Текст книги "Незнакомцы на мосту"

Автор книги: Джеймс Донован

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В обвинительном акте Абелю вменялось в вину:

1. Заговор с целью передачи СССР атомной и военной информации.

2. Заговор с целью сбора такой информации.

3. Заговор с целью пребывания на территории США в качестве агента иностранной державы без регистрации в государственном департаменте.

Первый пункт грозил Абелю вынесением смертного приговора, второй предусматривал 10 лет и третий – 5 лет тюремного заключения.

Ассоциация адвокатов, обсудив просьбу суда о предоставлении Абелю защитника, остановила свой выбор на адвокате Дж. Доноване, сорокалетием, весьма преуспевающем бизнесмене, совладельце адвокатской фирмы, связанной с крупными страховыми компаниями. На Нюрнбергском процессе над немецкими военными преступниками он выступал в качестве помощника главного обвинителя от США. Не последнюю роль при этом выборе, видимо, сыграло и то, что Донован имел звание офицера морской разведки и во время второй мировой войны являлся видным сотрудником Управления стратегических служб. Надо полагать, что руководство спецслужб США все еще не оставляло надежды склонить Марка к сотрудничеству, и в этой связи назначение в качесгве защитника специалиста-разведчика, по их расчетам, могло бы быть весьма полезным.

У Абеля с Донованом сложились хорошие деловые отношения. Сначала Донован был несколько удивлен, увидев вместо ожидаемого супермена типа Джеймса Бонда пожилого человека, похожего на школьного учителя, но очень скоро он понял, что имеет дело с незаурядной личностью. В его дневнике появляется такая запись: «Рудольф – интеллигентный человек и джентльмен, обладающий чувством юмора. В процессе общения у нас невольно возникла взаимная симпатия, и у меня появился интерес к нему как к личности, как человека его просто нельзя было не любить». Дальше появятся записи, где он будет отмечать мужество Абеля, его выдержку, достоинство, принципиальность, высокий интеллект, разнообразие и глубину его интересов и, конечно, профессиональные данные.

Абель дал твердо понять Доновану, что ни при каких обстоятельствах не пойдет на сотрудничество с правительством США и не сделает во имя своего спасения ничего такого, что могло бы нанести ущерб его стране. Он также высказал просьбу, чтобы его защита велась с достоинством, без крикливости. Большое впечатление на Донована произвели слова его подзащитного: «Я не хочу, чтобы вы делали что-нибудь такое, что может умалить достоинство человека, честно служащего великой стране».

Судебный процесс сопровождался шумной антисоветской кампанией. Пресса нагнетала страсти, расписывая «доказательства» вины советского разведчика. Еще не началось слушание дела, а все средства пропаганды, формирующие общественное мнение, уже вынесли свой вердикт – «виновен».

Первым на суде выступил прокурор Томпкинс, сделавший особый акцент на том, что советский разведчик поступил «исключительно дерзко», устроившись как раз напротив здания Федерального суда – штаб-квартиры всех органов, обеспечивающих соблюдение законности в Бруклине и Лонг-Айленде. По соседству находился и местный полицейский участок. Далее Томпкинс изложил содержание обвинительного акта, обещая подтвердить его прямыми и косвенными доказательствами, при этом он не преминул подчеркнуть особое значение дела для национальной безопасности США.

В своей двадцатиминутной речи Донован стремился внушить присяжным, что при вынесении вердикта о виновности подсудимого они не должны руководствоваться своим отношением к СССР или к коммунизму, а обязаны только ответить на вопрос, доказана ли его виновность в совершении вменяемых ему в вину конкретных преступлений.

Абель отказался от дачи показаний, так как согласно американскому законодательству показания подсудимого приравниваются к показаниям свидетеля и он обязан отвечать на любые вопросы. В случае согласия Абеля выступить в суде он поставил бы себя в крайне затруднительное положение.

Но вот судья вызвал главного свидетеля обвинения, и перед всеми присутствующими в зале появился тучный субъект, с трясущимися руками, с лицом, покрытым испариной, и с взглядом, устремленным в пол. Его вид ььпвал у всех явное разочарование. Главный свидетель обвинения вопреки ожиданиям производил очень жалкое впечатление. Хэйханен говорил невнятно, часто сбивался, питался. Его утверждения были расплывчаты. Отзетив на двести двадцать вопросов, он ушел, как побитый, с низко опушенной головой, красный и потный от пережитого волнения. Сделав свое подлое дело, в дальнейшем он оказался уже никому не нужным и скоро окончательно спился. Спустя четыре года Хэйханен погиб во время таинственной автомобильной катастрофы на Пенсильванском шоссе. И никто не сожалел о его смерти.

Во время суда Абель был внутренне собран, внимательно следил за всем происходящим, время от времени делал заметки и зарисовки. Репортеры отмечали, что он вел себя как бесстрастный наблюдатель, не заинтересованный в исходе процесса. Это, конечно, было далеко не так. «Только железная самодисциплина позволяла ему сидеть молча и спокойно, никак не проявляя своих чувств. А ведь он переживал колоссальную физическую и эмоциональную пытку», – писал Донован.

Приговор суда Абель принял абсолютно спокойно: ни один мускул не дрогнул на его лице, когда присяжные один за другим повторяли: «виновен, виновен».

«Когда я пришел к Абелю в камеру для заключенных после суда… он ожидал меня, – вспоминает Донован. – Непринужденно сидя в кресле, закинув ногу на ногу, он попыхивал сигаретой… Глядя на него, можно было подумать, что у этого человека нет абсолютно никаких забот.

– Это было неплохо, – сказал он, – то, что вы сказали там в суде, – это было очень здорово.

…Моя рубашка промокла от пота и прилипла к телу. Все мои духовные силы были исчерпаны, а он с поразительной самоуверенностью говорит мне «неплохо». В этот момент подобное холодное самообладание профессионала показалось мне невыносимым».

При подготовке к судебному процессу в министерстве юстиции рассматривался вопрос о мере наказания для Абеля. Одни считали, что это будет больше отвечать интересам правительства, если Абель будет приговорен к пожизненному тюремному заключению. В этом случае остается надежда на то, что в один прекрасный день он заговорит. Другие были глубоко убеждены, что обвинение должно настаивать на смертной казни – не только для устрашения других советских разведчиков, но также в расчете на то, что Абель, испытав сильное нервное напряжение, может не устоять и начнет говорить.

Прокурор Томпкинс делал все возможное, чтобы доказать, что «полковник службы безопасности Советского государства совместно с другими высокопоставленными русскими чиновниками привел в действие чрезвычайно сложный аппарат советской разведки, пытаясь добыть секреты, представляющие величайшую важность как для США, так и для свободного мира в целом».

Но в ходе судебного заседания обвинение не смогло представить ни одного конкретного доказательства, подтверждающего факт получения и передачи информации оборонного значения. Более того, оно использовало «опороченные доказательства». Защита убедительно показала, что была нарушена Четвертая поправка к Конституции США, провозглашавшая охрану личности, жилища, бумаг и имущества граждан от необоснованных обысков и арестов. При задержании Абелю не предъявили ордера на арест, обыск и изъятие имущества, предусмотренные в подобных случаях (ордер на арест, выписанный службой иммиграции, был недействителен, поскольку главные обвинения, выдвинутые против Абеля, не входили в компетенцию этого органа).

Фактически суд доказал только одну вину: пребывание на территории США в качестве агента иностранной державы без регистрации в государственном департаменте. Максимальное наказание, предусмотренное законом за это преступление, – пять лет лишения свободы, Абель же получил тридцать. Апелляция в Верховный суд ничего не изменила. «Это решение меня не удивило, – заявил Абель, – я не верил, что дело будет решаться на основе закона. Я рассматриваю его как политическое решение».

Сначала Марк находился в одиночной камере следственной тюрьмы в Нью-Йорке, а затем по его просьбе был переведен в федеральную исправительную тюрьму в Атланте.

Для человека, в высшей степени образованного, интеллигентного, испытывающего, по выражению Донована, «постоянную потребность в духовной пище», пребывание в камере с восемью отпетыми уголовниками было настоящей моральной пыткой. К счастью, он обладал удивительной способностью находить себе занятия в любой обстановке. В тюрьме Марк занимался решением математических задач, теорией искусства (написал работу «Искусство сегодня»), разработал подробные предложения по лучшему использованию тюремного здания и даже подготовил рабочие чертежи. Одно время он обучал сокамерника – уголовного преступника – французскому языку. В тюрьме Абелю поручили заведовать мастерской прикладного искусства. Со свойственной ему добросовестностью и увлеченностью он не только овладел, но и разработал свой технологический процесс шелкографического производства. Большим успехом пользовались изготовленные Абелем рождественские открытки. Он писал картины маслом, занимался графикой.

Сокамерники приняли Абеля в свою среду, относились к нему с большим уважением, он пользовался у них непререкаемым авторитетом. У администрации, правда, были опасения, что какой-нибудь уголовник попытается убить его, желая прослыть героем-антикомму-нистом, но этого не случилось. Проведя в заключении чуть больше четырех лет, Абель никогда ни на что не жаловался, не критиковал тюремщиков.

Трудно сказать, выполнял ли Донован чье-либо задание или действовал из чисто «профессионального интереса», но он не упускал случая, чтобы не посоветовать Абелю согласиться на сотрудничество с правительством США (точнее, с ФБР). Порой он пытался оказывать на Абеля психологическое давление. Так, однажды Донован заявил, что Россия якобы списала его со счетов как разведчика и он предоставлен сам себе, на что Абель резко возразил: «Я не согласен с вами… меня не «списали», и мне неприятно, что вы так говорите». Позже Донован как-то спросил его, не будут ли ему грозить неприятности по возвращении в СССР, не отправят ли его в Сибирь. А во время одного из своих последних приездов в тюрьму Донован предпринял прямую попытку склонить своего подзащитного к сотрудничеству с американскими спецслужбами. Говоря о возможности ходатайства о сокращении тридцатилетнего срока заключения, Донован заявил, что оно может быть принято только при условии, если суду будет известно, что Абель действительно сотрудничает с правительством США. В противном случае вынесенный приговор не может быть пересмотрен. На что Абель совершенно однозначно ответил: «Об этом не может быть и речи. Я никогда этого не сделаю. В первые же полчаса, когда я сидел утром на кровати в номере гостиницы «Латам», я принял решение, и оно остается твердым».

Другой формой нажима на Абеля был запрет на переписку с женой и дочерью. Первоначально при поддержке директора ЦРУ Аллена Даллеса и министерства юстиции Донован добился разрешения на переписку Абеля с семьей. Но спустя некоторое время последовал запрет. Совершенно очевидно, что спецслужбы США действовали по принципу: не помог пряник, должен помочь кнут. Но никакие средства воздействия не смогли сломить силу воли, стойкость духа и мужество советского разведчика.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что во время судебного процесса над Марком и уже после его окончания в зарубежной прессе появилось много публикаций, в которых образ советского разведчика, чьи человеческие качества заслуживают самого глубокого уважения, давался с самой положительной стороны. Так, например, автор изданной в Англии и переизданной во многих других странах книги «Тайная война» Санш де Грамон, изучивший все материалы по делу Абеля и лично опросивший множество людей, включая бывшего директора ЦРУ А. Даллеса, руководителя ФБР Э. Гувера и других, писал: «Абель – редкий тип личности. Он одинаково свободно чувствует себя как в искусстве, так и в науке. Будучи одаренным художником, умелым музыкантом, превосходным фотографом, он также является законченным лингвистом, выдающимся математиком, химиком и физиком. Для развлечения он читал Эйнштейна, решал математические задачи и очень быстро разгадывал кроссворды из «Санди тайме». Он был хорошим столяром и делал книжные полки и столики для своих друзей, сам изготовлял некоторые контейнеры. Его идеалом было знание. Мы можем только сожалеть, вместе с Алленом Даллесом, что он вышел не из рядов разведки Соединенных Штатов». На одной из встреч с Донованом директор ЦРУ А. Даллес сказал: «Я бы хотел, чтобы мы имели таких трех-четырех человек, как Абель, в Москве».

Родина не оставила Марка в беде. 10 февраля 1962 года на мосту Глинике, имевшем по случайному совпадению с памятных времен конца второй мировой войны неофициальное название «Мост свободы», был произведен обмен Рудольфа Ивановича Абеля на осужденного в СССР американского летчика Ф. Пауэрса.

После лечения и отдыха Абель вернулся к работе в центральный аппарат внешней разведки и находился на боевом посту до конца своей жизни, передавая свой богатый опыт молодым чекистам и будущим разведчикам Он неоднократно выступал перед самыми разными аудиториями как у нас в стране, так и во многих бывших соцстранах. Сильное впечатление на всех произвело его выступление в прологе к фильму «Мертвый сезон».

Бытует мнение, что в книге «Щит и меч» выведен Абель. Это не совсем точно. А. Белов – образ собирательный, хотя автор В. Кожевников что-то и взял от Абеля, который консультировал его во время написания книги.

15 ноября 1971 г. Рудольфа Ивановича Абеля не стало. Он скончался в клинике онкологии после непродолжительной тяжелой болезни.

На его могиле сооружен памятник в виде стелы из черного мрамора с выгравированным силуэтным портретом Марка и надписью:

ФИШЕР

ВИЛЬЯМ ГЕНРИХОВИЧ (Абель Рудольф Иванович)

11 июля 1903—15 ноября 1971

Родина высоко оценила заслуги советского разведчика: он награжден орденом Ленина, тремя орденами Боевого Красного Знамени, орденом Трудового Красного Знамени, Красной Звезды и многими медалями. Он по праву снискал популярность, заслуженную любовь и уважение не только у чекистов, но и у народа нашей Родины.

Впереди увлекательное чтение дневника адвоката Абеля Джеймса Донована. Надеемся, что данное предисловие поможет читателю объективно разобраться в событиях, описанных в книге, и воздать должное ее главному герою – полковнику Рудольфу Ивановичу Абелю (Фишеру Вильяму Генриховичу).

Д. Я. Тарасов, полковник в отставке

ВВЕДЕНИЕ

Ранним туманным утром мы проезжаем по безлюдным улицам Западного Берлина к Глиникер-брюкке, месту, где назначена встреча. И вот мы уже стоим в конце темно-зеленого стального пролета, уходящего на территорию Восточной Германии. За озером Потсдам, справа на холме вырисовывается силуэт старинного замка. По обе стороны озера темнеет густая зелень лесопарков. Дело происходит холодным, но ясным утром 10 февраля 1962 г.

Под мостом, на берегу озера с нашей стороны, три немца-рыболова забрасывают свои удочки, по временам с любопытством посматривая вверх. По озеру плавают несколько белых лебедей.

На другом конце узкого моста, прозванного в 1945 году нашими солдатами и русскими «Мостом свободы», виднеется группа людей в темных меховых шапках. Высокий человек – это И. А. Шишкин, советский чиновник из Восточного Берлина, который вел со мной переговоры по поводу обмена осужденными. Теперь обмен, в подготовке которого участвовали правительственные чиновники трех стран, должен состояться.

В Вашингтоне сейчас около трех часов утра, однако в окнах Белого дома все еще горит свет, и президент Кеннеди бодрствует, ожидая сообщения. Никем не занимаемая телефонная линия соединяет Берлин с Белым домом.

У нашего конца Глиникер-брюкке прохаживаются чины американской военной полиции, одетые в непромокаемые плащи. В маленькой караульной будке западноберлинские часовые, которые незадолго до этого внезапно получили приказ покинуть посты на мосту, потягивают кофе из бумажных стаканчиков. У них несколько смущенный вид: они вряд ли что-нибудь понимают в происходящем. Свои заряженные карабины они составили в козлы в углу.

Сзади к нам подъезжают два американских армейских автомобиля. Окруженный здоровенными охранниками появляется Рудольф Иванович Абель, несколько изможденный и выглядящий старше своих шестидесяти двух лет. Пребывание в американской тюрьме оставило на его внешности заметный след. Теперь, в самый последний момент, он держится только благодаря выработанной им внутренней самодисциплине,

Рудольф Иванович Абель был полковником КГБ, советской секретной разведывательной службы. У американцев имелись сведения, что он, будучи «резидентом», в течение девяти лет руководил всей сетью советского шпионажа в Северной Америке из своей художественной студии в Бруклине. О его истинной деятельности спецслужбам США стало известно лишь в июне 1957 года, когда его предал находившийся у него в подчинении советский агент. Абель был немедленно арестован ФБР, и ему было предъявлено обвинение в «заговоре с целью военного и атомного шпионажа», преступлении, которое карается смертной казнью.

Когда в августе 1957 года Абелю впервые было предъявлено обвинение в Федеральном суде, он попросил судью назначить «адвоката по выбору Ассоциации адвокатов». Комитет юристов рекомендовал суду мою кандидатуру. После четырехлетнего судебного разбирательства Верховный суд США пятью голосами против четырех утвердил обвинительный приговор. Тем временем полковник отбывал свой тридцатилетний срок в исправительной тюрьме в Атланте.

При вынесении приговора 15 ноября 1957 г. во время открытого судебного заседания я просил судью не применять в качестве наказания смертную казнь, так как, по моему мнению, нельзя было исключить вероятность того, что в обозримом будущем работниками соответствующих служб Советской России или ее союзников может быть арестован американский разведчик соответствующего ранга. В таком случае обмен задержанными через дипломатические каналы, возможно, будет наилучшим образом отвечать интересам США.

И вот теперь на Глиникер-брюкке должен произойти обмен, договоренность о котором была достигнута «после того, как дипломатические каналы оказались бесполезными», – как позже писал мне президент Кеннеди.

На другом конце моста находился пилот американского самолета У-2 Фрэнсис Гарри Пауэрс. А в отдаленном районе Берлина, у пограничного поста между Восточным и Западным Берлином, известного под названием «Контрольный пункт Чарли», ждал своего освобождения Фредерик Прайор, американский студент Йельского университета, арестованный за шпионаж в Восточном Берлине в августе 1961 года. В ходе судебного разбирательства ему был вынесен смертный приговор. И наконец, последним заключенным, который должен был фигурировать в обмене Абель – Пауэрс – Прайор, был молодой американец Марвин Макинен, обучавшийся в Пенсильванском университете. Отбывавшему в киевской тюрьме восьмилетний срок за шпионаж Макинену неожиданно сообщили о его скором освобождении. О причине такого поворота событий ему оставалось только догадываться.

«Вот я дойду до середины Глиникер-брюкке, сделаю все, как заранее условлено, и затем вернусь назад с тем, кто мне был обещан «из-за стены», в Восточном Берлине, и на этом завершится долгий путь».

Мне, как юристу, занимающемуся частной практикой, все прошедшее больше напоминало тяжелую непрерывную службу, чем работу по одному конкретному делу. Когда я занимался этим делом, много времени у меня отнимали правовые вопросы, но еще больше – неправовые.

Мне одному разрешалось посещать Абеля, и я был единственным человеком, с которым он переписывался в США на протяжении своего тюремного заключения, длившегося почти пять лет. Полковник был очень своеобразной личностью. Он испытывал постоянную потребность в духовной пище, свойственную каждому образованному человеку. Будучи ограниченным в возможности общаться с людьми, он стремился использовать каждый представлявшийся ему такой случай. Однажды, находясь в федеральной тюрьме в Нью-Йорке, он даже начал учить французскому языку своего соседа по камере, полуграмотного бандита из мафии, осужденного за вымогательство.

Итак, мы и беседовали с Абелем, и переписывались. Мы то приходили к согласию, то у нас разгорались споры, в которых мы высказывали свое мнение по самым разнообразным вопросам и проблемам: о его деле, об американском правосудии, о международных делах, о современном искусстве, о любви к животным, о теории вероятности, о воспитании детей, о шпионаже и борьбе с ним, об одиночестве всех преследуемых людей и даже о том, следует ли его останки предать кремации в случае его смерти в тюрьме. Круг его интересов казался таким же беспредельным, как и его знания.

Как ни странно, Абель в разговорах со мной никогда не признавался, что его деятельность в США направлялась Советской Россией. Это может показаться невероятным, но это так. Как будто он хотел, чтобы у собеседника создалось впечатление, что он просто полковник КГБ, который решил заняться шпионажем по собственной инициативе. Однако при построении своей защиты я всегда исходил из предпосылки, что американская сторона полностью доказала вину Абеля и вину Советов, направивших его в США для осуществления шпионской деятельности. Он, конечно же, знал мою точку зрения, молчаливо принимал ее и никогда не отрицал ее правильности. Обсуждая различные вопросы, мы исходили именно из этой предпосылки. Однако даже в разговоре со мной он никогда не говорил прямо, что она соответствует действительности.

Почему он вел себя именно так? Может быть, он считал меня наивным, или человеком, симпатизирующим Советам, или не разбирающимся в фактах? Отнюдь нет. Если хорошенько подумать, то нельзя не согласиться, что такое прямое признание не только шло бы вразрез со всеми его привычками, выработанными в течение тридцати лет, но – и это важнее – отрицательно отразилось бы и на его защите. Последнее обстоятельство являлось критерием, предопределявшим содержание наших бесед на эту тему. Однажды я спросил у него, какая у него настоящая фамилия. Подумав, он сказал: «Это вам необходимо знать для защиты?» Я ответил, что нет. Он постучал ногой по полу и проговорил: «Тогда давайте поговорим о чем-либо, имеющем большее отношение к делу».

Он с самого начала видел двойственность положения, в котором я очутился, приняв поручение суда. Он прекрасно понимал, что, честно защищая его, используя при этом все свое умение и опыт, я выполняю свой гражданский и профессиональный долг. Однако он видел различие между сведениями, необходимыми для зашиты его законных прав, и иной информацией, не имеющей значения для его защиты в суде, но, вероятно, представляющей исключительную ценность для контрразведывательных служб США. Поэтому наряду с искренностью он проявлял и необходимую осторожность, да мы оба были и искренни, и вместе с тем осторожны.

Эти удивительные сложившиеся между нами отношения – юристом и клиентом – сослужили мне хорошую службу при написании книги о деле полковника Абеля. Моя профессиональная совесть никогда не перестала бы мучить меня, если бы я воспользовался тем, что Абель исчез теперь за «железным занавесом». Он знал, что я собираюсь написать эту книгу. Работать над ней я начал еще в 1960 году, вскоре после решения Верховного суда. Он даже сказал мне однажды, что, поскольку книга об этом деле, несомненно, будет написана, он предпочел бы, чтобы это сделал я, а не какой-нибудь «профессиональный писатель, который может несколько преувеличить или исказить факты, дабы повысить спрос на книгу».

Теперь, когда прошло уже достаточно много времени, я не хотел бы, чтобы его вера в меня не оправдалась. Этого можно было бы и не говорить, ведь мне не известно ничего, что можно было бы использовать против Абеля, независимо от того, где он сейчас находится. Сами факты, свидетельствующие о том, что советский разведчик, отказывающийся говорить, представляется американцам опасным, должны служить у него на родине доказательством его преданности и патриотизма. Ведь Натан Хейл[2]2
  Натан Хейл (1755–1776) – легендарный американский разведчик. В период войны за независимость американских колоний он был направлен Дж. Вашингтоном со специальным заданием на территорию, занятую английскими войсками, где был схвачен англичанами и казнен. Н. Хейл почитается как «отец» американской разведки. В США установлено несколько памятников этому национальному герою. Один из них находится на территории Лэнгли – штаб-квартиры ЦРУ.


[Закрыть] был казнен англичанами, но он вызывал у них невольное уважение, и мы до сих пор свято чтим его память.

В тот день, когда я был назначен защитником Абеля, я решил начать вести дневник о ходе этого дела. Во-первых, во время рассмотрения такого сложного дела дневник может оказаться полезным: по нему можно время от времени делать обзор основных вопросов. Во-вторых, он может послужить мне некоторым утешением в том случае, если мой клиент все же не избегнет казни и меня станут обвинять, пусть даже необоснованно, в том, что я не сумел обеспечить ему необходимой защиты. И наконец, такой дневник будет содержать личные заметки по делу, которое мне казалось самым серьезным из тех, в каких я когда-либо принимал участие после Нюрнбергских процессов.

На основе именно письменных материалов: первоначального варианта дневника, получившегося из записей, сделанных во время работы над этим делом и потом дополненных письмами к Абелю и от него, а также от его «семьи», официальных протоколов судебных заседаний и, наконец, телеграфных сообщений в государственный департамент о моей миссии в Восточном Берлине – и была написана эта книга.

Почему я принял предложение выступить в качестве защитника? Что представляет собой Абель? Почему голоса членов Верховного суда разделились: пять «за», четыре «против», когда суд выносил решение, подтверждающее приговор? Какие чувства испытывает американец, направляющийся за «берлинскую стену» для проведения переговоров с Советами, не будучи наделен дипломатическим статусом и которому не гарантирована неприкосновенность? Отвечал ли обмен, происшедший на Глиникер-брюкке, национальным интересам США? Ответ на все эти и многие другие вопросы сам по себе вытекает из сохранившихся письменных материалов.

Сидя как-то в одиночестве поздним вечером 1957 года, я думал о своем повседневном общении с Абелем и записал в дневнике (сейчас мне эти слова кажутся немного напыщенными):

«Мы – два не похожих друг на друга человека, которых так близко свели судьба и американский закон… в результате получилось классическое дело, которое требует особенного к себе отношения».