Текст книги "Сёгун"
Автор книги: Джеймс Клавелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 87 страниц) [доступный отрывок для чтения: 31 страниц]
Хиро-Мацу не обернулся.
– Это зависит от того, насколько жестокий он убийца.
– Благодарю тебя. Спокойной ночи, Хиро-Мацу. – Удостоверившись, что остался один, он тихо произнес: – Кири-сан?
Внутренняя дверь открылась, она вошла и стала на колени.
– Немедленно пошли сообщение Сударе: «Все хорошо». Пошли это скоростными голубями. Выпусти трех из них на рассвете одновременно. В полдень сделай это же еще раз.
– Да, господин. – Она ушла.
«Один пробьется, – подумал он. – По крайней мере четыре погибнут от стрел, шпионов, ястребов. Но если Ишидо не разгадал наш код, послание для него ничего не даст».
Код был очень засекречен. Его знали четыре человека: его старший сын, Небару; его второй сын и наследник, Судара; Кири и он сам. Расшифрованное послание означало: «Не обращать внимания на все остальные сообщения. Действовать по плану пять». По заранее установленной договоренности план пять содержал приказы собрать всех лидеров клана Ёси и их самых доверенных тайных советников немедленно в его столице, Эдо, и провести мобилизацию для войны. Кодовые слова, которые означали войну, были «Малиновое небо». Его убийство или пленение делали «Малиновое небо» неминуемым и начинали воину – немедленное фанатичное нападение на Киото, проводимое Сударой, его наследником, всеми войсками, чтобы захватить эту столицу и марионетку императора. Это проводилось вместе с секретно разработанными, тщательно спланированными восстаниями в пятидесяти провинциях, которые готовились годами для такого случая. Все цели, перевалы, города, замки, мосты были давно выбраны. Было достаточно оружия, людей и планов, как это лучше сделать.
«Это хороший план, – подумал Торанага. – Но он не удастся, если выполнять его буду не я. Судара проиграет. Не из-за желания рискнуть, или недостатка мужества, или ума, или из-за измены. Просто потому, что Судара не имеет достаточно опыта или знаний и не может увлечь за собой еще не решившихся дайме. А также потому, что осакский замок и наследник Яэмон станут на его пути, это средоточие для всего – вражды и ревности, которые я накопил за пятьдесят два года войны».
Война для Торанага началась, когда ему было шесть лет и он был взят заложником во вражеский лагерь, потом выпущен, потом захвачен другими врагами и опять взят в заложники, чтобы быть выпущенным, и так до двенадцати лет. В двенадцать он повел свой первый отряд и выиграл свои первый бой.
И так много битв. Ни одной не проиграно. Но так много врагов. И теперь они объединились.
Судара проиграет. Ты единственный, кто может победить при «Малиновом небе», может быть. Тайко мог сделать это, конечно. Но лучше будет не доходить до «Малинового неба».
Глава Четырнадцатая
Для Блэксорна это был адский рассвет. Он был ввергнут в битву с приговоренными к смерти. Наградой была мисочка каши. Оба мужчины были обнажены. Когда бы приговоренного ни помещали в эту огромную, Одноэтажную деревянную ячейку-блок, его одежда отбиралась. Одетый человек занимал больше места и мог скрыть оружие под платьем.
Мрачное и душное помещение было пятьдесят шагов в длину и десять в ширину и набито голыми потными японцами. Слабый свет проходил через планки и балки, из которых были сделаны стены и низкий потолок.
Блэксорн едва мог стоять прямо. Его кожа была в пятнах и царапинах от сломанных ногтей мужчин и деревянных заноз от стен. Наконец, он ударил головой в лицо мужчины, схватил за горло и стал бить его головой о балки помещения, пока тот не потерял сознание. Тогда он отбросил тело в сторону и стал пробиваться через потную массу к месту, которое он наметил себе в углу, и приготовился к новой атаке.
На рассвете наступило время еды, и стража начала передавать мисочки с кашей и водой через маленькое отверстие. Впервые им дали еду и питье с тех пор, как он попал сюда в сумерках прошлого дня. Выстроившиеся для получения воды и еды были необычно спокойны. Без порядка никто не мог получить пищи. Потом обезьяноподобный человек – небритый, грязный, усеянный вшами – оттолкнул его и забрал его порцию, пока другие ждали, что произойдет. Но Блэксорн побывал в достаточно многих матросских драках, чтобы быть сбитым одним предательским ударом, поэтому он изобразил беспомощность, потом яростно лягнул его ногой, и бой начался. Теперь, в углу, Блэксорн увидел, к своему удивлению, что один из этих людей предлагает ему мисочку каши и воду, которые он, как ему казалось, уже потерял. Он взял и поблагодарил его.
Углы были самыми излюбленными местами. Балки шли вдоль, по земляному полу, деля комнату на две части. В каждой части было по три ряда людей, два ряда лицом друг к другу, спинами к стене или брусу, еще один ряд между ними. В центральном ряду сидели только слабые и больные. Когда более здоровый человек в наружных рядах хотел вытянуть ноги, он клал их на тех, кто был в середине.
Блэксорн заметил два трупа, распухших и засиженных мухами, в одном из средних рядов. Но ослабевшие и умирающие люди вокруг, казалось, не замечали их.
Он не мог разглядеть ничего вдали, в этом мрачном, со спертым воздухом помещении. Солнце уже пекло дерево. Стояло несколько параш, но запах был ужасным, так как больные испражнялись под себя и в места, где они сидели в согбенном положении.
Время от времени стража открывала железную дверь и выкликала имена. Люди кланялись своим товарищам, уходили, но вскоре на их место приходили другие. Все узники, казалось, смирились со своей участью и пытались, как только могли, жить в мире со своими ближайшими соседями.
Одного мужчину около стены начало тошнить. Он быстро был вытолкнут в средний ряд, где сидел согнувшись, наполовину задушенный грузом ног.
Блэксорн закрыл глаза и пытался унять свой ужас и клаустрофобию. Негодяй Торанага! Я молюсь о том, чтобы иметь возможность затащить тебя в такое место на денек.
Негодяи стража! Прошлой ночью, когда ему было приказано раздеться, он дрался с ними с горьким сознанием беспомощности, понимая, что его изобьют, дрался только потому, что не привык сдаваться. И в конце концов он был силой заброшен в эту дверь.
Всего было четыре таких блока-ячейки. Они располагались на краю города, на мощеном участке земли с высокими каменными стенами. За стенами была неогороженная утрамбованная земля около реки. На ней стояли пять крестов. Обнаженные мужчины и одна женщина были привязаны с широко расставленными ногами, на крестах за запястья и щиколотки, и пока Блэксорн шел по периметру вслед за самураями-часовыми, он увидел палача, под смех толпы наискось втыкающего длинные пики в грудные клетки жертв. Потом эти пятеро были сняты с крестов и на их место подвешены другие, вышел самурай и разрубил трупы своим мечом на мелкие куски, смеясь во время этой работы.
Кровавые подонки, гнусные негодяи!
Незаметно человек, с которым подрался Блэксорн, пришел в сознание. Он лежал в среднем ряду. На одной стороне лица запеклась кровь, нос был раздроблен. Внезапно он прыгнул на Блэксорна, ничего не замечая на своем пути.
Блэксорн увидел его приближающимся в последний момент, с большим усилием парировал эту бешеную атаку и свалил его без сознания. Заключенные, на которых он упал, закричали на него, и один из них, тяжеловесный и сложенный как бульдог, рубанул его по шее ребром ладони. Раздался сухой щелчок, и голова человека повалилась набок.
Похожий на бульдога человек поднял полуобритую голову за тонкий, усеянный вшами чуб и опустил его. Он взглянул на Блэксорна, сказал что-то гортанное, улыбнулся голыми беззубыми деснами и пожал плечами.
– Спасибо, – сказал Блэксорн, успокаивая дыхание, думая о том, что не обладает искусством рукопашного боя, каким владеет Мура. – Мое имя Анджин-сан, – сказал он, указывая на себя. – А твое?
– Ах, со дес! Анджин-сан, – бульдог указал на себя и вдохнул в себя воздух. – Миникуй.
– Миникуй-сан?
– Хай, – сказал он и добавил большую фразу на японском.
Блэксорн устало пожал плечами.
– Вакаримасен. Я не понял.
– Ах, со дес! – Бульдог кратко и быстро поговорил со своими соседями. Потом он опять пожал плечами, и Блэксорн пожал плечами, они подняли мертвеца и положили его рядом с другими. Когда они вернулись в свой угол, их места были не заняты.
Большинство заключенных спало или отчаянно пыталось уснуть.
Блэксорну было мерзко, ужасно и страшно смерти. «Не беспокойся, у тебя еще длинный путь, прежде чем ты умрешь… Нет, я не могу жить долго в этой адской яме. Здесь слишком много народу. О Боже, помоги мне выйти отсюда! Почему эта комната плавает вверх и вниз и Родригес выплывает из глубины с пинцетами вместо глаз? Я не могу дышать, не могу дышать. Я должен выбраться отсюда, пожалуйста, пожалуйста, не подкидывай больше дров в огонь. Что ты делаешь здесь, Круук, приятель? Я думал, они освободили тебя и ты вернулся в деревню, но теперь мы здесь, в деревне. А как я оказался здесь? Здесь так прохладно. И что это за девочка, такая хорошенькая, внизу под досками, но почему они тащат ее к берегу, голые самураи, там еще этот Оми смеется? Почему на песке внизу кровавые отметки, все голые, я голый, ведьмы и крестьяне, дети, котел и мы в котле… О нет, не надо больше дров, не надо больше дров, я утону в жидкой грязи, о Боже, о Боже, о Боже, я умираю, умираю, умираю… «Во имя отца и сына и святого духа». Это последнее причастие, и вы католик, и мы католики, и вы сгорите или утонете в моче и сгорите в огне, в огне, в огне…»
Он вытащил себя из кошмара, его уши ощутили мирное мягкое окончание последнего причастия. На какое-то время он не мог понять, проснулся он или спит, потому что не верил своим ушам, снова слыша благословение на латыни, и его неверящие глаза снова увидели сморщенное старое пугало – европейца, идущего по среднему ряду в пятнадцати шагах от Блэксорна. Беззубый старик носил грязный поношенный халат, у него были длинные грязные волосы, спутанная борода и сломанные ногти. Он поднял руку, как коготь хищника, и подержал над телом полуспрятанный деревянный крест. Луч света осветил его мгновенно. После этого он закрыл мертвецам глаза, пробормотал молитву и, осмотревшись, увидел, что Блэксорн смотрит на него.
– Матерь Божья. Это вы на самом деле? – прокаркал он грубо по-испански, крестясь.
– Да, – сказал Блэксорн по-испански. – Кто вы? Старик ощупью пробирался дальше, бормоча про себя. Другие заключенные давали ему пройти и разрешали наступать или шагать через себя, не сказав ни слова. Он смотрел вниз на Блэксорна через слезящиеся глаза, его лицо было в бородавках.
– О, Святая Дева, этот господин живой. Кто вы? Я… Я брат… брат Доминго… Доминго… Доминго из священного… священного ордена святого Франциска… ордена… – после этого его слова представляли собой смесь из японского, латыни и испанского. Его голова подергивалась, и он все время вытирал слюну, которая сочилась изо рта по подбородку. – Сеньор действительно живой?
– Да, я живой на самом деле, – Блэксорн поднялся. Священник еще раз пробормотал о Святой Деве, слезы текли по его щекам. Он снова поцеловал свой крест и хотел опуститься на колени, ища для этого места. Бульдог потряс своего соседа, заставляя его проснуться. Оба сели на корточки, освободив место для священника.
– Клянусь благословенным святым Франциском, мои молитвы услышаны. Ты, ты, ты… я думал, что у меня видения, сеньор, что вы призрак. Да, дух дьявола. Я видел так много, так много… сколько вы здесь, сеньор? Здесь трудно что-либо рассмотреть в темноте, и мои глаза не так хороши… Сколько времени вы здесь?
– Со вчерашнего дня, а вы?
– Я не знаю, сеньор. Давно. Меня посадили сюда, это было в сентябре, в тысяча пятьсот девяносто восьмом году от рождения нашего Господа.
– Сейчас май. Тысяча шестисотый год.
– Тысяча шестисотый?
Стонущий крик отвлек внимание монаха. Он встал и пошел через тела как паук, ободряя одного там, трогая другого здесь, бегло утешая их по-японски. Он не мог найти умирающего, поэтому он исполнил весь ритуал в той части камеры и благословил всех, и никто не возражал.
– Иди со мною, мой сын.
Не дожидаясь, монах захромал дальше, сквозь массу людей, в темноту. Блэксорн поколебался, не желая оставлять свое место. Потом он встал и последовал за ним. Через десять шагов он оглянулся. Его место было уже занято. Казалось невероятным, что он когда-то сидел там.
Он продолжал идти по бараку. В дальнем углу было, как это ни странно, свободное место. Как раз достаточно для того, чтобы улечься небольшому человеку. Там было несколько горшков, чашек и старый соломенный мат.
Окружающие японцы молча наблюдали за ними, дав пройти Блэксорну.
– Это моя паства, сеньор. Они все мои дети у благословенного Господа нашего Иисуса. Я их так много здесь обратил – это Джон, а здесь Марк и Мафусаил… – Священник остановился перевести дыхание. – Я так устал. Устал. Я… должен, я должен… – Его голос затих, и он уснул.
В сумерках принесли еду. Когда Блэксорн собрался встать, один из японцев около него сделал ему знак оставаться на месте и принес доверху наполненную чашку. Другой человек мягко потряс священника, чтобы разбудить, предлагая пищу.
– Ие, – сказал старик, качая головой и улыбаясь, миску он протянул обратно.
– Ие, Фардах-сама.
Священник дал себя уговорить и поел немного, потом встал, его суставы хрустнули, и протянул свою миску одному из тех, кто был в среднем ряду. Этот человек притянул руку священника к своему лбу, и тот его благословил.
– Я так рад повидать еще одного соотечественника, – сказал священник, садясь опять около Блэксорна, его крестьянский голос был низким и шипящим. Он с усилием показал рукой в дальний угол камеры, – Кто-то из моей паствы сказал, что сеньора называют «кормчий», «анджин»? Сеньор кормчий?
– Да.
– Здесь есть кто-нибудь еще из команды сеньора?
– Нет. Я один. Почему ты здесь?
– Если сеньор один – он пришел из Манилы?
– Нет. Я никогда не был в Азии, – осторожно сказал Блэксорн. Его испанский язык был превосходен, – Это было мое первое плавание в качестве кормчего. Я был… Я был за границей. Почему вы здесь?
– Иезуиты заточили меня сюда, сын мой. Иезуиты и их мерзкая ложь. Сеньор был за границей? Ты не испанец, нет – и не португалец… – Монах подозрительно всмотрелся в него, и Блэксорна обдало его зловонным дыханием, – Корабль был португальским? Скажи мне правду, ради Бога!
– Нет, отец. Корабль был не португальский. Перед Богом клянусь!
– О, Благословенная Дева, благодарю тебя! Пожалуйста, простите меня, сеньор, Я боюсь – я старый человек, глупый и больной. Твой корабль был испанский, откуда? Так рад – откуда вы, сеньор? Из Испанской Фландрии? Или из герцогства Бранденбургского, может быть? Откуда-нибудь из наших доминионов в Германии? О, так хорошо опять поговорить наконец на языке моей благословенной матери! Сеньор так же, как и мы, потерпел кораблекрушение? А потом подло брошен в эту тюрьму, подло обвиненный этими дьявольскими иезуитами? Мой Бог проклинает их и показывает им грех их измены! – Его глаза вспыхнули яростью. – Сеньор сказал, что он никогда не был в Азии раньше?
– Нет.
– Если сеньор никогда не был в Азии раньше, то он будет здесь как ребенок в джунглях. Да, здесь можно много чего рассказать! Сеньор знает, что иезуиты только торговцы, незаконно ввозящие оружие и занимающиеся ростовщичеством? Что они командуют здесь всей торговлей шелком, всей торговлей с Китаем? Что ежегодный Черный Корабль стоит миллион золотом? Что они вынудили его святейшество папу отдать им всю власть над Азией – им и их собакам, португальцам? Что все другие религии здесь запрещены? Что иезуиты имеют здесь дело только с золотом, покупая и продавая для наживы – для себя и для варваров – против прямых приказов его святейшества, папы Клементия, короля Филиппа и против законов этой страны? Что они контрабандой ввозят оружие в Японию для христианских князей, подстрекая их к мятежу? Что они вмешиваются в политику и сводничают для князей, лгут и мошенничают и дают лживые свидетельства против нас? Что их игумен сам послал секретное послание нашему испанскому вице-королю в Лусон с просьбой прислать конкистадоров для завоевания страны – они просили об отторжении Испании, чтобы скрыть новые португальские ошибки. Все наши несчастья могут быть отнесены на их счет, сеньор. Это иезуиты лгут, мошенничают и вредят нашему любимому королю Филиппу! Их ложь привела меня сюда и вызвала казнь двадцати шести святых отцов. Они думают, что, если я был когда-то крестьянином, я не понимаю… но я могу читать и писать, сеньор, я могу читать и писать! Я был одним из секретарей его превосходительства вице-короля. Они думают, что мы, францисканцы, не понимаем… – Он вдруг опять перешел на напыщенную смесь испанского и латыни.
Настроение у Блэксорна поднялось, его любопытство возрастало по мере рассказа священника. Что за оружие? Что за золото? Какая торговля? Какой Черный Корабль? Миллион? Что за вторжение? Какие христианские короли?
«А ты не обманываешь бедного больного старика? – спросил он себя. – Он думает, что ты его друг, а не враг.
Я не лгал ему.
Но ты не имел в виду, что ты его друг?
Я отвечал ему прямо.
Но ты ничего не предложил?
Нет.
Это честно?
Первое правило выжить во враждебных водах – ничего не предлагать».
Вспышка раздражения монаха была для всех неожиданной. Японцы, лежавшие рядом, с трудом подвинулись. Один из них встал, мягко потряс священника и заговорил с ним. Отец Доминго постепенно пришел в себя, его глаза прояснились. Он посмотрел на Блэксорна, узнавая его, ответил японцу и успокоил остальных.
– Извините меня, сеньор, – сказал он, задыхаясь, – Они… они думают, я рассердился на сеньора. Бог простит мне мой глупый гнев! Это было затмение, иезуиты приходят из ада, вместе с еретиками и язычниками. Я много могу рассказать тебе о них. – Монах вытер слюну с подбородка и попытался успокоиться. Он нажал себе на грудь, чтобы облегчить в ней боль. – Сеньор что-то сказал? Твой корабль, он причалил к берегу?
– Да. В некотором роде. Мы доплыли до земли, – ответил Блэксорн. Он осторожно вытянул ноги. Люди кругом, которые смотрели на него и слушали разговор, подвинулись. – Спасибо, – сказал он сразу, – да, как вы говорите «спасибо», отец?
– «Домо». Иногда вы можете сказать «аригато». Женщина должна быть особенно вежлива, сеньор. Она говорит «аригато годзиемашита».
– Спасибо. Как его имя? – Блэксорн показал на человека, который встал.
– Это Гонсалес.
– А какое у него японское имя?
– Ах да. Он Акабо. Но это значит «носильщик», сеньор. У них нет имен. Имена имеют только самураи.
– Что?
– Только самураи имеют имена, имена и фамилии. Таков их закон, сеньор. И каждый должен делать то, что он есть – носильщик, рыбак, повар, палач, фермер и так далее. Сыновья и дочери просто Первая Дочь, Вторая Дочь, Первый Сын и так далее. Иногда они зовут человека «рыбак, который живет у вяза» или «рыбак с больными глазами». – Монах пожал плечами и подавил зевок, – Обычным японцам не разрешают иметь имена. Проститутки дают себе имена типа Карп, Лепесток, Угорь или Звезда. Это странно, сеньор, но таков их закон. Мы даем им христианские имена, настоящие имена, когда крестим их, даем им спасение и слово Божие… – Его слова замерли, и он уснул.
– Домо, Акабо-сан, – сказал Блэксорн носильщику. Человек застенчиво улыбнулся, поклонился и вздохнул. Позднее монах проснулся и произнес краткую молитву.
– Только вчера, сказали, сеньор? Он пришел только вчера? Что случилось с сеньором?
– Когда мы пристали здесь, там был иезуит, – сказал Блэксорн. – А что вы, отец? Вы говорите, они обвиняют вас? Что случилось с вами и вашим кораблем?
– Наш корабль? Сеньор говорит о нашем корабле? Сеньор приехал из Манилы, как мы? О, о, как я глуп» Я помню теперь, сеньор был за границей и никогда не был в Азии раньше. Клянусь благословенным телом Христовым, хорошо опять поговорить с цивилизованным человеком, на языке моей блаженной матери! Куе ва, это было так давно. Моя голова болит, болит, сеньор. Наш корабль? Мы давно собирались домой. Домой из Манилы в Акапулько, в страну Кортеса, в Мексику, оттуда сушей до Вера-Круц. А там другой корабль через Атлантику и длинный, длинный путь домой. Моя деревня находится под Мадридом, сеньор, в горах. Она называется Санта-Вероника. Сорок лет я не был там, сеньор. В Новом Свете, в Мексике и на Филиппинах. Всегда с нашими славными конкистадорами, может быть. Дева следит за ними! Я был в Лусоне, когда мы разбили короля местных язычников, Лумалона, и завоевали Лусон и таким образом принесли слово Божье на Филиппины. Много наших новообращенных японцев сражалось с нами даже тогда, сеньор. Такие бойцы! Это было в 1575 году. Мать-церковь хорошо укрепилась там, мой сын, и нигде не было видно грязных иезуитов или португальцев. Я приехал в Японию почти два года назад и должен был вернуться в Манилу, когда иезуиты выдали нас.
Монах замолчал и закрыл глаза, засыпая. Позднее он проснулся снова и, как это иногда бывает со старыми людьми, продолжил, как будто он и не спал:
– Мои корабль был большой галерой «Сан-Филипп». Мы везли груз золотых и серебряных монет стоимостью в миллион с половиной серебряных песо. Нас захватил один из сильных штормов и выбросил на берега Сикоку. Корабль повредил киль на песчаном баре, когда на третий день мы выгрузили драгоценные металлы и большую часть груза. Тут прошел слух, что все конфисковано, конфисковано самим Тайко, что мы пираты и… – Он замолчал во внезапной тишине.
Железная дверь камеры задрожала, открываясь.
Стражники начали выкликать имена из списка. Бульдог, человек, с которым подружился Блэксорн, оказался одним из вызванных. Он вышел, не оглядываясь. Был также выбран один из людей в круге – Акабо. Акабо стал на колени перед монахом, который благословил его, перекрестил и быстро дал ему последнее причастие. Человек поцеловал крест и ушел.
Дверь опять закрылась.
– Они собираются казнить его? – спросил Блэксорн.
– Да, его Голгофа за дверью. Моя Святая Мадонна заберет его и даст ему вечное блаженство.
– Что он сделал?
– Он нарушил закон, их закон, сеньор. Японцы люди простые. И очень жестокие. Они верны одному наказанию – смерти. На кресте, виселице или обезглавливанием. За такое преступление, как поджог, полагается смерть в огне. Они почти не имеют других наказаний – изгнание иногда, для женщин иногда отрезание волос. Но, – старик вздохнул, – в большинстве случаев смерть.
– Вы забыли заключение.
Ногти монаха задумчиво ковыряли струпья на ладони.
– Это не одно из наказаний у них, мой сын. Для них заключение только временное место, где держат людей перед тем, как они решат, что с ними делать. Сюда отправляют только виновных. И только на короткое время.
– Это вздор. А что с вами? Вы же здесь уже год, почти два.
– Когда-нибудь они придут за мной, как за всеми остальными. Это только место передышки между земным адом и великолепием вечной жизни.
– Я не верю вам.
– Не бойся, мой сын. Это воля Бога. Я здесь и могу выслушать исповедь сеньора, дать ему отпущение грехов и успокоить его – великолепие вечной жизни всего лишь в ста шагах, начинающихся от этой двери. Сеньор не хотел бы, чтобы я выслушал его исповедь прямо сейчас?
– Нет, нет – спасибо. Не сейчас, – Блэксорн посмотрел на железную дверь. – Кто-нибудь пытался выбраться отсюда?
– Зачем бы им это делать? Здесь некуда бежать – негде спрятаться. Власти очень строгие. Каждый, кто поможет осужденному, виновным, совершает преступление. – Он слабо махнул рукой в сторону двери камеры. – Гонсалес – Акабо – человек, который сейчас… ушел. Он кагаман. Он сказал мне.
– Что такое кагаман?
– О, это носильщики, сеньор, люди, которые носят паланкины или меньшего размера каги для двух носильщиков, которые напоминают гамак, качающийся на шесте. Он рассказал нам, что его товарищ украл шелковый шарф заказчика, и поскольку он, бедный парень, сам не сообщил о краже, его также лишают жизни. Сеньор может верить мне, тот, кто пытается бежать, или тот, кто помогает кому-то бежать, теряет жизнь вместе со всей своей семьей. Они очень строги, сеньор.
– Ну так что, каждый идет на смерть как овца?
– Другого выбора нет. Это только воля Бога. «Не злись и не паникуй, – предупредил себя Блэксорн. – Будь терпелив. Ты можешь придумать выход. Не все, что говорит священник, верно. Кто бы выдержал столько времени?»
– Эти тюрьмы у них новые, сеньор, – сказал монах. – Говорят, что тюрьмы устроил Тайко несколько лет назад. До него их не было. Раньше, когда человека ловили, он признавался в своем преступлении, и его казнили.
– А если он не признавался?
– Все признавались – чем скорее, тем лучше, сеньор. У нас так же, если вас поймают.
Монах уснул на некоторое время, почесываясь и бормоча во сне. Когда он проснулся, Блэксорн спросил:
– Скажи мне, пожалуйста, отец, как проклятые иезуиты смогли упрятать божьего человека в эту отвратительную дыру?
– Не о чем и говорить. После того как пришел Тайко и взял все сокровища и товары, наш капитан настоял на том, чтобы мы пошли в столицу и протестовали против этого. Причин для конфискации не было. Разве мы не были слугами самого могущественного католика, короля Филиппа Испанского, правителя самой большой и богатой империи в мире? Самого мощного монарха в мире? Разве мы не были друзьями? Разве не Тайко просил Испанскую Манилу торговать напрямую с Японией? Конфискация была ошибкой.
Я пошел с нашим капитаном, потому что умел немного говорить по-японски – немного в то время. Сеньор, «Сан-Филипп» потерпел крушение и был выброшен на берег в октябре 1597 года. Иезуиты – один из них по имени отец Мартин Алвито, – они осмелились предложить посредничество для нас, там, в Киото, столице. Какая наглость! Наш францисканский игумен, Фриар Браганза, был в столице и был послом – настоящим послом Испании при дворе Тайко! Блаженный монах Браганза, он был там, в столице, в Киото, пять лет, сеньор. Сам Тайко лично просил нашего вице-короля в Маниле прислать францисканских монахов и посла в Японию. Тогда и приехал благословенный монах Браганза. И мы, сеньор, мы на «Сан-Филиппе» знали, что он был верным человеком, не как иезуиты.
После многих-многих дней ожидания мы получили аудиенцию у Тайко – он был миниатюрный, безобразно маленький человек, сеньор, – и мы просили обратно наши товары и другой корабль или отправить нас на другом судне. Все это наш капитан предлагал щедро оплатить. Аудиенция прошла хорошо, как нам показалось, и Тайко отпустил нас. Мы пошли в свой монастырь в Киото и там в течение нескольких следующих месяцев, пока мы ждали его решения, продолжали нести язычникам слово Божье. Мы открыто проводили свои службы, а не как воры в ночи, не так, как это делали иезуиты. – Голос отца Доминго наполнился крайним презрением. – Мы сохранили свои обряды и облачения – мы не скрывались, как делают местные священники. Мы несли слово людям колеблющимся, больным и бедным, не как иезуиты, которые имеют дело только с князьями. Наша конгрегация разрасталась. Мы устроили больницу для больных проказой, свою собственную церковь, и наша паства процветала, сеньор. Сильно увеличилась. Мы собрались обратить в нашу веру многих их князей, и тогда однажды нас предали.
Однажды в январе мы, францисканцы, были собраны все перед магистратом и обвинены согласно бумаге с печатью самого Тайко в нарушении их законов, нарушении их мира и приговорены к смерти через распятие. Нас было сорок три. Наши церкви по всей Японии были разрушены, все наши конгрегации запрещены – францисканские, сеньор, не иезуитские. Только наши, сеньор. Мы были ложно обвинены. Иезуиты обманули Тайко, сказав, что мы были конкистадорами, что мы хотели вторгнуться на их берега, когда на самом деле это иезуиты просили его преосвященство, нашего вице-короля, прислать армию из Манилы. Я видел это письмо сам! От их игумена! Они были дьяволами, которые притворились служащими церкви и Христа, но они служили только себе. Они страстно желали власти, власти любой ценой. Они прятались за сетью нищеты и благочестия, но под ними они чувствовали себя как короли и копили состояния. Куе ва, сеньор, правда состоит в том, что мы ревностно относились к нашей пастве, ревностны к нашей вере, ревностны к нашей церкви, ревностны к нашей правде и образу жизни. Дайме Хицен, Дон Франциско, – его японское имя Харима Тадао, но при крещении он был назван Доном Франциско – он вступился за нас. Он был подобен королю, все дайме похожи на королей, он францисканец, и он вступился за нас, но бесполезно.
В конце концов казнили двадцать шесть человек. Шесть испанцев, семнадцать наших японских новообращенных и еще троих. Одним из них был блаженный Браганза, среди новообращенных было трое юношей. О, сеньор, в этот день вера проникла в тысячи японцев. Пятьдесят, сто тысяч человек наблюдали за казнями в Нагасаки, мне говорили об этом. Это был тяжелый холодный февральский день и плохой год – год землетрясений, тайфунов, наводнений, ураганов и пожаров, когда рука Бога тяжело опустилась на великого убийцу в виде землетрясения и даже разрушила его большой замок, Фушими. Это было страшно, но удивительно наблюдать, как перст Божий наказывает язычников и грешников.
И вот они были казнены, сеньор, шесть добропорядочных испанцев. Наша паства и наша церковь были уничтожены, больница закрыта, – Лицо старика было мокро. – Я был один из тех, кто был выбран для мученичества, но мне не была оказана такая честь. Они отправили нас пешком из Киото, и когда мы пришли в Осаку, они поместили нас в одну из наших миссий, а остальным… остальным отрезали по одному уху, потом выставили их на улицах как обычных преступников. Потом святая братия была отправлена на запад. На месяц. Их благословенное путешествие закончилось на горе Нисизаки, возвышающейся над большим заливом Нагасаки. Я просил самурая позволить мне пойти с ними, но, сеньор, он приказал мне вернуться в миссию здесь, в Осаке. Без всякой причины. А потом, через несколько месяцев, мы были помещены в тюрьму. Нас было трое – я думаю, нас было трое, но я один был испанец. Другие были новообращенные, наши братья, японцы. Несколько дней спустя их вызвала стража. Но меня ни разу не вызвали. Может быть, такова воля Бога, сеньор, или, может быть, эти грязные иезуиты оставили меня в живых, чтобы побольше мучить, – те, кто не дал мне шанса на мученичество среди своих. Трудно терпеть, сеньор. Так трудно…
Старый монах закрыл глаза, помолился и плакал, пока не заснул.
Как ни хотелось Блэксорну, он не мог заснуть, хотя ночь наконец и наступила. Его тело чесалось от укусов вшей. Голова была полна ужасными мыслями.
Он понимал с ужасающей ясностью, что выбраться отсюда невозможно, чувствовал, что находится на краю гибели. Глубокой ночью ужас охватил его, и впервые в жизни он сдался и заплакал.
