Текст книги "Незнакомцы на мосту"

Автор книги: Джеймс Донован

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Во время этой второй встречи казалось, что Абель чувствует себя свободно в обществе адвоката, назначенного ему судом.

Когда он сел, я сказал:

– Не хочу порождать ложных надежд, но полагаю, что начало было положительным.

Затем я сообщил ему о содержании полученных мною писем, о телефонных звонках и о том, что пресса, освещая мое первое интервью, отреагировала позитивно.

– Я убежден, Рудольф, что вам принесет пользу такая присущая американцам черта, как стремление действовать по справедливости. Ведь каждый американец хочет, чтобы дело любого человека, независимо от того, кого он представляет, было рассмотрено объективно.

Он ответил:

– Я знаю. Я ведь прожил в Америке долгое время. Но меня беспокоит «желтая пресса».

Затем я заговорил о тех шагах, которые предпринимаю в настоящее время, и сказал, что в соответствии с нашей договоренностью о защите с достоинством я не хотел бы, чтобы он появлялся в суде или чтобы его фотографировали до тех пор, пока он не будет выглядеть наилучшим образом. Это означало, что ему необходима новая одежда. Я записал его размеры и сказал, что куплю ему весь комплект одежды – от ботинок до шляпы.

– Какой костюм вы хотели бы? – спросил я.

– Представляю это на ваше усмотрение, – ответил он и затем, улыбаясь, добавил: – Может быть, мне следует выглядеть, словно я юрист с Уолл-стрит? Пожалуй, купите мне серый фланелевый костюм с жилетом.

Мы оба рассмеялись, однако я и в самом деле полагал, что его костюм должен быть примерно таким.

Далее мы занялись обсуждением перечня вопросов, который передали мне репортеры. Мы договорились с Абелем, как следует отвечать на эти вопросы.

Я рассказал Абелю, что думаю сдать все его вещи, включая и картины, на склад. Он подписал документ, уполномочивающий меня обращаться с его вещами по моему усмотрению. Он оказался настолько проницательным, что спросил меня, следует ли ему подписывать этот документ именем Эмиль Р. Голдфус, под которым он снимал свою бруклинскую студию.

– Может быть, – сказал он, – мне лучше придерживаться формулировок обвинительного акта и написать «известный также как Марк и Рудольф И. Абель»?

– Не стоит этого делать, – ответил я. Я обсуждал уже этот вопрос с прокурором Муром, и мы решили, что, поскольку, арендуя студию, Абель подписывался как Эмиль Голдфус, проще будет, если он и впредь будет подписываться так же.

Затем я задал ему вопрос, не хочет ли он, чтобы я связался с советским посольством в Вашингтоне в надежде получить официальное заявление о его статусе, а может быть, и требование о признании неприкосновенности его личности. Пока что позицию посольства можно было выразить фразой: «Нас это дело не интересует». Я сказал Абелю, что, по моему мнению, нам не следует предпринимать такой попытки, во всяком случае, я не вступлю в контакт с советским посольством До тех пор, пока не проконсультируюсь с соответствующими Должностными лицами США. Я заверил Абеля, что стараюсь действовать осторожно, с тем чтобы избежать ситуации, чреватой конфликтом между моим долгом адвоката по отношению к нему и моим долгом американского гражданина. Я пояснил, что подобная ситуация может обернуться и против самой защиты. Работники советского посольства, узнав о моем прошлом из газет, вероятно, рассматривают меня как «подставное лицо» ФБР и наверняка сочтут мои попытки установить с ними контакт по этому вопросу частью «заговора» США, направленного на то, чтобы поставить СССР в затруднительное положение.

– По-моему, Рудольф, ваша страна уже списала вас со счетов как разведчика, – сказал я, – и вы должны полагаться только на себя.

– Я не согласен с вами, – резко возразил он, – меня не «списали со счетов». Безусловно, они не могут проявлять явную заинтересованность в этом деле. Таково традиционное правило моей работы, и я должен принимать это как должное. Однако меня не «списали», и мне неприятно, что вы так говорите.

Это было самым серьезным разногласием между нами. Тем не менее Абель сказал, что он пришел к точно такому же выводу относительно возможности установления мною контактов с советскими представителями в США. Я выразил предположение, что смогу добиться почти таких же юридических результатов, заявив в подходящий момент, что обвинение считает Абеля полковником советской разведки и что, хотя мой клиент не сделал подобного признания, защита в интересах дела готова признать это утверждение обвинения за истину. Коль скоро этот шаг не будет содействовать успеху ходатайства о прекращении дела по причине неприкосновенности личности обвиняемого, мы все же, вероятно, рискнем сделать его, если присяжные признают Абеля виновным. Мы пойдем на это только в том случае, если это будет в интересах Абеля в момент вынесения приговора или обжалования.

Мне показалось, что мои соображения он считает приемлемыми. На этом мы расстались. Наша беседа продолжалась два часа.

Из мрачного здания федеральной тюрьмы я отправился через мост в бруклинскую студию Абеля. Там царил беспорядок. Репортеры и фотокорреспонденты впервые увидели убежище Абеля, которое со дня его ареста находилось под замком и охранялось.

Суббота-воскресенье, 24–25 августа

Два этих дня я посвятил делу Абеля и вместе с тем нашел время, чтобы заняться делами нескольких менее известных, но все же преуспевающих моих клиентов из числа бизнесменов. Кое-кто в нашей юридической фирме считал, что мы потеряем многих консервативно настроенных клиентов из-за того, что я защищаю русского шпиона. Я не разделял подобных прогнозов и не скрывал этого. Однако по крайней мере один из партнеров фирмы предупредил о своем возможном выходе из дела. Почта принесла хорошие известия. Мы получили несколько редакционных статей из иногородних газет, в которых положение полковника сравнивалось с положением солдата, выполняющего опасное задание и служащего своей стране. Одна статья (из сан-францисской «Кроникл»), присланная мне моим старым другом Ролло Феем, положительно отзывалась о назначении меня защитником. «Кроникл» писала:

«Донован будет выполнять эти обязанности (защищать Абеля) как свой «общественный долг». Такая оценка, учитывая характер преступлений, в которых обвиняется подсудимый, на первый взгляд может показаться нелепой натяжкой. Однако, если разобраться, она полностью соответствует свято чтимому американцами принципу, провозглашающему, что любой преступник, не исключая и коммунистических шпионов, имеет право на самое справедливое публичное разбирательство в суде».

В редакционной статье приводились мои высказывания на пресс-конференции относительно Натана Хейла, а также о том, что я надеюсь, что руководство США также располагает людьми такого же ранга, выполняющими подобные задания. Статья заканчивалась следующим выводом:

«Конечно, Донован не имеет шансов выиграть это дело. Несомненно, он знает это так же, как и полковник Абель. Однако выступление такого юриста по такому делу определенно будет способствовать росту престижа американского правосудия во всем мире. В то же время холодная реальность умерит неприязнь американцев к не очень привлекательной, но необходимой профессии разведчика».

Наиболее нервные из моих партнеров тут же начали рассылать фотокопии редакционной статьи из «Кроникл» всем важным клиентам нашей фирмы.

Вторник, 27 августа

Когда мы встретились с Абелем днем для того, чтобы рассмотреть состояние дел на данный момент, а также планы на будущее, у него было хорошее настроение. Он сказал – и это была не просто шутка, – что не один я проявляю интерес к его защите, пояснив, что, несмотря на то что находится в одиночной камере в условиях «режима максимальной безопасности», ему все же удалось получить советы юридического характера от других заключенных. Заключенные передали ему даже точные выдержки из других дел, которые могли служить прецедентом. Он показал мне «записку по делу», тайком переданную в его камеру. Она была составлена очень тщательно. Судя по цитатам и юридическим положениям, приведенным в записке, ее авторы имели большой опыт (несомненно, личный) в области уголовных дел. Они изъявляли готовность предоставить Абелю бесплатную консультацию «тюремного юриста». Хотя большинство заключенных были настроены весьма патриотично и раньше весьма недружелюбно относились к американским коммунистам, находящимся в тюрьме, полковник явно завоевал симпатии обитателей тюрьмы.

Рудольф рассказал, что заключенные внимательно следят за делом по нью-йоркским газетам, а один из них даже готовит настоящую «записку по делу» о слабых местах в обвинительном акте. Я сказал Абелю, что с удовольствием познакомился бы с этой «запиской».

Среда, 28 августа

Рано утром я отправился на Уолл-стрит, в контору юридической фирмы «Дьюи, Баллантай, Башби, Палмер и Вуд», где встретился с одним из старших партнеров фирмы – Уилки Башби. Это была крупная фирма. В ее штате насчитывались несколько бывших помощников прокурора, которые значились в списке, полученном мной несколько дней назад. Я объяснил Башби, что мне безотлагательно требуется квалифицированная помощь. Терпеливо выслушав меня, он сказал, что моя просьба будет рассмотрена на совещании, в котором примут участие все присутствующие в данный момент в конторе старшие партнеры фирмы. В три часа он позвонил мне и сообщил ответ.

«В интересах адвокатуры, – сказал он, – мы решили предоставить в ваше распоряжение на время всего процесса нашего молодого сотрудника Арнольда Фрсймена. Фреймен будет по-прежнему получать от нас вознаграждение, и мы не потребуем платы за его услуги вам».

«Это решение, – добавил Башби, – бьшо принято на совещании, в котором участвовал бывший губернатор штата Нью-Йорк и кандидат в президенты Томас Е. Дьюи». Я выразил ему благодарность, а также сказал, что ценю высокое чувство профессиональной ответственности, проявленное фирмой.

Фреймену тридцать два года. Он окончил Колумбийскую юридическую школу и проработал три семестра в прокуратуре Южного округа Нью-Йорка. Мы незамедлительно встретились с ним, и в пять часов дня я представил его комиссии, назначенной Бруклинской ассоциацией адвокатов для подбора защитника по делу Абеля. Фреймен – молодой энергичный человек. Именно такой и требуется защите.

Пятница, 30 августа

В одиннадцать часов утра Фреймен и я встретились с Абелем в Бруклине. Мы беседовали в одном из свободных залов заседаний суда. Я представил Фреймена Абелю и кратко рассказал о его послужном списке. Абель согласился с его кандидатурой без возражений.

Я предложил подвергнуть дело детальному разбору, в том числе выслушать то, что Рудольф может рассказать о человеке, предавшем его, – Хэйханене. Мне не терпелось встретиться с Хэйханеном и, если представится возможность, задать ему несколько вопросов и получить от него до суда показания под присягой. Прежде, однако, мне необходимо было узнать о его прошлом. Затем нам предстояло установить местонахождение Хэйханена или найти людей, знавших его. Газеты писали, что он «надежно спрятан работниками американской службы безопасности». Казалось, Абель хочет, даже жаждет поговорить о человеке, положившем конец его деятельности, из-за которого он попал в тюрьму и ему грозит смертный приговор.

Абель сказал, что Хэйханен жил в Соединенных Штатах под именем Юджин Никола Маки, и назвал его «мерзким типом». Он участвовал в нескольких дебошах, из-за чего привлек к себе внимание полиции. В довершение всего прошлой осенью в Ньюарке (штат Нью-Джерси) он попал в автомобильную аварию и еле выдержал проверку на наличие алкоголя в крови. Я пришел к выводу, что частично эти сведения были получены от Хэйханена, частично из других источников.

С презрительной миной Абель добавил, что, живя в США, Хэйханен уделял повышенное внимание молодой блондинке-скандинавке, которая, как вынужден был признать Абель, была «довольно привлекательна». В России же у Хэйханена остались жена и маленький сын, к которым, как Хэйханен говорил Абелю, он был «привязан».

Абель пожаловался, что Хэйханен редко бывал в Нью-Йорке и его знание английского языка оставляло желать лучшего из-за того, что он вел замкнутый образ жизни.

Абель рассказал, что в декабре 1956 года Хэйханен, или Маки, сообщил ему, что за ним, кажется, ведется слежка. При этом он заметно волновался. Однако во время следующей встречи с Абелем в начале 1957 года он выглядел спокойным и уверенным в себе. Только теперь, после ареста, Абель понял, что, вероятнее всего, в декабре Хэйханен был схвачен сотрудниками ФБР и после этого он встречался с Абелем уже под контролем агентов ФБР.

Я хотел получить от Абеля подробный рассказ о его аресте в форме официального документа. Газеты сообщали лишь отрывочные данные, обнародованные обвинением: что он был задержан в нью-йоркском отеле как иностранец, незаконно проживающий в стране, и направлен в лагерь для интернированных в Техасе, а на основе полученной впоследствии информации ему в Бруклине было предъявлено обвинение в шпионаже.

Слушая рассказ полковника о том, как его схватили, я впервые стал осознавать, что действия властей в данном деле не укладывались в обычные для таких случаев рамки. Он был арестован в отеле «Латам» с целью высылки из страны по ордеру службы иммиграции и натурализации, о чем не обязательно должно было сообщаться публично. Секретным, хотя и официальным, порядком его отправили на самолете в Техас, посадили в одиночную камеру в лагере для интернированных иммигрантов. Там его допрашивали работники ФБР и иммиграционной службы. Он и его пожитки бесследно исчезли из Манхэттена, словно сквозь землю провалились. Ничего не было объявлено публично ни о его аресте, ни об отправке в Техас, за две тысячи миль, ни о том, что он содержится в заключении как человек, которого подозревают в совершении преступления, караемого смертной казнью. Все это было очень странно, так как Абель в качестве обвиняемого по уголовному делу пользовался такими же правами, как любой американский гражданин. По-видимому, за всем этим что-то стояло.

Вот как выглядела эта история в черновом варианте официального документа:

«11 мая 1957 г. я зарегистрировался в отеле «Латам», 4-я Ист, 28-я улица, Манхэттен, Нью-Йорк, под именем Мартин Коллинз. Я снял номер 839 за двадцать девять долларов в неделю и вносил плату каждую субботу».

Когда история его ареста стала известна, репортеры проинтервьюировали управляющего отеля «Латам». Он охарактеризовал Коллинза как «спокойного, скромного, нетребовательного человека». С точки зрения обслуживающего персонала отеля, Коллинз был хорошим жильцом. Платил он своевременно, не предъявлял никаких претензий, и «о нем не было известно, что он принимает посетителей». Фактически никто и не знал, когда он у себя, а когда отсутствует. В этом, безусловно, проявилась сильная сторона Рудольфа: ему всегда удавалось оставаться неприметным лицом в толпе, молчаливой фигурой в массе людей, ненавязчивых и безвестных.

«Номер 839 находится на восьмом этаже отеля, при нем имеется маленькая ванная комната. Номер примерно десять футов в ширину и тринадцать в длину. Его обстановка состоит из двухспальной кровати, низкого комода, небольшого письменного стола, двух кресел и складной подставки для чемодана. Стенной шкаф для платья с дверцей выдается в комнату».

В комнате около кровати стоял также маленький столик, на котором, по данным ФБР, находился коротковолновый приемник «Холликрафтер». Антенна от него поднималась по стене, пересекала потолок, уходила в ванную и оттуда выходила в окно.

«Примерно в половине восьмого утра в пятницу 21 июня в дверь моего номера постучали, и этот стук разбудил меня. Ночь была теплая, и я спал голым, лежа поверх простыней.

Не одеваясь, я приоткрыл дверь на несколько дюймов, чтобы посмотреть, кто там. В комнату неожиданно ворвались три человека. Они заявили, что являются сотрудниками ФБР, и показали мне удостоверения личности. Полагаю, что они были вооружены, но не МОГ)’ припомнить, чтобы кто-нибудь из них вынул оружие. Они предложили мне сесть на кровать. Будучи все еще не одетым, я сел.

Эти трое разговаривали со мной в течение пяти минут. Заявив, что им все обо мне известно, что за мной была установлена слежка и все мои агенты раскрыты, они стали добиваться от меня, чтобы я пошел на «сотрудничество». Я сказал, что не понимаю, о чем они говорят. Я имел право не разговаривать с ними, да и не желал разговаривать.

Задавая вопросы, они называли меня «полковник», хотя я никогда не использовал это или какое-либо аналогичное ему звание в Соединенных Штатах Америки».

Из того, что его называли «полковником», Абель понял, что его выдал Хэйханен, так как в США он был единственным человеком, знавшим, что Абелю присвоено это звание советской секретной разведкой.

Затем сотрудники ФБР заявили Абелю: «Полковник, мы получили точную информацию о вашей причастности к шпионажу. Мы хотим, чтобы вы сотрудничали с нами. Если вы откажетесь, то будете арестованы прежде, чем выйдете из этой комнаты». Если бы он дал согласие «сотрудничать», один из работников ФБР должен был «позвонить своему непосредственному начальнику в нью-йоркском отделении ФБР и сообщить об этом». Поскольку Абель не желал и слышать о «сотрудничестве», они пригласили в номер трех работников иммиграционной службы, ожидавших за дверью.

«Теперь, – писал Абель, – в моем номере было полно народу. Сотрудники иммиграционного управления начали обыск. Я полагал, что они имеют на это право. Обыск в основном проводили работники иммиграционной службы, но агенты ФБР присутствовали при этом. Обыскали одежду, которую я надевал накануне вечером. Она лежала на столе. Открыли стенной шкаф для платья, обыскали висевшие там вещи. Достали мои чемоданы и вывалили их содержимое на кровать. Все мои веши были осмотрены и затем сложены в чемоданы».

Одежда Абеля была не новая, однако ее было достаточно. Большая часть его гардероба, в основном скромная, не ярких цветов одежда, была приобретена в магазинах, торгующих высококачественными товарами. В этом отчасти проявлялся его талант маскироваться, благодаря которому люди считали его «ненавязчивым» и «неприметным». Он снимал номер в маленьком отеле также отнюдь не из бережливости. Деньги не составляли для него проблемы, в чем могли убедиться работники иммиграционного управления в утро ареста, обнаружив в номере 839 более шести с половиной тысяч долларов наличными. В коричневом пакете, лежавшем в папке с застежкой «молния», находилось четыре тысячи долларов купюрами по двадцать долларов. Кроме того, были обнаружены две с половиной тысячи долларов купюрами по пятьдесят и двадцать долларов, банковская книжка, в которой значился вклад на сумму 1386 долларов 22 цента в сберегательном банке на Ист-Ривер, и ключ от сейфа в банке, где впоследствии было обнаружено пятнадцать тысяч долларов наличными.

Помимо денег при обыске было найдено свидетельство о рождении на имя Эмиля Роберта Голдфуса, согласно которому он родился 2 августа 1902 года, и другое свидетельство о рождении на имя Мартина Коллинза, где указывалось, что он родился 2 июля 1897 года. (ФБР, наведя справки в нью-йоркском отделении архива департамента здравоохранения, установило, что Эмиль Роберт Голдфус, белый ребенок мужского пола, адрес: 120-я Ист, 87-я улица – умер в возрасте двух месяцев и семи дней 9 октября 1903 года.) В числе других предметов в комнате были обнаружены две фотографии с надписью «Шерли и Моррис» на обратной стороне одной из них.

В ходе предварительного следствия один из чиновников иммиграционного управления, производивших арест, показал следующее: «Во время обыска вещей иностранца мы обнаружили квитанцию на вещи, сданные на хранение. Она была выписана на имя Голдфуса. Мы спросили его, кто это такой. «Это я», – ответил Коллинз».

«После того как он оделся, – показал под присягой чиновник иммиграционного управления Фэрли, – я начал укладывать его вещи в чемоданы. Иностранец выказал недовольство тем, как я их укладываю, и попросил разрешения лично упаковать веши. Мы разрешили ему это, и он стал аккуратно складывать каждый предмет одежды и укладывать в чемодан. Так же аккуратно он укладывал в чемоданы и остальные свои вещи.

Укладывая вещи, он время от времени поднимал какой-либо из предметов, валявшихся по всей комнате, и бросал в корзину для бумаг. Когда он закончил упаковку чемоданов, корзина была до половины наполнена выброшенными вещами».

Иммиграционные чиновники говорили, что Абель оставил на подоконнике несколько маленьких флаконов с материалами для живописи и бросил в корзину пачку карандашей и Два пакета фирмы «Клинекс», обрывок проволоки, клочки бумаги и шесть книжек.

За Абелем, в то время как он упаковывал свои веши, пристально наблюдал Роберт Е. Шёненбергер, руководивший расследованием по линии управления иммиграции. «Закончив Упаковку, – показывал Шёненбергер, – Абель попросил разрешения перепаковать один из больших чемоданов, чтобы переложить туда некоторые предметы из сумки, в которой лежал фотоаппарат.

Когда он занимался этим, я заметил, что он вынул из чемодана какие-то бумаги и пытался засунуть их в правый рукав куртки, которая была на нем. Я нагнулся, поднял его руку и вынул из рукава три кусочка бумаги. Два из них были обрывками, на которых было написано лишь несколько строчек. Там были испанские слова. Одна фраза начиналась словом «Балмора». Другая – предлогом «в». Казалось, что там написано «В Мекс». В этой фразе я увидел слово «Чигуагуа». На другом листке, похожем на лист из тетради в клетку, были написаны группы цифр, по пять цифр в каждой группе. Полагаю, что там было восемь строк, восемь или десять».

Продолжая описание происшедшего с ним, Абель далее сообщал: «По прошествии примерно часа иммиграционные чиновники предложили мне одеться. Взяли упакованные чемоданы и другие мои веши и надели на меня наручники. Затем меня вывели из номера. Прежде чем по их требованию уйти из отеля, я попросил их расплатиться за номер, включая и день ареста (21 июня). Они обещали это сделать.

Мы вышли из отеля через заднюю дверь, сели в ожидавший нас закрытый автомобиль и поехали в Главное управление иммиграции. Там у меня сняли отпечатки пальцев, сфотографировали меня и продержали примерно до половины пятого. Затем на автомобиле меня доставили в какой-то аэропорт близ Ньюарка, штат Нью-Джерси.

В аэропорту меня посадили в самолет, где я и два чиновника иммиграционного управления были единственными пассажирами. Я спросил их, куда мы летим, и оба сказали, что не знают. Во время полета с меня сняли наручники. Самолет сделал одну посадку примерно через пять часов после взлета. Полагаю, что это было в штате. Алабама».

(Один из следователей иммиграционного управления впоследствии рассказал репортеру, что, когда самолет пошел на посадку, Абель посмотрел в окно и спросил: «А что нам нужно в Алабаме»? Он пояснил, будто понял, что они летят над штатом Алабама, так как, ориентируясь по солнцу, определил направление полета, учел время, которое они находились в полете, и вероятную скорость.)

«Примерно в половине пятого утра на следующий день (в субботу, 22 июня) мы прибыли, как я потом узнал, в Браунсвилл, штат Техас. На меня снова надели наручники. Мы сели в ожидавший нас автомобиль и в сопровождении другого автомобиля поехали в Мак-Аллен (Техас). Там меня поместили в федеральный лагерь для интернированных лиц, в одиночную камеру.

После того как я поспал два часа, мне дали позавтракать и около девяти часов утра привели в комнату, где почти до вечера (с перерывом на ланч) меня допрашивали. В начале допроса я потребовал, чтобы мне предоставили адвоката, однако мне ответили, что это будет сделано позже, на «официальной» стадии расследования».

Абель рассказал, что на следующий день, в воскресенье, 23 июня, его допрашивали в течение всего дня. «Меня допрашивали сотрудники ФБР, а затем следователи иммиграционной службы. Допрашивавшие работали посменно. Я отказался давать какие-либо показания». (Версия обвинения отличалась от этого рассказа лишь в незначительных деталях.)

«То же самое повторилось в понедельник, 24 июня. Во вторник, 25 июня, я решил заявить, что мое подлинное имя – Рудольф Иванович Абель, что я гражданин СССР, что во время войны я нашел крупную сумму денег в американской валюте в разрушенном блокгаузе в России, затем купил в Дании фальшивый американский паспорт и с ним въехал в США из Канады в 1948 году. После этого допросы прекратились, и мне сказали, что я могу встретиться с адвокатом. В тот день меня посетил адвокат из Мак-Аллена.

27 июня я предстал перед чиновниками иммиграционного управления, которые теперь проводили уже официальное разбирательство в лагере для интернированных. Меня сопровождал мой адвокат Моррис Атлас, эсквайр из Мак-Аллена. Я заявил, что мое подлинное имя – Рудольф Иванович Абель, что я нелегально въехал в США из Канады, что, живя здесь, я в разное время и в разных местах пользовался именами Эмиль Голдфус и Мартин Коллинз и что я являюсь гражданином СССР».

Во время официального разбирательства и Техасе Абель также показал, что он не зарегистрировался как иностранец и тем нарушил требования о регистрации и сообщении адреса, установленные Законом об иммиграции и гражданстве. Он заявил, что был учителем. Его отца звали Иван Абель, и он родился в Москве. Он не сообщил, однако, жив ли его отец или умер и где проживает в настоящее время. Он показал, что имя его матери – Любовь Корнеева и что она родилась в декабре (год не указан) в Саратове. Абель пояснил, что до мая 1948 года, до того, как он оказался в США, жил в Москве на Никитском бульваре.

«Меня попросили назвать страну, куда я хотел бы быть депортирован, – писал Абель, – и я ответил: – СССР».

Протокол расследования на предмет депортации свидетельствует о том, что в середине заседания Абель и его адвокат сделали тридцатидвухминутный перерыв, чтобы посовещаться. Своего адвоката, мистера Атласа, Абель нашел благодаря местному указателю адвокатов, и тот, соглашаясь принять на себя соответствующие функции, конечно, полагал, что займется обычным делом о депортации. После перерыва Абель признал все выдвигавшиеся против него обвинения, включая и то, что он не указал своего адреса, опасаясь, что «в результате обнаружился бы факт его незаконного пребывания в Соединенных Штатах».

«Я признаю и это, – сказал он и закончил показания заявлением: – Пожалуй, я согласен на депортацию».

В своих последующих показаниях Абель пояснил: «Впоследствии примерно в течение трех недель меня ежедневно допрашивали разные сотрудники ФБР. Они все время твердили, что, если я пойду на «сотрудничество» с ними, они смогут предложить мне хорошую еду, напитки, номер с кондиционером в отеле и работу с годовым окладом десять тысяч долларов в государственном учреждении Соединенных Штатов. Я отказался обсуждать эти вопросы, и меня больше не допрашивали.

Во время моего шестинедельного пребывания в мак-аллен-ской тюрьме сотрудники ФБР предъявили мне ордер на арест по обвинению в уголовном преступлении. Мне сообщили, что имеется обвинительный акт, датированный 7 августа 1957 г., однако не показали его. Затем меня доставили к мировому судье, и он принял постановление о передаче меня в штат Нью-Йорк».

Обвинение не отрицало, что Абель каждый день в течение трех недель допрашивался сотрудниками ФБР и что те предлагали ему еду, напитки и номер в отеле в качестве вознаграждения за сотрудничество. Обвинение просто констатировало: «С 27 июня по 7 августа, по день, когда задержанному было предъявлено обвинение и он был переведен в Нью-Йорк, он находился под стражей в лагере для интернированных в Мак-Аллене». Последующие события стали развиваться слишком быстро для Абеля, человека, привыкшего к осторожным, продуманным действиям. Вопрос о выдаче рассматривался мировым судьей Дж. К. Холлом 7 августа в Эдинбурге (штат Техас) и был решен за двадцать минут.

– Почему вы взяли себе такую фамилию? – поинтересовался судья Холл. – Абель – достаточно распространенная фамилия в наших краях. У нас много людей с такой фамилией в Южном Техасе и в Валли.

Абель усмехнулся и ответил:

– Эта фамилия немецкого происхождения.

На следующий день Абеля увезли из Техаса на самолете для предъявления обвинительного акта и предания суду.

Воскресенье, 1 сентября

Было воскресенье, но мы провели совещание своего «штаба». Том Харнет, сотрудник нашей фирмы, поднаторевший в тяжбах, разбираемых федеральными судами, также согласился участвовать в нем. Мы обсудили наши возможные действия. Прежде всего мы договорились о том, что необходимо ходатайствовать об отсрочке процесса по крайней мере до 16 октября. Открытие же процесса было назначено на 16 сентября. Таким образом, он должен был начаться уже через две недели. По нашему мнению, такой срок был совершенно неприемлем, так как к защите надо было основательно подготовиться.

Обсуждая обычные для каждого судебного дела вопросы, мы решили потребовать список свидетелей обвинения, состав предполагаемых присяжных, а также детальное изложение предъявляемых Абелю обвинений. Поскольку газеты представляли Хэйханена как основного свидетеля обвинения, мы решили потребовать встречи с ним, как только обнаружим его фамилию в списке свидетелей. Мы также поставили вопрос об ознакомлении с его показаниями. Это даст нам возможность выявить в показаниях противоречия, что может оказаться нам полезным при перекрестном допросе. Мы договорились, что уже в ближайшее время будем добиваться встречи с прокурором для решения этих вопросов.

В тот вечер я говорил относительно Хэйханена с бывшим лейтенантом нью-йоркской службы розыска Эдом Фаррелом. Я объяснил ему, как важно для защиты составить досье на Маки, но предупредил, что мы должны это сделать так, чтобы У обвинения не возникло никаких подозрений. Я подчеркнул то обстоятельство, что конспиративная кличка Хэйханена «Маки» до настоящего времени официально оставалась «секретом», не раскрытым обвинением защите.

Мне удалось узнать, что в «финском городке», где, по словам Абеля, Хэйханен проводил значительную часть своего времени, живет много уважаемых граждан, но по ночам этот городок мог оказаться весьма неприятным местом. Эд сказал: «Здесь любят бывать финские матросы, а некоторые из них, когда напиваются, могут укокошить вас, если вы попадете им под горячую руку». Он предостерегал меня от того, чтобы я стал сам разыскивать следы Маки в притонах «финского городка», и обещал потихоньку навести справки через сыщиков местного полицейского участка, а также через содержателя одной таверны, который, по его мнению, был достаточно хорошо осведомленным человеком.