уязвимы. Нас всех определяют окружающие нас люди... такой уж мы вид обезьян. Мы не способны переступить через свою суть. И значит, те кто смотрит за вами, дают вам силу изменить их самих.

– И она научила вас этому?

– Да, – ответила Кайри. – Только она этого так и не узнала.

Словно для подтверждения её слов, через траву к ним двинулся охранник, почтительно притормозив вдалеке, чтобы его заметили, и дав им время закончить разговор. Кайри развернулась к нему и вздернула бровь.

– Приём начнется через двадцать минут, мэм, – сказал охранник. – Верховный консул особенно надеялся на встречу с вами.

– Разве могу я обмануть его ожидания, – ответила она той же улыбкой, что Холден раньше видел на другом лице.

Он предложил Кайри руку, и та приняла. Они уже уходили, когда Холден кивнул на мемориал с выгравированными словами:

«ЕСЛИ ЖИЗНЬ УЙДЕТ В СМЕРТЬ, Я СТАНУ ИСКАТЬ ТЕБЯ ТАМ. ЕСЛИ НЕТ – ТОЖЕ ТАМ»

– Интересная цитата, – заметил он. – Такое чувство, что я её где-то слышал. Кто это написал?

– Я не знаю, – ответила Кайри. – Она завещала написать эти слова на её могиле. Но не сказала, откуда они.

* * *

Теперь в Лаконию стремился каждый, кто хоть что-то из себя представлял. Движение происходило сразу на нескольких уровнях. План Дуарте по переносу центра человечества из Солнечной системы к сердцу собственной империи нашел такую поддержку и одобрение, которые сначала потрясли Холдена до глубины души, а затем зародили в нём легкое разочарование в людях вообще. Самые престижные научно-исследовательские институты перенесли сюда свои штаб-квартиры. Четыре балетные труппы позабыли о столетиях соперничества ради Лаконианского института искусств. Знаменитости и ученые бросились осваивать роскошные, субсидируемые государством столичные поместья. Здесь успели отснять несколько новых фильмов, и мягкая сила культуры, основанной на скоростном промывании мозгов, готовилась затопить сети и новостные каналы обнадеживающими посланиями об успехах Высокого консула Дуарте и лаконианской стабильности.

Пришёл и бизнес. Банки и офисы, построенные Дуарте, ждали арендаторов. Теперь Ассоциация Миров – это вам не какая-то Кэрри Фиск в дерьмовом офисе на Медине, а собор в центре столицы, с вестибюлем больше причального ангара и витражами, казалось, уходящими от пола в бесконечность. Управление Транспортного союза тоже расположилось здесь, в здании попроще и с меньшими удобствами, чтобы показать физически и социально, кому именно отдано предпочтение. Холден наблюдал за всем этим из Государственного здания, своего дома, своей тюрьмы, с чётким ощущением, что все они живут на острове.

Чистая, новая, яркая Лакония внутри городской черты, управляемая лучше большинства космических станций, известных Холдену. А снаружи – дикая природа, о которой он читал только в книгах. Древние леса и инопланетные руины, на исследование которых уйдут поколения. Слухи об остатках технологий, пробужденных к жалкому существованию ранними экспериментами с протомолекулой: бурильных червях размером с корабль, ремонтных дронах, напоминавших собак, и не видевших разницы между механизмом и плотью, кристаллических пещерах, в которых пьезоэлектрические эффекты вызывали галлюцинации с фантомной музыкой и головокружительной дезориентацией. Столица стала новым синонимом человечества, а планета вокруг осталась чужой. Остров глубоко знакомого в море непознанного. И то, что Дуарте, несмотря на все амбиции бога-императора, не сумел освоить всё это и за несколько десятилетий, странным образом обнадёживало.

Но это же и ужасало.

Прием был роскошным, но не помпезным. Если вся Лакония соответствовала образу Дуарте, то здесь наблюдалась странная нотка личной сдержанности его души. Каким бы грандиозным ни был сам город, или всеобъемлющими его амбиции, во дворцовом комплексе консула отсутствовала вычурность. Его дом не был даже особенно изысканным. Чёткие архитектурные линии и нейтральная палитра создавали в бальном зале ощущение элегантности, не слишком заботящейся о чужом мнении. Диваны и стулья расставлены там, где при необходимости их можно было передвинуть. Молодые люди в военной форме разносили бокалы с вином и пряный чай. Дуарте заставлял окружение излучать уверенность, даже больше, чем силу. И этот трюк был хорош, потому что работал даже после того, как Холден осознал его механику.

Взяв бокал вина с подноса официантки, Холден пробирался сквозь движущуюся толпу. Некоторых он узнавал сразу. Вон Керри Фиск из Ассоциации Миров за длинным столом в окружении губернаторов полдюжины колоний, и каждый их них старается первым засмеяться над её шутками. А вот Торн Чао, главное лицо популярной новостной ленты системы Бара Гаон. Эмиль-Мишель Ли в струящемся зелёном платье, которое было её фирменной маркой везде, кроме фильмов. И на каждое лицо, которое Холден знал по имени, приходилась ещё дюжина, выглядевших смутно знакомыми.

Он двигался сквозь призрачную социальную дымку вежливых улыбок и фальшивых приветственных кивков. Он был здесь, потому что Дуарте хотел, чтобы его здесь видели, но круг людей, желавших заслужить благосклонность консула, не слишком сильно пересекался с кругом тех, кто опасался вызвать его недовольство, общаясь с государственным пленником.

И всё же такие были.

– Недостаточно я пьяна для всего этого.

Камина Драммер, – президент Транспортного Союза, – стояла, облокотившись на стойку и обхватив руками стакан. Вблизи её лицо казалось старше. Теперь, без камеры, экрана и миллиарда километров между ними, морщины вокруг её глаз и в уголках рта проступили отчётливей. Она подвинулась, освобождая место, и он принял приглашение.

– Даже не знаю, как надо напиться, чтобы было достаточно, – ответил он. – В стельку? До бычки? До пьяных слёз?

– Да ты даже не поддатый.

– Я нет. В последнее время вообще избегаю алкоголя.

– Сохраняешь ясный ум?

– Ага. И берегу от расстройства желудок.

Драммер улыбнулась, потом засмеялась.

– Вывели почётного заключенного на люди. Гляжу, ты им уже не особо и полезен. Что, выжали из тебя все соки?

В её интонации звучала подколка между двумя старыми коллегами, что вышли в тираж, и жили в политической тени. И нечто большее. Способ спросить, пришлось ли ему сдать подполье Медины. Решились ли они сломать Холдена. Драммер понимала так же хорошо, как и он сам, что слушать их могли даже здесь.

– Помог, чем сумел, с проблемой инопланетной угрозы. В любом случае, все их вопросы, и мои ответы – вчерашний день. Дуарте думает, что я ему тут полезен, и вот он я.

– Как часть всего этого цирка с ослами.

– С конями, – поправил Холден. И увидев её реакцию, пояснил, – Называется "цирк с конями".

– Ну ещё бы, – согласилась она.

– А вы как? Как продвигается демонтаж Транспортного Союза?

Глаза Драммер прояснились, а улыбка стала шире. Она ответила идеально поставленным для новостных лент голосом – чётким, тёплым и лживым, как резной жёлудь:

– Я безмерно удовлетворена плавным переходом к более полному контролю со стороны властей Лаконии и Ассоциации Миров. Наша цель – поддержать и оптимизировать старые практики, которые работали хорошо, и интегрировать новые процедуры, которые помогут вырубить омертвевшую древесину. Это позволит сохранить и приумножить эффективность торговли, не ставя под угрозу безопасность, которая требуется для великой судьбы человечества.

– Так плохо?

– Наверное зря я так. Может быть и хуже. Пока я послушный маленький солдат, и нужна Дуарте, чтобы вытащить на свет Сабу, я хотя бы не отправлюсь в загон.

Шум голосов усилился, толпа заволновалась. Внимание всех в бальном зале притянуло к главному входу, как железные опилки к магниту. Холдену не нужно было смотреть, чтобы понять, что прибыл Уинстон Дуарте. Но он всё равно посмотрел.

На Дуарте была почти такая же форма, как и на нём. На лице то приветливое спокойствие, которое он, казалось, носил повсюду. Тем не менее, его охранники отличались от приставленных к Холдену. Два здоровенных телохранителя с оружием в руках и мерцанием в глазах, выдающим имплантированные технологии. Кортазар держался чуть в стороне с видом подростка, которого отвлекли от игры для семейного ужина. А настоящий подросток – дочь Дуарте, Тереза, – тенью двигалась за отцом.

Кэрри Фиск, бросив свою губернаторскую свиту, поспешила к консулу для рукопожатия. Они перекинулись парой фраз, прежде чем Фиск повернулась к Терезе, чтобы пожать руку и ей. За Фиск начинала скапливаться небольшая толпа людей, с деланной ненавязчивостью пытавшихся протолкаться поближе для встречи с великим человеком.

– Жуткий он, этот сукин сын, да? – спросила Драммер.

Холден хмыкнул. Он не знал, какую именно жуть она имеет ввиду. Например то, насколько все вокруг готовы ему кланяться. Уже этого было достаточно. Но, возможно, она заметила и то, что видел он сам: неестественное подрагивание глаз, отблеск перламутровой тени под кожей. Холден наблюдал протомолекулу в действии, побольше, чем кто-либо, кто не бывал в лаборатории Кортазара. И потому, вероятно, побочные эффекты лечения Дуарте для него были более очевидны.

Холден поймал себя на том, что не может оторвать взгляд. Больше того, пялились все, и он поддался этому магнетизму всеобщего внимания. Чтобы отвернуться к Драммер, потребовалось приложить ощутимые усилия. И надо признать, это было сложнее, чем он думал.

Он хотел спросить, слышно ли что-нибудь о подполье, кажется ли правление Дуарте там, в огромной пустоте между мирами таким же неизбежным, как здесь, в его доме.

– О подполье слышно что-нибудь? – спросил он.

– Всегда где-то есть какие-то недовольные, – ответила она, балансируя на краю безобидного и осмысленного.

– А ты как? Как поживает славный капитан Джеймс Холден? Ходит на вечеринки? Размахивает кулачками в бессильной ярости?

– Нет. Только плетёт заговоры и ждёт удобного момента для удара, – ответил Холден. И они усмехнулись, как будто оба всего лишь шутили.

Переведено: Kee

Глава 1: Элви

Вселенная куда страннее, чем думаешь.

Это была любимая фраза одного из профессоров Элви времен ее обучения в аспирантуре. Профессор Эрлих, старый сварливый немец с длинной седой бородой, неизменно напоминавший Элви садового гнома, твердил это всякий раз, стоило кому-нибудь выказать удивление результатами лабораторных испытаний. В те годы Элви считала клише прописных истин пошлостью. Ну разумеется, Вселенная полна сюрпризов.

Профессор Эрлих наверняка уже мертв. Он практически исчерпал возможности антивозрастных технологий еще в то время, когда Элви было немногим за двадцать. А теперь ее дочь старше, чем она тогда. Но будь он жив, Элви непременно послала бы ему самые искрение извинения.

Вселенная не просто страннее, чем ты думаешь, она куда страннее, чем ты даже можешь вообразить. Каждое новое чудо, поразительное само по себе, закладывало фундамент для последующего, более удивительного открытия. Вселенная постоянно меняла определение – что считать странным. Открытие, которое все сочли находкой инопланетной жизни, когда впервые обнаружили протомолекулу на Фебе, потрясло человечество до самого основания, но все же оно взволновало не так сильно, как осознание того, что протомолекула по сути не столько пришелец, сколько инструмент пришельцев. Этакая версия гаечного ключа, но такого, который может превратить астероидную станцию Эрос в космический корабль, захватить Венеру, создать Кольцо Врат и открыть путь в тринадцать сотен миров за ним.

Вселенная страннее, чем думаешь. Вы чертовски правы, профессор.

– Что это? – спросил ее муж Фаиз.

Они были на мостике «Сокола», ее корабля. Корабля, который вручила ей Лаконианская Империя. На переднем экране медленно росло супер четкое изображение чего-то, что все называли Объектом. Крупное планетарное тело размером чуть больше Юпитера, почти прозрачное, похожее громадный хрустальный шар нежного зеленоватого оттенка. Единственная структура в звездной системе Ардо.

– Пассивная спектрометрия показывает сплошной углерод, – сказал, не отрывая взгляда от рабочего монитора, по которому бежали потоки данных, Тревон Бэрриш. Он был их командным специалистом по материалам и самым педантичным человеком из всех, кого встречала в жизни Элви. Естественно, на вопрос Фаиза он ответил буквально. Она же понимала, муж спрашивал не о том. Он спрашивал: «Почему оно такое?»

– Углерод сложен плотной решеткой, – заметила Джен Лайвли, командный физик. – Это...

Она не договорила, и Элви закончила за нее:

– Алмаз.

Когда ей было семь лет, умерла ее двоюродная бабушка, с которой она никогда не виделась, и Элви Окойе вместе с матерью вернулась в Нигерию. Пока мать занималась устройством похорон, Элви бродила по дому. Это стало своего рода игрой – разглядывая оставленные умершей женщиной вещи воссоздавать ее образ. На полке возле постели снимок темнокожего молодого человека с бледными глазами. Кто он ей – муж, брат, сын? В крошечной ванной среди разбросанных пакетиков дешевого мыла и чистящих средств – красивый хрустальный флакончик с загадочной зеленой жидкостью. Духи? Яд? Когда ничего не знаешь о человеке, все предметы, оставшиеся после него, кажутся фантастическими и притягательными.

Много лет спустя она как-то полоскала рот, запах пробудил воспоминания, и она поняла, что зеленая жидкость в том флакончике была ополаскивателем для рта. Одна загадка решена, но сразу появились новые вопросы. Почему бабушка перелила ополаскиватель в такую красивую бутылочку, а не оставила как есть, в контейнере для вторичной переработки? Откуда взяла она эту бутылочку? Использовала ли раствор по назначению, в качестве ополаскивателя для рта, или у той жидкости были иные, недоступные пониманию Элви, функции? Покойная женщина уже не расскажет, и теперь это навсегда останется тайной. Некоторые вещи понять можно только в контексте.

На обзорном экране одинокий зеленоватый алмаз с идеально отполированной поверхностью плыл по орбите вокруг угасающего белого карлика, по солнечной системе, где не было других планет. Хрустальный флакончик с ополаскивателем для рта в окружении дешевого мыла на грязной полочке в ванной. Фаиз прав. Единственный вопрос, который важен – почему, но все, кто знал, мертвы. Ей остался лишь один ответ – ответ профессора Эрлиха.

«Сокол» построили по заказу Высокого консула Дуарте специально для Элви и только ради одной миссии: посетить сеть врат «мертвых систем» и посмотреть, нет ли там следов безымянного врага, уничтожившего цивилизацию создателей протомолекулы, или следов тех странных нематериальных снарядов, которые он – или оно, если это местоимение больше подходит для антецедента вне измерения и пространства, – оставил после себя.

В трех таких системах «Сокол» уже побывал. И каждый раз это было чудо. Элви не нравилось выражение «мертвая система». Мертвыми системы называли потому, что в них не было пригодных для жизни планет. Элви же эта классификация коробила, казалась упрощенной. Да, жизнь – жизнь в человеческом понимании – на вращающемся вокруг белого карлика алмазе размером с Юпитер невозможна. Однако же естественным природным процессом подобный артефакт тоже не объяснишь. Его кто-то создал. Масштаб инженерии потрясал во всех смыслах слова. Чудо вдохновляло и в той же степени пугало. Говорить, что система мертва, потому лишь, что там не растут растения – значит, позволить страху одержать победу над чудом.

– Они тут все подчистили, – сказал Фаиз. Он просматривал полученные через телескоп и радар снимки звездной системы. – На расстоянии светового года от звезды не встретишь даже пояса комет. Похоже, они каждый кусочек вещества этой солнечной системы преобразовали в углерод, а затем сжали в долбаный алмаз.

– Обычно алмазы дарят, когда делают предложение, – сказала Джен. – Наверно, кому-то очень не хотелось получить отказ.

Тревон вскинул голову от консоли и несколько секунд моргал на Джен. Из-за своего непрошибаемого буквализма он вообще не воспринимал юмор, и Элви не раз наблюдала, как легкая ироничность Джен вводила его в настоящий ступор.

– Не думаю, что... – начал Тревон, но Элви перебила:

– Займемся делом, народ. Нужно выяснить все об этой системе, прежде чем запустим катализатор и начнем тут все крушить.

– Принято, босс, – сказал Фаиз и подмигнул ей, но так, чтобы никто не видел.

Остальная команда – лучшие ученые и техники империи, которых отобрал и поставил под ее командование лично высокий консул, повернулись обратно к дисплеям. В научных вопросах миссии ее приказы имели полную силу имперского закона. Никто в команде никогда не спорил.

Вот только, конечно, не все входили в ее команду, и не все попадало в категорию «научных вопросов».

– Сама доложишь ему, что у нас намечается пробуксовка, – спросил Фаиз, – или это сделать мне?

Она снова с тоской взглянула на экран. Наверняка в алмазе есть структуры. Как выцветшие чернила в рукописном тексте, которые могут указать путь дальше, привести к еще одной загадке, еще одному откровению, еще одной необъяснимой странности. Не хотелось никому ни о чем докладывать. Хотелось просто искать.

– Я сама, – сказала Элви и направилась к лифту.

* * *

Адмирал Мехмет Сагаль человеком был огромным, словно гора, с угольно-черными глазами на плоском, как тарелка, лице. Будучи военным начальником миссии, он большей частью предоставлял ученым полную свободу действий. Но в случаях, когда ситуация требовала взять командование на себя, он бывал неумолим и непреклонен, как та самая гора. И совещания в его спартанском кабинете всегда воспринимались как наказание, словно вызовы к школьному директору за списанную контрольную. Элви злило, что она выступает в роли просительницы перед военным руководством. Но в Лаконианской Империи именно военные всегда занимали вершины власти.

– Доктор Окойе, – сказал адмирал Сагаль. Он почесал переносицу толстыми, как сосиски, пальцами и посмотрел на нее с той смесью нежности и снисходительного раздражения, с какой, бывало, она глядела на своих детей, поймав за какой-нибудь шалостью. – Как вы знаете, мы сильно отстаем от графика. Я приказываю…

– Эта система невероятна, Мет, – прервала она. Использовать прозвище было, пожалуй, немного чересчур, но он стерпел. – Слишком невероятна, чтобы из-за спешки просто пройти мимо. Нам нужно время, чтобы обследовать артефакт, прежде чем вы расчехлите катализатор и начнете все взрывать!

– Майор Окойе, – Сагаль обратился к ней по званию, ненавязчиво указывая ее место в цепи командной иерархии. – Как только ваша команда закончит сбор первичных данных, мы, как нам и было приказано, запустим катализатор и выясним, представляет ли эта система военную ценность.

– Адмирал, – Элви, понимая, что напор не сработает, раз он в таком настроении, перешла на спокойный, уважительный тон. – Дайте мне немного времени. Мы еще нагоним отставание. Дуарте для того и дал мне самый быстроходный корабль в истории человечества, чтобы я больше времени тратила на науку и меньше на дорогу. Вот об этом я сейчас и прошу.

Напомнить Сагалю, что у нее прямая линия с высоким консулом и что тот настолько ценит ее работу, что даже выделил ей отдельный корабль – уже далеко не так ненавязчиво.

Сагаль не шелохнулся.

– У вас двадцать четыре часа на сбор данных, – сказал он и сложил руки на обширном животе, словно Будда. – И ни минутой больше. Сообщите команде.

* * *

– Вот из-за такой косности мышления при лаконианском правлении стало невозможно заниматься нормальной наукой, – жаловалась Элви. – Лучше бы я заведовала кафедрой биологии где-нибудь в университете. Я слишком стара, чтобы бодро брать под козырек.

– Согласен, – сказал Фаиз. – И все-таки мы здесь.

Они с Фаизом вернулись в каюту, чтобы принять душ и по-быстрому перекусить, прежде чем Сагаль и его штурмовики достанут живой образец протомолекулы и наверняка погубят артефакт возрастом в миллиарды лет, просто из желания посмотреть, не выйдет ли из «бум» чего-нибудь полезного.

– Раз из него нельзя сделать отличную бомбу, кого волнует, что он будет уничтожен!

С этими словами она резко развернулась к Фаизу, и тот отскочил на полшага назад. До нее дошло, что она все еще держит в руке обеденную тарелку.

– Я не собираюсь швырять ее, – сказала она. – Я не швыряюсь вещами.

– Швыряешься, – ответил он. Он тоже постарел. Некогда черные волосы почти полностью поседели, а от уголков глаз разбегались смешливые морщинки. Она не против. Ей нравилось, что смеялся он чаще, чем хмурился. Он и сейчас улыбался. – Раньше очень даже швырялась.

– Да я никогда… – начала она, удивляясь про себя, неужели он и вправду испугался, что она в сердцах метнет в него тарелкой, или же он просто дразнил ее, желая немного развеселить. Несмотря на десятилетия совместной жизни, порой трудно было угадать, что происходит в его голове.

– Бермуды, сразу после того, как Рикки оставил дом и отправился в университет, а мы взяли первый за годы отпуск, ты…

– Там был таракан. По моей тарелке полз таракан!

– Ты мне тогда чуть голову не снесла.

– Ну, – сказала она. – Это я от испуга.

И засмеялась. Фаиз довольно ухмылялся, словно выиграл приз. Ну конечно, он того и хотел – рассмешить ее. Она поставила тарелку.

– Слушай, я понимаю, отдавать честь и выполнять приказы – не совсем то, на что мы рассчитывали, получая дипломы, – сказал Фаиз. – Но такова новая реальность, пока Лакония у власти. Так что...

Она, конечно, сама виновата, что угодила в Научный Директорат. Лакония, в общем-то, в дела людей не вмешивалась. Планеты сами избирали правителей и представителей в Ассоциацию Миров. Учреждали собственные законы, если те, конечно, не противоречили законам империи. И, в отличие от большинства диктатур в истории, Лакония, казалось, не стремилась ограничивать высшее образование. Университеты галактики функционировали почти так же, как до захвата. Если не лучше.

Но Элви совершила ошибку, став ведущим экспертом человечества по протомолекуле, по создавшей ее исчезнувшей цивилизации и катастрофе, приведшей ту цивилизацию к гибели. Еще когда Элви была совсем юной, ее отправили на Илос в составе первой научной экспедиции по изучению биологии чужого мира. До Илоса ее специальность – экзобиолог – была исключительно теоретической, она занималась тогда в основном глубоководными бактериями, и всем казалось, что что-то похожее может обитать подо льдами Европы.

Бактерий на Европе так и не нашли, но когда открылась сеть врат, а с ней более тринадцати сотен новых, доступных для изучения биомов, экзобиология внезапно стала реальностью. На Илос Элви отправилась, думая, что едет изучать аналоги ящериц, а вместо того лицом к лицу столкнулась с артефактами галактической войны, более древней, чем человеческая раса. Она была одержима стремлением понять. Ну, еще бы. Дом размером с галактику, полный комнат, в которых полно удивительных вещей, а хозяева тысячи лет как мертвы. Всю свою профессиональную жизнь посвятила она тому, чтобы разобраться в них. Вот почему, когда Уинстон Дуарте предложил ей возглавить команду по исследованию именно этой загадки и выделил на то бездонный грант, она не смогла сказать «нет».

Тогда она видела лишь ту Лаконию, которую преподносили всем ленты новостей. Невероятно могущественная, непобедимая в сражениях, не склонная к этническим чисткам или геноциду. Искренне действовавшая, как казалось, в лучших интересах человечества. То, что они вкладывали деньги в науку, не вызывало сомнений. Да, собственно, вариантов там было не много. Когда король говорит «Служи мне», не особо скажешь «нет».

Сомнения пришли позже, когда ее приняли в армию, и она узнала причину ошеломительного технологического преимущества Лаконии.

Когда она познакомилась с катализаторами.

– Пора возвращаться, – сказал Фаиз, убрав со стола последние тарелки. – Часики тикают.

– Я сейчас. Одну минуту, – она зашла в крошечную ванную, которую они делили на двоих. Одна из привилегий ее ранга. Из зеркала над раковиной смотрела старуха. В глазах женщины был страх из-за того, что ей предстояло.

– Ты там готова? – прокричал Фаиз.

– Иди. Я догоню.

– Господи, Элс, не хочешь снова смотреть на это, да?