Текст книги "Кровавая луна"

Автор книги: Джеймс Эллрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Десятого июня следующего года патрульный автомобиль шерифской службы вызвали к маленькому домику на Уэстбурн-драйв в Западном Голливуде. Соседи пожаловались на слишком громкие звуки стерео, доносящиеся из дома. Такого, сказали они, никогда раньше не было. Одна престарелая леди заявила помощникам шерифа, что, по ее убеждению, случилось «нечто ужасное». Когда никто не отозвался на настойчивый стук офицеров, они проникли в дом через полуоткрытое окно и обнаружили хозяйку дома, тридцатиоднолетнюю Лоретту Пауэлл, мертвой в большом плетеном кресле. Подлокотники кресла, купальный халат и весь пол у ее ног были залиты кровью, вытекшей из перерезанных артерий на запястьях. Опрокинутый пустой пузырек из-под нембутала[26]26
  Снотворное из группы барбитуратов


[Закрыть] валялся на тумбочке у кровати, в нескольких шагах от мертвой женщины, а на коленях у нее лежал большой острый нож-секач.

Предсмертной записки не было, но детективы из убойного отдела, отметив наличие «точек запинки» на обоих запястьях и установив, что Лоретте Пауэлл врачи в течение длительного времени выписывали нембутал, быстро квалифицировали ее смерть как самоубийство. Дело закрыто.

Колесики в голове у Ллойда вращались бесшумно. Он знал, что адреса по Уэстбурн-драйв и Ларрэби-авеню расположены всего в двух кварталах друг от друга, а «самоубийство» Карлы Каслберри выстрелом в рот в мотеле «Тропикана» десятого июня 1980 года произошло едва ли в полумиле от первых двух «самоубийств». Он с отвращением покачал головой: любой коп, наделенный хотя бы одним мозговым полушарием и полицейским опытом на десятицентовик, должен знать, что женщины никогда не убивают себя огнестрельным оружием. Статистики по огнестрельным самоубийствам среди женщин просто не существовало.

Четвертое «самоубийство» – Марсия Ренвик, дом номер 818 по Северной Платановой аллее, – по мнению Ллойда, выбивалось из общей схемы. Самое свежее по времени «убийство десятого июня» было совершено на расстоянии четырех миль к востоку от первых трех, в юрисдикции голливудского подразделения департамента полиции Лос-Анджелеса. От предыдущей смерти – Карлы Каслберри – его отделял целый год. По сравнению с предыдущими это дело казалось примитивным и лишенным воображения: всего-навсего передозировка таблеток. Похоже на минутный порыв.

Ллойд вернулся к предпоследней жертве перед Джулией Нимейер. Он поморщился, читая отчет патологоанатома о смерти Линды Деверсон – дата смерти – 14 июня 1982 года, – изрубленной на куски обоюдоострым пожарным топором. Ослепляющие воспоминания о Джулии, свисающей с потолочной балки у себя в спальне, в сочетании с только что полученной информацией убедили его, что по известным пока одному черту причинам безумие убийцы вошло в острую фазу.

Ллойд склонил голову и вознес молитву своему весьма условному Богу, в которого почти не верил:

– Прошу тебя, дай мне его поймать. Прошу тебя, дай мне его поймать, пока еще кто-то не пострадал.

Мысли о Боге преобладали в голове у Ллойда, пока он шел по коридору и стучал в дверь своего непосредственного начальника, лейтенанта Фреда Гаффани. Зная, что лейтенант – упертый, вновь обретший веру христианин – презирает горячих, непослушных полицейских и считает их недоумками, Ллойд всерьез напряг своего Бога мольбой о следовательских полномочиях. Гаффани, да и то с большой неохотой, уже дал ему разрешение отложить текущие дела, специально оговорив, что ни о каких других одолжениях речи быть не может. Намереваясь теперь просить людей, денег и помощь прессы, Ллойд решил подступиться к лейтенанту, упирая на общую религиозность.

– Войдите! – откликнулся Гаффани на стук в дверь.

Ллойд вошел и сел на складной стул перед столом начальника. Гаффани оторвался от бумаг, которые перебирал, и ощупал галстучную булавку в виде креста и флага.

– Да, сержант?

Ллойд откашлялся, стараясь придать себе постный вид.

– Сэр, как вы знаете, я плотно работаю над убийством Нимейер.

– Да. И что же?

– А то, что это абсолютно глухой висяк.

– Продолжайте работать. Я в вас верю.

– Спасибо, сэр. Странно, что вы заговорили о вере.

Ллойд ждал, что Гаффани попросит его разъяснить свою мысль, но лейтенант смотрел на него с непроницаемым лицом. Пришлось продолжить без приглашения.

– Этот случай стал испытанием для моей веры, сэр. Я никогда не был особенно набожным, сэр, но натыкаюсь на улики столь странным образом, что это заставило меня пересмотреть свои взгляды на веру. Я…

Лейтенант оборвал его речь, рубанув воздух ладонью.

– Я хожу в церковь по воскресеньям и на молельные собрания три раза в неделю. Но выбрасываю Бога из головы, когда надеваю кобуру. Вам что-то нужно? Скажите прямо, что именно, и мы это обсудим.

Ллойд покраснел и начал заикаться:

– Сэр, я… я…

Гаффани откинулся в кресле и провел обеими руками по седеющей стрижке ежиком.

– Хопкинс, ты не обращался к старшему по званию со словом «сэр», с тех пор как был новичком-салагой. Ты самый скандальный бабник в отделе убийств и грабежей, и тебе глубоко плевать на Бога. Что тебе надо?

Ллойд засмеялся.

– Без балды, сэр?

– Да уж, пожалуйста.

– Хорошо. В ходе моего расследования по делу об убийстве Нимейер у меня появились обоснованные подозрения, что это дело связано еще по меньшей мере с шестнадцатью другими убийствами молодых женщин на протяжении последних пятнадцати лет. Modus operandi варьируется, но все жертвы принадлежат к одному и тому же физическому типу. Есть хронологические совпадения и другие факторы, убедившие меня в том, что все шестнадцать женщин убиты одним и тем же человеком – тем самым, кто убил Джулию Нимейер. Два последних убийства совершены с особой жестокостью. Я считаю, мы тут имеем дело с гениальным психопатическим интеллектом, и если не приложим активных усилий к его поимке, он будет безнаказанно убивать до конца своих дней. Мне нужны двенадцать опытных детективов из убойного отдела на полный рабочий день, мне нужна связь с каждым полицейским участком этого округа, мне нужно разрешение привлечь рядовых разгребать дерьмо и право требовать от них сверхурочной работы без ограничения. Мне нужен выход в прессу… У меня есть предчувствие, что этот зверь пошел вразнос, и я хочу его немного подтолкнуть. Я…

Гаффани вскинул руки, давая понять, что с него хватит.

– У тебя есть конкретные улики? – спросил он. – Может, у тебя есть свидетели? Записи детективов из департамента полиции Лос-Анджелеса или других департаментов в подтверждение твоей теории массового убийства?

– Нет, – ответил Ллойд.

– Сколько из этих шестнадцати дел еще открыто?

– Все закрыты.

– В департаменте полиции Лос-Анджелеса есть офицеры, поддерживающие твою теорию?

– Нет.

– В других департаментах?

– Нет.

Гаффани хлопнул по столу ладонями и снова ощупал булавку.

– Я не собираюсь доверять твоим подозрениям. Дела слишком старые, все это чересчур туманно, дорого, а главное, может обернуться большим позором для департамента. Я знаю, что ты бузотер и очень хороший детектив с прекрасным послужным списком…

– С рекордным числом арестов по всему гребаному департаменту! – перебил его Ллойд.

– Знаю я о твоих рекордах! – заорал в ответ Гаффани. – Но я не доверяю тебе! Ты показушник, бабник, только и думаешь, что о своей славе. У тебя свербит в заднице насчет убитых женщин! – Понизив голос, он добавил: – Если ты действительно думаешь о Боге, попроси его о помощи в личной жизни. Бог ответит на твои молитвы, и ты перестанешь гнаться за тем, что тебе неподвластно. Посмотри на себя. Ты же весь трясешься. Забудь об этом деле, Хопкинс. Проведи время с семьей. Они будут рады, поверь.

Ллойд встал, дрожа, и направился к двери. Все плыло перед глазами, все было в красном тумане. Он обернулся и посмотрел на Гаффани. Тот улыбнулся:

– Попробуй только обратиться к газетчикам, и я тебя распну. Разжалую, сошлю в патрульные, будешь до конца жизни вытаскивать пьяниц из канавы!

Ллойд улыбнулся в ответ, ощутив вдруг странное спокойствие в соединении с отчаянной бравадой.

– Я достану это животное и загоню твои слова тебе же в задницу, – сказал он.

Ллойд сложил шестнадцать дел о нераскрытых убийствах в багажник своей машины и поехал в голливудский участок в надежде застать Датча Пелтца, пока тот не ушел с работы. Ему повезло: Датч как раз переодевался в цивильное в раздевалке для старших офицеров. Он завязывал галстук, рассеянно глядя на себя в большом зеркале до пола.

Ллойд подошел, покашливая на ходу. Не отрывая глаз от зеркала, Датч заговорил:

– Фред Гаффани уже звонил, сказал, что он тебя просчитал. Знал, что ты ко мне кинешься. Я отмазал твою задницу. Он собирался на тебя настучать одному своему духовно возрожденному дружку из начальства, но я его отговорил. Он мне кое-что должен, пришлось ему послушаться. Ты сержант, Ллойд. А значит, можешь вести себя как задница только в компании сержантов и нижестоящих. С лейтенантами и выше – нельзя. Verboten. Comprende,[27]27
  Запрещено (нем.). Понимаешь (исп.)


[Закрыть] умник?

Датч повернулся, и Ллойд увидел страх в его глазах, хотя он пытался держаться как ни в чем не бывало.

– Гаффани тебе все рассказал?

Датч кивнул.

– Ты уверен?

– На все Сто, – ответил Ллойд.

– Шестнадцать женщин?

– Минимум.

– И что ты собираешься делать?

– Выкурить его из норы, только еще не знаю как. Скорее всего в одиночку. Департамент ни за что не разрешит открыть следствие. Они не захотят ставить себя в дурацкое положение. Я сам свалял дурака: не надо было вообще ходить к Гаффани. Если я буду действовать через его голову и подниму шум, меня снимут с дела Нимейер и бросят на какое-нибудь тупое ограбление. Знаешь, на что это похоже, Датч?

Датч заглянул в глаза своему высокому другу, гению и наставнику и быстро отвернулся, чувствуя, как слезы гордости наворачиваются ему на глаза.

– Нет, Ллойд.

– Похоже, я был создан для этого дела, – сказал тот, старательно глядя на свое отражение в зеркале. – Похоже, я так и не узнаю, кто я такой и кем могу стать, пока не сцапаю этого ублюдка и не пойму, за что он уничтожил столько невинных жизней.

Датч положил руку ему на плечо.

– Я тебе помогу, – заверил он друга. – Не вправе дать офицеров тебе в подмогу, но помогу тебе сам. Мы можем…

Датч замолк, заметив, что Ллойд его не слушает, завороженный то ли светом, горящим в его собственных глазах, то ли каким-то далеким видением.

Датч опустил руку. Ллойд шевельнулся, оторвал взгляд от зеркала и заговорил:

– Когда я проработал два года, меня бросили на чтение лекций в средних классах школы. Рассказывать детям увлекательные истории про полицию, предупреждать их насчет наркотиков и контактов с незнакомыми людьми. Мне очень понравилось это назначение, я ведь люблю детей. Однажды ко мне обратилась одна учительница. Рассказала о девочке из седьмого класса. Ей было двенадцать лет, и она отсасывала у мужиков за пачку сигарет. Учительница попросила меня поговорить с ней.

Я подошел к ней после уроков. Хорошенькая маленькая девочка. Светленькая. С подбитым глазом. Я спросил, откуда фингал. Она не захотела рассказывать. Я проверил, что творится у нее дома. Ситуация типичная: мать-алкоголичка – на пособии, отец отбывает от трех до пяти в Квентине. Ни денег, ни надежды, ни единого шанса. Но эта малышка любила читать. Я отвел ее в книжный магазин на углу Шестой и Вестерн, познакомил с хозяином. Я дал хозяину сотню и сказал, что это кредит для малышки. То же самое я проделал в винном магазине в том же квартале: за сотню долларов можно купить целую кучу сигарет.

Девочка хотела меня отблагодарить. Рассказала, что «фонарь» под глазом ей поставил один клиент. У нее скобки на зубах, и она поцарапала член одного клиента, которому делала минет. И тут она меня спрашивает: может, я хочу? Я, ясное дело, говорю: «Нет» – и читаю ей длинную лекцию. Но продолжаю встречать ее. Она живет на моем участке, я все время ее встречаю. Она вечно курит и вечно с книжкой в руках. Выглядит довольной.

Как-то раз она останавливает меня, когда я патрулирую один в своей черно-белой машине, и говорит:

– Вы мне правда очень нравитесь. Мне бы очень хотелось у вас отсосать.

Я говорю: «Нет», – и она начинает плакать. Этого я вынести не могу. Хватаю ее, обнимаю, прижимаю к себе и говорю, что она должна учиться, как сам дьявол. Тогда она тоже научится рассказывать истории.

Голос Ллойда дрогнул. Он отер губы и попытался вспомнить, что, собственно, хотел сказать.

– Ах да, – добавил он наконец, – я забыл сообщить, что маленькой девочке теперь двадцать семь лет, она получила магистерскую степень по английской литературе. У нее все будет в порядке. Но… где-то по соседству бродит парень, который хочет ее убить. И твоих дочерей, и моих… Он очень умен… но я не дам ему убить кого-нибудь еще. Это я тебе обещаю. Клянусь.

Увидев в светло-серых глазах Ллойда печаль, которую тот не мог выразить словами, Датч промолвил:

– Достань его.

– Достану, – ответил Ллойд и ушел, зная, что старый друг дал ему карт-бланш и отпущение грехов за все, что он собирался сделать, какие бы правила при этом не были нарушены.

Глава 8

На следующее утро, после беспокойной ночи, проведенной за обдумыванием информации, почерпнутой из шестнадцати дел, Ллойд поехал в библиотеку в центре города. По пути он соображал, как бы лучше выстроить дальнейший маршрут, сортировал в уме второстепенные детали и изобретал уловки и лазейки для прикрытия собственной задницы. Ему предстояло здорово побегать, и он хотел приступить к работе в полном спокойствии ума, заранее подготовившись. Он закрыл окна в машине и отключил полицейскую рацию, чтоб не трещала над ухом. Все посторонние мысли, не касающиеся расследования, Ллойд выбросил из головы. Со стороны Фреда Гаффани и более высокого начальства отдела убийств и ограблений он был прикрыт железно. Он позвонил двум детективам, работавшим под его началом по делу Нимейер. Те доложили, что поиски в книжных магазинах Лос-Анджелеса пока не дали ничего положительного. Он велел им действовать автономно, прислушиваясь к своим инстинктам, и докладывать Гаффани дважды в неделю, давая этому помешанному на Иисусе психу понять, что он, сержант Хопкинс, будет работать в гордом одиночестве: такова участь гения. Гаффани воспримет это как часть их молчаливого уговора, а если и пожалуется на отсутствие Ллойда в Паркеровском центре, Датч Пелтц вмешается и задушит эти жалобы на корню, используя весь свой авторитет. Ллойд был прикрыт.

Что касалось самого расследования, всю фактическую сторону Ллойд уже изучил по делам погибших женщин. Действовал он в обстановке оглушительной тишины. Дженис с девочками поехала погостить к своему Другу Джорджу, заночевала в его квартире на Оушен-парк, и Ллойд остался один в доме. Там он и читал дела. Ему хотелось совместить уничтожение невинности путем убийства со своими собственными усилиями приобщить невинность к правде жизни путем рассказывания историй. Поэтому Ллойд перенес дела в спальню Пенни и читал их там. Он надеялся, что аура его младшей дочери придаст ему сил и поможет отыскать факты в загадочных лабиринтах психопатического сознания. Новых фактов он не отыскал, но нарисованный им психологический портрет преступника обрел иное измерение, сделавшее его еще более правдоподобным.

Хотя у него не было доступа к информации о нераскрытых убийствах, совершенных до 1968 года, Ллойд не сомневался, что преступления начались ненамного раньше этой даты. Это убеждение основывалось на психологическом портрете убийцы, который он составил, руководствуясь своими подозрениями и интуицией. Ллойд чувствовал, что имеет дело с гомосексуалистом. Вся разветвленная генеалогия убийств была, по сути, лишь попыткой скрыть этот факт от себя самого. Он сам еще не знал. До Линды Деверсон и Джулии Нимейер убийства нередко бывали жестокими, но говорили о наслаждении капризного извращенца хорошо проделанной работой, а также о почти болезненной любви к анонимности. Убийца понятия не имел о том, что собой представляет. Чудовищно изуродованные тела Линды и Джулии стали разделительной гранью. Эта психологическая «точка невозврата» основывалась на паническом страхе перед осознанием пробуждающегося сексуального влечения – такого постыдного и неодолимого, что его приходилось топить в крови.

Ллойд выстраивал связи с прошлым. Убийца был – должен был быть! – жителем Лос-Анджелеса и обладал необычайной физической силой – отрубал конечности одним взмахом топора. Убийца, несомненно, был физически привлекателен и способен с легкостью, даже не без изящества маневрировать в мире геев. Ему отчаянно хотелось этого, но если бы он уступил, уязвимость, неразрывно связанная с сексуальным контактом, уничтожила бы его жажду убивать. Сексуальность пробуждается в отрочестве. Исходя из того, что убийца все еще находился на подъеме сексуальной потенции, а также из того, что убийства начались примерно в январе 1968 года, Ллойд дал монстру пятилетний инкубационный травматический период. Это означало, по его прикидкам, что тот достиг совершеннолетия в начале или в середине шестидесятых, то есть в настоящий момент ему около сорока. Сорок максимум.

Покинув автостраду на уровне Шестой улицы и Фигероа, Ллойд прошептал:

– Десятое июня, десятое июня, десятое июня.

Он припарковался на четной стороне улицы и укрепил под «дворником» на ветровом стекле знак «Офицер полиции на дежурстве». Истина ошеломила его как удар обухом по голове, пока он поднимался по ступеням библиотеки: монстр убивал, потому что хотел любить.

Путешествие Ллойда в прошлое по микрофильмам заняло четыре часа. Он проверил каждое десятое июня с 1960 по 1982 год. Начиная с «Лос-Анджелес тайме» и кончая «Лос-Анджелес гералд экспресс» и его дочерним изданием «Лос-Анджелес икзэминер», он просеивал заголовки, большие статьи и короткие заметки, рассказывающие обо всем – от высшей бейсбольной лиги до волнений и беспорядков в зарубежных странах, предварительных показов летней моды и результатов первичных выборов. Ничто в этом параде информации не привлекло его внимания, ничто не зацепило глаз как некий фактор, потенциально способствующий убийственной страсти, ничто не заставило мыслительный механизм включиться и развить гипотезу. Десятое июня было его единственным ключом к опознанию убийцы, но газеты Лос-Анджелеса освещали этот день, как любой другой.

Ллойд не ждал положительных результатов, но все же почувствовал себя разочарованным. Теперь он порадовался, что отложил микрофильмы за четыре года «самоубийств» – 1977, 1978, 1980 и 1981 – напоследок.

Увы, и здесь его ждало разочарование. Уходу из жизни Анджелы Стимки, Лоретты Пауэлл, Карлы Каслберри и Марсии Ренвик газеты уделили по полколонки на задних полосах. Все четыре «самоубийства» были названы «трагическими», других эпитетов не нашлось. «О похоронах будет объявлено дополнительно». Имена и адреса родственников занимали львиную долю печатной площади.

Ллойд скатал микрофильмы, оставил их на столе у библиотекаря и вышел из полутемного помещения на солнечный свет. Четыре часа он провел, щурясь и рассматривая мелкий шрифт. Теперь яркое солнце ослепило его, затылок заломило, пульсирующая боль разлилась по всей голове. Ллойд силой воли подавил ее до терпимых пределов и принялся обдумывать ход дальнейших действий. Опрашивать родственников? Нет, они будут плакать и уверять, что ничего не знают. Может, осмотреть место смерти каждой? Искать черты сходства, некий общий знаменатель?

– Беготня! – вслух сказал Ллойд и бросился к машине. Головная боль прошла.

Ллойд отправился в Западный Голливуд и осмотрел места первых трех убийств от десятого июня. Анджела Стимка, дата смерти – 10 июня 1977 года, жила в розовато-лиловом доме на десять квартир, выстроенном явно на скорую руку, уродливом, как все дома, выросшие за годы строительного бума пятидесятых. Единственным преимуществом была близость к гей-барам на бульваре Санта-Моника и гетеросексуальной ночной жизни на Сансет-стрип.

Сидя в машине, Ллойд набрасывал описание квартала. Только одна деталь привлекла его внимание: объявление «В ночное время парковка запрещена» напротив дома номер 1167 по Ларрэби-авеню. Механизм у него в мозгу щелкнул дважды. Он находился в самом сердце гомосексуального гетто. Можно предположить, что убийца выбрал Анджелу Стимку не только из-за ее внешности, но и ради местоположения дома. Может, подсознательно ему хотелось пройти через испытание самоотречением, поэтому он и выбрал жертву в районе, населенном в основном гомосексуалистами. А шерифы Западного Голливуда – Ллойд это точно знал – чертовски строго следили за соблюдением правил парковки.

Ллойд улыбнулся и проехал два квартала до маленького деревянного домика на Уэстбурн-драйв, в котором от передозировки нембутала и «нанесенных собственной рукой» порезов умерла Лоретта Пауэлл. Опять объявление: «В ночное время парковка запрещена». Опять в мозгу раздался щелчок, на этот раз тихий.

Мотель «Тропикана» вызвал целую серию щелчков, выстрелами отзывавшихся в голове у Ллойда. Карла Каслберри, дата смерти – 10 июня 1980 года, причина смерти – пуля тридцать восьмого калибра, пробившая нёбо и вошедшая в мозг. Женщины никогда не вышибают себе мозги. Сунуть ствол в рот – классический гомосексуальный символ, осуществленный в комнате грязного мотеля в самом сердце «Города мальчиков».

Ллойд пристально оглядел тротуар перед мотелем «Тропикана». Растоптанные капсулы из-под амилнитритов на асфальте, продажные педерасты, подпирающие стены кофейни. И тут его осенило. Новая версия оглушительно взорвалась в голове. Когда ее символическое значение дошло до Ллойда сквозь грохот взрыва, он пришел в ужас, но, не обращая внимания на собственный страх, подбежал к телефонной будке и дрожащими пальцами набрал знакомые семь цифр. В трубке раздался еще более знакомый голос, произнесший с усталым вздохом:

– Полиция Западного Голливуда. Капитан Пелтц слушает.

– Датч, – прошептал Ллойд, – я знаю, почему он убивает.

Через час Ллойд сидел в кабинете Датча, просеивая отрицательную информацию. С досады он стукнул кулаком по столу друга. Датч, стоя у двери, наблюдал, как Ллойд читает телетайпы, только что поступившие из компьютеров департамента полиции и шерифской службы Лос-Анджелеса. Ему хотелось погладить своего сына по голове или оправить на нем мятую рубашку, сделать все, что угодно, лишь бы прогнать с лица Ллойда это выражение страдания и гнева. Он ограничился тем, что сказал очень мягко:

– Все будет хорошо, малыш.

– Ничего подобного! – закричал в ответ Ллойд. – Его изнасиловали, я точно знаю. И это случилось десятого июня, когда он был еще несовершеннолетним! Записи о сексуальных преступлениях против несовершеннолетних положено хранить вечно! Если этого нет в компьютере, значит, это произошло не в округе Лос-Анджелес. Или не попало в сводки, потому что жалобы не было, мать ее! В этих гребаных сводках ни хрена нет, кроме принуждения к минету и обслуживания минетом на заднем сиденье машины, но человек не станет гребаным серийным убийцей только потому, что дал какому-то старому извращенцу пососать в Гриффит-парке!

Ллойд схватил кварцевое пресс-папье и запустил им через всю комнату. Пресс-папье грохнулось на пол у окна, выходившего на парковку полицейского участка. Датч подошел и выглянул в окно. Офицеры ночной смены заводили и прогревали двигатели своих черно-белых машин. Он горячо любил этих людей и сам не понимал, как получается, что вся его любовь к ним – ничто по сравнению с любовью к Ллойду. Он подобрал пресс-папье, вернул его на стол и взъерошил волосы Ллойду:

– Полегчало, малыш?

Тот машинально улыбнулся в ответ, хотя улыбка больше походила на болезненную гримасу.

– Полегчало. Я начинаю понимать этого зверя. Уже кое-что.

– Как насчет распечатки штрафов за парковку? Как насчет рапортов об обстановке на месте на момент убийств?

– Полный ноль. В дни убийств вообще не выписывалось никаких штрафов на прилегающих улицах, а в рапортах шерифского дежурства об обстановке на месте говорится только о женщинах. О проститутках с Сансет-стрип. Это с самого начала была почти безнадежная попытка. Наш участок вообще не компьютеризировал рапорты об обстановке на момент убийства Ренвик. Мне опять придется начать с нуля, разослать секретные запросы старым спецам по делам несовершеннолетних. Еще неизвестно, что это даст, но, может, кто-то что-то вспомнит из старых случаев сексуального насилия, не попавших в сводки.

Датч покачал головой:

– Если, как ты считаешь, к этому парню кто-то приставал, если даже его трахнули в задницу двадцать лет назад, большинство тогдашних детективов, которые могли что-то знать, сейчас уже на пенсии.

– Сам знаю. Давай-ка, раскинь щупальца, хорошо? Подергай за ниточки, вспомни, кто и чем тебе обязан. А полевую работу буду делать я. Мне кажется, это правильно.

Датч сел напротив Ллойда, стараясь разгадать, что означает огонек, загоревшийся в его глазах.

– Ладно, малыш. Не забудь, что в четверг у меня вечеринка, и постарайся немного отдохнуть.

– Не могу. Сегодня вечером у меня свидание. Дженис с девочками все равно уехала погостить к этому своему дружку педику. А мне лучше двигаться дальше. Не останавливаться.

Ллойд опустил глаза. Датч сверлил его взглядом.

– Ты ничего не хочешь мне сказать, малыш?

– Да, – кивнул Ллойд. – Я люблю тебя. А теперь, пожалуй, пойду, покаты не ударился в сантименты.

Оказавшись на улице, он почувствовал себя свободным. Никакой бумажной работы! Надо было чем-то заполнить три часа перед встречей с Джоани Пратт. Ллойд вспомнил, что его подчиненным еще предстоит прочесывать книжные магазины в Голливуде.

Он подъехал к ближайшей телефонной будке и перелистал телефонную книгу. Нашел магазин поэзии и еще один, специализирующийся на феминистской литературе: «Поэтический авангард» на Лабреа, недалеко от Фаунтин, и «Феминист-библиофил» на углу Юкки и Хайленд.

Прикинув маршрут, позволяющий посетить оба магазина, а потом направиться к дому Джоани на Голливудских холмах, Ллойд поехал сначала в «Поэтический авангард», где скучающий, ученого вида продавец в нелепом фермерском комбинезоне заверил его, что не заметил подозрительных посетителей мужского пола крепкого сложения лет под сорок, листавших или покупавших сборники феминистской прозы. А поэзии? Тоже нет, по той простой причине, что он не держит в магазине феминистской поэзии: она слишком сильно отклоняется от классической нормы. Большинство его клиентов – солидные, зарекомендовавшие себя люди науки. Они предпочитают заказывать по каталогу. И больше ему нечего добавить.

Ллойд поблагодарил хозяина магазина и направил свой «матадор» без опознавательных знаков на север. Он припарковался возле «Феминиста-библиофила» ровно в шесть вечера в надежде, что маленький магазинчик, переделанный из жилого помещения, еще открыт. Взбежав на крыльцо, он услышал лязг засова, задвигаемого изнутри. Потом погасли огни в окнах. Ллойд постучал и громко произнес:

– Полиция! Откройте, пожалуйста.

Через секунду дверь отворилась. Он видел только высвеченный лампой силуэт женщины, стоявшей на пороге в явно вызывающей, гордой позе. Ллойд вздрогнул и поспешил представиться, пока она не сказала чего-нибудь дерзкого.

– Я сержант Хопкинс, детектив департамента полиции Лос-Анджелеса. Можно с вами поговорить?

Женщина ничего не ответила. Молчание затягивалось и стало нервировать Ллойда. Чтобы не переминаться с ноги на ногу, он составил ее словесный портрет, ни на секунду не отводя взгляда от ее глаз. Она тоже смотрела ему в глаза не мигая. Напряженная поза, а тело нежное, хотя и сильное. От тридцати четырех до тридцати шести, решил Ллойд. Знает о своем возрасте, поэтому слегка подкрасилась – чуть-чуть, совсем не заметно. Карие глаза, бледная кожа, золотисто-каштановые волосы, свидетельствующие о породе. Строгий твидовый костюм напоминает доспехи. Умная, упрямая и несчастливая. Замкнутая в своем эстетизме, боящаяся страсти.

– Вы из секретной службы?

Ллойд непроизвольно открыл рот. Он не ожидал такого вопроса, к тому же его поразила горячность, с которой этот вопрос был задан. Опомнившись, он все-таки переступил с ноги на ногу.

– Нет, а что?

Женщина невесело усмехнулась и бросила ему вызов:

– Департамент полиции Лос-Анджелеса с давних пор пытается внедриться в движения, которые считает антиправительственными. Мои стихи печатались в феминистских изданиях, резко критикующих ваш департамент. В этом магазине продается множество книг, взрывающих миф об умственном превосходстве мужчин.

Женщина умолкла, увидев, что высокий коп широко улыбается. Ллойд понял, что теперь они на равных: обоим было одинаково неловко.

– Будь у меня цель внедриться в феминистский книжный магазин, я пришел бы в женском платье. Вы разрешите мне войти, мисс…

– Меня зовут Кэтлин Маккарти, – представилась женщина. – Не называйте меня «мисс». И внутрь я вас не впущу, пока вы мне не скажете, в чем, собственно, дело.

Именно на этот вопрос Ллойд и рассчитывал.

– Я лучший детектив по расследованию убийств на Западном побережье, – веско заявил он. – Расследую серийное убийство двух десятков женщин. Я обнаружил одно из тел. Не буду утомлять вас описанием нанесенных увечий. На месте преступления я нашел окровавленную книгу под названием «Буря во чреве». Убежден, что убийца интересуется поэзией… возможно, феминистской поэзией в особенности. Вот почему я пришел сюда.

Кэтлин Маккарти побледнела, ее боевая поза исчезла. Но она тут же снова напряглась и ухватилась за дверной косяк. Ллойд шагнул вперед, показал ей свой жетон и удостоверение личности.

– Позвоните в голливудский участок, – посоветовал он. – Спросите капитана Пелтца. Он подтвердит вам каждое мое слово.

Кэтлин Маккарти жестом пригласила Ллойда войти и оставила его одного в большом помещении с книжными полками. Услышав, как она набирает номер телефона, он снял с пальца обручальное кольцо и стал изучать книги, заполнявшие полки по всем четырем стенам, лежавшие на стульях, столах и вращающихся металлических этажерках. Его уважение к недружелюбной поэтессе возросло многократно: свои собственные публикации она поместила на самых видных местах, рядом с томиками Лессинг, Плат, Миллей[28]28
  Дорис Лессинг (р. 1919) – английская писательница;
  Сильвия Плат (1932–1963) и Эдна Миллей (1892–1950) – американские поэтессы


[Закрыть] и других феминистских авторитетов. «Открытая личность», – решил Ллойд. Эта женщина начинала ему нравиться.

– Прошу прощения. Напрасно я вас осудила. Надо было сначала выслушать.

Услышав эти слова, Ллойд повернулся. Кэтлин Маккарти, казалось, ничуть не смутилась, что ей пришлось извиняться. Проникшись ее настроением, он нарочно произнес фразу, рассчитанную на то, чтобы завоевать ее уважение:

– Я прекрасно понимаю ваши чувства. Секретная служба проявляет чрезмерное рвение. Они подозрительны до патологии.