Текст книги "Кровь, которую мы жаждем (ЛП)"

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Да ладно, вам нужен сопровождающий? Не способны отвечать без присмотра?

Это первые слова, которые произнес Герик, его голос именно такой, как я ожидал. Глубокий и грубый по краям. Я поднимаю бровь на его заявление, моя ухмылка расширяется.

– Способен ли я ответить на ваши вопросы? Безусловно. – Я хмыкаю, мягко кивая головой. – Смогу ли? Вряд ли.

Он ворчит, скрещивая руки перед грудью, и я перевожу взгляд на Одетту, которая все еще стоит с самодовольным видом, несмотря на мое подчинение.

– Очень интересно, разница в этих двух словах. – Она хмыкает. – Мы обязательно передадим привет вашему адвокату, и пока я здесь.

Она лезет в карман, достает бледную карточку. Поднимает глаза, чтобы встретиться с моим взглядом. Мы стоим и смотрим друг на друга, и между нами возникает чувство понимания. Я знал ее игру, а она знала мою.

Хотя мое полугодовое пролитие крови не было в ее поле зрения, те мертвые девушки с отсутствующими конечностями были. Ей нужен был убийца, плохой парень в заключении, и я был ее главной целью.

Я предполагаю, что она собирается донести это до меня, но она отходит в сторону, устремляя свой взгляд на людей, сидящих в кабинке позади меня. Они молча наблюдали за нашим общением, но теперь активно включились в разговор.

– Вообще-то, мне интересно поговорить со всеми вами.

Впечатляет. Как она ударилась о стену, пытаясь запугать меня, и быстро перестроилась, переключила свое внимание на тех, кто, по ее мнению, был мне небезразличен. К ее чести, она провела свое исследование, вероятно, знала, как все мы взаимосвязаны.

На бумаге она, вероятно, думала, что знает все мои слабые места. Но я был невосприимчив к ее посредственной шахматной игре. У меня даже была ладья для ее коня, и если бы он продолжал смотреть на меня, я бы позволила своей игровой фигуре поджечь его.

Одетта доброжелательно смотрит в сторону Лиры. Ее маленькое тело повернулось в кресле. Мягким движением детектив протягивает руку вперед, предлагая бледную карту.

Это был чистый инстинкт,что я сам едва заметил это движение. Моя рука обвилась вокруг металла кресла Лиры, длинная рука заслонила ее тело от предложенной карты.

Я пожалел об этом, как только увидел, что глаза детектива заострились, а на губах заиграла знакомая ухмылка. Она быстро меняет направление. Вместо того чтобы передать карту только Лире, она кладет бумагу на стол.

– Позвоните мне, если узнаете что-нибудь полезное. – Она отстраняется, поправляя пиджак: – Тэтчер, увидимся.

Прошло несколько минут, прежде чем я наконец-то добрался до своей машины и смог уехать, убедившись, что все, в основном девушки, знают, что нельзя ни с кем разговаривать без присутствия адвоката.

Моя ошибка в том, что я показал детективу, что у меня, к сожалению, есть слабость, заставила мои ладони чесаться. Я больше не мог отрицать этого. То, что никогда не будет на бумаге, но расцвело внутри меня, как злобный плющ.

Лира и только Лира. Моя инстинктивная потребность защитить ее открыла дверь, в которой было достаточно места для того, чтобы Одетта могла использовать ее против меня. Моя челюсть болела от напряжения, слишком долго сжимая зубы.

Я распахнул дверь машины, опустился на кожаные сиденья и прижал ладони к глазам, откинувшись на подголовник. В моей голове пульсировало сожаление.

Как я позволил ей подойти так близко? Как я мог быть таким слабым?

Эти вопросы казались такими банальными сейчас, когда я позволил себе оказаться в таком положении. Я был здесь и должен был найти способ выбраться из этой паутины, в которую запутала меня Лира, я позволил ей преследовать меня гораздо дольше, чем следовало.

Пришло время для экзорцизма.

Я не могу доверять себе рядом с ней, потому что она настолько извращенна, что я могу думать только о ней, когда она находится рядом. Не о моей безопасности или секретах, которые могут отправить меня в тюрьму.

Только о ней.

Это игра, выживание, и если что-то делает тебя слабым, ты отрезаешь это. И это именно то, что мне нужно было сделать с Лирой. Отсечь от меня, удалить быстрым чистым срезом. Если бы мы продолжали, то подвергли бы опасности нас обоих. Ее жизнь и моя свобода были под угрозой.

Это был мой единственный выбор.

И как бы в подтверждение моего решения вычеркнуть ее из своей жизни, когда я открыл глаза, на моем пассажирском сиденье лежал подарок, которого там не было, когда я приехал раньше.

Отрубленная человеческая рука лежала на коричневой коже, вокруг одного пальца был завязан аккуратный бантик, рядом лежала свежая роза, а сбоку лежала записка, на которой было написано строгими буквами.

Я предупреждал тебя.

– X

ГЛАВА 22

Укусы паука

ЛИРА

Я не могла его найти.

Прошло почти две недели с тех пор, как я в последний раз видела его, в последний раз разговаривала с ним. Все мои звонки оставались без ответа, текстовые сообщения – без ответа.

Ни в кампусе, ни где-либо в Пондероз Спрингс о нем не было слышно уже несколько недель.

Ни в кофейне на пятой улице, где он платит пять долларов за американо каждый вторник и четверг, когда у него занятия в 8 утра. Галерея, которой владеет его семья и в которую он ходит по утрам в субботу, была лишена его присутствия.

Он не бегал трусцой, ни по своей обычной дорожке, ни по какой-либо другой, насколько я знала. Я просыпалась каждый день с надеждой, что он будет там, но всегда уходил с больными ногами и торжественным сердцем.

Когда я спросила Алистера, куда он ушел, его ответ не содержал ни ответов, ни намеков. Он просто посмотрел на меня и сказал,

– Мы не задаем вопросов, Лира. Он говорит нам, что ему нужно. Мы знаем, что ему нужно, и не спрашиваем, почему.

Этого было недостаточно для меня. В моих глазах это был полный бред, если это были те отношения, которые он поддерживал с парнями, хорошо. Но для меня это не сработает, это не та связь, которая у нас была.

На второй неделе я набралась смелости и переступила порог его дома. Меня встретили только рабочие и его бабушка, которая любезно сообщила мне, что с ним все в порядке. Он сказал ей, что уезжает на несколько недель, в отпуск, как он это называл.

Она предполагала, что он находится в одном из их домов, возможно, в доме в Британской Колумбии, который он любил в детстве, или в Вермонте. Это был любимый дом его матери.

Разговор с ней был лишь коротким бальзамом для моего горящего сердца. Маленькая доза его, чтобы стало легче дышать. Но этого было недостаточно.

Я была так тревожно одинока. Башня библиотеки не успокаивала, мавзолей был мрачен без него. И я даже не могла заставить себя работать с насекомыми или искать их. Внутри меня была пустота, которая не болела уже много лет. Полый колодец без конца, просто вечная яма без дна.

Поэтому, когда Мэй Пирсон попрощалась со мной у своей входной двери, я снова быстро нашла путь внутрь. На этот раз без ее ведома я молчала, пытаясь вспомнить шаги к его спальне.

На поиски ушло больше времени, чем мне хотелось бы признаться, но как только я это сделала, я позволила себе поддаться тому, что жило в его комнате. Маленькие кусочки его, которые я могла ухватить, крошки, которые оставались, крошки, которые раньше могли подавить мою одержимость. Успокаивали мою одержимость до следующего раза, когда я смогу наблюдать за ним на расстоянии или украсть свитер.

Но даже этого было недостаточно. Ничего не может быть достаточно после всего, чем мы обменялись. Теперь я знала, каково это – быть обнятой мужчиной, к которому может прикоснуться только смерть, чувствовала его пальцы на своей коже, между бедер и знала, какова на вкус его кровь на моем языке.

Однако это не мешало мне быть жадной.

Я прижималась носом к каждому предмету одежды, висевшему в его шкафу, преследуя его запах. Провела пальцами по запонкам и галстукам. Проследила за черно-белыми клавишами, к которым так часто прикасались его руки.

Накинула на плечи один из его черных кардиганов, планируя взять его с собой. Мои руки пробежались по маленькому письменному столу, притулившемуся в углу, прикасаюсь ко всем его записям, прослеживаю отчетливые штрихи и взмахи его достойного почерка.

По почерку человека можно многое определить.

Например, широкие интервалы между словами Тэтчера говорят о том, что он не любит тесноты и любит быть один. Узкие буквы «е» показывают, насколько он не привязан к эмоциям людей. А намеренная косая точка над I? Ну, это говорит мне о двух вещах.

Как мало у него терпения к чужой неадекватности.

И как сильно он любит резать вещи.

Мое тело распласталось на его простынях. Я лежала в его постели и думала о том, что это был самый долгий период, когда я не видела его. Наблюдать за ним. Находиться с ним в одной комнате.

С тех пор как я вернулась в Пондероз Спрингс после смерти матери, он был там. Почти каждый день, хотя бы мельком, я видела его высокую фигуру. Я не чувствовала его присутствия уже много лет.

Мне хотелось чертовски разозлиться на него. Он знал, чем это было для меня, что это моя навязчивая идея, которую нужно подпитывать. Иногда мне кажется, что ему нравилось быть мужчиной, за которым я религиозно наблюдала, а теперь он ушел.

Забрал это. Вырвал из моих рук мое тайное, прекрасное увлечение. Мое сердце было в смятении, но я никогда не могла по-настоящему расстроиться из-за него. Не так, как он того заслуживал.

У Тэтчера была рутина, система, которой он неукоснительно следовал. До мельчайших деталей. Если бы это было нарушено, это привело бы к хаосу для него.

Не думаю, что он понимал, что он был моим, был моей рутиной, моей гребаной системой. И теперь я была в хаосе без него.

Я позволила себе проваляться еще тридцать минут, прежде чем наконец нашла в себе силы уйти. Возвращаться домой было последним, что я хотела делать, и хотя я любила Сэйдж и Брайар, я не хотела их видеть.

Я сидела в машине за рулем, когда поняла, какой сегодня день. В четверг были шахматы с Сайласом, а я уже давно не играла. Это был идеальный способ развлечь себя, побыть рядом с кем-то, кто мог бы меня понять.

Поездка была долгой и спокойной. Я не включала радио, просто сидел в тишине и слушал гул своего старенького автомобиля, пока наконец не въехал на парковку лучшей психиатрической больницы Портленда.

Сайлас читал «Искусство атакующего», книгу, как я позже узнала, о кибербезопасности, когда я нашла его. Одинаковые белые верхняя и нижняя одежды плотно облегали его крупную фигуру. Он был гораздо шире, чем Тэтчер, и почему-то я всегда чувствовала себя маленькой, когда находилась в его пространстве.

Нам не потребовалось много времени, чтобы сесть за игру. Клетчатая доска располагалась посередине между нами, и мы по очереди передвигали фигуры. Я играла вполсилы, но все равно была рада отвлечься.

– Шах и мат, – негромко сказал он, – Ты, наверное, худшая ученица на свете.

– Может быть, ты хреновый учитель, – говорю я, улыбка тянется к моим губам в шутку. Сайлас отлично играл в шахматы, и если быть честным, я многое узнала об игре от него.

Он наклоняет голову, приподнимая бровь, и это самое близкое подобие улыбки или искренних эмоций, которое я когда-либо получала от него с тех пор, как начала его навещать. Я не помню, чтобы когда-либо видел его улыбающимся, даже в коридорах с Розмари.

Но вы всегда могли видеть это.

Его любовь жила там, в этих глубоких карих радужках.

А теперь...

Теперь она мертва, и его глаза тоже.

– Прости, я не очень внимательна. – Я тяжело выдохнула: – Чувствую себя немного...

– В твоей голове? – Он заканчивает за меня, и я киваю с мрачной улыбкой.

– Знаешь какие-нибудь хорошие способы это исправить?

– Думаешь, если бы знал, то был бы здесь?

Я смеюсь, хотя это не совсем смешно, но мне нравится его сухой юмор. Это приятное изменение темпа.

– Справедливо. – Я пожевала внутреннюю сторону щеки, вопрос, который я хотела задать с момента прибытия, тяжело давил на язык.

С моей стороны было эгоистично спрашивать. Проделать весь этот путь, чтобы он почувствовал, что я использую его для получения информации, но он казался мне последней надеждой.

– Могу я задать тебе вопрос, Сайлас?

– Конечно. – Он откинулся на стуле, скрестив руки перед грудью. – Не обижайся, если я не отвечу.

Сейчас или никогда, верно?

– Ты, – сглотнула я, – ты знаешь, где Тэтчер? Или куда он может пойти, если ему понадобится уехать из Пондероз Спрингс?

Лицо Сайласа не двигается, не подает никаких признаков реакции, он просто сидит и смотрит на меня. Его так трудно понять: он похож на Тэтчера, но в то же время отличается от него.

Тэтчера трудно читать, потому что он не чувствует так же, как другие, поэтому у него нет таких реакций, которые можно было бы искать. Сайлас же чувствует, он просто скрывает это. Глухая стена, которая ничего не впускает и ничего не выпускает.

Поэтому я просто сижу там, изучая его выдающиеся брови, наклон его сильного носа, темные веснушки на его светло-коричневой коже. Неподвижно и непреклонно, и я думаю, может быть, причина того, что он часто молчит, в том, что он пытается прочитать и меня.

– Нет.

Один слог. Одно единственное слово. Единственный ответ, который я собираюсь получить от него относительно его друга.

Я киваю, глядя вниз на шахматную доску. В моей груди все пульсирует, надежда умирает внутри меня, знаю, что мне просто придется ждать, пока Тэтчер не вернется оттуда, где он находится.

Если он вернется.

– Почему ты хочешь знать? – Голос Сайласа ровный, искренне любопытный.

– Потому что я...

Слова умирают на моих губах. Что я вообще могу сказать?

Потому что я его преследую и не могу его найти? Потому что я одержима твоим лучшим другом и была им с самого детства?

Потому что я люблю его?

Это все ответы, но ни один из них не подходит для того, чтобы произнести его вслух. Каждый из них кажется настолько банальным, что я не думаю, что существуют слова, способные объяснить тягу моей души к Тэтчеру.

– Просто потому что.

Я поднимаю своего коня, двигаю его вперед, избегая предыдущего шаха Сайласа, блокируя его ферзя. Довольная тем, что продолжаем нашу игру и сидим в тишине, как мы обычно делаем.

– Лира, – говорит Сайлас, его голос заставляет меня поднять глаза от доски, – почему ты так поступаешь с собой?

Ему не нужно больше ничего говорить. Я знаю, о чем он спрашивает. Почему я нахожусь во власти человека, который снова и снова доказывает, насколько он не способен на чувства?

Этот вопрос волнует всех. О чем они шепчутся между собой. Вопрос, о котором они думают, но никогда не спрашивают меня, а если и спрашивают, то я обычно не даю ответа. Ожидание, я устала от людей, которые измеряют то, что я чувствую к Тэтчеру, по своей шкале ожиданий любви.

– Любить его – это не значит получать что-то взамен.– Я говорю с твердым взглядом: – Моя любовь к Тэтчеру не эгоистична. Она не требует взаимности или празднования. Она честна, она может существовать сама по себе, не замечая этого.

Я призрак, которая преследует человека, которому не нужно, чтобы он сделал меня человеком. Ему достаточно видеть меня, достаточно, чтобы я обитала на пустых чердаках его разума и в бесплодных коридорах его сердца.

Достаточно любить его без одолжения. Это моя одержимость, которая требует внимания, которая требует подпитки.

– Думала, что ты, как никто другой, поймешь, каково это. – Я заканчиваю, потому что если мы собираемся вынести мое грязное белье на стол, то с таким же успехом можно выложить и его.

Мое признание не удивляет его, а может, и удивляет, в любом случае, он не показывает этого. Только смотрит на меня пустыми глазами.

Мы так и сидим.

Два человека, сплетенные в паутине боли от рук самого смертоносного паука в мире.

Любовь.

Возможно, я не была там, когда он был с Розмари, не знала его хорошо и не видела его после ее смерти, как Рук, но между нами двумя было глубокое чувство понимания. Река, впадающая в один и тот же бассейн с потрясениями. Может быть, так было всегда, с того самого первого дня, когда я появилась здесь, чтобы навестить его.

Что-то во мне знало, что он поймет меня без объяснений. Когда весь остальной мир не понимал, он понимал. Сайлас заставлял других людей чувствовать себя неловко, потому что отказывался скрывать боль в своих глазах, печаль, которая жила в них.

Думаю, он знал, что я не боюсь этого, поэтому и дал мне возможность дружить. – Сайлас наклоняется вперед, поднимает своего слона и берет одну из моих фигур, добавляя ее к растущей куче черных на стороне доски.

– Какая мы пара, – бормочет он, – Мы любим людей, которые никогда не полюбят нас в ответ.

Я позволила себе смешок, покачав головой: – Розмари любила тебя. Ты знаешь это.

– Больше нет, – говорит он, его челюсть сжимается от признания.

Я нахмуриваю брови, по инстинкту моя рука движется вперед, упираясь в его руку напротив.

– Эта любовь все еще существует, Сайлас. – Мои слова несут в себе чувство срочности: – Она не может просто исчезнуть, она должна куда-то деться. Она все еще существует.

Он пристально смотрит на мою руку, и между нами наступает тишина, после чего он снова поднимает глаза.

– Я больше не могу ее найти.

Я ничего не могу ответить. Ничто из того, что я скажу ему, не поможет облегчить боль, которую он несет. Поэтому я крепче сжимаю его руку, в надежде, что она сможет сказать то, что я не могу.

Мы задерживаемся там еще на мгновение, прежде чем я отстраняюсь и смотрю вниз на шахматную партию с нулевым представлением о том, как продвинуться вперед, не проиграв сразу.

– Лира.

– Да, да, я знаю, – отмахиваюсь я от него, – Я пытаюсь думать о том, нападать мне или защищаться...

– Мой телефон у Рука.

Поднимаю глаза на него, приподнимая бровь: – Когда ты получишь его обратно, ты знаешь, что там будет куча фотографий члена, ты ведь знаешь это?

Он насмехается, вроде как смеется.

Когда он снова открывает рот, он говорит то, чего я не ожидала. Он протягивает мне руку помощи, как и я ему. Мне хочется сделать для него больше.

– У меня есть устройства слежения на машинах всех парней. —Он вздыхает: – Если ты сможешь достать мой телефон, он покажет тебе, где они все находятся.

ГЛАВА 23

Происхождение

ЛИРА

Дом моей матери был могилой.

Оболочка от того, что когда-то было дышащим, вдохновленным викторианской эпохой поместьем. Заросший плющом, заросший сорняками и отчаянно нуждающийся в ремонте.

Это был труп.

Красивый, гнилой, разлагающийся труп. В нем сохранились остатки моего детства, и если я очень постараюсь, то смогу вспомнить некоторые из этих воспоминаний. Контрабанда божьих коровок из сада, сломанная рука на дереве во дворе, попытки убедить маму разрешить мне спать на крыльце во время дождя.

Но когда я шла по заброшенным коридорам, дерево стонало под моими ботинками, я не могла отделаться от ощущения, что внутри я чужая. Как будто все хорошее, все счастье было высосано досуха в ту секунду, когда Генри Пирсон убил Фиби Эббот.

Дом так и не перепродали. Он оставался пустым по уважительной причине. Кто захочет переехать в дом, где произошло убийство?

Теперь это был просто дом, четыре стены, в которых поместилась ужасная история, описанная в заголовке. Крыша укрывала травмы и отчаяние. Это больше не был дом, не было местом солнцестояния или радостного воспоминания.

Смотрела на телефон Сайласа, казалось, часами. Думала: – Этого не может быть. Не может быть, чтобы местоположение Тэтчера было верным. Но когда я нерешительно подошла к своему старому дому, и увидела его машину, припаркованную на подъездной дорожке.

Это не было плодом моего воображения. Он был здесь. Надолго ли? Я не была уверена, но сейчас он был внутри. Там, где началась наша история. Когда он был незнакомым Джеком Фростом, а я – одинокой маленькой девочкой.

Нити нашей судьбы уходили корнями сюда. Они трепетали и дышали; это была единственная причина, по которой мои шаги несли меня в спальню моей матери.

Когда я нашла в себе мужество открыть дверь, я нашла его именно там, прислонившись к стене, он смотрел из окон балкона на кроткий задний двор.

Его костюм был девственно чист, на темно-синей ткани не было ни единой морщинки. Все в нем казалось слишком чистым в этой комнате. Стеклянная, ослепительная ледяная скульптура, установленная среди грязи истории.

На мгновение мне захотелось, я бы упала на колени и взмолилась Богу, в которого не верила, чтобы он не был таким... прекрасным.

Может быть, тогда было бы легче отстраниться от него. Если бы я каким-то образом смогла снять розовые очки, увидеть его таким, каким видят все остальные.

Расчетливым. Токсичным. Бесчувственным чудовищем.

Если бы жажда смерти, которая скрывалась под поверхностью, отражалась на его внешнем облике, это бы что-то изменило?

Я говорю себе «да».

Но я знаю, что это не так.

Независимо от того, как он выглядел для человеческого глаза, я бы всегда видел его душу. Увидела бы его холод, как первый снег на Гавайях. Нечто удивительное и прекрасное.

– Почему ты здесь, Лира?

Я не стала спрашивать, откуда он узнал, что это я, просто шагнула дальше в комнату, которую не видела с тех пор, как ее занимал труп. Она была пуста. Мебель исчезла, краска облупилась, все пустовало.

Из окна дул холодный ветер, заставляя меня натянуть рукава черного кардигана Тэтчера на руки, надежно обхватывая себя руками, пока я смотрела на его затылок.

– Ты исчез после того, как я узнала, что тебе угрожают смертью. – Я говорю, чувствуя, что ответ очевиден: – Ты просто исчез. Ни слова мне не сказал.

Он встречает меня молчанием, продолжая смотреть в окно неподвижной статуей, и я жую внутреннюю сторону щеки, сжимая руку для удобства.

– И потому что... – Я сглатываю, – Потому что в последнее время ты единственное место, где я не чувствую себя одинокой.

Я не должна была обижаться на то, что он все еще не ответил, но я не могу винить его. Выражение эмоций и уязвимости никогда не было его сильной стороной. Это не его вина, что я влюбилась в такого холодного человека.

А может, и виновата.

– Почему ты здесь? – спрашиваю я, переворачивая ситуацию.

Это он населяет мой старый дом, стоит в этой комнате, как будто это совершенно нормальная часть его повседневной жизни, как будто это не то место, где наши мать и отец когда-то стояли вместе в последнем расставании.

Этот вопрос заставляет его пошевелиться. Он медленно отходит от окна, поворачивается так, чтобы оказаться лицом ко мне. Его спина по-прежнему прислонена к стене, руки засунуты в карманы.

Он выглядит как Тэтчер. Все его обычные черты, но я вижу намек на фиолетовый цвет под его глазами, темные круги от стресса или недосыпания, а может, и от того, и от другого.

– Думал, что это единственное место, куда ты не приедешь.

Я не могу удержаться от того, чтобы не нахмурить брови, не рассмеяться и не покачать головой и делаю несколько шагов вперед, становясь в центре комнаты.

– Ты не понимаешь, да? – Я говорю с чем-то вроде досады на языке: – Нет такого места, где ты находишься, куда бы я тоже не пошла.

После всех этих лет он все еще не может видеть сквозь свои собственные шоры, чтобы понять, что я сделаю все, что угодно, пойду куда угодно ради него. У меня нет другого выхода, нить, связывающая нас, отказывается меня отпускать. Мое сердце взбунтуется, если я оставлю его.

Он не моя любовь.

Он – моя одержимость. То есть человек, который постоянно занимает и вторгается в мои мысли. Болезнь, наркотик, который я отказываюсь бросать или искать помощи, и я не хочу жить жизнью, в которой его нет.

Это судьба более жестокая, чем любая смерть.

Существовать в мире, в котором он больше не дышит.

– И знаешь, что это делает тебя? – Он говорит, наклонив голову набок с ледяным взглядом: – Не безнадежным романтиком и даже не жалкая. Это делает тебя опасной. Безрассудной. Ты пойдешь за мной куда угодно. Как насчет могилы, детка? Потому что если ты будешь продолжать в том же духе, то именно там ты и окажешься.

В моей груди нарастает напряжение.

– Ты хочешь сказать, что думаешь, что Гало выполнят свои угрозы?

– Я говорю тебе, что чем ближе ты пытаешься подобраться ко мне, тем больше шагов к скорым похоронам.

Я качаю головой: – Мне все равно, я не буду...

– Ты наивна, Лира Эббот. – Он прерывает меня, отталкиваясь от стены, чтобы стоять во весь рост: – Наивная, больная девочка, которая в детстве сформировала в твоей голове идею, что я ангел.

Я открываю рот, чтобы возразить, но он толкает меня вперед. Каждое слово жестоко, его язык врезается в мою чувствительную плоть, он разрезает меня и заставляет меня истекать кровью всеми способами, которыми я никогда не смогу полюбить его.

– Все, что ты для меня – это неудобный дирижабль в моем детстве, мишень, которую я должен был убить, как приказал мой отец. Ошибка, к которой я не должен был прикасаться. – Тэтчер проводит рукой по челюсти. – Пришло время проснуться, вернуться к жизни. Ты не мой призрак, и с меня хватит быть твоим наваждением.

Все точки на моем теле, которые чувствовали его руки, пульсируют от боли. Бытие, названное ошибкой. Слезы, соленые, свежие слезы попадают на мою верхнюю губу. Я чувствую вкус их отчаяния, их боли.

– Я принимаю, что тебе холодно. – Я дышу, видимые струйки вырываются из моих губ: – Наполненный до краев льдом, иногда мне физически больно стоять рядом с тобой.

Я делаю шаг к нему. Еще один. Потом еще один. – Принимаю, что ты ничего не чувствуешь. Когда-то давно кто-то вырвал из тебя мягкость своими зубами, и теперь от тебя остались только острые края. – Мои слова душат меня, всхлип формируется вокруг слов.

Но я продолжаю идти вперед на нетвердых ногах, пока не оказываюсь прямо перед ним. Его тело всего в дюйме от моего, моя голова наклонена так, чтобы я могла смотреть ему в глаза.

– Я даже принимаю то, что ты жесток, так чертовски жесток, Тэтчер Пирсон. В тебе нет ничего, что я бы не приняла, и я встречу твой холод своим теплом, позволю твоим острым краям сделать еще хуже, потому что я была создан, чтобы проливать кровь за тебя.

Мои костяшки пальцев побелели, я сжала их в кулак. Его голубые глаза – мерцающее, застывшее озеро, лишь отражающее мои эмоции в своем зеркале.

Но его взгляд, всегда такой пустой, серьезный и напряженный. Он смягчается, слегка. Я узнаю это только потому, что так хорошо знаю его лицо, и потому, что даже если он этого не замечает, он смотрит на меня иначе, чем на кого-либо другого.

– Но я отказываюсь, – кричу я, укоризненно качая головой, – ты не можешь заставить меня принять то, что я знаю, что это неправда. Ты не понимаешь, кем я стану без тебя.

– Если речь идет о том, что ты научишься контролировать свои желания, то ты...

– Нет! – кричу я, и, к его чести, он даже не вздрагивает, просто закрывает рот, когда я вдавливаю указательный палец в его грудь: – Если с тобой что-то случится, я не буду рыдать на твоей могиле и умолять кого-то вернуть тебя.

Как объяснить человеку, который ничего не знает о любви, что благодаря ему ты дышишь? Что без них ты бы давно умер, что они – единственная причина, по которой ты хочешь существовать, чтобы быть увиденным ими.

– Не буду мстить, – мой голос треснул, – Я буду яростно вести войну, которой не будет конца.

Я не оставлю его. Он не оттолкнет меня, не тогда, когда я могу защитить его. Гало не заберет его у меня. Нет никого, кто мог бы забрать его у меня.

– Если ты умрешь, это не просто погубит меня, Тэтчер. Это станет причиной уничтожения всего города. – Я скрежещу зубами, зная, что мое горе от его потери никого не оставит в безопасности. – Не отталкивай меня, затем позволь убить себя и обвини меня в том, какое чудовище родится в моей скорби.

* * *

ТЭТЧЕР

Я всю жизнь гордился своей честностью. Это был единственный реальный фактор, отличавший меня от моего отца, он скрывал от мира свою сущность, притворялся человеком, хотя был чудовищем.

Но я пообещал себе, что буду другим. Я буду лучше.

Поэтому я отказался лгать, даже если было больно, даже если правда жалила и была горькой. Я позволил миру бояться меня, позволил им увидеть меня таким, какая я есть. Таким образом, никто не мог сказать, что удивлен моим поведением.

Я не был бы серийным убийцей в новостях, где соседи говорили о том, что они ни о чем не догадывались. Они никогда бы не догадались, что я могу расчленять человеческие тела и растворять их в кислоте.

Нет, они бы знали. Они всегда знали, кто я, кем я стал.

– Думаешь, мне не все равно, кем ты станешь?

Слезы Лиры тяжелыми стеками текут по ее лицу, крупными каплями, показывая все, что она чувствует на поверхности, нося это хрупкое, нелепое сердце на рукаве, чтобы каждый мог видеть.

– Я..

– Думаю, ты приняла меня за кого-то другого, за кого-то, кто способен наплевать. Так что позволь мне прояснить ситуацию, я не хочу, чтобы в дальнейшем оставалась какая-то путаница.

Я подношу костяшки пальцев к ее лицу, смахивая слезы с ее кожи. Нежное прикосновение – прямая противоположность моим жестоким словам.

– Ты мне безразлична, Лира Эббот.

Ложь.

Ложь.

Ложь.

Грязная. Мерзкая. Отвратительная ложь.

Внутри меня есть что-то, похороненная правда, которую я буду отрицать до последнего вздоха. Она всегда была единственной женщиной, единственным человеком, о котором я заботился.

Ребенок, которого я не смог убить. Маленькая девочка, которой в пятом классе Скотти Кэмболл вывалил на голову целый поднос с едой, и я столкнул его с лестницы. Женщина, которой я позволяю смотреть на себя, преследовать меня, потому что мне нравится, как ее глаза ощущаются на моем теле.

Это единственное слабое место. Первый человек, который заставил меня истекать кровью.

И я ненавидел ее за это каждый божий день.

Ненавидел, как она вызывает болезненные желания к вещам страстной красоты.

– Но ты...

– Ты думала, что сможешь изменить меня? – спрашиваю я, вдавливая слезу в ее щеку, а затем хватаю один из ее локонов и безвредно дергаю за него. – Ты думала, что сможешь пробраться внутрь и развратить меня, превратить меня в мужчину, который любит? Только не говори мне, что ты такая жалкая, дорогой фантом.

Мне нравится уменьшать свет в глазах людей, удалять любой источник жизни в их зрачках, пока их зрачки не затуманиваются и не стекленеют. Мне нравится эта часть.

Но это совсем не похоже на то.

Блеск в ее нефритовой радужке вспыхивает, как раздавленный светлячок под моим ботинком. Постоянная эмоция, которая плавает в глубине, когда она смотрит на меня, настолько подавляющая, что я могу видеть ее с другого конца двора, когда она пытается слиться с толпой.

Все исчезло.

Пусто.

Но мне нужно ее убить.

Мое тело наклоняется к ней, мой палец тянется вперед и большим пальцем убирает с дороги один из ее локонов. Я чувствую, как мой разум мысленно фиксирует это выражение на ее бледном лице.

– Мы – не что иное, как проклятие поколений. Девятая симфония, обреченная еще до того, как мы начнем. – Я бормочу: – Твоя мать влюбилась в убийцу и посмотри, куда она попала, посмотри, что сделал с ней мой отец. Подумай о том, что я могу сделать с тобой.