Текст книги "Гомункул"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Посчитав, что угрозы оружием в адрес ходячих мертвецов не принесут особой пользы, он проскочил мимо обоих, сгреб Шилоха за лацканы пальто и, сунув трость под мышку, приставил дуло пистолета к его виску.

– Буду благодарен, если вы отпустите руку этой дамы, – сказал Годелл.

Без промедления исполнив его просьбу, старик вскинул обе руки над головой, всем своим видом демонстрируя, что не имеет намерений спорить.

Годелл отпустил лацкан пальто Шилоха и протянул свою трость Нелл.

– Теофил Годелл, – сказал он, наклонив голову, – к вашим услугам.

Чуть помедлив, женщина все же представилась: «Нелл Оулсби, сэр», – и неотрывно смотрела, как лицо Годелла справится со сложной задачей скрыть изумление.

Повернувшись к старику, нервно взиравшему на пистолет, Годелл бросил:

– Прогуляетесь с нами. А ваши друзья останутся здесь.

– Конечно, останутся, в точности так они и поступят. Будут стоять не шевелясь. Не правда ли, дети мои?

Парочка странных подручных хранила молчание. Пятясь, Годелл начал движение вдоль мостовой: его насторожила внезапно возникшая мысль, что человек с изуродованным лицом тоже вооружен. Впрочем, тот хранил неподвижность.

Сойдя с тротуара, Годелл с компанией устремился в конец улицы. Небо на востоке озарялось серым предрассветным свечением, город начинал просыпаться. Тучи немного разошлись; выглянула бледная, призрачная луна, весьма некстати озарившая дома. Если им удастся выскользнуть за угол и миновать еще квартал-другой, они бросят старика самостоятельно искать дорогу и поспешат на Джермин-стрит.

Бормоча нескладные вирши о проклятии и вечных муках, проповедник еле переставлял ноги и при этом жмурился то ли в молитве, то ли из презрения к этому миру, слишком жестокому и недоброму, чтобы зрелище утреннего Лондона можно было вынести. Шествуя таким манером, он запнулся и едва не столкнул остальных к сточную канаву. Из привычного почтения к чужим сединам Годелл воздержался от того, чтобы влепить Шилоху легкую затрещину, и тихонько рявкнул: «Шевелитесь же!» Двигаясь в прежнем составе, они свернули за угол и подошли к стоявшему там брогаму.

Лошадь заржала. Удивленный этим внезапным шумом, Годелл резко обернулся к ней, и тут кто-то звучно выругался прямо у него над головой. Прежде чем Годелл успел отделить одно от другого, какой-то ловкач обрушился ему на спину, по-обезьяньи лихо спрыгнув с крыши брогама.

«Кучер! Там же был кучер!» – запоздало мелькнула испуганная мысль; не устояв на ногах, Годелл повалился на мокрую мостовую. Пистолет отлетел прочь, стуча по брусчатке. Даже рухнув, табачник не смог оторвать от себя цепкого прыгуна. Удары за спину ничего не дали, а нападавший пропихнул руку под плечо Годелла и этим рычагом уперся ему в основание шеи сзади. Подбородок Годелла вдавился ему в грудь. Табачник вслепую пытался отыскать какую-нибудь опору и, когда его правая нога наткнулась на бордюрный камень, сумел оттолкнуться и встать на колени.

Нападавший оказался на удивление легок, но тем не менее давление на горло Годелла лишь возросло. Шляпа налезла ему на глаза и, не желая слетать, застряла там так же прочно, как и человек на спине. Косясь из-под тульи, Годелл стал свидетелем появления из-за угла двух подручных Шилоха; старый проповедник тем временем нагнулся подобрать упавший пистолет.

Годелл рванулся было туда же, но тяжесть противника не давала ему необходимой свободы. Он встал и выпрямился; прыгун висел цепко, как клещ. Оставалось только одно, и Годелл, набирая скорость, спиною вперед вбежал в стоящий рядом брогам.

От удара коляска закачалась на рессорах; встревоженная лошадь рванулась вперед. Над ухом у Годелла раздался гортанный взвизг – прыгун дернулся в сторону, увлекая его за собой и опять лишая равновесия. Снова падая на мостовую, Годелл видел, как Шилох уклоняется от взмахов трости, плясавшей в руках у Нелл. Женщина ухватила это орудие за конец и, когда Шилох предпринял неуверенную попытку дотянуться до упавшего пистолета, с размаху впечатала в ухо проповеднику полумесяц рукояти из слоновой кости. Не останавливаясь, Нелл тут же развернулась и всадила наконечник трости в горло толстяку в тюрбане, только теперь подоспевшему на помощь поверженным сотоварищам.

Годелл потянулся к пистолету, тяжело перекатился на бок и угрожающе потряс оружием. Толстяк стоял на коленях посреди общей суматохи, пытаясь вернуть себе дыхание. Проповедник сидел на брусчатке, медленно качая головой; из-под волос у него сочилась струйка крови, а глаза метали в Нелл темные молнии, исполненные ненависти и боли. Кучер брогама лежал недвижно, запутавшись конечностями в спицах заднего колеса, которое защемило ему ногу в тот самый миг, когда лошадь одним рывком смела его с уютного насеста на спине Годелла.

Схватку, разумеется, следовало счесть завершенной, но Годелл медлил в замешательстве. Тащить ли с собой старика? Но Нелл уже шагала прочь, унося с собою его любимую трость. Небо было ясным и серым, в утренней тиши слышался цокот копыт: приближался чей-то экипаж. Для острастки Годелл еще раз взмахнул пистолетом и поспешил вслед за Нелл Оулсби. Оглянулся он, лишь миновав перекресток с Лексингтон-стрит двумя кварталами дальше: две уродливые фигуры живых мертвецов высились над своим поникшим, неловко скрючившимся хозяином.

IX
БЕДНЫЙ, БЕДНЫЙ БИЛЛ КРАКЕН

Уиллис Пьюл стоял, навалившись грудью на перила набережной, и озирал суету Биллингсгейтского рынка. Солнце успело приподняться над линией горизонта и сквозь просветы в облаках ласкало рыжеватыми бликами тихие воды Темзы. Мокрые от дождя булыжники улиц были умилительно чисты. При других обстоятельствах утро могло показаться довольно приятным, учитывая идиллический пейзаж дока: мачты и снасти парусников тянутся в бледно-лиловую вышину над рядами качающихся у пристани рыболовных судов, а сотни рыбаков заняты выгрузкой на берег ночного улова. Все бы хорошо, но Пьюлу так и не удалось сомкнуть глаза прошлой ночью. Нарбондо желает получить нового карпа, да поскорее; его собственный экземпляр погиб от воспалении плавательного пузыря. Вылазки в океанариум никак нельзя устраивать по два раза на дню. Имелись шансы, что рыбоводы из хозяйств Клингфорда выставят карпов на продажу в Биллингсгейте. Если те окажутся свежими и не начнут сохнуть еще по пути сюда, у компаньонов появится надежда все-таки преуспеть в возрождении Джоанны Сауткотт из могильного праха.

Горбун еще долго рвал на себе волосы, стоило старику уйти, прихватив с собою и Нелл Оулсби. Нарбондо из ума выжил, если взаправду считал, что им удастся хоть как-то расшевелить груду костей на мраморной крышке стола, но еще большим безумием было доверять Шилоху в части исполнения его стороны сделки. Проповеднику ничего не стоило надуть их, а власть его все усиливалась. Пьюл видел, как с полдюжины его обращенных бродили по рынку; многих немедля приставляли к делу – заворачивать рыбу. И никто из этих приверженцев, кажется, не был мертвецом, оживленным стараниями Нарбондо. Даже самый нелепый, надуманный и мерзкий культ способен обрести иллюзорную весомость просто за счет количества адептов.

Пьюл задумался, как раскроются его возможности, если он свяжется с Шилохом, станет обращенным. Он мог бы проделать это втайне, не порывая с Нарбондо, и тогда уже стравливать этих двоих, как вздумается… Пьюл уставился в свой кофе, не слыша свиста, криков и воплей нагруженной корзинами толпы вокруг.

Бессонная ночь скверно отразится на коже. Пьюл рассеянно потрогал бугор на щеке. Вся столетиями накапливавшаяся мощь алхимической науки в его распоряжении – а он, похоже, не может положить конец этим чертовым угрям с прыщами. Камфорные ванны едва не удушили его насмерть. От горячих компрессов с ромом, с уксусом и – Пьюл содрогнулся при воспоминании – с мочой на его лице высыпали пузыри, и прошло добрых два месяца, прежде чем он смог выходить, уже не опасаясь, что народ на улицах перешептывается и тычет пальцами за его спиной. Хотя они, наверное, все равно так делали, подонки…

Праздно почесав нос, Пьюл принюхался к кофе, чей пряный пар едва маскировал запахи водорослей, идущие от моллюсков, устриц и потрошеной рыбы, – запахи, огромным покрывалом облекавшие весь рынок. От запаха рыбы – мертвой рыбы, вытащенной из воды, – его уже мутило.

Кто-то похлопал Пьюла по плечу, и он неприветливо уставился в серьезное лицо юноши в кепке и шейном платке. В руке молодого человека шелестела страничками тонкая брошюра.

– Прошу прощения, – рассеянно улыбаясь, сказал юноша. – Прекрасное утро, да? – и огляделся по сторонам, будто повсюду вокруг громоздились доказательства этих слов. Пьюл с досадой смотрел в его чистое лицо. – Я подошел, чтобы предложить спасение, – сообщил юноша. – Так легко обрести его, верно?

– Ну, даже не знаю, – совершенно честно ответил Пьюл.

– Между тем это так. Оно повсюду: в рассвете, в реке, в дарах моря…

Юноша театрально повел рукой, указывая на тележку на пирсе под ними, набитую свежевыловленными кальмарами. И все это время не переставал улыбаться взъерошенному Пьюлу, рассеянно потиравшему созревающее воспаление на кончике носа. Довольный удачно приведенным примером в виде кальмаров, юноша отер собственный нос, хотя в том не было никакой нужды.

– Я принадлежу к Новой церкви, – объявил он, протягивая алхимику стопку брошюрок. – К той Новой церкви, которую никогда не назовут старой.

Пьюл заморгал, не сводя с него глаз.

– А знаешь почему?

– Нет, – признался Пьюл, снова потянувшись к носу.

Словно бы под магнетическим воздействием, юноша тоже взялся тереть собственный нос – полагая, видимо, что сбоку к нему прилипло нечто, устоявшее в прошлый раз. Заметив этот жест, Пьюл ощутил, как лицо начинает багроветь. Этот дурачок что, посмеяться над ним вздумал? Скрипнули зубы.

– Какого рожна тебе от меня надо? – выкрикнул он.

Враждебный натиск Пьюла чуть не отбросил юнца назад, но тот быстро вернул себе уверенность, расправил плечи и заулыбался шире прежнего.

– Конец близок! – с довольной усмешкой объявил он. Мысль об Армагеддоне явно приводила юношу в восторг. – У тебя остались считанные дни, чтобы спасти свою бессмертную душу. Говорю же, Новая церковь укажет верный путь. Наш пророк Шилох, Новый Мессия, он и есть этот путь! Он поднимает людей из могилы! Дарует мертвым искупление! Он…

Пьюл уже не мог этого выносить.

– Так ты говоришь, я должен обратиться, чтобы спасти себя? Склоняешь к обращению этим своим шантажом?

Юнец глазел на него. Невероятно, но улыбка сделалась даже шире.

– Я говорю, – возвестил он, бездумно поднося руку к своему носу, – что лишь он, рожденный не от мужчины, сможет прекратить твои страдания, сможет поднять…

С этими словами юноша возложил свою ладонь на лоб Пьюла, словно врачуя его душу здесь и сейчас, посреди толчеи тяжело ступающих людей с корзинами угрей и акульих голов. Прикосновение ко лбу действительно прошибло измученного Пьюла, но несколько иначе, чем было задумано.

Испустив проклятье, Пьюл уронил чашку, выхватил стопку брошюр из рук юноши и швырнул их все на камни набережной.

– Дрянь!.. Пустая болтовня!.. Мусор!.. – визжал Пьюл, вытанцовывая на брошюрках, сминая их подошвами и раздирая каблуками. Нагнулся, подхватил охапку книжиц и швырнул через перила, и ветер весело погнал их прочь, кружа, будто грошовые детские забавы. Пьюл же выдал на радостях еще с полдюжины коленец; глаза круглые, как блюдца, рот перекошен яростью.

Юноша, коего заодно с брошюрами оставила и улыбка, на шажок отступил назад – и еще раз, чтобы увериться: Пьюлу до него не допрыгнуть. Лишь тогда он повернулся и бросился бежать вниз по ступеням набережной, подгоняемый воплями «свинья поганая!» и «чертов выродок!», которые будто бы даровали ему крылья.

Пьюл еще долго орал вслед наглецу, ухватившись за перила, и даже не замечал на себе косых взглядов прохожих, которые старались обойти его по широкой дуге, чтобы не вызвать ненароком новый припадок бешенства. Его багрово-синюшное лицо само по себе представляло интерес; люди глазели на Пьюла, силясь понять причину такой ярости, шептались и подталкивали друг друга локтями. Пытаясь отдышаться, Пьюл уставился на донце поднятой чашки и разглядывал его, пока не заметил у себя под ногами последнюю растоптанную брошюру, выпачканную песком и с отпечатками мокрых подошв. Он подобрал изданьице – на обложке кто-то, у кого напрочь отсутствовало всякое представление о перспективе, грубо изобразил длинный дирижабль, плывущий меж облаков. Над ними, рассекая темнеющее небо, пламенела до странности фаллическая комета, изогнувшаяся в сторону плоской земли. «Время близится!» – гласила надпись под иллюстрацией. О каком конкретно времени шла речь, оставалось неясным, ибо разъяснения затерялись под грязным отпечатком башмака.

Свернув брошюру, Пьюл запихал ее в карман пальто, а затем сошел по лестнице во внутреннюю часть рынка – шаткий деревянный амбар, полный голосящих торговцев и до того набитый рыбой, что казалось: все океаны выметены подчистую.

Увешанная треской женщина протолкнулась мимо, мазнув Пьюла кровавой слизью. Следом за ней из устричного ряда вывернул жирный торговец при полной корзине серых раковин, так громогласно закричавший прямо в лицо алхимику, что на миг весь мир показался тому одним гигантским носом, распахнутым ртом и ливнем слюны. Пьюл с отвращением отпрянул. Рыботорговцы толкали его со всех сторон. Осьминоги величиной со шлюпку зависали над ним, норовя оплести бородавчатыми щупальцами. Мимо проезжали выстроившиеся в тачке корзины угрей; извиваясь, змеевидные рыбы карабкались по бортам своих узилищ – лишь для того, чтобы их бесцеремонно засунули обратно и погребли под спудом капустных листьев.

Пьюл задыхался, словно угодил в дубильную яму. Он упадет в обморок, если сейчас же не глотнет воздуху.

– Карп! Карп! Карп! – раздался поблизости истошный крик. – А вот кому а-аа-атличного карпа! Все живые! Живы-ыые! Лучший карп! Досто-ойный богов!

Пьюл повернулся на голос, уже нашаривая кошелек. Торговаться нельзя, нет времени торговаться. Купит карпа – и лишь бы подальше отсюда. Спеша, он поскользнулся на дохлой рыбе, втоптанной в камень сотнями подошв. Перед ним вырос поднос, заваленный огромными красными креветками, похожими на громадных жуков с торчащими из хрупких панцирей глазами на стебельках; здоровенные усики шевелятся, пробуя воздух. Отшатнувшись, Пьюл налетел на тачку с кальмарами, едва не перевернул ее. «Поберегись!» – крикнули ему и отпихнули в сторону. Вот и карпы – целых семь штук в лохани с водой.

– Свежи как маргаритки! – возопил торговец, учуяв интерес Пьюла.

– Почем?

– Два фунта за всех.

Пьюл достал деньги и не глядя потряс ими под носом у мужчины. Тот выхватил бумажки из его руки и задорно подмигнул соседу – продавцу сушеной сельди.

– Желаете всех, что ли?

– Мы уже в расчете, разве нет?

– Вот и нет, – сказал продавец, – обсчитались на фунт. Чего это вы задумали? С виду такой приличный человек, и что же?.. Хотите надуть бедного торговца карпами?

Пьюл остолбенел от такой прыти, но был слишком утомлен и напуган, чтобы спорить. Мужчина вертел в пальцах единственную фунтовую банкноту. Пьюл смерил его взглядом и получил такой же вызывающий взгляд в ответ.

– И сколько на фунт? – прошипел он.

– Чего?

– На фунт! Сколько я получу на фунт?

– Одну чертову рыбину, вот сколько. Как и договорились. Тут вот мой друг, он подтвердит, он весь разговор слыхал, глядя вам прямо в лицо, и до чего же оно у вас рябое, страх один…

С усмешкой на наглой роже торговец повернулся к селедочнику, который не замедлил кивнуть, глубоко и твердо.

Пьюл извлек из кошелька еще одну банкноту.

– Забираю вместе с лоханью, – устало обронил он.

– Это встанет еще в фунт, прыщавый ты мой, – прыснул карпоторговец.

Пьюл покивал, но страх и замешательство понемногу оборачивались гневом.

– Слышь, ты! – рявкнул он, махнув сидевшему в пустой тачке малолетнему носильщику. – Плачу пять шиллингов за доставку карпов в Сохо!

Тут же подскочив, мальчишка вцепился в тяжелую лохань, расплескивая воду в излишнем усердии. Пьюл отвесил ему подзатыльник.

– Каков храбрец! – фыркнул продавец карпов, засовывая в карман последнюю из полученных банкнот. – Гляньте на этого разиню, как он мальца лупит!

Хохоча, он протянул над лоханью руку, стащил с Пьюла кепку и зачерпнул ею кальмаров из двигавшейся мимо корзины. Мокрый головной убор он, недолго думая, нахлобучил на голову торопливо бегущего вслед за тачкой с карпами, униженного Пьюла, который, едва успев вырваться на прохладное утреннее солнце, сразу зашвырнул в воды Темзы свою кепку заодно со склизлыми морскими гадами.

– Ого! – ахнул мальчишка-носильщик. С секунду казалось, что он вот-вот прыгнет следом. – Отменная же шляпа была, да? – невинно поинтересовался он, явно поражаясь причудам богатея, способного выбросить в реку добротную, разве что мокрую кепку. – И кальмары первый сорт…

Сокрушенно покачав головой, он затрусил вслед за Пьюлом.

В сотне ярдов дальше по набережной, когда крики и вонь Биллингсгейта оказались слегка приглушены, Пьюл заметил спящего бродягу, нашедшего укрытие от ветра под узким гранитным козырьком, который остался от давно рассыпавшейся опоры древней части берегового укрепления. Но не столько свернувшаяся фигура привлекла к себе взгляд алхимика, сколько уголок предмета, торчавшего из наволочки, которую спящий прижимал к груди.

Пьюл вгляделся, замедлив шаг. Потом стал рассматривать лицо бродяги. Не иначе, Билл Кракен. А шкатулка? Это же ящик Кибла! Он видел зарисовки Нарбондо. Никаких сомнений: из-под складок наволочки выглядывали довольная морда щегольски одетого бегемота и пляшущие мартышки, вырезанные на видимой части крышки. «Бывают же такие счастливые совпадения!» – сказал себе Пьюл. Может, это небесное воздаяние за перенесенные недавно насмешки?

Хмурясь, он оглядел спящего Кракена. Откровенно говоря, знакомы они не были, но Пьюл достаточно слышал о помощнике Оулсби, чтобы обернуть неожиданную встречу к своей выгоде.

– Сбегай-ка вон туда, – тыча пальцем, велел он мальчишке-носильщику. – Купишь мне бутылку бренди, подогретого, понял? И два стакана… – В охотно подставленную ладонь упали три шиллинга. – Получишь и четвертый, если вернешься.

Глядя, как припустил малец, Пьюл сообразил, что погорячился: незачем было сулить парнишке шиллинг, тот все равно вернулся бы за тачкой. Может, потом удастся как-нибудь вывернуться… Пока Пьюл переключил внимание на Кракена, который бойко похрапывал, не выпуская из объятий добычу.

Солнце показалось над кронами деревьев у Лондонского моста, целиком залив лучами лицо Кракена. Тот дернулся, моргая и щурясь, а затем, похоже, вспомнил, чем обладает, и еще крепче прижал шкатулку к груди, точно зверька, готового выскочить из его рук и удрать. На какое-то время он отстранил от себя наволочку с коробкой, надеясь, видимо, что зверек и вправду удерет, но потом опять принялся ее баюкать на коленях. И замер, завидя поблизости Пьюла, нависшего над тачкой с карпами.

– Доброго вам утра, – приветливо обратился к нему Пьюл, поглядывая одним глазком, не приближается ли мальчишка с бренди. Кракен сидел молча. – Прохладное оно выдалось.

– Чрезвычайно, – с подозрением протянул Кракен.

– Чуток горячего бренди оказался бы весьма кстати…

Кракен судорожно сглотнул. Провел по губам сухим языком и оглядел Пьюла.

– У вас тут вроде рыбка?

– Она самая. Рыба. Карпы вообще-то.

– Карпы, значит? Говорят, они того… Как там? Бессмертные. Ага.

– Неужели? – спросил Пьюл, изображая глубокую заинтересованность.

– Наука утверждает. Изучали их. В Китае главным образом. Живут вечно и вырастают размером с пруд, где их держат. Установленный факт. Библию почитайте – там все про это сказано. Куча рассуждений о Левиафане, рыбе самого дьявола. Тут обернется змеей, там крокодилом, и никогда напрямую. Но он карп, точно, с хвостом во рту. И уже скоро – неделя-другая, люди болтают, – вырвется на волю и явится к нам из океана, муссоном этаким. Сам-то я разом и по научной, и по духовной части, но им обеим не доверяю до конца. На такое гарантии не выпишешь, вот что я думаю.

У алхимика аж дыхание сперло, и он истово закивал в знак согласия.

– По духовной, да? – отдышавшись, поинтересовался Пьюл, краем глаза следя за бутылкой, со всех ног спешившей к нему по набережной. Бренди был доставлен, Пьюл лишился очередного шиллинга, а мальчишка откатил тачку ярдов на двадцать в сторону, чтобы не слушать взрослых пересудов.

– Глоточек «Старого папы»? – предложил Пьюл и, не дожидаясь ответа, налил Кракену стакан вровень с краями.

– Премного благодарен, во рту суховато, а я еще и позавтракать не успел. А вы чем занимаетесь? – Кракен пригубил бренди. Испытав неимоверное облегчение, он осушил сразу полстакана и, задохнувшись, прокашлялся.

– Я натуралист.

– Правда?

– Сущая правда. Помощник небезызвестного профессора Лэнгдона Сент-Ива.

Кракен вновь поперхнулся, уже без помощи бренди, и от жалости к себе лицо его обрело выражение меланхолической угрюмости. Пьюл подлил в его стакан еще немного. Кракен выпил. Бренди вроде удалось отогнать утреннюю стужу. Кракен внезапно вспомнил о шкатулке, которая свернувшейся змеей покоилась на его коленях. Зачем он взял ее? Какое ему до нее дело? Коробка вовсе ему ни к чему… Как же низко он пал! С этим не поспоришь… Еще один стаканчик не сможет ввергнуть его в более глубокую бездну. Утерев выступившую слезу, Кракен испустил тяжкий вздох.

– Интересуетесь наукой, вы сказали? – подначил Пьюл.

Кракен мрачно кивнул, глядя в пустой стакан. Пьюл подлил еще.

– И ревнителем какой же из ее ветвей вы себя полагаете?

Кракен лишь покачал головой, не в силах дать внятного ответа. Пьюл нависал над ним, предлагая бутылку и усиленно рисуя на своем лице сочувствие и интерес.

– Вы представляетесь мне, – заговорил Пьюл, – прошу прощения, если лезу не в свое дело… Исследователем путей человеческого сердца, каковое, если я не ошибаюсь, чаще бывает разбитым, нежели целым.

Засим Пьюл издал печальный вздох, словно и сам предощущал горький конец всего сущего.

Кракен покивал непослушной головой. Бренди слегка взбодрил его.

– Да вы философ, сэр, – учтиво заметил он. – Доводилось читать Эшблесса?

– Помимо его работ я мало что прочел, – с готовностью солгал Пьюл, – за исключением общеизвестных научных трактатов, разумеется. Читая философов, учишься вечно. Это ни больше ни меньше как постижение души. А мы, боюсь, живем в мире, пренебрегающем этой частью человеческой анатомии.

– Святая истина! – воскликнул Кракен, вставая на нетвердые ноги. – У иных из нас души, которых ни один старьевщик не пожелает коснуться. Даже раскаленными вилами…

Не сдержавшись, Кракен громко зарыдал.

Пьюл возложил ладонь ему на плечо жестом участия. Он понятия не имел, куда приведет беседа, но имел причины полагать, что не сможет так просто избавить Кракена от шкатулки и скрыться. Придется положиться на фортуну, которая если не улыбалась ему в последнее время, то, по крайней мере, недвусмысленно косилась в его сторону. Он подлил Кракену еще немного бренди, сокрушаясь, что не купил сразу пару бутылок, когда представился случай. Однако воздействие теплого спиртного начинало накапливаться, ибо Кракен внезапно тяжело припал к камням низкой ограды набережной, что навело Пьюла на мысль: можно ведь тихонько дождаться, пока собеседник упьется до потери сознания, а затем просто уйти с ящиком.

– А в-вы… – начал Кракен, – вы полагаете, доля надежды еще не утрачена?

– Ну разумеется, – на всякий случай кивнул Пьюл. Кракена такой ответ вроде бы вполне удовлетворил. – Тяжкое бремя вы влачите…

– Это факт, – пробурчал Кракен.

– Я мог бы помочь. Доверьтесь мне. Эти толки о раскаленных вилах нездоровы, и даже более того: для начала, вы не кажетесь мне пропащим, а кроме этого, они отрицают саму суть спасения. Самое вам время свернуть с привычной стези и поискать дорогу к дому.

– Вы так считаете, уважаемый? Меня не перехватят по дороге? – Кракен осушил свой стакан.

– Что такого ужасного вы могли натворить? Обокрали своего наставника? Оприходовали его супругу?

Испустив новый вздох, Кракен непроизвольно опустил глаза на шкатулку.

– Велика ценность, – усмехнулся Пьюл, – простая детская игрушка. Возвращайтесь и положите ее к ногам хозяина дома. Возместите убытки. Признайте вину.

– О нет! – запричитал Кракен. – Эта вещица чуть посерьезнее игрушки. Виселица для Билла Кракена, вот что это такое. Эшафот с пеньковой петлей. Без дураков.

– Полно вам, да что в ней такого ценного? Люди только умиляются, когда грешник кается в совершенных грехах.

– А потом они его вешают, – обронил Кракен и погрузился в молчание.

Невыразимо раздраженный Пьюл широко заулыбался и, вылив остатки бренди в стакан Кракена, запустил порожнюю бутылку подальше в реку.

– Идемте же, – сказал он. – Расскажете, с чем вы сбежали, и я посмотрю, нельзя ли все исправить.

– Шутите, уважаемый? – спросил одурманенный Кракен, внезапно оживляясь.

– Я племянник лорд-мэра.

– Ага, – сказал Кракен, осмысливая это признание. – Лорд-мэра. Самого лорд-мэра… Тут здоровый изумруд, вот что. Наследство бедняжки Джеки, одним куском. А я стянул его, убегая… Это пьянка во всем виновата, пьянка да удар по кумполу.

Поименовав виновных, он потянулся ощупать едва заживший рубец на лбу.

В мозгах у Пьюла загремело и залязгало, как в механизме сломанной машины. Изумруд! Если им завладеет Нарбондо, со своей долей Пьюл может попрощаться. Будь проклят этот гомункул! Будь проклята давно истлевшая Джоанна Сауткотт и ее несущий околесицу сыночек. Изумруд ценнее всей околонаучной брехни горбуна, и будет даже вдвое ценнее, если ему доведется увидеть, как Оулсби его лишится. Дороти Кибл еще пожалеет, что пренебрегла им. Остается заманить Кракена в тихий уголок и там проломить ему тупую башку. Если б не мальчишка с тачкой… Вон он, трется поодаль, тупо дожидаясь распоряжений. Он отправит носильщика вперед, вместе с карпами. К тому же они куплены на деньги Нарбондо, так воздадим ему должное.

– Думаю, что вижу выход из этого затруднении, – объявил Пьюл.

– Ась?

– Говорю вам, пойдемте со мной, и я все улажу. Прямо сейчас. Моргнуть не успеете, как в ваше сердце вернется гармония. Только, богом молю, не оставляйте ящик без присмотра. В городе не счесть подонков, которым что прикончить вас за подобный куш, что шляпу при встрече приподнять – все едино. Будьте начеку.

– Тут вы правы… – с готовностью признал Кракен и заковылял вслед за Пьюлом, который, не дослушав, уже шагал к мальчишке с тачкой.

– Запоминай, шкет, – сказал ему Пьюл. – Вези этих карпов на Пратлоу-стрит, дом двести шестьдесят шесть, за углом от Олд Комптон. Поспеши, да не вывали их на дорогу. Получишь с мистера Нарбондо полкроны, если рыба будет еще дышать, когда доставишь. Скажешь, мистер Пьюл желает ему ими подавиться, а вместо соли передает пламенный привет. Ну, шевели ногами.

Мальчик, само простодушие, отправился по указанному адресу. Пьюл же трепетал в предвкушении убийства, вышагивая по набережной к мосту Блэкфрайерс. Действовать нужно немедля, пока Кракен не протрезвел. В его мыслях мелькали яркие сцены гибели собеседника: эффектный удар, блеск клинка, выдох пьяного изумления…

– Какого беса ты тут шляешься? – прогремел за его спиной устрашающий вопль, и Пьюл подскочил от неожиданности. С дребезгом подкатила двуколка, в которой сидел разъяренный Игнасио Нарбондо. Желудок Пьюла мигом съежился.

– Уже почти десять! Тебе половины утра мало, чтобы купить вонючего карпа? Проклятый скелет осыпается в пыль у нас на глазах, а ты слоняешься по городу, принимая солнечные ванны? Чертов мессия Шилох ухватил нас за горло!.. – Горбун остановил тираду и смерил Пьюла недобрым взглядом. – Где мой карп?

– Я отправил рыбу с мальчишкой. Вы получите своего вонючего карпа.

– Да он и будет вонять, когда доберется до места. А это еще кто? – Нарбондо прищурился на его спутника. – Ба! Да это же Кракен, богом клянусь! Старина Билл Кракен… Все мертвецов выкапываешь, Билл?

Кракен переводил взгляд с Пьюла на Нарбондо и назад. В его основательно проспиртованном мозгу ворочались смутные подозрения.

– Боже ты мой! – чуть слышно выдохнул Нарбондо, впервые заметив ящик. Повернулся к Пьюлу. – Вот что ты задумал, да? Собрался подпоить старичка Билла и улизнуть, прихватив шкатулку? А бедный доктор пускай сам о себе заботится… – горбун покачал головой, словно восторгаясь этой идеей. – И это в благодарность за все, чему я тебя обучил?

– Неправда! – с жаром возразил Пьюл. – Я вел его на Пратлоу-стрит. Дамочке на вашем столе не повредила бы небольшая… ре-организация, – красноречиво подмигнул Пьюл. Внутри он весь кипел, кляня себя за чудовищное промедление в этом деликатном деле.

Нарбондо насупился, разгадывая каламбур Пьюла, но его настроение почти сразу пошло на поправку.

– Иметь дело с такой цельной личностью будет приятно, – расхохотался он и столь же внезапно оборвал себя. – А что там, в шкатулке Кибла? Он знает?

– Изумруд, – ответствовал Пьюл. Не было смысла юлить: он либо получит это сокровище, либо нет. Впрочем, не так: он получит сокровище, и точка. Даже если придется скормить Нарбондо его карпам. Выберет более подходящее время. Имея дело с причудами фортуны, приходится довольствоваться малым. Терпение!

Кракен выглядел прескверно; что тому виной – снедавшие его подозрения или же избыток теплого бренди в желудке, – судить было невозможно, но даже беглый взгляд не признал бы в нем того покорного, раскаявшегося Кракена, который минуту назад плелся за Пьюлом, словно послушный пес. В его лице промелькнула решимость. Кракен сделал шаг назад, намереваясь произнести отповедь, но вид револьвера, возникшего вдруг в руке горбуна, заставил его захлопнуть рот. Готовность дать отпор сразу иссякла.

– Полезай в коляску, Билл, – распорядился доктор, тыча револьвером себе за спину. Кракен попытался забраться туда и повис на борту.

– Да подсади же ты этого недотепу, болван! – рявкнул Нарбондо на Пьюла. – Суй его туда и поехали! У нас работы на целый день. Залезай, Билл!

И Пьюл, обхватив ноги цеплявшегося за ящик Кракена, втолкнул его в повозку, попутно обретя уверенность в том, что фортуна его прокляла. Вскарабкался следом и взял у Нарбондо револьвер. Повозка застучала по мостовой и, проехав где-то с полмили, поравнялась с толкавшим тачку мальчишкой.

– Вон же они, карпы! – вскричал Пьюл, указывая пальцем.

Но Нарбондо промчался мимо, не замедляя аллюра.

– Мы их получим так или иначе, – бросил он через плечо. – Важно поскорее доставить бедного Билла домой целым и невредимым. Никаких отклонений от маршрута. Не забывай о ящике, который мы везем!