Текст книги "Гомункул"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

XIII
КОРОЛЕВСКАЯ АКАДЕМИЯ

– Я только что стал свидетелем удивительнейших событий, – с несвойственным ему энтузиазмом объявил Теофил Годелл. Капитан Пауэрс подался вперед в своем кресле, подбадривая друга. Но вначале он все же поднял правую руку, словно взывая о короткой паузе, и, приподняв со стола графин с портвейном, показал его Нелл Оулсби, которая с улыбкой покачала головою в ответ.

Годелл изложил историю об оживлении бесформенной кучи тряпок, лежавшей на прозекторском столе; рассказал, с какой печалью наблюдал из-за шторы отчаянные метания Билла Кракена; как своими глазами видел, как Нарбондо заставил истлевший костяк шевелиться и даже танцевать по своей лаборатории; как тот рассыпался на части и Шилох-мессия осел на пол, скрывшись вместе с Уиллисом Пьюлом из виду, а Нарбондо насел на Кракена, размахивая лопатой. На крышке пианино он узрел то ли ящик капитана, то ли его точную копию, и попал в крайне затруднительное положение, измысливая надежный способ заполучить его назад. Так или иначе, его отлично продуманный план рухнул, когда Кракен, которого, по всей видимости, держали там против воли, все-таки сбежал, и Годеллу пришлось погнаться за ним и пробежать пол-Лондона, чтобы в Лаймхаусе окончательно сбиться со следа и вернуться сюда с пустыми руками.

Капитан кивал поверх своей трубки, сжимая и разжимая кулаки, так что жгуты мышц ходуном ходили по его предплечьям.

– Значит, мы отправимся туда сами и вернем ящик, – постановил он наконец, с прищуром глянув на Годелла.

Тот кивнул. Само собой, этот незамысловатый план представлялся ему единственно верным решением: в конце концов, речь шла об изумруде с кулак величиной. В так и не полученном Джеком наследстве воплощались все их с Дороти средства к существованию.

Обращение к полиции мало чем поможет, но выдаст стражам порядка Нелл. «Откуда, – спросят они, – взялся этот изумруд? Если Джек Оулсби унаследовал камень от отца, отчего же не хранил его сам? К чему все тайны, все сложности? Как, скажите на милость, изумруд оказался у доктора Нарбондо? Значит, вы обвиняете его в краже? Ах, не обвиняете? Говорите, он лишь отобрал камень у похитителя? Так-так, а где же пресловутый похититель, некто Кракен?» Кто же его знает, где-то в Лондоне… Полисмены станут чесать затылки, переглядываться, и в итоге подозрение падет на невинных, а из старых пыльных шкафов окажется извлечено – может, даже и в самом буквальном смысле – целое полчище скелетов…

– Нет уж, – тряхнул головой капитан, – заварили кашу сами, сами и будем расхлебывать. Завтра же устроим вылазку.

Годелл достал бумагу и ручку, плеснул себе бренди с водой и стал набрасывать план: лаборатория Нарбондо, ее размещение в здании на Пратлоу-стрит, его наблюдательный пункт в комнате напротив, двор между ними. Нелл описала детали обстановки, о которых Годелл мог только догадываться, ведь щель в занавеске не давала ему полного обзора.

В случае если Нарбондо не окажется на месте, они попросту взломают дверь, войдут и заберут ящик – если потребуется, камня на камне там не оставят, а отыщут его. Впрочем, за горбуном следует понаблюдать. Потому, прежде всего, что он может перенести ящик в другое место. Хотя зачем бы ему это делать?

Если же доктор окажется на месте, Годелл прибегнет к переодеванию и добьется, чтобы его впустили: служащий муниципалитета или продавец научных приборов – да, это вполне подойдет. Они устроят доктору настоящий налет, вооруженное ограбление. Что он станет делать? Призовет на помощь власти? Закричит, собирая соседей?

– Это едва ли. Нарбондо неспроста прячется в этих гнусных трущобах, – сказал капитан. – Решит теперь, что совершил роковую ошибку.

В доме через улицу хлопнула дверь, и капитан, прервав свои рассуждения, выглянул в окно: имелась вероятность, что это Уильям Кибл решил заглянуть к нему поболтать по-соседски. Он понимал, конечно, что Киблам давно пора узнать о присутствии в лавке Нелл Оулсби. При таких обстоятельствах им лучше держаться вместе. Прошло время беречь секреты, разбрасывая вокруг ничем не связанные кусочки головоломки. В тайниках под полом уже не осталось спрятанных ящиков. И еще всем нужно соблюдать осторожность, неусыпную осторожность – иначе силы зла, объединившись, нанесут им сокрушительное поражение.

Но Уильям Кибл так и не показался; этим сумрачным утром в туман, завивавшийся вокруг уличных фонарей, вышли Джек и Дороти – рука об руку, они шагали, щелкая каблуками по камням мостовой. Под локтем свободной руки Джек держал шкатулку.

Нелл выглянула поверх плеча капитана.

– Все бы отдала, только бы их окликнуть, – тихо произнесла она. – Или выбежать за дверь и, встав на пороге, прошептать его имя…

Нелл смотрела, как пара удаляется по Споуд-стрит и скрывается за поворотом, и еще с минуту простояла, погруженная в раздумья.

– Полагаю, Джек возненавидел меня, – наконец произнесла она, – после того, что произошло.

– Думаю, могу приятно вас удивить, – возразил капитан, беря Нелл за руку. – Джеку известно, какие причуды судьбы привели отца к его бесславному концу. Смерть Оулсби была далеко не самым худшим из всего, что тогда случилось, и Джек не вырос бы тем юношей, каким я его знаю, будь он слеп относительно причин, толкнувших вас на тот давний поступок.

Нелл молчала, не отводя взгляда от двери дома Киблов. Годелл старательно делал вид, что увлечен возней с трубкой и не слышит разговора, шедшего в трех-четырех футах от него. Не выдержав, капитан шлепнул ладонью по искусственной ноге:

– Всему свое время, таково мое правило. Сперва мы нанесем визит этому горбатому костоправу, повеселимся от души. И уж потом настанет время потрудиться.

И он вернулся к прилавку и к Годеллу, указывая на какую-то деталь во «внутреннем дворе» готового наброска и нашаривая свою остывшую трубку.

Сент-Джеймс-сквер сонно покоилась в тумане и холоде, вальяжно дожидаясь окончательного рассеивания ночных сумерек. Но туман так и провисел все утро, время от времени рассекаемый слабыми лучами солнца – почти сразу тускнея и истончаясь, они не успевали разогнать ночные тени и быстро обращались в бегство, отринув все надежды на успех. Копыта впряженных в кэбы лошадей неспешно стучали вдоль Пэлл-Мэлл; бледные призраки экипажей вплывали в тусклый ореол уличных фонарей и вновь исчезали в тумане, так и не успев толком материализоваться.

Человек в шляпе высотой с печную трубу стоял в темноте того самого переулка, где Билл Кракен некогда поймал отброшенную Сент-Ивом сигару. Цилиндр криво сидел на окровавленной повязке вокруг его головы, грозя свалиться в любой момент прямо в грязь мостовой. Билли Динер зевнул, решив, что все-таки рискнет зайти в таверну во дворе напротив и по-быстрому промочить горло. В такой денек девчонка наружу и носа не высунет, не говоря уже об общем непостоянстве ее рабочего распорядка. Очень даже вероятно, что Динеру предстоит еще пару часов напрасно проторчать на этом углу, ответить на расспросы констебля и быть отправленным восвояси.

Но что, если Динер свернет удочки, а вот девица сохранит верность расписанию и выйдет в четверг пораньше? Время поджимало, а Дрейк не расположен прощать лишние осечки. Возвращение из Харрогейта без вожделенного ящика едва не стоило ему… Динер даже не догадывался чего. Лучше об этом не думать. Время потихоньку истекало, а с ним и терпение Дрейка. Пинта темного может и подождать. В любом случае часа через два она придется куда более кстати.

Далекие колокола отгудели одиннадцать. Из сгустившегося тумана, в тенетах которого растворилось даже дерево в центре площади, неожиданно донеслись чьи-то шаги. Приближались две смутно различимые тени. Билли Динер прищурился, вглядываясь в серый сумрак. Она!

Но кто это с нею, ее парень? Этого Динер никак не ожидал.

Что еще неожиданнее, искомая вещица была у него при себе – тот самый ящик, Динер узнал его даже в полутьме! В его сознании вспыхнуло яркое видение: возникшая над ним темная фигура с обмотанным бинтами лицом, занесенный над головою железный прут… Ворюга, сбежавший с его ящиком! И вот теперь этот гад здесь – явился вернуть неправедно захваченный трофей.

Вот они, две влюбленные пташки, плечо к плечу.

Взвесив в правой руке оплетенную кожей дубинку, Динер шагнул из тени следом за неторопливо идущей и беспечно болтающей парочкой, поймал девушку за руку и, дернув ее к себе, обрушил свое орудие на голову Джека. И победно фыркнул: не ожидавшая такого подвоха жертва срубленным деревом повалилась на мостовую лицом вниз.

Дороти вскрикнула, когда протянувшаяся из тени рука внезапно схватила ее, затем вскрикнула вновь, откликаясь на гулкий удар тяжелой дубинки и падение Джека на мостовую. Впрочем, этот второй возглас мгновенно оказался заглушен грубой ладонью. Девушка впилась в нее зубами и, наугад дернув ногой, всадила каблук в голень напавшего на них человека, уже выкручивавшего ей руку. И в этот момент женщина, тянувшая через площадь веселую стайку детей, оглушительно завизжала; она стояла, широко распахнув рот и тыча в Динера пальцем, а дети жались к ней в испуге – не столько при виде Дороти, которую тащили в переулок, или Джека, замертво лежавшего на мостовой, сколько от воплей перепуганной матери. Издали стали доноситься и другие вскрики и визги: один вопль ужаса запускал другой, и вот общий ор уже питал себя сам.

Динер попятился в переулок; вся эта суматоха могла плохо кончиться. Через мгновение ему придется бросить отбивающуюся девушку и бежать. Ему всего-то и нужно, что протащить ее еще футов сорок по переулку – до предусмотрительно распахнутой двери. Но там, на земле, рядом с влезшим не в свое дело парнем, лежал тот самый ящик, который однажды уже увели у Динера из-под носа. Будь он проклят, если и на этот раз позволит себя надуть! Динер разжал пальцы, что позволило боровшейся девушке вырвать правую руку и вонзить ногти в его разбитый лоб. Вспышка боли опалила череп, и Динер яростно взвыл, занося дубинку с силой, достаточной, чтобы прекратить сопротивление раз и навсегда. Сунув в рот пару сложенных кольцом пальцев, он оглушительно свистнул и, выскочив из переулка, подхватил с брусчатки упавший ящик. Из открытой вдалеке двери высунулась темная голова. Динер выплюнул проклятье, и владелец головы, дюжий мужчина, размашистым шагом направился к нему.

«Убили! Убили!» – кричала женщина, заглушая многоголосый детский плач. Крик тут же преобразовался в близкий топот шагов и пронзительную трель полицейского свистка. Когда Динер с напарником – толстощеким парнем в жилетке – затаскивали бесчувственную девушку в зияющую дверь, затянутое туманом устье переулка начинала заполнять быстро растущая толпа: смутно различимые отсюда призраки вглядывались в сумрак, но не спешили начать преследование двух предполагаемых убийц, скрывшихся в наполненном тенями полумраке.

Билли Динер тихонько прикрыл дверь, не сомневаясь, что обычная для переулка полутьма из-за тумана сделалась почти непроглядной и скроет собою любые их действия; последующий полицейский розыск не даст ничего, кроме дыры дальше по улице – дыры, ведущей глубоко вниз, в зловонную тьму лондонских сточных тоннелей.

Подвальная стена выглядела беспорядочной грудой древних кирпичей фута в три толщиною, за которыми бежал верхний ярус канализации Кермит-стрит. Вот уже сотню лет кладка трескалась и рушилась из-за небрежно законопаченных швов; постоянная влага сточных канав подмыла стену, вызвав настоящий кирпичным оползень. Уже недалек был тот час, когда очередной кусок раствора или уголок трухлявого кирпича рассыплются в прах, вызвав превращение всего длинного участка тоннеля в зловонную кучу грязи.

Сейчас сточные воды отступили, подчиняясь отливу, но Динер и его соратник все равно спешили уйти как можно дальше. Они пробирались по скользким, прогнившим от помоев доскам, проверяя каждую носком подбитого гвоздями сапога, перед тем как сделать шаг. Огонек свечи трепетал в оловянном держателе на голове у подручного Динера; свет дрожал и гас, то и дело приходилось зажигать свечу снова, и оба опасались, что любая искра может привести к взрыву в этом плотном от смрада воздухе. Наслышанный о рудничном газе Динер дышал сквозь повязанный вокруг рта и носа платок. Пригнувшись, они шагали под низким потолком, выглядывая заранее сделанные отметки: те подскажут, когда они окажутся неподалеку от нужного им дома на Уордор-стрит.

Клоака на Кермит-стрит сильно нуждалась в выравнивании, ибо общее оседание почвы создало серию длинных запруд, застойная вода которых довершала разрушение твердой почвы; фундаменты домов наверху трескались и кривились, пропуская во дворы зловонные газы. Впрочем, у этих стихийных отстойников, затруднявших сброс, имелись и свои достоинства – так, они служили временным местом упокоения для убитых, немалое число которых оказалось в канализации не без активной помощи Билли Динера. Трупы, увязшие в отбросах и мусоре, смытом в туннели с водосточных решеток, отлеживались здесь, покуда прилив не выносил их в Темзу, после чего полицейские, выловив разбухшие безликие тела, определяли их утопленниками: ничего другого не оставалось.

Правда, лишившаяся чувств девушка являлась жертвой совсем иного рода. Динер был уверен, что в других обстоятельствах защитный платок на лицо достался бы именно ей, да только готовность самого Динера оказать Келсо Дрейку добрую услугу имела свои пределы. В любом случае те несколько минут, что девушка провела под толщей земли, ничуть ей не навредили. Она даже не очнулась во время перехода.

Дороти пришла в себя от пульсирующей боли, пронзавшей голову, точно спица. Ей в лицо улыбался человек, тот самый, который как-то раз, жуя сигару, ссорился с отцом в прихожей их дома. Сигара и теперь бойко перекатывалась из одного угла его рта в другой. Его улыбка, начисто лишенная хотя бы признаков дружелюбия, предназначалась только самому ее обладателю – Келсо Дрейку. Даже в своем полуобморочном состоянии Дороти видела в ней омерзительное самодовольство: ничего, кроме фальши.

Улыбка расплывалась в ее глазах и затем снова обретала четкость. Дороти чувствовала себя ужасно. В комнате жутко воняло – как из открытого сточного люка, – и при виде Дрейка она решила, что так дурно пахнет либо от него, либо от стоявшего рядом невероятно сутулого, прямо-таки горбатого человека, который искоса рассматривал ее – так, будто видел в девушке какой-то любопытный образчик фауны, не более. Затем Дороти потеряла интерес к ним обоим, погрузившись в себя и в свою головную боль. Вскоре она ощутила настоятельную потребность коснуться волос за ухом, которые, будучи прижаты к подушке, казались слипшимися от засохшей крови. Ее ударили по голове! Кое-что сохранилось в памяти. И все же она определенно не в больничной палате. Обрывки воспоминаний теснились в сознании, вращаясь и перекручиваясь, пока не соединились в единое целое, подобно кусочкам головоломки: Джек лежит без сознания на брусчатке площади Сент-Джеймс, она борется с человеком в измятом цилиндре, снова и снова визжит какая-то женщина, ее дети глазеют на дерущихся, и… после этого – ничего.

Дороти попыталась приподняться, опершись на левый локоть, и ткнуть кулаком правой в плавающее перед нею ненавистное лицо. Ничего не вышло. Девушка не могла двинуться: ее надежно привязали к кровати простыней. Ненавистное лицо хохотнуло. Рука вынула изо рта сигару, и незнакомец заговорил:

– То, что нужно. Она мне все возместит, причем в двойном размере! – лицо хохотнуло снова. – Успокой ее.

Отдав этот приказ, лицо выплыло из поля зрения.

Над Дороти склонился горбун с полной чашкой лиловой жидкости в руке. Простыня ненадолго ослабла, и лысоватый человек в черном сюртуке дернул тряпку вперед, заставив девушку привстать на локтях. У Дороти просто не было сил для борьбы. Она выпила водянистый, горький отвар и очень скоро окунулась во тьму.

Лэнгдон Сент-Ив силился распилить на части котлету, имевшую консистенцию сапожной подошвы. Серое мясо лежало свернутым куском дубленой шкуры между вареным картофелем и набором гороховых стручков с большой палец длиной. Соус Andalouse aux fines herbes[36]36
  «Андалузский с ароматными травами» (фр.).


[Закрыть], как именовало его украшенное небрежными завитками и росчерками меню, скупо оросил котлету, ибо шеф-повар не решился осквернить этой жидкостью вареную картошку. Столь же ледяная, сколь и тарелка, на которой ее подали, картошка остро нуждалась в приправе, и Сент-Ив с ограниченным успехом пытался перенести чуточку соуса и на нее. Увы, немалая часть соскобленной с поверхности котлеты массы просто приклеилась к ложке однородным комком томата и перца, заставив Сент-Ива проклясть и качество, и количество Andalouse aux fines herbes. «Если подойти к проблеме рационально, – размышлял он, – мне явно повезло: еда паршивая, зато и порция скудна. Впрочем питание, как и любую иную деятельность, нельзя считать занятием сугубо рациональным».

Отодвинув опостылевшую тарелку, он прислушался к монотонному голосу сидевшего напротив докучливого джентльмена в очках – тот вгрызался в свою котлету без особых эмоций, словно полагая прием пищи простым удовлетворением телесных нужд. С аналогичным равнодушием он мог бы употребить блюдо, состоящее из веток и листьев. Говорил он с Сент-Ивом, деловито смачивая слюной телятину и горошек – чавк, чавк, чавк, – как машина, перемалывающая камень в крошку.

– Пищеварение, – вещал он, неустанно работая челюстями, – суть капризный процесс. Соки, секреция и все такое прочее. Требуется изрядное количество производимых желудком химикалий, чтобы растворить твердый кусочек пищи, наподобие этого вот горошка.

И он продемонстрировал Сент-Иву горошину – так, словно этот крохотный предмет являл собой целый восхитительный мирок, который им двоим предстояло тщательно исследовать.

– Биология никогда не была моей сильной стороной, – признал Сент-Ив, не выносивший гороха ни в каком виде.

Его собеседник отправил горошину в рот, где тут же и перемолол.

– Галлоны телесных жидкостей, – заметил он, – производятся, так сказать, за счет значительных расходов для организма. Сейчас эта самая горошина, превращенная в кашицу, уже готовится к выводу из системы десятой частью желудочно-кишечных соков…

Сент-Ив уставился в окно, не в силах больше смотреть в тарелку. Он попросту не мог выработать в себе достаточно энтузиазма, позволявшего поддержать беседу о телесных потребностях. Он ничего не имел против физиологии: некоторые из его лучших друзей были отличными специалистами в этой области знаний. Но рассуждения о жидкостях и отправлениях едва ли могли скрасить – не правда ли? – унылое застолье. К чему эти ненужные разговоры? Они подменяли собою дружеское пустословие, предшествовавшее обсуждению серьезных проблем, – по этой причине Сент-Ива и принимали в очередной раз в клубе «Бейсуотер», принадлежащем Королевской академии наук. «При всей глубине их высокоученой проницательности, – размышлял Сент-Ив, – членам клуба давно следовало бы осознать, что под видом телятины здесь подают ломти мяса старой дойной коровы или, того не легче, срез конины, обескровленной и обесцвеченной забойщиком при помощи химических реагентов».

Впрочем, похоже, здесь никто и не думал столоваться, кроме Сент-Ива и старика Парсонса, чей приятель лорд Келвин владел амбаром в Харрогейте, стоявшим рядом с его летней усадьбой, – тем самым амбаром, который после фиаско с кораблем пришельца остался без крыши. Согласно сведениям, полученным Хасбро, лорд также владел теперь двумя мертвыми коровами, которые имели несчастье забрести в амбар за считанные минуты до того, как на него рухнуло несостоявшееся космическое судно.

За все это Сент-Иву предстояло расплачиваться, что он и сам прекрасно понимал. Настроение у него было прескверное: сперва разгром корабля, потом бежавший с поезда Уиллис Пьюл. Какова же мера отчаяния, толкнувшего парня на столь безрассудный поступок? Вполне вероятно, он спрыгнул под откос навстречу гибели, однако сие предположение отнюдь не радовало. «Негодяям, – пришел к выводу Сент-Ив, – следует приуготовиться заранее к неизбежной расплате. Да только кончина их должна быть в равной мере и впечатляющей, и унизительной».

– Коренные зубы лошади способны за мгновения превратить даже самые неподобающие травы в усвояемую массу, – провозгласил его сотрапезник с полным ртом неподобающих продуктов питания со своей тарелки. – Надо заметить, у лошади, как и у человека, лишь один желудок, но у нее феноменально протяженный кишечник, приспособленный к перевариванию даже самого грубого фуража. Восхитительно интересный предмет пищеварение. Я изучал его всю жизнь. И замечу: мало найдется на свете столь же поучительного, как процессы питания рабочей лошади – причем не всякой породы, прошу учесть. Некоторые сорта сена выглядят предпочтительнее в силу их благотворного воздействия на кишечник.

Парсонс гордо взмахнул вилкой, подкрепляя свое утверждение, и одним смелым ударом наколол на нее рядок горошин.

Сент-Ив воспользовался повисшей паузой и, выхватив карманные часы, встревоженно выпучил глаза – словно только сейчас он смог постичь всю сокрушительность хода времени. Но, к сожалению, предпринятая им попытка ускорить приближение финала этой встречи утонула в лекции о бактериальных проявлениях в кишечных массах.

Парсонс ненадолго умолк лишь несколько минут спустя только для того, чтобы осушить гигантский бокал дистиллированной воды, очищающее воздействие каковой основано на свойстве «отсасывать яды», подобно хорошо отлаженной канализационной сети. Старик причмокнул губами над краешком бокала.

– Это жизненно важно! – веско обронил он.

Кивнув, Сент-Ив повторил манипуляцию с часами и изобразил прежнюю гримасу, призванную выразить изумление и тревогу. Однако его визави не так-то просто было сбить с толку. Сняв очки, он заставил свои глаза претерпеть удивительное и мгновенное уменьшение в размерах, а затем тщательно протер лицо салфеткой.

– Душновато здесь, не правда ли?

Сент-Ив кивнул, подбадривая старика. «Такие люди, – напомнил он себе, – нуждаются в воодушевлении. Приходится беспрерывно кивать им в знак согласия – пока не настает время кивнуть своим ботинкам, – и кивать далее, уже сходя по лестнице. Фанатик остается всецело удовлетворен столь полным согласием с его взглядами и отчасти удивляется тому, что его так быстро покинули». Впрочем, сейчас применить эту тактику не представлялось возможным.

– Итак, поговорим о докторе Бердлипе, – внезапно повысил голос Парсонс. – Вы были его другом.

Сент-Ив укрепил свой дух перед неизбежным разговором вроде того, что состоялся несколькими неделями раньше, в дождливый день его неожиданной встречи с Кракеном.

Будучи чрезвычайно заинтересована полетом доктора Бердлипа и его вкладом в дело развития технического прогресса, Королевская академия рассчитывала на помощь Сент-Ива в пролитии света на природу этого замечательного эксперимента. Разумеется, Бердлип не был тем подлинным гением, сумевшим создать воздушное судно на вечном двигателе, они это понимали. Он был чем-то вроде мистика – не так ли? – воображавшего себя философом. Более того, он был человеком, зацикленным на тайнах и загадках. Он даже опубликовал под собственным именем довольно странный трактат под заглавием «Миф о туманной лондонской ночи», за которым последовала статья с описанием конструкции окуляров, позволяющих видеть последовательные слои времени, подобные полупрозрачным дверям, открывающимся и затворяющимся по мере прохождения по коридору. Как же она называлась? «Время как последовательность полуприкрытых дверей»[37]37
  Явная отсылка к рассказу Сэмюеля Дилейни «Время как спираль из полудрагоценных камней» (1968 г.).


[Закрыть].

– О да, – продолжал Парсонс, – все это ужасно… как бы выразиться… далеко от практического применения, не правда ли? Почти поэтично. Возможно, Бердлип упустил свое подлинное призвание. Сами заглавия его работ выдавали особый склад ума. Гениального ума, готов допустить, однако спекулятивного и, если можно так выразиться, непродуктивного свойства. Явно не такого, что был бы способен создать двигатель, подобный тому, что удерживает его дирижабль в воздухе.

Парсонс вкрадчиво улыбнулся Сент-Иву, гоняя черенком вилки горошину на тарелке и стараясь погрузить ее в лужицу подсохшего соуса.

– Известно ли вам, – спросил он, искоса поглядывая на Сент-Ива, – о целом религиозном культе, возникшем вокруг спорадических появлений этого аппарата на публике? Говорят, существует некая связь между доктором Бердлипом и этим самозванным святым, именующим себя Шилохом. Ничего нет опаснее, учтите, чем религиозный фанатизм. Такие люди наделяют себя правом определять мораль – в убыток всем, за исключением себя самих.

– Могу вас уверить, – ответил Сент-Ив, переводя взгляд с Парсонса на окно, за которым, двумя этажами ниже, протекала обычная жизнь, – что доктор Бердлип никак не связан с мистикой. Он…

Очки Парсонса по собственной воле съехали к кончику его носа, и знаток пищеварительных трактов поспешил перебить изобретателя:

– Говорят и о том, дорогой мой, что судно доктора Бердлипа имеет на борту некий талисман или, возможно, прибор, который верующие почитают святыней: как они считают, это сам Бог, обитающий в ящике довольно занятной конструкции… Само собой, Скотланд-Ярд внедрил своих агентов в их организацию. Эти люди опасны, и они держат на заметке дирижабль Бердлипа. Так до конца и не ясно, намерены они разрушить его или сделать храмом, но, заверяю вас, наша Академия не намерена позволить им ни того ни другого.

По улице, с трудом проталкиваясь из Кенсингтон-Гарденс через Ланкастер-гейт[38]38
  В нашей реальности – одна из арок Гайд-парка, получившая свое название в честь королевы Виктории, герцогини Ланкастер.


[Закрыть], шаркала гигантская толпа, что-то выкрикивавшая в унисон (осанну, решил Сент-Ив) и запрудившая все пространство вокруг клуба «Бейсуотер», полностью перекрыв движение. Не оставалось никакого сомнения: во главе толпы, направляясь в сторону Сассекс-Гарденс, шагал только что упомянутый, закутанный в рясу дряхлый проповедник – заклятый антагонист Королевской академии.

Парсонс тоже узнал его и ударил кулаком по столу, словно внезапное появление предводителя фанатиков служило наглядным доказательством его слов.

– Вот это я и имею в виду, – зашептал он, указывая на улицу, – у нас не остается времени, и превратные толкования дружеских уз, или как вы там это именуете, не должны стопорить жизненно важное научное исследование. Вы ведь и сами ученый! Метательный снаряд, который вы обрушили на амбар лорда Келвина, служит отличным примером полета аппарата тяжелее воздуха. Допустим, цель этого запуска осталась не до конца понятна Академии, но, уверяю, если только вы уговорите игрушечника с Джермин-стрит сотрудничать с нами… Вот именно, – добавил он, поднятой ладонью призывая Сент-Ива к молчанию, – говорю же, мы уверены, что сам Бердлип такой двигатель построить не смог бы. Если вам удастся склонить этого Кибла к сообщению с нами, полагаю, вы найдете нас склонными расценивать недавнее недоразумение в духе научного интереса. На кону репутации, вы же понимаете, и многое помимо них. Помешанные на религии безумцы разглагольствуют на улицах; по городу ходят слухи о кровавых жертвоприношениях в грязных тавернах Лаймхауса, набитых преступниками всех мастей. Пустые россказни о псевдонаучных ужасах, об алхимии и вивисекции с каждым днем звучат все громче. И среди всего этого плывет – словно долгожданное знамение, словно некий предвестник конца времен – дирижабль доктора Бердлипа…

Повисшее над столом молчание продлилось недолго: Парсонс еще не закончил.

– Несколько недель назад двое смельчаков на воздушном шаре проследили его курс над Сандвичевыми островами. Вне сомнения, аэростат теряет высоту темпами, которые вскоре положат конец его странствиям. Наши математики вычислили место его будущей посадки – в пределах границ Лондона. Но что произойдет? Падение на пригороды, гигантские разрушения, воспламенение газа и полный крах всех попыток обрести понимание движущей им силы? Или дирижабль упадет в Атлантику, где шторма превратят его в оседающие на дно обломки?

Парсонс поморщился, поблескивая очками, предоставляя Сент-Иву самому вообразить грозящие миру беды и разрушения, которыми ознаменуется возвращение дирижабля Бердлипа, если только игрушечник не устремится к академикам, чтобы разделить с ними свои познания о принципах устройства означенного аэростата. Слава науки, заявил Парсонс, зиждется на ее холодной рациональности, в отсутствие лишенного логики жара, в этот самый миг толкающего чернь на улицу ради выплеска неизъяснимых страстей. Отчего же Сент-Ив медлит? Игрушечник непременно прислушается к его мнению. В чем смысл его колебаний, если не в тех же чуждых логике абстракциях, что воспламеняют толпы на улице? В столь непростые времена следует доверять только разуму, научной философии, практическим соображениям. Разумеется, профессор Сент-Ив и сам видит…

Сент-Иву все происходящее виделось в несколько ином свете. Этот разговор утомителен и бесполезен. Кибл поступит, как сочтет нужным. Дирижабль Бердлипа опустится на землю там, где пожелает. Вот и Сент-Ив, в свою очередь, совершит то же – ну то есть не совсем то же, что и Кибл с Бердлипом, – а именно, отыщет Уиллиса Пьюла и выбьет из него всю дурь. А после объявит охоту на корабль, принадлежавший гомункулу, и либо отыщет его, либо представит неопровержимые доказательства, которые раз и навсегда положат конец легендам о его существовании.

– Так тому и быть, – сообщил Сент-Ив Парсонсу. – Я обещаю поговорить с Киблом, упомянуть обо всем услышанном, прощупать настроение игрушечника. Но если тот упрется, всему конец.

Парсонс обрадовался. Вот что значит разумный подход! Только с какой же стати Сент-Иву захотелось проломить своим метательным снарядом крышу принадлежащего лорду Келвину амбара? Научная общественность теряется в догадках.

Сент-Ив пожал плечами. Это случилось непреднамеренно, запуск был осуществлен без должных вычислений и какой бы то ни было мотивации. Парсонс закивал; теперь ему все понятно, теперь он видит события в их обратной перспективе. Он протянул вялую руку, и Сент-Ив распознал в этом жесте сигнал к окончанию званого обеда. Дальше разговаривать было не о чем – по крайней мере до тех пор, пока Кибл не выразит готовность ответить на вопросы о своем двигателе.

«Им нужен двигатель, и ничего больше, – думал Сент-Ив, покидая обеденный зал. – Если Кибл завтра же вручит его академикам, те потеряют всякий интерес к Бердлипу, по части которого они совершенно правы. Бердлип оказался вовлечен в миссию, которую нельзя прочертить на карте или аккуратно разложить на составляющие. Поиски истины, какова бы та ни была, увлекли Бердлипа курсом, фигурально выражаясь, параллельным стихийному, подправляемому ветрами курсу его дирижабля. Но, видит бог, этот курс уже возвращал его домой, ведь так? Средства их полета выглядели неведомыми и таинственными, а вот цели – далеко не совсем, особенно когда рассматриваешь их сквозь верно подобранные очки, какими Парсонс, разумеется, не обладает.