Текст книги "Среди Йоркширских холмов"

Автор книги: Джеймс Хэрриот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

37

Трудно найти зрелище тягостнее, чем умирающие молочные поросята.

– Положение почти безнадежное, мистер Буш, – сказал я, облокачиваясь о загородку закутка. – Такая жалость, ведь помет прекрасный. Их же двенадцать?

– Ага. Вот всегда так! – буркнул фермер. Даже в лучшие минуты он не отличался веселостью, но сейчас его длинное лицо с запавшими щеками застыло в мрачном отчаянии.

Я посмотрел на сбившихся в кучку розовых малышей. По их хвостикам стекали желтые струйки. Диспепсия новорожденных – тяжелый понос, поражающий поросят в первые дни после рождения и почти всегда приводящий к летальному исходу, если меры не будут приняты вовремя.

– Когда у них началось это? – спросил я.

– Так почти сразу, едва родились. Три дня назад.

– Жаль, что я только сейчас их увидел. Может, и сумел бы им помочь. Мистер Буш пожал плечами.

– Я думал, само пройдет, думал, молоко для них жирновато.

Я открыл дверцу и вошел в закуток. Пока осматривал малышей, их мать зазывно похрюкивала. Она лежала на боку, выставив напоказ два длинных ряда сосков, но отпрыски даже не смотрели в ее сторону. Поднимая и снова опуская на пол одно вялое тельце за другим, я не сомневался, что сосать свою мать эти поросята не будут уже никогда.

Однако так просто сдаваться не хотелось.

– Все-таки попробуем, – объявил я. – Вдруг спасем хоть двух-трех. Фермер промолчал, а я заторопился к машине. Не помню, чтобы хоть раз видел его улыбку, но теперь его сгорбленная спина и угрюмое лицо только усугубляли ощущение безысходности.

Я же сердился из-за того, что меня не вызвали раньше, так как при мне был новый препарат, который мог бы их исцелить, – раствор неомицина в пластиковой бутылке, позволявшей впрыскивать антибиотик прямо в глотку. Я уж пробовал его на телятах – и с хорошими результатами, но поросятам давал впервые. Я брал апатичных малышей одного за другим, прыскал каждому неомицин на корень языка, но, кладя на пол почти безжизненные тельца, чувствовал, что напрасно теряю время.

Потом сделал каждому небольшую инъекцию сульфамидного препарата и, успокоив свою совесть, начал прощаться.

Бутылку с неомицином я отдал фермеру.

– Если завтра найдутся живые, впрысните им в рот. Если удастся спасти хоть некоторых, сообщите, а так приезжать смысла нет.

Мистер Буш молча кивнул.

Миновало три дня, и я решил, что мой мрачный прогноз, к несчастью, оправдался, но тут мне пришло в голову, что я должен дать мистеру Бушу кое-какие рекомендации на будущее. Матке перед опоросом в целях профилактики можно ввести вакцину против E. coli, а у него еще две свиньи должны были скоро опороситься.

Возвращаясь домой с очередного вызова, я оказался возле фермы Буша и свернул в ворота. Когда я вылез из машины, фермер подметал угол двора. Он даже не обернулся, и у меня упало сердце. Но тут же во мне заговорила досада: поросят он потерял не по моей вине и не имеет права меня игнорировать – я сделал все что мог.

Однако он продолжал меня не замечать, а потому я направился в хлев и заглянул в закуток. Сначала я решил, что ошибся. Но нет! Свинья была та самая – я узнал ее по метке на ухе. Но меня совершенно сбили с толку розовые поросятки, энергично отталкивающие друг друга от наиболее удобных сосков. Пересчитать их в этой свалке оказалось нелегко, но в конце концов все они принялись блаженно сосать, удовлетворенные своей долей. И было их – двенадцать!

Я выглянул во двор.

– Мистер Буш! Так они же все выжили! Все до единого!

Фермер медленно прошел через двор, волоча за собой метлу, и мы вместе наклонились над закутком. Мне все еще не верилось.

– Замечательно! Просто чудо! Я был уверен, что они все погибнут, и вот – нате вам!

Лицо мистера Буша не посветлело.

– Так-то так, – пробурчал он, – да только они меньше нагуляли, чем здоровые.

Всю дорогу до фермы лорда Грешема безразличная реплика мистера Буша язвила мое самолюбие.

Только когда я был призван в ВВС и сержант рявкнул: «Эй, ты! Вали сюда!», мне стало ясно, насколько я считал само собой разумеющимся то спокойное уважение, какое мне, как ветеринару, оказывали на йоркширских фермах, как оно важно для меня. К успехам или неудачам это отношения не имело: не всегда все заканчивалось благополучно, а порой клиенты высказывали не слишком лестные вещи, но меня не оставляло чувство, что я профессионал, помогаю животным в полную меру своих сил и меня за это ценят.

Однако работники лорда Грешема оказывали мне не больше уважения, чем мистер Буш. Дэнни, Берт, Хьюи и Джо относились ко мне с полнейшим безразличием, которое действовало угнетающе. Не то чтобы они недолюбливали меня или были грубы, но любые мои достижения оставляли их равнодушными, не пробуждали у них, казалось, ни малейшего интереса.

А это было странно, ибо, как известно любому ветеринару, есть места, где все всегда удается, и есть места, где одна неприятность сменяет другую. Так вот, ферма лорда Грешема бесспорно относилась к разряду первых. Не иначе как там мне покровительствовала какая-то добрая фея: лечение всегда проходило без сучка без задоринки, и стоило вспомнить долгую череду успешных исцелений, как теплело на душе.

И на этот раз, войдя на скотный двор, я не сомневался, что опять никаких осложений не возникнет.

Я оглядел корову, уныло стоящую по колено в соломе. Вид у нее был самый жалкий – казалось, половина ее внутренностей вывалилась наружу. Выпадение матки. Достаточно, чтобы стереть улыбку с лица любого ветеринара – долгая, тяжкая работа, от которой зависит жизнь животного. Но за плечами у меня был большой опыт, заметно развеявший прежние страхи, и я, хотя, естественно, тревожился, тем не менее полагал, что благодаря новым знаниям и приспособлениям скоро верну злополучную корову в нормальное состояние. Притом, что здесь не обрету в результате ни похвалы, ни уважения.

Я попросил подогнать трактор и с помощью недавно изобретенного подъемника Багшо, подведенного под таз коровы, приподнял ее сзади, так что направлял я матку под уклон. Эпидуральная анестезия – И я вернул матку на законное место без геркулесовских усилий прошлых лет.

Корова спокойно направилась к кормушке, словно с ней ничего и не случилось, а я смотрел ей вслед, радуясь такому магическому преображению, но работники сохраняли полное равнодушие и отошли, не сказав ни слова. Как обычно.

Вскоре меня вызвали к овцам, тупо кружившим по лугу. Листериоз. Инъекция пенициллина – и на вторые сутки они полностью выздоровели. Эффектнейшее исцеление, и та же реакция работников. Никакого интереса или проблеска уважения.

Неделю спустя меня вызвали к корове со скручиванием матки. Теленок не шел, и она лежала, тужась, совсем измученная. Без моей помощи беднягу пришлось бы прирезать, но я несколько раз перевернул ее, матка приняла нормальное положение, и я извлек на свет прелестную живую телочку. Я с восторгом смотрел на нее, на результат моих трудов, а работники флегматично убирали стойло, так ни слова и не сказав. Ну что, что можно сделать, чтобы их проняло?!

Я потянулся за пиджаком, и из его кармана выпал конверт с ливерпульским штемпелем и обратным адресом фирмы, проводящей по почте футбольный тотализатор. Просто чтобы нарушить молчание, я сказал:

– А! Мой выигрыш за эту неделю!

Их словно током ударило. Апатия мгновенно сменилась жгучим интересом. Они сосредоточенно изучали почтовый перевод всего лишь на два фунта.

– Ух черт, ты только погляди!

– А у нас так ничего не выходит!

– В первый раз вижу, чтоб кто-то выиграл!

Восклицания сыпались одно за другим. Потом Дэнни, старший, спросил:

– И часто вы выигрываете?

В приятном волнении, упиваясь столь беспрецедентным интересом, я ответил небрежно:

– Довольно-таки часто.

Тут я допустил заметное преувеличение, поскольку выигрывал очень редко, но мои слова были встречены почтительным изумлением. Впервые я оказался в фокусе благоговейного внимания.

Дэнни нерешительно откашлялся. – Мистер Хэрриот, мы с ребятами каждую неделю складываемся по шиллингу и еще ни разу пенса не выиграли. Может, вы заполните наш купон?

В горьком предчувствии, что моя столь скоропалительно обретенная популярность исчезнет не менее молниеносно, я взял купон и, воспользовавшись коровьей спиной, как пюпитром, исполнил просьбу.

На неделе ко мне в приемную явился Дэнни.

– Мистер Хэрриот, а мы выиграли по тридцать шиллингов на нос. Никогда раньше и пенса не получали. Ребята просто взбесились. Может, вы опять, а?

– Пожалуйста, – ответил я небрежно и поставил крестики в квадратиках.

Опять выигрыш, и теперь в приемную ввалились все четверо, улыбаясь и ликуя.

– Еще по тридцать шиллингов на нос, мистер Хэрриот! Прямо чудо! Мы теперь хотим побольше поставить.

Я почувствовал, что попался.

– Послушайте, ребята. Лучше не надо. Я не хочу, чтобы вы потеряли свои деньги, а так и будет, если вы укрупните ставку. Да и в любом случае я ведь не знаток и только пошутил, когда намекнул, будто выигрываю каждую неделю.

В комнате воцарилось грозовое молчание, четыре пары глаз сузились в щелочки. Четверка не поверила ни единому слову.

Я беспомощно переводил взгляд с одного на другого, но они стояли, точно каменные, ожидая, как я поступлю.

– Вот что, – сказал я наконец, – этот ваш купон я заполню, но в последний раз. Договорились?

Четыре головы кивнули.

– Нам подходит, – сказал Дэнни.

Снова я поставил крестики в квадратиках, а возвращая купон, воззвал еще раз:

– И больше вы меня никогда об этом не попросите? Дэнни торжественно поднял руку.

– Больше никогда, мистер Хэрриот. Наше слово твердо.

Третью неделю подряд они выигрывали! Даже сейчас, когда я пишу это, не могу надеяться, что мне поверят, но так оно и было.

И ощущение таинственных капризов Фортуны окрепло еще больше, когда и на мою долю выпал крупнейший выигрыш в моей жизни – семьдесят семь фунтов четыре шиллинга и одиннадцать пенсов (я поставил на утроение). Эта цифра будет жить в моей памяти до конца времен.

Вечером я с трепетом показал почтовый перевод моему партнеру.

– Только поглядите, Зигфрид! Такие деньги! А угадай я на одну ничью больше, то получил бы первый приз – шестнадцать тысяч фунтов!

Зигфрид присвистнул и внимательно прочел распоряжение о переводе.

– Джеймс, это необходимо отпраздновать. Пошли в «Гуртовщики». В баре Зигфрид ринулся к стойке.

– Бетти, два двойных виски! – вскричал он. – Мистер Хэрриот только что выиграл шестнадцать тысяч фунтов в тотализатор!

– Нет-нет! – запротестовал я, пытаясь угомонить моего импульсивного друга. – Куда меньше…

Но было уже поздно. Глаза Бетти вылезли на лоб, посетители захлебнулись пивом, и непоправимое произошло. Новость облетела Дарроуби, как лесной пожар. Шестнадцать тысяч фунтов в те дни были сказочным богатством, и в ближайшие недели, где бы я ни оказывался, меня встречали многозначительными улыбочками и подмигиванием. С тех пор прошло почти сорок лет, но и по сей день в нашем городке немало людей убеждены, что Хэрриот разбогател на тотализаторе.

В следующий раз я поехал на ферму лорда Грешема провести туберкулинизацию коров. Процедура крайне простая: выстричь немного шерсти на шее и сделать инъекцию в толщу кожи, но атмосфера радикальным образом изменилась по сравнению с предыдущими моими визитами, когда я исцелял животных с помощью своего умения и опыта. Четверка работников, казалось, впитывала каждое мое слово, и все просьбы исполнялись прямо-таки с благоговением: «Да, мистер Хэрриот», «Сию секунду, мистер Хэрриот!». И если прежде они держались так, словно меня там вовсе не было, теперь каждое мое действие вызывало у них живейший интерес. Стало ясно, что я навсегда останусь для них избранником судьбы, для кого тайны футбольного тотализатора – открытая книга и кто может манипулировать этими тайнами по своему капризу, и в глазах всех четверых я читал то, чего прежде не было.

Уважение. Глубочайшее неугасимое уважение.

38

Такая привычная поза! Я лежал ничком на булыжнике, а рука по плечо уходила в недра тужащейся молодой коровы. Продолжалось это больше часа, и мной начинало овладевать отчаяние. Большой живой теленок, и на свет ему мешала появиться всего лишь неправильно загнутая нога – случается это часто и легко поддается исправлению. Потому-то я и чувствовал себя так скверно – просто не верилось, что я не в состоянии справиться с таким в сущности пустяком. Но корова была маленькая, и места для манипуляций не хватало. Снова и снова я дотягивался до злополучной ноги, но ухватить ее удавалось только двумя пальцами, которые соскальзывали, едва я начинал тянуть. А в довершение всего корова устроила мне настоящую пытку при каждой потуге кисть мучительно зажимало между головой теленка и костями таза.

Как я жалел, что моя рука не длиннее дюйма на два! Если бы я мог просунуть пальцы за гладкое копытце и ухватить волосатую ногу, все завершилось бы в несколько минут, но это-то как раз и не удавалось сделать вот уже час, и рука у меня совсем онемела.

В подобных случаях я нередко прибегал к помощи высокого фермера или работника, чтобы он добрался до недоступной для меня конечности, однако и мистер Килдинг, и его сын были коренастыми и короткорукими. Они и до копытца не дотянутся.

Но тут меня осенило. Колем занимался туберкулинизацией на соседней ферме. Если заручиться его помощью, то дело в шляпе – в число многих достоинств Колема входили и очень длинные руки.

– Мистер Килдинг, – сказал я, – позвоните, пожалуйста, Эллертонам и попросите мистера Бьюканана приехать помочь мне. Боюсь, один не справлюсь.

– Бьюканан? Ветеринар с барсуком?

Я улыбнулся. Слава Колема распространилась на много миль вокруг Дарроуби.

– Вот-вот!

Фермер выбежал из коровника и вернулся почти сразу же.

– Он как раз кончил с тамошними коровами. Сказал, что сию минуту приедет.

Мистер Килдинг был очень приятным человеком и не жаловался, что я столько времени без всякого толку валяюсь на полу его коровника, но спрятать тревогу он не сумел.

– Вы все-таки постараетесь, мистер Хэрриот, а? Уж очень я на этого теленка рассчитывал.

Несколько минут спустя в коровник широким шагом вошел Колем. Он поглядел на лежащую корову и ухмыльнулся.

– Не все гладко, Джим? – сказал он с обычной бодрой небрежностью. Я объяснил положение вещей, и он тут же стащил с себя рубашку. Мы растянулись рядом на булыжнике, который за час стал заметно более жестким. Я ввел руку и прижал ладонь к мордочке теленка, а Колем протиснул свою правую руку вдоль моей.

– Ну хорошо, – сказал я. – Попытайтесь ухватить ногу, пока я отодвину голову.

– Готово, – ответил он. – Валяйте.

Я нажал, но в тот момент, когда голова отодвинулась, освобождая необходимое пространство, корова поднатужилась, голова вернулась в исходную позицию, а Колем охнул: ему защемило пальцы.

– Черт! Больно. Поднажмите-ка!

Я скрипнул зубами и сделал еще усилие, отчаянно напрягая руку, стараясь преодолеть потуги.

– Я почти там, – прохрипел Колем. – Еще чуть-чуть… самую чуточку… жмите, жмите… почему вы не жмете?

– Да жму, жму, черт дери! – огрызнулся я сиплым шепотом. – Только она сильнее! Я уже час этим занимаюсь, и рука у меня совсем парализована!

Мы сделали еще несколько попыток, пыхтя и постанывая, а потом Колем опустил голову на плечо.

– Да уж. Передохнем немножко.

Я с радостью ухватился за это предложение и расслабился, а шершавый язык теленка лизнул мою ладонь. Слава Богу, он еще жив!

Мы лежали так, практически щека к щеке, как вдруг Колем радостно улыбнулся и сказал:

– Не поболтать ли нам, пока отдыхаем?

Мне было не до веселой болтовни, но я попытался подыграть.

– Давайте. У вас есть интересные новости?

– Да. Пожалуй, кое-какие есть. Я женюсь.

– Что-о?!

– Я сказал, что женюсь.

– Вы шутите!

– Вовсе нет, уверяю вас.

– А когда?

– На следующей неделе.

– А… ну… Я ее знаю?

– Нет-нет. Она работает в хирургическом отделении Лондонского колледжа. Я с ней познакомился, когда учился там.

Я лежал как громом пораженный. И никак не мог поверить. Мне и в голову не приходило, что такой человек, как Колем, может помышлять о семейном счастье. Я все еще недоумевал, когда его голос вернул меня к действительности.

– Давайте попробуем еще раз.

Видимо, этот шок выбросил мне в кровь порядочную дозу адреналина. Во всяком случае, я сделал титаническое усилие, так что глаза чуть не выскочили из орбит, и сумел не только отодвинуть голову, но и удерживать ее, пока не услышал торжествующий вопль Колема:

– Есть!

И ухватив, он уже не выпускал, а, зажмурившись, оскалив зубы, тянул, пока роковая нога не высунулась из влагалища. Потное лицо Колема расплылось в широкой улыбке.

– Какое чудное зрелище!

Бесспорно! Наружу теперь высовывались две ноги и затылок, но все остальное еще находилось внутри. Я хлопнул корову по крупу.

– Поднажми, старушка! Вот теперь жми, сколько хочешь и посильнее! Словно в ответ, корова с энтузиазмом подсобила нам, едва мы потянули за ноги, и вскоре появилась и мордочка – подрагивающие ноздри, большой широкий лоб и глаза, в которых мне почудилось легкое негодование на такую задержку, а затем шея и туловище. Секунду спустя на соломе уже копошился великолепный теленок.

Меня охватила радость – как всегда в таких случаях, но на этот раз ее заслоняло нежданное сообщение Колема о близком бракосочетании.

Мне не терпелось увидеть невесту Колема. Он был настолько оригинален во всем, что она могла оказаться какой угодно – безобразной, эксцентричной, толстой, тощей, – я растерянно перебирал всяческие варианты.

Но с недоумениями было покончено очень скоро. Дня через три я открыл дверь гостиной и увидел там моего молодого коллегу, а рядом с ним девушку.

– Это Дейрдре, – сказал он.

Она оказалась высокой и «доброй по-матерински», как сразу подумал я. Однако этот эпитет вовсе не означает, будто ей не хватало чисто женской привлекательности. Дейрдре была очень даже привлекательной, но теперь, почти сорок лет спустя, когда я думаю о ее семье – о шести чудесных молодых Бьюкананах, – то не могу не похвастать своей интуицией.

Мы обменялись рукопожатием. Улыбка у нее была искренней и радостной, голос – удивительно приятным, и мне пришло в голову, что Колем вновь доказал, что при всех своих странностях он человек очень здравый. И, выбирая жену, он нашел именно такую, чье лицо любой мужчина был бы рад увидеть, едва открыв утром глаза.

Если мы и рассчитывали быть гостями на пышной свадьбе, то наши надежды потерпели крах. Они – как я скоро понял, в типичной своей манере – тихо ускользнули в Килеровскую церковь, где и обвенчались.

Нигде в Британии я не видел ничего похожего на Килеровскую церковь – старинный, удивительно красивый храм, построенный нормандцами около 1100 года, в величавом одиночестве стоящий посреди лугов. Рядом есть ферма, но до ближайшей деревни – две мили. Церковь эта находится у границы нашей практики, и она хорошо видна с шоссе; всякий раз, проезжая мимо, я притормаживаю, чтобы лишний раз полюбоваться прекрасным творением рук человеческих на лугу, за которым уходит вверх склон холма. Для меня этот пейзаж исполнен удивительной романтичности.

Из века в век в церковь на службу сходились прихожане с ближайших ферм и деревень, а потому она сохранилась во всем своем величии. Но ее красота – это строгая красота массивной каменной кладки, что не имеет ничего общего с каменным кружевом и шпилями великолепной церкви Дарроуби, которая настолько знаменита, что ее нередко называют маленьким собором. Мы с Хелен венчались в ней и навсегда остались очарованными пышным убранством.

Однако Колем и Дейрдре предпочли Килеровскую церковь, одиноко стоящую в окружении дикой природы, и мне было понятно, чем она привлекла их. Затем коротенький медовый месяц, и все.

Всякий раз, когда я проезжаю мимо и вижу старинный храм, который уже девять столетий гордо высится среди пустынных лугов и уходящих вдаль холмов, я думаю, насколько он подходил для того, чтобы именно в нем Колем и Дейрдре принесли обеты, связавшие их на всю жизнь.

Я с радостью предвкушал, как женские руки Дейрдре придадут уютность квартире Колема, как она украсит комнаты своей мебелью и безделушками, но мои чаяния не сбылись. К этой стороне жизни Дейрдре относилась с таким же равнодушием, как и Колем. Как и у него, все ее интересы были связаны с миром дикой природы, со зверушками, растениями и цветами Северного Йоркшира.

Обстановка в квартире оставалась спартанской – ни красивых чехлов на стульях и креслах, ни другого убранства, – но Дейрдре казалась абсолютно довольной всем, когда возилась там (нередко в домашних брючках и босиком) в полной душевной гармонии со своим мужем.

Общее свободное время они проводили за наблюдениями в лесах и на холмах, а когда работа мешала Колему довершить какое-нибудь важное исследование в царстве дикой природы, Дейрдре с величайшей охотой его подменяла. В чем я убедился, когда в один прекрасный душистый летний вечер мне пришлось отправить молодого коллегу по вызову.

– Колем, – сказал я, – у лошади Стива Хоулдзуэрта колики, постарайтесь побыстрее, хорошо?

– Конечно, – ответил он. – Вот подсажу Дейрдре на дерево, и я там.