Текст книги "Кровь, которую мы жаждем (ЛП)"

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Но я не говорю ей об этом. Потому что ей не нужно знать.

– У тебя никогда не может быть достаточно власти, особенно такой. Материальные вещи и статус – это одно, Лира. Но стоять над человеком, знать, что ты контролируешь жизнь и смерть? Это нечто совершенно иное. Ты владеешь их страхом. Их дыханием. Их душой. Когда ты услышишь их крики о пощаде, о чистой агонии, ты поймешь, о чем я говорю.

Мои пальцы болят от желания провести по внутренней полости чьей-то груди, почувствовать, как сердце бьется в моей ладони, как теплая, липкая кровь течет по моим рукам. В этот момент, когда я играю на их ребрах, как на клавишах пианино, я нахожусь в полной власти.

Знание того, что мне придется ждать еще шесть месяцев, прежде чем я смогу сделать это снова, должно меня беспокоить. Но это не так. Это дает мне больше времени, чтобы подумать о том, как я его убью. Расчленить? Вскрыть ему грудную клетку? Разрезать ему кишки и дать ему небольшой урок анатомии, пока я буду вытаскивать органы из его тела?

Варианты бесконечно ужасны.

– Ты думаешь, сила – это то, чем она будет для меня?

Мы так и не перешли к этой части разговора. В основном потому, что я говорю себе, что меня не волнует, почему она так сильно этого хочет. Но я бы солгал, если бы сказал, что мне не было немного любопытно.

Мой отец взрастил во мне психопата. То, что могло быть дремлющим семенем зла внутри меня, если бы он оставил его в покое, теперь было цветущим, порочным цветком. Меня собирали и учили.

Но мой отец пренебрег тем, что оставил в шкафу в спальне Фиби Эббот. Кто знает, что сделала с ней та ночь? Что гноилось внутри нее все эти годы, нераскрытое и недиагностированное?

– Я не специалист по психике серийных убийц. Если ты хочешь узнать ответы на эти вопросы, обратись к психиатру.

– Просто я подумала...

– Ты знаешь, на что это похоже, Лира. Ты знаешь, за каким чувством ты гонишься. Как голод по нему пульсирует в твоих венах. – Я смотрю на нее, и в моем мозгу проплывает воспоминание, которое я хотел бы оставить. – То самое, которое ты испытала в тот момент, когда вонзила лезвие в горло детектива Брека, видел это в твоих глазах, когда его кровь покрыла твои пальцы. Это было похоже на власть?

Еще раз напоминаю ей, что она уже почувствовала прилив сил, когда покончила с чьей-то жизнью. То, что она не планировала этого, не означает, что она менее убийца.

В прошлом было мало того, что осталось со мной. Я мало что храню, позволяю моментам скользить по моей памяти, как воде, потому что ничто не кажется мне достойным того, чтобы держаться за него. Лишь немногие остаются.

Но трудно забыть, как она выглядела с ножом в руке, мертвым телом у ее ног и кровью на лице.

– Что ты сказала? – продолжаю я. – Это как будто груз с плеч? Чувствуешь ли ты облегчение? Ты моя сексуальная садистка в процессе обучения, Лира?

Уголок ее губ приподнимается, но ответ в ее голове утяжеляет улыбку, которую она хочет мне подарить. Как будто она разрывается между тем, чтобы принять тьму, скрывающуюся за занавесом ее разума, и осознанием того, что то, что она чувствует, аморально.

Сомневаюсь, что она уже говорила об этом вслух.

– Когда он умер, я почувствовала, что с моих плеч свалилась тяжесть. – Она глубоко дышит, пожевав внутреннюю сторону щеки. – Все было так туманно, что я помню только, какой горячей была кровь. Какая она была густая.

Ее горло напрягается, когда она сглатывает. – Но до? Это было то, что я помню больше всего. Что я чувствовала, глядя, как он держит пистолет у твоей головы. Это было чувство, которое я испытывала много раз до этого. Я помню его только после того, как увидела, как Генри убил мою мать.

Последовавшая за этим пауза была долгой и тяжелой, только звук наших влажных шагов по мере того, как мы продвигались дальше к кладбищу.

– Ты знал, что я была в приемной семье?– спрашивает она наугад, меняя тему разговора.

– Да? И ты знаешь, что я ел йогурт на завтрак? Какое это имеет отношение к делу?

Это не сеанс терапии и не знакомство друзей, не хочу знать о ней или слышать о том, через что она прошла.

Я не буду делиться с ней тем, откуда я знаю, что она выросла в системе или откуда я знаю о значительной сумме денег, лежащей на ее банковском счету, которая позволяет ей жить более чем комфортно в одиночку в этом возрасте.

Есть вещи, о которых людям лучше не знать.

– Первый раз это случилось в одном из групповых домов, – шепчет она так сладко, что я почти чувствую запах вишни на ее дыхании.

Моя рука сжимается в кулак, ногти впиваются в ладони. Я не хочу слышать об этом, не могу об этом слышать. Но я также не могу предотвратить свою реакцию на это.

Я опускаю глаза и пристально смотрю на нее.

– Кто-то трогал тебя, пока ты была там?

Мой взгляд заставляет ее лгать или утаивать информацию. Я не оставил ее в живых только для того, чтобы другой человек мог издеваться над ней. Лира может быть вредителем, упрямым шипом, впившимся в мою кожу, но она моя.

Мое дело, мой конец.

Никто другой.

Мое правило шести месяцев между каждой жертвой, кажется, исчезает при мысли о том, что нужно сварить того, кто считал нормальным прикасаться к тому, что принадлежит мне. Вспышки раздробленных частей тела и расплавленной плоти.

Я не буду торопиться с ними. Убедиться, что они чувствуют каждый порез.

– Нет, нет. – Она агрессивно качает головой. – Ничего подобного.

Моя рука в кожаной перчатке обхватывает ее слабый бицепс, большой палец вдавливается в хрупкую кожу. – Ты лжешь мне? Я обещаю тебе, Лира. Последнее, что ты хочешь сделать, это солгать мне.

Ее яркие глаза расширяются, опускаясь к тому месту, к которому мы прикреплены. Там они остаются надолго, просто смотрят, пока моя хватка сжимается вокруг ее руки, но она даже не вздрагивает. Если что и происходит, так это то, что она как будто прижимается к моей руке.

– Я не лгу тебе. Не тебе, никогда не тебе. Я бы этого не сделала, обещаю, – клянется она, снова поднимая на меня глаза. – Я рассказывала о том, как впервые испытала это чувство. Это случилось, когда я жила в групповом доме.

Она бы солгала.

Но не мне? Никогда мне? Ее ответ не должен был иметь значения. Это не должно влиять на меня в любом случае, но каждый раз, когда она открывает рот, это будоражит что-то внутри меня. Ненавижу это чувство, ненавижу находиться рядом с ней. Все, что она делает, это портит мне настроение.

Убрав руку, я продолжаю идти. Мое молчание, должно быть, побудило ее продолжать, потому что она продолжает говорить.

– Мне было одиннадцать, и в моей группе была старшая девочка. Ее звали Соня, и, боги, она была озлобленным подростком, злилась, что мир выложил ей такие дерьмовые карты, и вымещала это на младших детях. Однажды ночью я спустилась вниз за водой и увидела, как Соня заставляет маленького мальчика идти по битому стеклу от бутылки, которую он уронил. И эта штука... – Она положила руку на живот, как будто внутри нее был настоящий живой организм, – она тряслась. Она растревожила меня. Внезапно мне захотелось посмотреть, как будет выглядеть ее кровь, пролитая на пол. Каково это – многократно вонзить нож в ее кишки.

Мы все ближе и ближе к месту назначения, а я просто слушаю. Вместо того, чтобы заглушать ее, как я делаю это со всеми остальными, я просто слушаю ее. Потому что впервые я могу отнестись к тому, что она говорит.

– Я думала, что это просто защитный инстинкт, понимаешь? Что-то нормальное. Хотела остановить плохого человека от плохого поступка. Люди чувствуют себя так все время, верно? Вот что я себе говорила. Пока это не продолжалось, пока я... – Она останавливается, как будто правда на ее языке душит ее.

– Пока ты? – Я нажимаю, убеждаясь, что она закончила то, что собиралась сказать. Заставляю ее владеть своими мыслями.

Между ее бровями пролегает глубокая V-образная складка, и из всех ее лиц это мое самое нелюбимое. Как бы мне ни было больно это говорить, но даже в моей голове Скарлетт Лира Эббот прекрасна.

Ужасная одежда, отвратительные привычки и дикие волосы, но она прекрасна во всей своей неприглядности.

Я нахожу классическую музыку прекрасной, фуа-гра поразительным, а случайные пейзажи – приятными. Но я не нахожу человеческих существ привлекательными. Они – кости, кожа и плоть. Податливая машина, работающая на крови. Меня, конечно, восхищает то, сколько боли она может вынести, но не затягивает.

И все же каждый раз, когда я вынужден видеть ее лицо, я испытываю отвращение. Не из-за того, как она выглядит, а потому что я вынужден признать правду ее пропорциональных черт, и от этого меня тошнит.

Она настолько изысканна, что мне становится не по себе.

– Пока я не начала хотеть, чтобы люди причиняли боль другим, надеялась, что они сделают что-то плохое, просто чтобы оправдать желание причинить им вред. Мне нужно было, чтобы они оправдали мою потребность видеть, как они истекают кровью.

Я редко теряю дар речи. Кажется, у меня всегда найдется какая-нибудь быстрая шутка или высказывание, но когда она говорит об этом, я не могу подобрать слов. Она говорит о чем-то, что я почти чувствую на вкус. Интенсивный металлический привкус, который появляется во рту, когда аппетит овладевает. Каждый базовый инстинкт поглощен желанием убивать. Порезать. Причинить боль.

Никогда в жизни я не разговаривал ни с кем, кто испытывал бы это так, как я. Ни с отцом, ни с бабушкой, ни с дедушкой. Ни с кем.

Ребята, они знают, что такое тьма. Им известны коррупция и хаос, порожденные пренебрежением. Как жестокое обращение может превратить мальчиков в бездушных мужчин. Они знают, каково это – быть изгнанным и проклятым за то, над чем ты не властен – за порядок рождения, автомобильную аварию, преступления родителей или психическое заболевание.

Но они не знают этого.

Тоска, которая, кажется, может поглотить тебя, тело, разум и душу, каждую секунду дня. Что-то захватывает тебя, как вирус, покрывая каждую молекулу твоего существа, и не уходит, пока ты не высасываешь всю жизнь из чьего-то тела.

– Ты... – Она кусает внутреннюю сторону щеки, крутя кольцо на указательном пальце, что, как я заметил, она делает часто. – Ты убиваешь детей или женщин?

Что этот вопрос говорит о ней? О том, что она никогда не знала ответа на этот вопрос, но все равно ходила за мной по пятам. Моя маленькая тень позволила себе стать настолько одержимой мной и до сих пор не уверена, причиняю ли я вред тем, кого называют невинными.

Изменит ли мой ответ ее чувства? Угаснет ли тот блеск, который загорается в ее глазах каждый раз, когда она смотрит на меня? Или ее привязанность достаточно сильна, чтобы выдержать что-то столь ужасающее?

Поступила ли Лира точно так же, как ее мать?

Влюбилась в монстра?

Я думаю, это черта, которую носят все женщины Эббот, ген, который Фиби Эббот передала своей дочери и который делает ее привлекательной для таких мужчин, как я – бездушных, безэмоциональных, и каждый дюйм психопата, которому нравится причинять боль другим.

– Никаких детей. Нападать на детей – трусливый поступок. Что доказывает обман невинных умов? Ничего, – просто говорю я, проходя мимо надгробий моих прапрабабушек и прапрадедушек. – Обычно охочусь на тех, кто делает детей своими жертвами.

– А женщины?

Жестокая улыбка появляется на моем лице, когда я смотрю на нее, наблюдая за тем, как она поправляет свою хватку на лопате, напоминая мне о том, как я был маленьким ребенком, делая то же самое однажды.

Один одинокий темный локон распускается перед ее лицом, и только потому, что мои руки обмотаны кожаными перчатками, я протягиваю руку. Мои пальцы заправляют вьющиеся волосы ей за ухо.

– Есть только одна женщина, которую я когда-либо хотел убить, настолько ужасно, что я почти чувствую вкус ее крови на своем языке. Как красива она была бы, скрученная в муках на моем столе.

Нефритовые глаза ищут мое лицо, пока я глажу тыльной стороной пальцев ее щеку – разительный контраст между моими черными перчатками и ее бледной кожей. Ее рот слегка приоткрывается в ожидании моего ответа, она ждет каждого моего слова.

– И это ты, детка.

Моя рука легонько касается ее щеки, отстраняя ее без раздумий, прежде чем я продолжаю прогуливаться по кладбищу. Мне не нужно смотреть, чтобы увидеть, что я оставил ее безмолвной, рот слегка приоткрыт, когда она смотрит на мой затылок.

Лира умрет красиво. Я почти завидую, что сама Смерть успеет забрать ее раньше меня.

– Придурок, – тихо бормочет она, но я слышу улыбку в ее голосе.

Наша прогулка заканчивается, когда мы добираемся до участка земли, который я искал. Большой участок травы находится в нескольких дюймах от любого родственника, уже похороненного здесь.

– Разве ты не идешь к этому немного задом наперед? Разве копание могилы не должно быть в конце списка того, как избежать наказания за убийство? Мне нужно узнать, как убить кого-то, прежде чем думать о том, что делать с его телом. А если я даже не хочу хоронить его? Есть и другие методы избавления – свиньи, расчленение, кислота...

– Пожалуйста, прекрати говорить. – Прерываю эту катастрофу, пока она не закрутилась еще больше. – Я уже говорил тебе об этом раньше, ты уже знаешь, как убить кого-то, Лира. Я наблюдал за тобой.

Что-то сильное жжет мое нутро. Перед глазами мелькает Лира, вся в крови, сжимающая нож в правой руке так крепко, что костяшки пальцев стали ослепительно белыми. Блеск в ее глазах, когда она смотрела на тело, лежавшее между нами. И снова смерть стала мостом, соединившим наши души. Я уже начал задумываться, почему на другом конце всегда была она.

– Ты перерезала горло человеку прямо у меня на глазах. Ты сделал это сама. Прими, что ты уже являешься тем, кем ты так отчаянно хочешь стать, или это истощит тебя. Ты понимаешь?

– Знаю, просто…

– Скажи это, – огрызаюсь я, засовывая руки в карманы шинели.

– Думала, ты хочешь, чтобы я перестала говорить.

Я качаю головой, щелкая языком по крыше рта. Этот ее рот, который так и норовит случайно появиться, станет ее смертью. В буквальном смысле. Это будет причиной, по которой я задушу ее до смерти.

– Сейчас не время быть милой, – предупреждаю я. – Теперь скажи это.

Румянец заливает ее лицо. – Что сказать?

Мой рот наполняется водой, ухмылка тянется к моим губам, как она так слепо подчиняется мне. Каждому моему приказу, каждой мысли, каждому движению. Она так хорошо следует им каждый раз.

– Скажи мне, что ты убийца.

– Почему?

– Потому что если ты даже не можешь сказать, как ты собираешься убить кого-то? Если ты не можешь даже пробормотать слова, как ты избавишься от трупа? Как ты сможешь пройти через это, когда они будут умолять о жизни? Когда они рассказывают тебе о своих семьях и обо всем, что они оставят после себя, когда ты убьешь их? Прими это, или все будет напрасно.

Стоя там в желтых дождевых сапогах, пожевав внутреннюю сторону щеки, она знает, что я прав, так что же ее сдерживает? Что ее останавливает?

– Каждый день я смотрю в зеркало и вижу, какая я, Тэтчер. Я вижу то... – Она сглотнула, положив руку на грудь. – Я держала ее в цепях, то, что никто никогда не видел, прятала ее, прятала себя всю свою жизнь, чтобы защитить людей от нее. Чтобы защитить от него все, что осталось от Скарлетт.

Она смотрит на меня, глаза такие зеленые, что невозможно передать их цвет. Чистый и манящий, причудливый лес затягивает людей внутрь, но я знаю, что если вы позволите себе войти внутрь, то выбраться оттуда будет невозможно. В таком лесу легко заблудиться. В таких глазах, как у нее.

– Знаю, что я убийца, что жажда, живущая во мне, удовлетворяется только смертью. Я знаю это, Тэтч.

– Тогда почему ты сдерживаешься?

Множество вопросов всплывает в моем мозгу, и я благодарен своему рту за этот вопрос. Потому что остальные – это мысли, от которых я хочу избавиться. Немедленно.

Является ли монстр Лиры тем же самым, что живет внутри меня? Неужели мой отец заронил в нас обоих одно и то же семя зла? Действительно ли мы более связаны, чем я думал вначале?

– Уверена, что ты не понимаешь этой концепции, потому что ты – Тэтчер Пирсон. – Воздушные кавычки вокруг моего имени кажутся немного лишними, но я люблю драматизм, поэтому пропускаю это мимо ушей без язвительного комментария, позволяя ей продолжать. – Но я боюсь. Я боюсь того, чем я стану, когда выпущу это наружу, когда позволю себе поддаться порыву.

Я знаю, что где-то есть правило, запрещающее то, что я собираюсь сказать, но если я и не лгун, так это точно.

– Ты должна бояться, Лира Эббот. То, с чем ты живешь, должно пугать тебя – оно должно пугать любого, кто с тобой соприкасается, – говорю я, нажимая ногой на открытый участок травы. – Пусть это пугает, но никогда не позволяй этому остановить тебя.

Я тянусь в карман куртки, чувствуя тяжесть ее взгляда на своем лице.

– А теперь хватит болтать. – Если она продолжит говорить, на улице наступит кромешная тьма еще до того, как она начнет.

Порыв ветра проносится мимо, треплет рулетку в моей руке, когда я достаю ее из кармана. Я помню, как отец привел меня сюда. Что он заставил меня сделать, чтобы доказать, что я есть, кто я есть, и последствия того, что я не принимаю эти факты.

Лире должно повезти, что я только честен.

– Ты выкопаешь яму глубиной в шесть футов. Ни дюймом меньше, ни дюймом больше.

Ее брови нахмурились, она покачала головой перед словами. – Что? Почему?

– Ну, потому что ты умоляла меня своими маленькими грустными глазками научить тебя. Именно это я и делаю, – огрызаюсь. Я учу тебя именно тому, чему научился сам. Но я держу это при себе.

– Я благодарна, но я просто не понимаю...

– Хочу, чтобы ты вырыла могилу, Лира. Твою могилу. Это достаточно просто для твоего затуманенного мозга, чтобы понять, или я должен объяснить тебе по буквам?

Не уверен, что человек с цветом лица как у снега может стать еще бледнее, но она это делает. Пыльно-розовая роза, подчеркивающая ее щеки, исчезает. Она делает шаг назад от меня, и что-то первобытное во мне щелкает в моем нутре.

– Так быстро уходишь, питомец? Я ожидал, что ты продержишься до выпотрошения. Как досадно. – Я щелкаю языком и качаю головой, делая шаг к ней, закрывая брешь, которую она пытается между нами проделать. – Выкопать яму, в которой ты проведешь остаток вечности, если расскажешь кому-нибудь об этом, это слишком для тебя? Это просто страховой полис. Это детская игра.

Паника расцветает на ее лице, и я ухмыляюсь.

– Вот так, детка. Бойся – ты мне нравишься такой. Бойся перечить мне, лгать, проронить хоть слово об этом кому бы то ни было.

– Я ничего не скажу, Тэтч, и не стану подвергать тебя такому риску. Если бы я это сделала, у меня тоже были бы неприятности. Тебе не нужно заставлять меня делать это. – Ее голос дрожит и колеблется.

– Это мило. Правда, это так. Но я не доверяю тебе. Я не стану рисковать своей свободой, полагаясь только на твое слово. Мне есть что терять в этой нашей сделке, Лира. Теперь и ты тоже.

– Тэтчер...

– Никто другой не должен знать о том, что я делаю. О том, что я показываю тебе. Если кто-то узнает, я буду знать, что это ты. Это не игра. Если ты откроешь свой рот, я удалю каждый из этих белых зубов в твоем черепе, прежде чем сверну твою милую шейку и брошу тебя в яму, которую ты вырыла. – Я не свожу глаз с ее лица, мне нужно, чтобы она поняла, насколько серьезно я к этому отношусь.

Как легко мне будет закончить ее существование на этой земле.

Я хватаю лопату с земли и хватаюсь за ручку.

– Это нелепо. Я никогда не давала тебе повода не доверять мне. Ни разу, – спорит она, и ее нежелание подчиниться начинает меня раздражать.

Моя челюсть сжимается. – Однажды отец привел меня сюда. Мне было шесть лет, и он заставил меня копать могилу, как и ты, но вместо нее мы положили мою мать. Не помню, чтобы я так сильно жаловалась на это.

Шок загорается в ее глазах, ужас от того, что это должно было сделать с маленьким ребенком. И от этого мне становится плохо. Мне не нужно ни ее сочувствие, ни ее забота. Меня не волнует, что случилось в моем прошлом, да и вообще ничего не волнует, поэтому ее растрата эмоций на меня раздражает.

– Так я доказал ему, что я есть. То, что я есть. Ты собираешься копать эту могилу и заслужить знания, которые ты требуешь от меня. Если ты не... – Я достаю лезвие из другого кармана и верчу его в руке, – мы можем расторгнуть эту сделку сейчас. Для меня это не имеет значения.

Ее нижняя губа подрагивает, глаза блестят от того, что похоже на слезы. Я так хочу, чтобы это был страх, но я знаю, что это не так.

Ей жаль меня.

Какая трата.

– Сколько тебе было лет? – предлагает она, игнорируя все, что я только что сказал. – Ты был достаточно большим, чтобы пользоваться лопатой?

– Нет. – Я сморщился, вспомнив всю грязь, которую мне пришлось вычищать из-под пальцев. Как она въелась в мои ногти и как покрыла мою кожу. – Он заставил меня использовать мои руки. Радуйся, что я разрешаю тебе пользоваться лопатой.

Я сунул предмет ей в руки. – Теперь делай то, что у тебя получается лучше всего, Лира. Играй в грязи. Я больше не буду просить.

ГЛАВА 12

Кольцо вокруг Рози...

ЛИРА

– Итак, какой самый важный вопрос в органической химии?

Я перестаю вращать кольцо на указательном пальце. Вопрос повисает в воздухе, и наступает неловкая тишина. Это простой ответ, который большинство студентов должно знать, если бы они были внимательны во время лекции.

Печально то, что они, скорее всего, знают ответ. Они просто либо с похмелья, либо слишком устали от того, что снова втянулись в учебный график.

А никому не нравятся занятия в семь утра.

Никому, даже мне, а я люблю уроки.

– Как, блядь, мы его бросим?

Хор хихиканья и хихиканья вибрирует в комнате. Это даже вызывает небольшую улыбку в уголках моих губ, когда я смотрю на нашего профессора в передней части комнаты, ожидая его опровержения.

Коннер свободно смеется, в отличие от любого другого преподавателя, который тут же отчитал бы шутника, сделавшего этот комментарий. Он здесь просто всеобщий любимец, спокойный и всегда готовый помочь, чем может.

– К счастью для тебя, Джейкоб, ты, вероятно, даже не будешь использовать это после окончания школы. Просто сдашь экзамен на тройку, и впереди у тебя будут годы продажи машин в дилерском центре твоего отца.

Комната разражается смехом и шепотом, ахами и охами.

Со своего места сзади я не вижу, но представляю, что лицо Джейкоба стало цвета пожарного гидранта, и я сомневаюсь, что он будет делать еще какие-нибудь язвительные замечания в классе.

Он не лжет. Джейкоб Неттл унаследует Nettle Auto после окончания школы и станет еще одним винтиком в механизме Пондероз Спрингс. К сожалению, мне нужен этот класс для будущих начинаний; даже если страховка жизни моей матери оставила после себя сомнительную сумму денег, я все равно хочу сделать карьеру.

Одного этого должно быть достаточно, чтобы я сосредоточилась на этом классе, но это не так. Не этим утром – этим утром я не могла беспокоиться ни о чем, кроме него.

– Успокойтесь, класс. Успокойтесь, – инструктирует он с мягкой суровостью, которая заставляет учеников слушать. – Есть ли у кого-нибудь еще ответ? Какой самый важный вопрос в органической химии?

Тэтчер весь в моих мыслях, бегает по пространствам моего разума, делая круги. Он существует в каждом свободном пространстве внутри меня. Мой мозг думает только о том, когда будет следующий урок, даже если он ходил на цыпочках вокруг того, что мне действительно нужно было выучить.

Каждый раз, когда он писал, я втайне надеялась, что наша встреча состоится у него дома. Но он не переставал направлять наши занятия в другое место, все еще не доверяя мне пространство, которое могло сделать его хоть немного уязвимым.

Мои руки были благодарны за отсутствие физических нагрузок, потому что после многочасовой работы с лопатой у меня появились мозоли, но это было давно.

Мозоли и трещины на ладонях зажили и я готова снова испачкать руки – на этот раз поменьше настоящей грязи. Я устала изучать бесконечные книги, которые он разложил передо мной в нашей местной библиотеке: анатомия человеческого тела, учебник о серийных убийцах и их жертвах, даже справочник для гробовщиков.

Потом он устроил бы мне хреновую викторину. Если бы я хотела изучать убийства, я бы специализировалась на криминологии. Не это я имела в виду, когда просила его об этом, и он это знает. Он знает, что его постоянные придирки только еще больше раздражают меня, но если есть что-то, что я знаю больше всего на свете, так это то, что Тэтчер либо идет, либо не идет. Он не торопится; он терпелив. Алмаз, формирующийся под медленным давлением, то, чего другие ждали бы всю жизнь.

Даже если я знаю, что он тянет время. Я знаю, что это так. И каждый раз, когда я пытаюсь сказать ему об этом, он дает мне один и тот же пассивный ответ.

– Студенты учатся, Лира.

Единственное, что, кажется, помогает мне пережить скучные, тихие моменты в этой душной библиотеке – это Тэтчер в очках. Тонкие, стально-серые оправы, которые только усиливают его суровый взгляд, они словно усиливают суровую синеву его глаз, таких кристально чистых и поразительных. Кажется, что невозможно не увянуть под его взглядом.

И все же я не видела никого и ничего более привлекательного.

Я провожу больше времени, анализируя его в кресле напротив меня, чем действительно читая, откровенно таращась на каждое его движение, следя за тем, как его тонкие, уверенные пальцы перелистывают его собственную книгу. Твердые, но такие нежные со старыми страницами.

Несмотря на то, что он почти не замечает меня, мне все равно нравится быть рядом с ним. Лучше пусть он меня игнорирует, чем кто-то другой.

– Кто-нибудь? – Годфри снова спрашивает, отвлекая меня от моих мечтаний о Тэтчере.

Я оглядываю комнату, не видя больше никого, кто хотел бы дать ответ, и решаю избавить нас всех от страданий, поднимаю руку, что только ускоряет время, в течение которого мы зажаты в своих креслах.

Глаза Коннера переходят на мою руку, затем на лицо, и мягкая улыбка согревает его черты, когда он поднимает палец, указывая на меня, чтобы дать мне слово.

Я открываю рот, но не мой голос разносится по комнате. Вместо этого уверенный ответ Мэри Тергид вылетает прямо из ее уст.

– Самый важный вопрос – где находятся электроны? Понимание электроотрицательности помогает определить, какие части молекулы имеют относительно высокую электронную плотность. А электроотрицательности атомов мы обычно видим в органической химии– .

Именно в такие мрачные моменты я думаю, что могу быть хуже Тэтчера. Убийство аморально. Я знаю это, но даже у него есть кодекс поведения, которому он следует: не причинять вреда невинным или беспомощным. Я не верю, что у меня это есть.

Я не должна желать зла девочкам моего возраста, но не думаю, что имеет значение, кто это был. Если внутри меня сработает сигнал тревоги, моему голоду будет все равно, в кого вонзить свои зубы. Все, что я могу себе представить, это как я хватаю в горсть эти платиново-блондинистые волосы и бью ее лицом об парту, пока она не станет неузнаваемой на лице, таком же искаженном и уродливом, как и внутри.

Не потому, что она прервала меня, конечно, нет. Если бы это было из-а чего-то настолько пустякового, я бы уже давно сорвалась. Нет, это ее небольшое наказание за то, что она сделала с моим другом. Это ощущение ржавых гвоздей, пронзающих мой позвоночник, жженой резины и старых копеек, горьких на вкус на моем языке. Это ради мести.

Обхватить ее горло руками и сжимать, считать часы до звонкого щелчка. Слушать ее крики, смотреть, как она борется, как расплачивается за предательство такого человека, как Сэйдж. За то, что повернулась к ней спиной, когда должна была быть ее самым близким другом. Я хочу сделать ей больно, отомстить за боль, которую она причинила Сэйдж.

Щелчок.

Я смотрю на треснувшую ручку в своей руке, расщепленную посередине и треснувшую от силы моего сжатия. По позвоночнику пробегает холодок, страх лижет мне пятки, страх за себя. Когда я перестану бояться этого? Того, что я есть, и того, что я чувствую?

– Правильно, мисс Тергид, – говорит Коннер с беззубой улыбкой, давая ей отрывистый кивок. – На сегодня это все. Увидимся в понедельник, и, пожалуйста, убедитесь, что вы успели прочитать книгу до урока.

Когда я встаю, Мэри поворачивается, чтобы посмотреть на меня. – Извини за это, я даже не знала, что ты в этом классе, – говорит она с яркой улыбкой, которую никак нельзя назвать милой. – Как будто тебя даже не существует.

Две девочки, сидящие рядом с ней, хихикают, а я просто пожимаю плечами. Они не могут сказать мне ничего такого, чего бы я не слышала раньше. Я – одна из многих призраков Пондероз Спрингс. Предания, страшные истории, которые ходят по коридорам и живут на чердаках. Знаю это. Я приняла это давным-давно.

Девочка с болезненным детством, которая решила, что слиться с толпой проще, чем выделяться. У меня гораздо лучше получается быть призраком, чем человеком.

– Ничего страшного. Наверное, тебе нужна была похвала от профессора Годфри. Видит Бог, не так уж много ее можно получить, встречаясь с кем-то вроде Истона.

Ее лицо сморщилось, рот приоткрылся от того, что я вообще ответила. Что вполне оправдано. Три года назад я бы промолчала и ушла. Она не привыкла, чтобы я огрызался.

Это резкий выпад, который она заслужила, ударив Сэйдж в спину при первой же возможности, и гораздо приятнее, чем то, что я действительно хочу с ней сделать. Она должна быть благодарна, что это всего лишь подкоп, а не острый нож. В этом городе не хватает верности. Каждый следит за собой и не боится наступить на тех, кого любит, чтобы достичь вершины.

Пондероз Спрингс порождает эгоистичных засранцев.

Вот что должно быть написано на гербе этой школы.

Как только соберу свои вещи, я готова сбежать из этого класса. До конца дня у меня нет никаких занятий, а значит, самое время отправиться за первыми видами для моего нового проекта.

Я давно хотела сделать купол на тему пчел, с сохраненными полевыми цветами и несколькими разными видами. Мне просто нужно понять, смогу ли я работать с чем-то таким крошечным, как пчела.

Этим летом я поинтересовалась в местном фруктовом саду о популяции пчел-масонов. Голубая металлическая пчела родом из Орегона и фруктовых деревьев, населяющих этот штат. Они были бы идеальны для экспозиции, особенно с таким уникальным цветом.

Лето закончилось, осень быстро идет, и мы движемся к более холодным месяцам, я знаю, что пчелы будут гнездиться, оставляя старых пчел, у которых истекает срок годности, болтаться вокруг. Надеюсь, я смогу найти несколько уже мертвых и в хорошем состоянии, так что мне не придется играть в ловца пчел.

– Лира, отойди на пару минут. – Годфри зовет меня по имени, когда я пытаюсь выскочить из класса, останавливая свои шаги. Толпа студентов проходит мимо меня, когда я оборачиваюсь, сжимая ручку своей сумки.