Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Джеймс Джойс

БАЛЛАДА О ХУХО О'ВЬОРТТККЕ

(Злословие Хости по поводу

грехопадения Хамфри Ирвикера)

 
Ты слыхал про Шалтай-Болтая,
Как сидел он, ногами болтая,
Сидел на стене и попал к сатане —
В ад, коленом под зад.
(Припев)Получай, негодяй,
               Нагоняй!
 

 
Он когда-то у нас коро-королевствовал,
А теперь – пинай его, как трухлявую репу, без жалости!
Пусть его по приказу Их Милости
Заса-садят в тюрьму Маунтджой!
(Припев)В тюрьму Маунтджой
               Вожжой!
 

 
Он был па-па-папаша всех пакостных умыслов
С праздноцветными презервативами (в пользу бедных),
Он сулил рыбий мех и летошний снег,
Он болтал о любви в шалаше и реформе!
(Припев)Церковной реформе,
               В оранжевой форме!
 

 
Аррах, отчего же он сверзился?
Я клянусь тебе, возчик-молочник мой,
Ты как бешеный бык из Кессидис —
Вся бодливость сидит в рогах!
(Припев)Бодливость в рогах!
               В его врагах!
 

 
(Дважды)Да здравствуй, Хости, не хвастай, Хости,
рубаху пора сменить,
Подхлестывай песню, Всем-Песням-Песню!
Балбаччо, балбуччо!
 

 
Мы жевали шинкованный шницель, жасминную жвачку,
желтуху, железо и желтый шкаф —
Так кормил мягкостелющий бизнесмен.
И не диво, что Всех-Обману! – наши парни прозвали его,
Когда он сыпал бисер в конторе,
(Припев)В которой
               Играют воры.
 

 
Мы покончим с непременными апартаментами,
Мы сожжем на костре его дрянь, дребедень и дрязги.
И Кленси-шериф прикрывает контору халтуры,
Прокурор барабанит в дверь.
(Припев)Барабанит в дверь —
               Пограбь нас теперь!
 

 
Злое счастье прибило к нашему острову
Пососудину вороватого викинга.
Будь проклят час, в который у нас
Появился черный и бурый бот,
(Припев)Черно-бурый бот
               У самых ворот.
 

 
– Откуда? – спросил Пулбег. – На полпенни хлебелого,
Donnez moi добычу, деньгу, гибель-голоду,
Фингал Мак Оскар Онизин Баржарс Бонифас —
Вот мой старый норвежливый прозвище,
И я сам пренорважный треска!
(Припев)Норвежский верблюд
               Из тресковых блюд!
 

 
Дальше, Хости, дальше же, черт тебя! Поносную Песню —
Всем-Песням пой!
И, как говорят, оросив кустарники,
Или – как пишет «Роддом трибьюн» – побывав
в обезьяннике,
Наш хвалебный хапуга Хамфари
У горничной взял ее,
(Припев)Он взял ее
               Девственное!
 

 
И не стыдно, безмозглый философер,
Бросаться на даму, как дикий зверь?
Даже в нашем зверинце допотопноем
Другого такого найти нелегко:
(Припев)Ирвикер и К°
               Стар, как Ноев ко…
 

 
Он подпрыгивал у памятника Веллингтотону,
Наш скакуннейший гиппопотамумунс,
А потом сел в онанизменный омнибус
И расстрелян был по суду:
(Припев)Дыра на заду,
               Шесть лет в аду!
 

 
Ах, как жаль его бебе-дных сиротушек
И фра-фрау его достозаконную,
Все вокруг нее полнится слухами —
Слуховертки свисают с дерев,
(Припев)Хуховертки с дерев
               Вопят, озверев:
 

 
Аноним! Моисей! Псевдодант! Шайкеспауэр!
Мы устроим концерт контрабандных ирландцев
                                          и массовый митинг,
Отпоем пан-ехидно борца скандинашего,
Похороним его скандебобером
Вместе с глухонемыми датчанами,
(Припев)С чертями, с датчанками
               И их останками.
 

 
И вся королевская конница
Шарлатая-Болтая сторонится —
Пока не ослепли ни в Эйре, ни в пекле,
Чтоб Каина воскрешать!
               ЧТОБ КАИНА ВОСКРЕШАТЬ!
 

THREE QUARKS FOR MASTER MARK

 
Three quarks for Muster Mark!
Sure he hasn't got much of a bark
And sure any he has it's all beside the mark.
But O, Wreneagle Almighty, wouldn't un be a sky of a lark
To see that old buzzurd whooping about for uns shirt
                                                                in the dark
And he hunting round for uns speckled trousers around
                                                 by Palmerstown Park?
Hohohoho, moulty Mark!
You're the rummest old rooster ever flopped out
                                                          of a Noah's ark
And you think you're cock of the wark.
Fowls, up! Tristy's the spry young spark
That'll tread her and wed her and bed her and red her
Without ever winking the tail of a feather
And that's how that chap's going to make his money
                                                                and mark!
 

ТРИ КВАРКА ДЛЯ МАСТЕРА МАРКА

 
«Эй, три кварка для мастера Марка!» —
Верно, выглядит он не особенно ярко,
И повадки его, как у сына кухарки,
Но Всептичий Господь и ему шлет в утеху подарки.
Глянь на старого дурня, что в тлеющем свете огарка,
Без портков и рубахи бредет в Палмерстоунском
                                                                   парке,
О-хо-хо, выпьем, что ли, по чарке,
О пропойнейший из забулдыг, кто когда-либо выпал
                                                       из Ноевой Барки.
Хвост раздув, как бойцовый петух в зоопарке,
Брызжа искрами юности, как в кочегарке,
Он кричит: «Просыпайтесь, цесарки,
Разложу вас, ублажу вас, орошу вас – и всем
будет жарко!»
Вот как этот проныра растит капитал, не теряя своей
                                                          высшей марки.
 

Приложения

КАМЕРНАЯ МУЗЫКА

 
Сумерки.
Закат догорел.
Скоро взойдет луна.
Бледно-зеленый свет фонарей.
Музыка из окна.
 

 
Женские пальцы.
Седой рояль.
Клавиш точеных ряд.
Радость, страдание и печаль —
Теплой волною – в сад.
 

 
Полные тайной боли глаза.
Тканей голубизна.
В бледно-зеленые небеса
Тихо идет луна.
 

 
Вечерний сумрак – аметист —
Уходит в синеву.
И фонаря зеленый дым
Стекает сквозь листву.
 

 
Рояль старинный зазвучит
Спокойно и легко.
Над клавиш желтой чередой
Склоняется лицо.
 

 
Ее движенья, мысли, взгляд
Блуждают.
Чистый лист исчезнет в темной синеве,
Как в море – аметист.
 

 
Повсюду – тьма. Повсюду – тишина.
Но где-то под беззвездным сводом ночи
Трепещет все пронзительней и звонче
Далекой арфы тонкая струна.
 

 
О чем поет она?
 

 
Она поет: «Любовь, ты посмотри,
Дома и вещи, люди и природа —
Все жаждет только одного: восхода.
Скорей ворота настежь отвори
Для ласточек зари.

Мы молимся тебе, Любовь! Внемли»;
И внемлет им Любовь в ночи безлунной.
Так пусть не затихает голос струнный
И там, в небесной огненной дали,
И здесь, в глуши земли.
 

 
Запад стих, потемнев.
Первой звезды восход.
Льется чей-то напев
Возле твоих ворот.
И шепчешь ты в тишине:
«О, кто там спешит ко мне?»
 

 
Полно, это не тот
Гость из далеких грез
В час, когда ночь цветет,
Песню тебе принес,
Печаль свою затая…
Любимая! Это – я!
 

 
Послушай эту сказку, Любовь моя:
Когда мужчину бросят
Его друзья,
Окажутся их клятвы
Легки, как пух,
И крадучись уходит
Последний друг,
Пусть женщина в пустыню
К нему придет,
Придет – и боль остынет,
И он поймет,
Что в мире все богатство —
Он и Она,
И – жить. И – губ касаться.
И – тишина.
 

 
Весь день лило. Но надо нам идти
В измученный дождями сад,
Где листья на дорожках памяти
Холмами рыжими лежат.
 

 
Скользят дорожки эти мокрые,
Ах, вот бы привели они
Туда, в ту даль, где снова мог бы я
Найти тебя… ту ночь… те дни…
 

 
Ну что ж, давай пройдем опять
По мокрым, вымершим лесам,
И будем тихо вспоминать:
«А помнишь, здесь…»
«А помнишь, там…»
Но чур без слез! Любовь была,
Как мартовская синь, светла.
 

 
Тот пестрый жулик на сосне
Забарабанил по коре…
Мы одиноки в тишине.
Лишь ветры кружатся в игре.
И шорох листьев вдруг затих.
И осень похоронит их.
 

 
Напевы птичьи не слышны.
Уныло капает вода.
Еще раз – вон у той сосны
Обнимемся мы. Как тогда…
И все пройдет. И боль пройдет.
Уходит год. Уходит год.
 

 
Я слышу шум воды,
        Глухие стоны,
Призывы чаек
        Над пустыней сонной
И ветра гул
        Тревожно монотонный.
Проносится промозглый ветер
        Воя.
Я слышу шум.
        Шум бродит над водою
И день и ночь,
        Не ведая покоя.
 

 
Я слышу: войско высаживается на острова.
Коней, покрытых пеною, плескание словно гром.
Надменные колесничие, вожжей касаясь едва,
В черных доспехах, стоя, поехали напролом.
 

 
Свои боевые кличи в ночи они прокричат.
Как заслышу вдали вихри хохота их,
                                        застону я в спальне.
Мглу моих снов расколет их пламень слепящий.
Сквозь чад стучат, стучат по сердцу они,
                                        как по наковальне.
 

 
Зелеными длинными волосами победно трясут.
                                        Кругом тьма.
Вышли из моря с гоготом и – вдоль побережья —
                                        во тьму.
Сердце мое, в отчаянье этом нет вовсе ума.
Любовь, любовь, любовь моя, я один без тебя,
                                        почему?
 

 
Сюда идут войска. Грохочут колесницы,
Ржут кони, шерсть лоснится на груди.
А в черных латах, стоя позади,
Бичами хлещут грозные возницы.
 

 
Их хриплый смех и крики ликованья
В мой сон ударили, как молния во тьму.
Они стучат по сердцу моему,
Стучат по сердцу, как по наковальне.
 

 
Их волосы волной полощутся по ветру.
Они идут из волн, доспехами звеня.
О сердце! Как тебе отчаянья не выдать?
Любимая, зачем ты бросила меня?
 

 
Я армию слышу, идущую по земле,
И грохот копыт лошадей, у которых в мыле бока:
Над ними застыли всадники в черной броне —
Надменные, с жесткой уздой и кнутами в руках.
 

 
В ночи раздается воинственный их призыв:
Дрожу я во сне, заслышав вдали их гортанный смех.
Слепящим огнем сновиденья мои спалив,
Мне сердце опять раздувают они, как мех.
 

 
Своими зелеными космами гордо тряся,
Выходят из моря они и по берегу мчат, крича.
Достанет ли мудрости сердцу понять,
                                        что отчаиваться нельзя?
За что же я здесь один, о любовь, о любовь моя,
                                                              отвечай?
 

Из сборника «ПЕННИ ЗА ШТУКУ»

 
Он идет следом за зимним солнцем,
Погоняя скотину на холодной бурой дороге,
Покрикивая на понятном им языке,
Он гонит стадо свое над Каброй.
 

 
Его голос говорит про домашнее тепло,
Они мычат и выбивают копытами дикую музыку.
Он погоняет их цветущей ветвью,
Пар оперяет их лбы.
 

 
Пастух – средоточие стада,
Растянись во всю длину у огня.
Я истекаю кровью у черного ручья
За мою сломанную ветвь.
 

 
Тихий дождик тихо плачет на Рахуне
В полнолунье.
Тихим зовом тихо кличет меня милый
Из могилы.
 

 
Как душа моя темна! И до рассвета Без ответа
Плачет милый мой, как дождик на Рахуне
В полнолунье.
 

 
Мы с тобою, как и он, уснем однажды
И над каждым
Будет сыпаться на пыльный подорожник
Мелкий дождик.
 

 
Повизгивает ветер, и стонет гравий,
И сваи моста стонут еще сильней.
Старое море номера ставит
На каждом из серебряных в пене камней.
 

 
От серого моря и холодящего
Ветра укутав его тепло,
Касаюсь плеча я его дрожащего
И мальчишеской руки его.
 

 
Вокруг – страх, мрак, бросаемы
Сверху на нас вниз, —
А в сердце неисчерпаемая
Боль любви.
 

 
Коричнево-золот, над сытым приливом,
Виноградник лозы вверх взвил,
День, как наседка, над мерцаньем воды хмурое диво
Крыльев своих распустил.
 

 
Избыток воды безжалостно взвит
И тянется гривой илисто-бурой
Туда, откуда нахохленный день в море глядит
Презрительно и хмуро.
 

 
О золотой виноград, кисти свои взвей
К высшему, гребню любви – вознесенной,
Мерцающей, широкой и безжалостной к моей
Нерешенности.
 

 
Любезные дамы и господа!
Сегодня все вы пришли сюда,
Чтоб я вам о беглом ирландце поведал,
Который родину продал и предал.
Он книгу прислал мне пять лет назад.
Ее прочел я раз пятьдесят —
Справа налево и слева направо,
Аж на очках погнулась оправа.
Безумец! Ее я собрался издать.
Но Божья сошла на меня благодать.
И, Божью правду узрев во мраке,
Проник я козни сего писаки.
О родина! Сколько любовников муз
Ты миру дала, что и счесть не возьмусь.
И завела такие порядки,
Что все они драпают без оглядки.
А как жизнерадостно наш народ
Врагу на расправу вождей выдает!
Помните, брызнул наш юмор хлесткий
Парнеллу в глаз негашеной известкой.
Без нас бы и Папа не спас свою
Продырявленную ладью.
А в Риме давно бы засохли и сгнили
Без мудрых советов рыжего Билли.
 

 
Ирландия милая! Отчий дом,
Где Цезарь с Христом – аки пальчик с кольцом!
Мой остров зеленый! (Прошу прощенья
У дам – я высморкаюсь от волненья!)
Нет, я не ханжа. Мною издан Мур
И гений поэзии – Горний Тур,
Хоть в пьесах у них что ни слово, то – «падла»,
И шутки в адрес Святого Павла,
И чьи-то ножки выше колен.
Но Мур – это истинный джентльмен.
И пусть друг другу его герои
«Дерьмо» и «сука» кричат порою,
Зато у автора их доход —
Чистыми десять процентов в год.
Ко мне и мистикам путь не заказан,
В моем издательстве вышел Казане,
Хотя от стихов его – что скрывать! —
В заду изжоги не миновать.
И Леди Грегори Златоустую
Готов я был издавать без устали.
Вовек ни одной не отвергну души —
Хоть Колма на голове мне теши!
Но этому потакать не буду.
Австрийский пиджак он напялил, Иуда!
А Дублин таким в его книге предстал,
Что и бушмен бы ее не издал.
О Дублин! Пускай в нем и душно, и грязно,
Но он – наша родина! – Каждому ясно.
А что здесь находит сей негодяй?
Ему сэндимаунтский дорог трамвай.
Он любит известную всем колонну,
Он любит памятник Веллингтону,
А вот Кэрли-Холл ни гугу.
 

 
Нет, этого я снести не могу!
Я не терплю и терпеть не намерен,
Когда обижают Старушку Эрин.
Пускай называют наши уста
«ИРЛАНДСКИЕ ИМЕНА И МЕСТА!»
Я добр. Я сочувствую северным братьям.
Скажите – кем теперь торговать им?
О, обнищавший шотландский брат!
Последний продан тобой Стюарт.
Засим у меня шотландец – бухгалтер.
И совесть моя чиста, как бюстгальтер.
А сердце – мягкое, как пахта.
Не верите? Колма спросите тогда.
Ему на «Ирландское обозренье»
Я скидку сделал без промедленья.
Мне грустно – ирландцы, сев в поезда,
Уносятся с родины кто куда.
И я публикую – купить не хотите ль? —
Железнодорожный путеводитель.
Все силы я родине отдаю;
И около входа в контору мою
Нестрогого поведенья девица
С британским артиллеристом резвится,
А иностранцу ласкает слух
Сочная брань перепившихся шлюх.
И все же, пусть в Дублине гнусно и грязно,
Но здесь – наша родина! Каждому ясно?
Какая чушь! – не противиться злу.
Я пасквиль сей превращу в золу!
Я урну возьму – большую такую! —
И эту золу в нее запакую.
 

 
Я грех замолю, да поможет мне бес!
Я, встав на колени, пущу H ₂S.
В ближайший же пост я Отчизну прославлю
И голую задницу небу подставлю.
К печатному прессу припав животом,
Я слезы пролью и покаюсь во всем.
Ирландский наборщик из Бэннокбурна
Погрузит персты свои в эту урну
И, грозно склонившись над ж… моей,
«Memento homo» – напишет на ней.
 

 
Из бездны веков
Младенец восстал,
Отрадой и горем
Мне сердце разъял.
Ему в колыбели
Покойно лежать.
Да снизойдет
На него благодать.
Дыханьем нежным
Теплится рот —
Тот мир, что был мраком,
Начал отсчет.
Старик не проснется,
Дитя крепко спит.
Покинутый сыном
Отец да простит!
 

Комментарии

CHAMBER MUSIC (1907)
КАМЕРНАЯ МУЗЫКА (1907)

История публикации первого сборника Джойса довольно долгая и непростая. На каком-то этапе рукопись была потеряна, затем произошла смена издателя. Были и серьезные сомнения со стороны самого Джойса, к тому времени уже автора ряда замечательных рассказов, вошедших позже в сборник «Дублинцы», стоит ли печатать «стихи про любовь», «придуманные и фальшивые». «Это правда, – объяснял он своему брату Станиславу Джойсу, – что некоторые из этих пиес вносят некую ироническую ноту в феодальную терминологию любовной лирики, пытаясь ее осовременить, но сделано это слишком робко и непоследовательно. Да и какой я поэт!» Станиславу с большим трудом удалось убедить брата не отменять в последний момент печатание книги.

Станиславу Джойсу принадлежат и окончательный порядок стихотворений в сборнике, и его название. Вскоре после того, как Джеймс Джойс принял это название, произошел смешной эпизод. Друг Джойса поэт Оливер Гогарти пригласил его зайти к одной легкомысленной дублинской вдовушке по имени Дженни. Там, за кружкой пива, Джойс прочел некоторые стихи из «Камерной музыки» по рукописи, которую он все время таскал с собой. Хозяйке стихи понравились, но в какой-то момент она прервала чтение и попросила позволения на минуту удалиться за ширму. «Ночной горшок» («chamber pot») по-английски звучит похоже на «камерную музыку», и Джойс с Гогарти имели возможность вполне этой музыкой насладиться. Позднее, услышав от брата данную историю (или анекдот), Станислав Джойс сказал: «Разве ты не понимаешь, какое это доброе предзнаменование?»

IX

Welladay– слово, встречающееся у Шекспира, Китса и других английских поэтов. Означает оно то же, что «wellaway», – «увы!».

Love is unhappy when love is away! – В 1909 году в Дублине Джойс подарил своей жене Норе ожерелье с этими словами, вырезанными на слоновой кости.

X

Bright cap and streamers– шутовская шапка с ленточками. В стихотворении противопоставлены два типа возлюбленных – условно говоря, Пьеро и Арлекин.

XI

Zone (поэт.) – пояс, кушак.

Snood (шотл., поэт.) – лента. По мнению Джойса, ленты в прическе в Шотландии носили только незамужние девушки.

XII

Plerdlune —полнолуние. Слово, заимствованное Джойсом, по-видимому, у Бена Джонсона или Суинберна.

Capuchin– капуцин, т. е. монах-францисканец; от носимых членами этого ордена остроконечных капюшонов (клобуков).

XV

Admonisheth– архаическое окончание глагола третьего лица

XX

Enaisled —неологизм Джойса от слова «aisle» – церковный неф, просека в лесу, и т. д.

XXIV

Первое из напечатанных стихотворений Джойса (14 мая 1904 г. в «Сатердей ревью»).

The dappled grass… —это £очетание, возможно, заимствовано из стихотворения Иейтса «Песня скитальца Энгуса» (1899)

And many a negligence… —ср. со стихотворением Р. Геррика «Пленительность беспорядка» и другими примерами использования этого мотива в елизаветинской лирике

XXV

Oread (греч. миф.) – ореада, нимфа гор

XXVI

In Purchas or in Holinshed. —Сэмюэль Перкас (1575? – 1626) – автор «Путешествия», вдохновившего Кольриджа на создание поэмы «Кубла Хан»; Рафаэль Холиншед (ум. 1580) – составитель «Хроник Англии, Шотландии и Ирландии», давших сюжеты для многих пьес Шекспира.

XXVII

Mithridates– имеется в виду Митридат VI, понтийский царь (132—63 до н. э.), который, боясь отравления, приучил себя к ядам в малых дозах

XXIX

Raimented (поэт., шутя.) – от «raiment» – одеяние.

XXXV

Стихотворение было послано Дж. Бёрну в декабре 1902 года на открытке из Парижа под заголовком: «Вторая часть – Вступление, повествующее о странствиях души». Очевидна перекличка с «Осенней песней» Верлена (приводим первую и последнюю строфы в русском переводе Н. Минского):

 
Осенний стон,
Протяжный звон,
Звон похоронный,
В душе больной
Звенит струной
Неугомонной…
Под бурей злой
Мчусь в мир былой,
Невозвратимый,
В путь без следа,
Туда-сюда,
Как лист гонимый.
 

В особенности знаменательно у Джойса верленовское слово «монотонный» («monotone»): «Не hears the winds cry to the waters' / Monotone».

XXXVI

Написано в Париже в 1903 году и послано Станиславу в письме с примечанием: «для второй части». Похоже на то, что Джойс считал это стихотворение, как и предыдущее, началом нового цикла. Но новый цикл не составился, и тогда оба стихотворения стали заключительными в сборнике.

I hear an army charging upon the land /And the thunder of horses plunging… —ср. со стихотворением Иейтса «Он просит у своей любимой покоя», начинающимся словами: «Я слышу призрачных коней, копыт их стук и гром…»

They come shaking in triumph their long green hair… —«длинные зеленые волосы» могут быть атрибутом слуг Мананнана, бога моря; «кони Мананнана» в ирландской эпико-поэтической традиции – волны

My love, ту love, ту love, why have you left me alone? – ср. с возгласом распятого Христа: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46)

POMES PENYEACH (1927) ПЕННИ ЗА ШТУКУ (1927)

За исключением первого стихотворения – «Довесок», первоначально называвшегося «Кабра» (Дублин, 1903), и последнего – «Мольба» (Париж, 1924), все стихи этого сборника написаны в 1913–1916 годах в Триесте и в Цюрихе. Большинство из них печатались в периодике, в том числе в чикагском журнале «Поэзия» (восемь стихотворений в двух номерах). Отдельным изданием стихи вышли лишь в 1927 году в том же парижском издательстве «Шекспир и компания», где был впервые напечатан «Улисс». Джойс дал своему сборнику ироничное и многозначное название (см. Предисловие). По настоянию Джойса они и продавались по одному пенни за штуку, то есть по шиллингу за сборник.

Джойс снабдил стихи указанием на дату и место их написания – по-видимому, для того, чтобы придать им большую логическую, сюжетную связь. Впрочем, в черновых копиях эти даты варьируются.

TILLY

ДОВЕСОК

Написано в 1903 году. Об обстоятельствах его создания см. Предисловие, с. 15–16.

Cahra – пригород Дублина, где семья Джойса жила В 1902–1903 годах

My torn bough! – по-видимому, евангельская аллюзия (см. Предисловие, с. 18). Кроме того, у древних германцев был обычай, зафиксированный в кодексе законов «Салическая правда»: когда человек отказывался от своего рода и наследства, он должен был явиться в судебное собрание и сломать над своей головой три ветки «длиною в локоть». Таким образом, сломанная ветвь у Джойса может означать разрыв с религией предков, родительским домом и Ирландией (эмиграция).

WATCHING THE NEEDLEBOATS AT SAN SABBA

ПРОГУЛОЧНЫЕ ЛОДКИ В САН-САББA

Опубликовано в сентябре 1913 г.

Needleboats– редкое слово, употребляемое рыбаками в ирландском графстве Голуэй: лодка с парными веслами для нескольких гребцов

Сан-Сабба —место вблизи Триеста, где проходили спортивные лодочные соревнования, в которых принимал участие брат Джойса Станислав

No more, return по more! – последняя строка арии из оперы Джакомо Пуччини (1858–1924) «Девушка с Запада» (1910): «ed io поп tornero ed io поп tornero» —«а я не вернусь, а я не вернусь» ( итал.)

A FLOWER GIVEN ТО MY DAUGHTER

ЦВЕТОК, ПОДАРЕННЫЙ МОЕЙ ДОЧЕРИ

В стихотворении Джойс описывает встречу Амалии Поппер со своей дочерью Лючией. Этот эпизод отражен также в прозаическом произведении писателя «Джакомо Джойс».

SHE WEEPS OVER RAHOON

ПЛАЧ НАД РАХУНОМ

В Рахуне (в ирландском графстве Голуэй) находилось кладбище, где был похоронен Майкл Бодкин, юноша, любивший жену Джойса Нору Барнакль.

TUTTO È SCIOLTO

По мнению Р. Эллмана, в стихотворении отразились воспоминания Джойса о его приступах ревности к Норе в 1909 году и позже – на фоне его собственной «измены» ей в истории с Амалией Поппер.

ON THE BEACH AT FONTANA

НА БЕРЕГУ У ФОНТАНА

Стихотворение связано с сыном Джойса, Джорджем (Джорджио, род. 27 июля 1905 г.). В одной из записных книжек Джойса есть запись, связывающая момент рождения сына с «епифанией» в Триесте:

«С твоего рождения прошло лишь несколько минут. Пока доктор вытирал руки, я ходил с тобой взад-вперед по комнате, тихо мурлыча тебе сквозь сжатые губы. Ты выглядел совершенно счастливым – счастливей, чем я.

Я купал его в море на берегу у Фонтана, чувствуя с испугом и нежностью дрожание его худеньких плеч: Asperges те, Domine, hyssopo et mundabor: lavabis me et super nivem dealbalor (Ороси меня иссопом своим, Господи, и я очищусь: омой меня, и я сделаюсь белее снега).

Пока он не родился, я не знал страха перед судьбой».

Fontanel– Фонтан Континентов или Четырех Частей Света, впечатляющее барочное сооружение на площади Единства в Триесте, выходящей одной стороной к бухте Сан– Джусто. Таким образом, действие происходит не на загородном пляже, а на берегу огромного работающего порта.

SIMPLES

ЛУННАЯ ТРАВА

Эпиграф заимствован (в слегка измененном виде) из народной итальянской песни: «Come porti i capelli, /bella bionda! / Tu li porti / a la bella marinara! / Tu li porti / come I'onda, / comme I'onda, / in mezzo al mar!»(«Как ты носишь свою шляпку, белокурая красотка! Ты ее носишь, как прекрасная морячка! Ты ее носишь, как волна, как волна в далеком море!»).

Стихотворение, по словам Джойса, посвящено его дочери Лючии.

Simples– лечебные снадобья, травы; а также «простое, бесхитростное, наивное»

Be mine, I pray, a waxen ear… – аллюзия из «Одиссеи» Гомера: чтобы не слышать сладкозвучного пения сирен, заманивших к себе мореходов, Одиссей приказал своим спутникам залепить уши воском

FLOOD

ПРИЛИВ

См. Предисловие, с. 17–18.

NIGHTPIECE

НОКТЮРН

Стихотворение представляет собой переработку прозаического эпизода из «Джакомо Джойса». В нем описывается воображаемое посещение Джойсом и Амалией Поппер собора Парижской Богоматери. Они стоят рядом в огромном нефе, внимая голосу невидимого проповедника. Амалия бледна, дрожит, на глаза ее наворачиваются слезы. Последние слова эпизода: «Не плачь обо мне, о дщерь Иерусалима!»

Voidward– неологизм Джойса, который означает: «в пустоту, в бездну»

ALONE

ОДИН

A swoon of shame… —ср. с «обмороком стыда» («а swoon of sin») в конце второй главы «Портрета художника в юности»

A MEMORY OF THE PLAYERS IN A MIRROR AT MIDNIGHT

АКТЕРЫ В ПОЛНОЧНОМ ЗЕРКАЛЕ

В 1916 году Джойс и К. Стайке при поддержке британского консулата организовали театральную труппу, играющую на английском языке (отчасти это было способом уклониться от призыва в армию). И хотя Джойс сам ни разу не вышел на сцену, он активно участвовал в постановках как директор, бухгалтер, суфлер и даже певец за сценой. В частности, Джойс пел в пьесе Браунинга «На балконе»; комментаторы находят в стихотворении Джойса характерные приметы отрывистого и резкого стиля Браунинга. Главная идея пьесы о всесилии любви и страсти выражена в следующем отрывке:

That woman yonder, there is no use in life But just to obtain her! Heap earth's woes in one And bear them – make a pile of all earth's joys And spurn them, as they help or help not this; Only, obtain her!

Стихотворение Джойса – сатирический контраргумент, беспощадная реплика в собственный адрес.

BAHNHOFSTRASSE

БАНХОФШТРАССЕ

Джойс испытал первый приступ глаукомы в Цюрихе – городе, в котором он прожил много лет. Особенность стихотворения в том, что ряд деталей, которые могут восприниматься чисто метафорически, в контексте биографии Джойса указывают на проблемы со зрением.

Bahnhofstrasse– одна из центральных улиц Цюриха

Grey way whose violet signals are… —По-немецки катаракта – «grauer Star», а глаукома – «griier Star».

The try sting and the twining star… – двойное видение, или диплопия, – один из симптомов заболевания Джойса

Ah star of evil! star of pain! – При глаукоме светочувствительность глаз может уменьшаться до такой степени, что источники света кажутся лишь мерцающими пятнами.

A PRAYER

МОЛЬБА

Как показывают черновики, это стихотворение Джойс писал шесть лет и закончил в мае 1924 г. Месяцем раньше лечащий врач Джойса зафиксировал ухудшение состояния его глаз, предупредил, что может потребоваться операция, и предложил резко уменьшить зрительную нагрузку.

Как и в письмах Норе 1912–1919 годов, в «Мольбе» поражает экстаз покорности и самоотдачи. Р. Эллман пишет: «В стихотворении сочетаются желание и боль – боль оттого, что сознание лирического героя ассоциирует свое подчинение возлюбленной с покорностью другим неизбежным вещам – слепоте и смерти».