Текст книги "Кровавая луна"

Автор книги: Джеймс Эллрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Я не хочу, Уайти.

– Придется, Птичник. Ты же хочешь, чтобы я о тебе позаботился.

Ллойд услышал удаляющиеся шаги, потом наступила тишина, наполненная чудовищами – мерзкими и жалкими. Тишина тянулась часами. Ее нарушили приглушенные всхлипывания, затем хлопнула дверь, и пленка остановилась.

Крышевание уличных педерастов, откаты полиции нравов, торговля наркотиками и жестокий продажный коп, недостойный носить жетон. Но связано ли все это с серийным убийцей? Кто установил прослушку в квартире Уайти Хейнса и зачем?

Ллойд сделал два кратких телефонных звонка – в отделы внутренних расследований департамента полиции Лос-Анджелеса и шерифской службы. Используя свою репутацию, он сумел получить прямые ответы от начальства обоих отделов. Нет, ни одна из служб не возбуждала следствия против помощника шерифа Делберта Хейнса, жетон номер 408. Встревожившись, Ллойд перебрал в уме список вероятных кандидатов, которые могли бы заинтересоваться делами Уайти Хейнса. Конкуренты по сбыту наркотиков? Конкуренты по крышеванию мужской проституции? Коллега, имеющий на него зуб? Ни один из этих вариантов нельзя было сбрасывать со счетов, но все они казались маловероятными. Может, это как-то связано с гомосексуальными наклонностями убийцы? Вряд ли. Такая гипотеза опрокидывала его теорию о том, что убийца был девственником, а Хейнс не выказал ни малейшей заведомой осведомленности о двух «самоубийствах» десятого июня, где он оказался первым прибывшим на место.

Ллойд отнес магнитофон на третий этаж, в отдел научной экспертизы, и показал своему приятелю, программисту-аналитику, обожавшему подслушивающие устройства. Тот присвистнул, когда Ллойд поставил магнитофон перед ним на стол, и уже протянул было руку.

– Не сейчас, Арти, – остановил его Ллойд. – Я хочу прокатать машинку на скрытые «пальчики».

Арти снова присвистнул, оттолкнулся от стола и в полном восторге закатил глаза к потолку.

– Это великолепно, Ллойд. Бесподобно.

– Расскажи мне о нем, Арти. Ничего не упускай.

Программист улыбнулся и откашлялся.

– Магнитофон «А-фэ-зэ девятьсот девяносто девять» фирмы «Ватанабе». Розничная цена около семи тысяч долларов. Продается только в нескольких лучших магазинах стереотехники. Используется главным образом двумя не связанными друг с другом группами людей: любителями музыки, которым хочется в один прием записать целый рок-фестиваль или длинную оперу, и полицейскими службами, ведущими длительное тайное прослушивание. Возьми любой компонент механизма – это поэма. Лучшее, что можно купить за деньги. Лучшее, что может родить японская технология. Ты видишь перед собой совершеннейший шедевр.

Ллойд похлопал в ладоши:

– Браво. А теперь еще один вопрос. На этой штуке имеются скрытые серийные номера? Короче, техпаспорт? Чтобы установить, когда данный экземпляр был продан.

Арти покачал головой:

– Эта модель попала на рынок в середине семидесятых. Никаких аналогов, серийных номеров нет, как и разнообразия в окраске – только базовый черный цвет. Корпорация «Ватанабе» строго соблюдает традицию. Они не станут менять дизайн этих машинок. И я их понимаю. Невозможно улучшить совершенство.

Ллойд взглянул на магнитофон. Тот был в отличном состоянии – ни единой царапины.

– Дерьмо, – вздохнул Ллойд. – Я надеялся сузить круг возможных покупателей. Слушай, а эта штука числится в спецификации розничных продаж вашего отдела?

– Ясное дело, – подтвердил Арти. – Хочешь, составлю тебе список?

– Да, – кивнул Ллойд. – Прямо сейчас, хорошо? Я пока заберу ее, пусть проверят на «пальчики», и сразу вернусь.

В центральной криминальной лаборатории отдела научной экспертизы дежурил один спец по отпечаткам пальцев. Ллойд передал ему магнитофон со словами:

– Скрытые отпечатки, поиск по всей стране. Я хочу, чтобы ты лично сравнил их с протоколом шестнадцать – двести двадцать два департамента полиции Лос-Анджелеса по делу об убийстве Джулии Линн Нимейер от третьего января восемьдесят третьего года. Частичные отпечатки правого указательного и мизинца. Эти «пальчики» отпечатались в крови. Если усомнишься насчет совпадения, прокатай новые «пальчики» по крови и сравни еще раз. Понял?

Техник кивнул и тут же спросил:

– Думаешь, найдем «пальчики»?

– Сомневаюсь, но надо попробовать. Проверь все самым тщательным образом, это очень важно.

Техник открыл было рот, спеша заверить, что будет рыть носом землю, но Ллойд уже бежал к двери.

– Восемнадцать розничных точек, – объявил Арти, когда Ллойд ворвался к нему в кабинет. – На сегодняшний день.

Тот взял распечатку, спрятал ее в карман и автоматически взглянул на часы, висевшие на стене над головой Арти. Шесть тридцать – слишком поздно, чтобы обзванивать магазины стереотехники. Вспомнив о своем свидании с Кэтлин Маккарти, он сказал:

– Мне надо бежать. Береги себя, Арти. Когда-нибудь я расскажу тебе всю историю.

Кэтлин Маккарти закрыла магазин рано и вернулась в жилую часть дома. Ей хотелось кое-что записать и приготовиться к встрече с высоким полицейским. Рабочий день прошел страшно неудачно. Сплошное разочарование. Ни одной продажи, зато ее осаждали бесчисленные посетительницы. Они не покупали, а только перелистывали книги и жаждали обсудить с ней проблемы феминизма, пока она пыталась по телефону добыть информацию и помочь в розыске психопата, убивающего женщин. Ирония ситуации показалась ей очевидной и в то же время достаточно пошлой. В результате Кэтлин почувствовала себя униженной. Она так долго ненавидела полицию! А теперь помогает полицейским. Она видела в этом свой моральный долг, но заплатила частицей собственного «я». Чтобы хоть как-то успокоиться, Кэтлин пустила в ход логику: «Помогая другим, вступаешь в противоречие с собой. Диалектика. Гордость. Твое непокорное ирландское сердце».

Вся эта риторика нисколько не помогла, и Кэтлин улыбнулась подлинной иронии. Секс. «Ты хочешь этого копа и даже не знаешь, как его зовут».

Она прошла в ванную и разделась перед высоким зеркалом. Крепкое тело. Упругая грудь, хорошие ноги. Приятная худощавость. Высокая красивая женщина. Тридцать шесть, а на вид… Слезы заволокли глаза. Она не поддалась слабости, заставила себя смотреть на свое отражение. Это сработало: слезы высохли, так и не пролившись.

Набросив на плечи халат, Кэтлин прошла в гостиную, соединенную с кабинетом, выложила на стол бумагу, ручку и словарь. Мысли закружились, сменяя друг друга. Отрывочные, бессвязные куски прозы боролись с мечтой о любви. Как всегда, мечта о любви победила. Кэтлин рассеянно, прямо через халат, провела рукой между ног и вдохнула аромат цветов. Цветы всегда появлялись, когда больше всего были ей нужны, когда ее жизнь оказывалась на грани чего-то нового, неизведанного. Они возникали у ее порога в самый нужный момент, словно кто-то подслушивал ее мысли, и неизвестно было, кто их присылает. Растроганная, она гадала, кто бы это мог быть, вглядывалась в лица незнакомых мужчин в поисках признаков духовного родства, сочувствия или некого особого интереса.

Она была уверена, что он высок, умен и наверняка ее ровесник. Восемнадцать лет он присылал ей цветы, а она до сих пор не знала, кто он такой! Знала только одно: он родом из ее старого района, он видел ее по дороге в школу, когда она шла со своей свитой…

Мысли о свите дали Кэтлин зацепку. Она взяла ручку и написала:

 
Спроси у мертвых, что они поют
И что в словах они от мира прячут.
Я знаю – моя жизнь неспетая, а значит,
Ее мне за удачу не зачтут;
В смятении, под бременем тоски
Ловлю я радостей слепые отголоски;
Как давит нерастраченность виски!
Как зыбка неба светлая полоска!
 

Кэтлин вздохнула и откинулась на спинку стула. Снова вздохнула, извлекла свой дневник и записала:

Из меня словно сама собой изливается добротная проза. Я подразню себя – просто посижу тихонько и вернусь в настоящее со своего примерно десятитысячного высокогорного плато «хорошей прозы». В последние дни все так странно! Даже качественная, вполне пригодная проза кажется вымученной. Этот дневник (а он скорее всего никогда не будет напечатан) представляется куда более реальным. Похоже, я приближаюсь к периоду полного бездействия. Буду просто сидеть и ждать, пока что-нибудь не произойдет. Когда это случится, я все обдумаю, потом отключусь от действительности и выдам на-гора новую книгу. Именно об этом, как мне кажется, свидетельствует появление полисмена. Ладно, признаю: он привлекателен, от него никуда не деться, но, даже не будь он так неотразим, я дала бы ему шанс. И вот что еще я хотела бы понять: это настроение «Пусть все идет своим чередом» проистекает из жажды духовного обновления или из одиночества, похоти и желания в конце концов расстаться с той ужасной частью моего «я», которая вынуждает отделиться от всего рода человеческого и существовать только в словах? Кто знает? Одиночество подарило мне великолепные слова, но оно же приводит мои отношения с мужчинами к катастрофе. Еще одно – девятимиллионное? – размышление о том, что он представляет собой как личность? Только не сегодня. Сегодня останемся в границах возможного. Что-то я вдруг устала от слов. Надеюсь, у полисмена не слишком «правые» взгляды. Надеюсь, он способен прислушаться к голосу разума.

Кэтлин положила ручку на исписанный лист, удивленная, что мужчина ее мечты за компанию с полисменом вдохновил ее на такие глубокие раздумья. Улыбнувшись непредсказуемости муз, она бросила взгляд на часы: шесть тридцать. Кэтлин вернулась в ванную и встала под душ перед свиданием, думая о том, куда завела бы ее эта первая строфа и что с ней будет, когда в семь часов прозвонит дверной звонок.

Звонок прозвонил ровно в семь. Кэтлин открыла дверь, и Ллойд предстал перед ней в старых вельветовых джинсах и пуловере. Она заметила на его левом бедре обтянутую пуловером кобуру с револьвером и мысленно обругала себя: ее твидовый брючный костюм от Харриса был явно не к месту. Чтобы исправить ошибку, она сказала: «Привет, сержант!» – и, ухватив за выпирающую кобуру, втянула Ллойда через порог. Тот покорно следовал за ней, и она выругала себя второй раз, увидев, как он улыбается.

Ллойд сел на диван, широко раскинув свои длинные руки в неком подобии распятия. Кэтлин стояла перед ним в замешательстве.

– Я обзвонила всех, кого могла, – наконец заговорила она. – Больше дюжины книготорговцев. Ничего. Никто из моих друзей не видел человека, подходящего под твое описание. Ситуация была гротесковая. Я пыталась помочь полиции задержать ненормального убийцу женщин, а меня поминутно отвлекали женщины. Им хотелось обсудить поправку к Конституции о равных правах.

– Спасибо, – поблагодарил Ллойд. – Я в общем-то ничего и не ждал. В настоящий момент я просто выуживаю все, что попадется. Удильщик из убойного отдела, жетон номер одиннадцать – четырнадцать, вышел на работу.

Кэтлин села.

– Ты курируешь ход этого расследования?

– Да нет, – покачал головой Ллойд, – в настоящий момент я один. Мое начальство не даст мне «добро» на полноценное расследование и не позволит привлечь к работе нижестоящих офицеров. Сама мысль о серийном убийце приводит их в ужас. Они боятся за свою карьеру, за престиж департамента. У меня бывали случаи, когда я курировал ход расследования, хотя эту обязанность обычно доверяют лейтенантам и капитанам, но я…

– Но ты настолько хорош, – вставила Кэтлин.

– Нет, я не настолько хорош, – улыбнулся Ллойд, – я лучше.

– Умеешь читать мысли, сержант?

– Зови меня Ллойдом.

– Ладно, пусть будет Ллойд.

– Ответ: иногда.

– Знаешь, о чем я думаю?

Ллойд обнял обтянутые твидом плечи Кэтлин. Она напряглась, но вырываться не стала.

– Могу себе представить, – усмехнулся он. – Как тебе вот это для начала? «Кто этот парень? Может, такой же полоумный правый экстремист, как большинство копов? Может, часами рассказывает анекдоты о ниггерах и обсуждает женские щелки со своими приятелями-полицейскими? Может, ему нравится причинять людям боль? Убивать? Может, он верит в существование заговора негров, коммунистов, евреев и гомосексуалистов с целью захвата мирового господства? Может…»

Кэтлин мягко остановила его, положив руку ему на колено.

– Туше. Стопроцентное попадание по всем пунктам.

Она невольно улыбнулась и медленно убрала руку. Ллойд почувствовал, как кровь начинает пульсировать в одном темпе с обменом репликами.

– Хочешь получить ответы? – спросил он.

– Нет. Ты уже ответил.

– Другие вопросы есть?

– Да. Два. Ты изменяешь жене?

Ллойд засмеялся, полез в карман брюк за обручальным кольцом и надел его на безымянный палец.

– Да.

Лицо Кэтлин было непроницаемо.

– Тебе приходилось убивать?

– Да.

Кэтлин поморщилась:

– Зря я спросила. Большая просьба: давай больше не будем говорить о смерти и серийных убийцах, хорошо? Ты хотел меня куда-то пригласить?

Ллойд кивнул. Когда они вышли и она заперла дверь, он взял ее под руку.

Они бесцельно кружили по городу и в конце концов оказались на опоясанных террасами холмах своего детства. Ллойд неторопливо вел «матадор» без опознавательных знаков по улицам их общего прошлого. Ему хотелось знать, о чем думает Кэтлин.

– Мои родители уже умерли, – заговорила она наконец. – Я поздний ребенок, они оба были уже очень немолоды, когда я родилась, и души во мне не чаяли: знали, что им отпущено со мной лет двадцать, не больше. Отец говорил мне, что переехал в Сильверлейк, потому что холмы напоминали ему о Дублине.

Она взглянула на Ллойда, и тот понял, что ей надоело разыгрывать неприступность и навязывать ему свою волю. Ей хотелось быть кроткой. Он съехал к тротуару на углу Ван-дом и Гиперон в надежде, что великолепный вид заставит ее поделиться сокровенными мыслями, которые помогут ему полюбить ее.

– Ты не против, если мы тут остановимся?

– Нет, не против, – сказала Кэтлин, – мне нравится это место. Когда-то я приходила сюда со своей свитой. В тот день, когда убили президента Кеннеди, мы читали здесь стихи в память о нем.

– С твоей свитой?

– Да, с моей свитой. Это так и называлось: «свита Кэти». В школе у меня была своя маленькая группа последовательниц. Все мы сочиняли стихи, носили юбки из шотландки и кашемировые свитеры. Мы никогда не бегали на свидания, потому что в школе Джона Маршалла не было ни одного мальчика, достойного нас. Мы не ходили на танцы, не позволяли мальчикам нас обнимать: берегли себя для Идеального Жениха. Считали, что он непременно появится на сцене, когда мы станем прославленными поэтессами. Мы были единственными в своем роде. Я была самой умной и самой красивой из них. Меня перевели из церковно-приходской школы, потому что мать-настоятельница ко мне приставала, чтобы я показала ей свою грудь. Я рассказала об этом на занятиях по гигиене и тем самым привлекла под свое крыло нескольких одиноких, увлекающихся чтением девочек. Они сделались моей свитой. Я помогла им найти себя. Они стали личностями благодаря мне. Нас никто не трогал, но следом ходили такие же одинокие, увлекающиеся чтением мальчики. Книжные черви. «Клоуны Кэти» – так их называли, потому что мы не удостаивали их даже разговором. Мы… мы… – Кэтлин всхлипнула и сердито смахнула с плеча руку Ллойда, когда тот робко попытался ее утешить. – Мы… мы… любили друг друга, заботились. Знаю, это звучит смешно, но мы были сильными. Сильными! Сильными…

Ллойд выждал целую минуту, прежде чем спросить:

– Что стало с твоей свитой?

Кэтлин вздохнула, прекрасно понимая, что ответ разочарует не только Ллойда, но и ее саму.

– Они все разбрелись. Нашли себе мальчиков. Решили не ждать Идеального Жениха. Похорошели. И уже не желали становиться знаменитыми поэтессами. Они… Я стала им просто не нужна. Больше не нужна.

– А ты?

– Я умерла. Мое сердце было похоронено, но снова ожило в поисках дешевых удовольствий и новой большой любви. Я переспала со множеством женщин: думала, смогу таким образом найти новую свиту. У меня ничего не вышло. Я переспала со множеством мужчин. Новую свиту я себе точно нашла, но все они были гнусными типами. И я писала, писала, писала, меня публиковали, я купила этот магазин, и вот я здесь.

Ллойд уже качал головой.

– Ну, а на самом деле?.. – начал он.

– На самом деле? – сердито переспросила Кэтлин. – На самом деле я пишу прекрасные стихи, но дневники мне удаются еще лучше. А кто ты такой, чтобы меня допрашивать? И что тебе от меня нужно? Что? Что? Что?..

Ллойд легко и нежно коснулся ее шеи кончиками пальцев.

– И теперь ты живешь в собственной голове. Тебе тридцать с чем-то, и ты до сих пор спрашиваешь себя: твоя жизнь когда-нибудь изменится к лучшему? Скажи «да», Кэтлин, или просто кивни.

Кэтлин кивнула.

– Хорошо, – продолжил Ллойд. – Вот почему я здесь. Я хочу, чтобы тебе стало лучше. Ты мне веришь?

Кэтлин опять кивнула и опустила глаза на стиснутые на коленях руки.

– Хочу задать тебе еще один вопрос, – сказал Ллойд. – На сей раз риторический. Тебе известно, что департамент полиции Лос-Анджелеса обрабатывает шасси всех своих машин без опознавательных знаков особым противоударным защитным составом?

Кэтлин вежливо посмеялась над неожиданным вопросом и ответила:

– Нет.

Ллойд протянул руку и пристегнул ее ремнем безопасности. Она по-прежнему ничего не понимала. Тогда он демонически заломил бровь и подмигнул ей:

– Держись.

Он повернул ключ зажигания, дернул на себя ручной тормоз, включил первую передачу и одновременно вдавил педаль газа в пол. Машина рванулась вперед, почти встав на дыбы, и оторвалась от земли. Кэтлин закричала. Ллойд выждал, пока «матадор» не набрал инерцию падения, и несколько раз мягко надавил на педаль акселератора. Задние колеса коснулись дороги, и машину тряхнуло. Кэтлин снова пронзительно вскрикнула. Ллойд почувствовал, как сила притяжения борется с мощностью двигателя и побеждает.

Когда капот «матадора» начал опускаться, он снова нажал на педаль газа, и автомобиль полетел вперед.

На перекрестке Ллойд ударил по тормозам. Машину занесло, она пошла, виляя и яростно скрежеща шинами. Их неудержимо влекло на вереницу деревьев, вытянувшихся вдоль дороги. Только теперь передние колеса окончательно опустились на дорожное полотно. Ллойда и Кэтлин подбросило на сиденьях, словно тряпичные куклы. Обливаясь нервным потом, Ллойд опустил стекло и увидел кучку мексиканских подростков. Они бешено аплодировали ему, топали и салютовали пивными бутылками.

Он послал им воздушный поцелуй и повернулся к Кэтлин. Она плакала. Он и сам не знал, от страха или облегчения. Ллойд отстегнул ремень безопасности и обнял ее – дал поплакать, и слезы постепенно перешли в смех. Когда Кэтлин наконец подняла голову с его груди, Ллойд увидел лицо счастливого ребенка. Он поцеловал это лицо с такой же нежностью, с какой целовал своих дочерей.

– Вот она, городская романтика, – вздохнула Кэтлин. – Господи! И что теперь?

Ллойд прикинул шансы.

– Не знаю. Но давай останемся на колесах, хорошо?

– А ты будешь соблюдать правила дорожного движения?

– Честное слово скаута, – пообещал Ллойд и завел машину.

Он опять злодейски зашевелил бровями. Кэтлин смеялась до слез, умоляя его перестать. Подростки снова зааплодировали ему, когда он отъехал от тротуара.

Они медленно катили по Сансет, главной артерии района, и Ллойд рассказывал Кэтлин о бессмертных местах своего детства.

– Вот «Подержанные машины Майрона». Майрон был гениальным химиком, но пошел по дурной дорожке. Он преподавал в Университете южной Калифорнии, подсел на героин, и его выперли. Он составил едкий раствор, съедавший серийные номера с моторов. Угонял машины сотнями, опускал блоки движков в чан со своим раствором и стал королем торговли подержанными машинами в Сильверлейке. Он был неплохим парнем. Болел за футбольную команду школы Маршалла и всем ведущим игрокам одалживал машины на свидание. Но однажды нанюхался до полного одурения и свалился в свой чан. Раствор съел ему обе ноги по колено. Теперь он калека и самый большой мизантроп из всех, кого я когда-либо видел.

Кэтлин решила внести свой вклад в путешествие по прошлому и указала на магазинчик на другой стороне улицы, мимо которого они проезжали:

– Аптека Кэткарта. Я воровала там писчую бумагу для своей свиты – надушенную почтовую бумагу розового цвета. Однажды старый Кэткарт меня застукал. Схватил и начал рыться в сумке. Нашел мои стихи, написанные на этой самой бумаге. Он держал меня и читал стихи вслух. Все слушали, все посетители аптеки. Это были очень личные стихи. Я чуть со стыда не сгорела.

Ллойд почувствовал, как печаль заполняет их вечер. На бульваре Сансет было слишком шумно, слишком светло от неоновой рекламы. Не говоря ни слова, он повернул на север, к Эхо-парку, и двинулся мимо водохранилища Сильверлейк. Остановившись в тени электростанции, он обернулся к Кэтлин, молчаливо спрашивая ее одобрения.

– Да, – кивнула она, – прекрасное место.

Они неторопливо взбирались по холму, взявшись за руки. Комья грязи расплющивались у них под ногами, дважды Ллойду приходилось подтягивать Кэтлин. Добравшись до вершины, они сели прямо на землю, не обращая внимания на одежду, и прислонились к проволочной изгороди, окружавшей электростанцию. Ллойд почувствовал, как Кэтлин отстраняется от него, стараясь удержаться от слез. Чтобы заделать образовавшуюся брешь, он сказал:

– Ты мне нравишься, Кэтлин.

– Ты мне тоже нравишься. И мне хорошо здесь.

– Здесь тихо.

– А ты любишь тишину и терпеть не можешь музыки. А что думает твоя жена? Ей известно, где ты сейчас находишься?

– Я не знаю. В последнее время она по вечерам танцует со своим приятелем геем. Он – ее сестра по духу. Они нюхают кокаин и ходят в гей-клубы на диско. Она тоже любит музыку.

– И тебя это не смущает? – спросила Кэтлин.

– Ну… скорее, я этого не понимаю. Могу понять, почему люди грабят банки, воруют, становятся наркоманами или сексуальными маньяками. Почему они становятся полицейскими, поэтами и убийцами. Но не понимаю, зачем людям бегать по диско-клубам и слушать музыку. Я понимаю тебя и твою свиту, понимаю, зачем ты спала со всеми этими лесбиянками и гнусными типами. Понимаю невинных маленьких детей и их любовь, понимаю, как их травмирует жестокость этого мира. Но я не понимаю, как они могут отказаться от борьбы с этим миром. Я рассказываю своим дочерям истории, чтобы они боролись. Моя младшая – Пенни – просто гений. Она боец. Насчет двух старших я не уверен. Дженис, моя жена, не боец. Мне кажется, она никогда не была невинной. Родилась сильной и уравновешенной. Такой и осталась. Я думаю… Мне кажется, может быть, именно поэтому я на ней и женился. Мне кажется… Нет, я точно знаю, что у меня больше не было невинности, и я сомневался, смогу ли бороться. А потом понял, что смогу, но за это пришлось заплатить огромную цену. Я испугался этой цены и женился на Дженис.

В темноте голос Ллойда обрел почти бестелесное монотонное звучание. У Кэтлин мелькнула мысль, что кто-то другой говорит его устами и пытается достучаться до нее. В его удивительном признании было столько намеков, столько загадок… Они ошеломили ее. Ей запомнились два слова: «убийцы» и «цена». Стремясь уловить суть, Кэтлин заметила:

– Итак, ты стал полицейским, доказывая свои бойцовские качества, а потом убивал по долгу службы и понял, что это так и есть.

Ллойд покачал головой:

– Нет, сначала я убил человека… очень плохого, очень злого человека. Потом стал полицейским и женился на Дженис. Иногда я забываю, что было сначала, а что потом… Иногда… не очень часто… когда пытаюсь вспомнить прошлое, я слышу шум… музыку… ужасный шум… и больше не могу вспоминать.

Кэтлин показалось, будто он балансирует на грани и вот-вот потеряет контроль над собой. Она поняла, что сумела добраться до самой его сердцевины, и промолвила:

– Я хочу рассказать тебе историю. Это настоящая романтическая история.

Ллойд положил голову ей на колени.

– Рассказывай.

– Хорошо. Жила была тихая, увлекающаяся чтением девочка. Она хорошо училась и писала стихи. Она не верила в Бога, в своих родителей, в других девочек, ходивших за ней по пятам. Но изо всех сил старалась поверить в себя. Поначалу это было не так уж и трудно. Но время шло, последовательницы бросили ее, и она осталась одна. Но был на свете человек, который любил ее. Какой-то нежный, любящий мужчина посылал ей цветы. В первый раз он прислал вместе с цветами стихи без подписи. Очень печальное стихотворение. Во второй раз пришли только цветы. Много лет безымянный возлюбленный посылал ей букеты. Больше восемнадцати. И каждый раз они приходили, когда одинокая девочка больше всего в них нуждалась. Девочка выросла, стала женщиной, стала хорошим поэтом, хотя дневники удавались ей лучше, и все эти годы хранила под стеклом засушенные цветы. Она много думала о своем тайном поклоннике, но ни разу не попыталась узнать, кто он такой. Она принимала близко к сердцу его анонимные дары и решила, что ответит ему взаимностью: не опубликует свои дневники при жизни. Так она и жила: писала стихи, вела дневник и слушала музыку. После такой истории хочется поверить в Бога, правда, Ллойд?

Ллойд поднял голову с уютного твидового ложа и покачал ею, чтобы лучше сосредоточиться на печальной истории. Потом поднялся на ноги и помог подняться Кэтлин.

– Мне кажется, твой безымянный возлюбленный тоже боец, но только очень странный, – сказал он. – И еще мне кажется, он хочет завладеть тобой, а не вдохновлять тебя. По-моему, он не знает, какая ты сильная. Идем, я отвезу тебя домой.

Они стояли обнявшись в дверях книжного магазина, служившего Кэтлин домом. Когда она подняла голову, Ллойд решил, что надо ее поцеловать. Но Кэтлин мягко оттолкнула его:

– Нет, не сейчас. Прошу тебя, давай не будем спешить, Ллойд.

– Ладно.

– Просто все случилось неожиданно. Ты такой особенный, на других не похожий… Это просто…

– Ты тоже особенная.

– Знаю, но я понятия не имею, кто ты такой, что собой представляешь, где и как живешь. Мне нужны подробности. Мелочи, понимаешь? Ты понимаешь?

Ллойд задумался над ее словами.

– Думаю, да. Слушай, хочешь завтра пойти на званый ужин? Полицейские со своими женами. Тебе, наверно, будет скучно, зато познавательно.

Кэтлин улыбнулась. Его предложение означало полную капитуляцию. Он сам готов был поскучать, лишь бы доставить ей удовольствие.

– Да. Приезжай к семи.

Она отступила в затемненную гостиную и закрыла за собой дверь. Услышав удаляющиеся шаги Ллойда, Кэтлин включила свет и достала дневник. В уме шевелились разные глубокомысленные изречения.

– К черту, – пробормотала она и записала:

Он способен измениться, стать другим. Я буду его музыкой.

Ллойд поехал домой. Остановил «матадор» на подъездной дорожке и обнаружил, что машины Дженис на месте нет, а весь дом ярко светится огнями. Он отпер дверь и вошел. Записка сразу бросилась ему в глаза.

Дорогой Ллойд!

Это прощание, во всяком случае, на время. Мы с девочками в Сан-Франциско, остановимся у одного из друзей Джорджа. Так будет лучше, я уверена, потому что мы с тобой уже очень давно перестали понимать друг друга, у нас совершенно разные ценности. Твое обращение с девочками стало последней каплей. Почти с самого начала, с тех пор как мы поженились, я знала, что ты страдаешь каким-то скрытым патологическим отклонением, хотя умело его скрывал. Но я не позволю тебе заражать своей патологией девочек. Я этого не потерплю. Твои истории разрушительны, как раковое заболевание. Они не должны затронуть Энн, Кэролайн и Пенни. Кстати, о девочках. Я собираюсь записать их в школу Монтессори[32]32
  Мария Монтессори (1870–1952) – итальянский педагог. Школы Монтессори распространены по всему миру


[Закрыть] в Сан-Франциско. Они будут звонить тебе не реже раза в неделю, я за этим прослежу. Приятель Джорджа Роб позаботится о магазине в мое отсутствие. Дай мне несколько месяцев – я решу, нужен ли мне развод. Я тебя очень люблю, но жить с тобой не могу. Не скажу тебе, где мы живем в Сан-Франциско, пока не удостоверюсь, что ты успокоился и не предпримешь чего-нибудь необдуманного. Когда устроюсь, позвоню. А пока будь здоров и ни о чем не беспокойся.

Дженис.

Ллойд положил записку на стол и прошелся по опустевшему дому. Все женские вещи отсутствовали. В комнатах девочек было пусто, в спальне, которую он делил с Дженис, остались только принадлежащие ему вещи, включая темно-синий кашемировый плед, сплетенный Пенни на его тридцать седьмой день рождения.

Ллойд набросил плед на плечи и вышел из дома. Он запрокинул голову к небу в надежде на разрушительный грозовой ураган. Когда до него дошло, что громы и молнии не подчиняются его воле, он рухнул на колени и зарыдал.