Текст книги "О чем знаешь сердцем"
Автор книги: Джесси Кирби
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
– Привет, – говорю я, вдруг оробев немного, ведь наши тела под покрывалом все еще переплетены.
Колтон приоткрывает один глаз, потом второй, и наклоняет подбородок, чтобы взглянуть на меня.
– Значит, мне не приснилось. – На его лице расплывается улыбка. – Ну, по крайней мере, на этот раз.
Я смеюсь и награждаю его шутливым тычком, но стоит мне вспомнить нас в шуме дождя и представить, что он думал обо мне подобным образом, как сквозь меня проносится новая волна тепла. Я дотягиваюсь до его губ, вокруг меня обвиваются его руки, и в момент, когда все опять начинает исчезать, я слышу жужжание своего телефона.
Приподнимаюсь, чтобы проверить, кто это, но Колтон снова увлекает меня к себе и между поцелуями шепчет мне в губы:
– Не волнуйся об этом сейчас.
Я целую его в ответ, телефон продолжает жужжать, потом замолкает. Раздается сигнал автоответчика. Где-то в уголке моего подсознания просыпается беспокойство. Я говорила Райан, что собираюсь к Колтону. Может, она просто проверяет, все ли в порядке.
В обычной ситуации я бы не стала придавать этому значения, но из-за грозы – и того факта, что я не там, где обещала быть, и уже поздно – беспокойство разрастается настолько, что я отстраняюсь от Колтона и, набросив на грудь покрывало, беру телефон.
Когда загорается экран, все во мне обрывается.
Двенадцать пропущенных звонков.
От мамы, бабушки, Райан.
Один за другим.
– О боже.
Моментально насторожившись, Колтон садится.
– Что? – спрашивает он. – Что такое?
Я вожусь с телефоном, пытаясь включить автоответчик.
– Я… я не знаю… наверное, что-то…
Меня прерывает настойчивый голос Райан.
– Куинн, это папа. Тебе нужно немедленно приехать в больницу.
Двери приемного отделения с шорохом раздвигаются, и вместе с едким запахом антисептиков на меня с силой, к которой я не готова, обрушиваются воспоминания о том, как я была здесь, в этой самой больнице, в последний раз. Я вспоминаю себя – в ужаснейшем состоянии, с кроссовком Трента, зажатым в руке, папу у стойки регистратуры, лица его родителей при виде меня. Трента уже увезли из приемного отделения. Решения были приняты, бумаги подписаны, священник вызван. Прощальные слова произнесены – без меня.
Я останавливаюсь, пытаюсь дышать, и пол внезапно начинает уплывать у меня из-под ног.
– Эй. – Колтон подхватывает меня под локоть. – Ты как?
Я открываю рот, но вид моих родных удерживает меня от ответа. Они сидят на тех самых бежевых стульях, на которых я вместе с папой ждала, когда мне позволят увидеть Трента. И попрощаться с ним.
Теперь там сидят бабушка, мама и Райан. Напряженно, не разговаривая. Мама смотрит в пространство перед собой с таким выражением на лице, словно вся тяжесть вины лежит на ней – и словно перебирая в уме все, что должна была сделать иначе. Райан, которая выглядит так, точно находится на грани слез, уставилась в невидимую точку на полу, будто слезам не пролиться, если не сводить с этой точки взгляд. И бабушка. Она сидит очень прямо, очень неподвижно, с сумочкой на коленях и руками, сложенными поверх, спокойная в окружении безмолвного шторма.
На мою спину мягко опускается ладонь Колтона.
– Это твоя семья?
Я киваю, готовясь к слову «инсульт», а потом ухожу вглубь приемного отделения, к рядам стульев. Райан замечает нас первой. У нее округляются глаза, и в этот момент я понимаю, как, должно быть, выгляжу со стороны: волосы растрепаны и вьются вокруг лица, тушь потекла, на плечах болтается еще влажная толстовка Колтона.
– Что случилось? Что с папой? – Мои глаза наполняются слезами, готовыми пролиться, каким бы ни был ответ. – У него был инсульт?
Мама, поднявшись, обнимает меня так крепко, что мне становится страшно, что все гораздо хуже, чем я предполагала. Спустя какое-то время она расслабляет руки, но не отпускает меня.
– Пока неясно. Станет известно после обследования.
– Но что случилось? Как он… я думала, что…
Я не договариваю, потому что понимаю, что в последние недели и не вспоминала о его лечении, о его медосмотрах и о симптомах. Я просто заключила, что теперь он в порядке. Что ему ничто больше не угрожает.
Я позволила себе забыть, что так не бывает.
– Он помогал мне с картинами, – не отрывая взгляда от пола, отзывается со своего места Райан. – И вдруг… стал как-то странно разговаривать. Я решила, что он шутит, и засмеялась. – Она поднимает лицо, в ее глазах слезы. – Я засмеялась, а у него закатились глаза, и он упал. Упал и…
Райан заламывает руки, и тогда бабушка кладет поверх них ладонь и крепко прижимает их к ее коленям.
– А потом ты начала действовать, позвонила 911, и это было все, что ты могла сделать.
– Нет, я должна была догадаться сразу. Если бы я позвонила раньше…
Мама перебивает ее, не позволяя винить себя.
– Милая, ты сделала все, что на твоем месте сделал бы любой из нас. Все прочее не в нашей власти.
Мне кажется, мама сама не верит своим словам. Я буквально вижу, как она терзается, перебирая мысленно все те превентивные меры, которые не испробовала с моим отцом, и мне хочется остановить ее и сказать, что иногда ничего поделать нельзя – как бы сильно мы не жалели и не хотели, чтобы все обернулось иначе.
Колтон, стоящий рядом со мной, откашливается и переминается с ноги на ногу, что кроме меня замечает одна только бабушка.
– Куинн, ты не представила нас своему другу. – Она кивает в моем направлении, и внутри меня распространяется беспокойство.
Колтон делает шаг вперед и протягивает бабушке руку.
– Я Колтон.
Бабушка заключает его руку в ладони.
– Очень рада, Колтон. Ты, очевидно, и есть та причина, по которой Куинн внезапно увлеклась океаном. И я понимаю, почему, – говорит она, подмигивая ему. – Это моя дочь Сьюзан, а это Райан, сестра Куинн.
– Приятно познакомиться, – говорит Колтон.
Мама вежливо улыбается, а Райан встает и пожимает ему руку, после чего переводит взгляд с него на меня и обратно.
– Я много о тебе слышала, – говорит она.
Я смотрю на нее в упор, чего она, разглядывая Колтона, не замечает. Но потом она мельком оглядывается на меня, и я взглядом заклинаю ее ничего больше не говорить.
– Много хорошего, – уточняет Райан, уловив намек. – Спасибо, что приехал вместе с ней.
– Конечно, – отвечает Колтон.
Довольно долго мы стоим и молчим, пока не появляется усталый врач с планшеткой в руках.
– Миссис Салливан?
– Да? – Мама встает.
Вся наша группа разом задерживает дыхание, а врач обводит нас взглядом.
– Я могу говорить прямо? О вашем муже.
Мама кивает.
– Окей. Хорошая новость в том, что ваш муж стабилен, это был не инсульт, а значит непоправимого ущерба не нанесено.
Мы киваем, будто все понимаем, и готовимся ко второй – плохой – новости.
– Плохо то, что это вторая его ТИА, и УЗИ сосудов выявило в сонной артерии, ведущей к мозгу, небольшой тромб. Если не принять меры, то в ближайшем будущем инсульт или нечто худшее неизбежно. Есть несколько вариантов лечения, но время дорого, поэтому я бы предпочел как можно скорее положить его на операционный стол.
Мама кивает, обдумывая его слова, и мы все тоже.
– Можно увидеть его?
– Конечно, – отвечает врач. – Идемте со мной.
Она мельком оглядывается на нас, и бабушка машет на нее.
– Иди. Мы побудем здесь.
Бабушка еще говорит, а мама уже уходит вместе с врачом. Я вижу, что мы напрочь исчезли из ее мира, но не обижаюсь. Сейчас для нее существует только один человек – мой отец. Я думаю о них двоих, о том, сколько лет они прожили вместе – тридцать шесть, – о том, что я чувствовала, когда потеряла Трента спустя малую часть от этого времени. И о том, что будет, если я потеряю Колтона. Для мамы, конечно, из-за всех этих лет все иначе, но страшно подумать, насколько наш мир зависит от любви к другому человеку.
Райан падает на сиденье. Ей легче, но ненамного.
– Поверить не могу, что я над ним посмеялась. Просто… все произошло так быстро, что сначала я ничего не поняла.
Бабушка мягко заговаривает с ней:
– Перестань. Что было, то было. Дело прошлое. Не надо себя корить. – Она берет Райан за руку. – Давай-ка сходим с тобой прогуляться.
Рука Райан безвольно повисает в бабушкиной, и, покачав головой, она делает еще один судорожный вдох.
– Вставай, – произносит бабушка с чуть большим нажимом.
Это привлекает внимание моей сестры, и между ними двумя вспыхивает искорка взаимопонимания. К Райан эхом вернулся тот самый приказ, который она в свое время отдала бабушке. Она с трудом сглатывает. Кивает, а затем подчиняется. Бабушка оглядывается на нас с Колтоном.
– С вами двумя все будет нормально?
– Да, – отвечаю я, хоть и не совсем в этом уверена.
– Хорошо. Мы ненадолго. – Она обнимает Райан за плечи и уводит на улицу, в пасмурный вечер.
А я, наконец, выдыхаю.
Колтон садится со мной рядом.
– Страшно было, да? – Он кладет руку мне на колено. – Но, похоже, с твоим отцом все будет хорошо.
– Хотела бы я, чтоб была такая гарантия, – отвечаю я, глядя на него.
Он сжимает губы.
– Ее никогда нет. Ни для кого из нас. Но такова жизнь.
Минуту мы молчим.
– Хочешь есть? – спрашивает Колтон. – Или пить? Кофе, горячий шоколад или еще что-нибудь? Я тут, в больнице, все знаю. Где что найти. – Он улыбается, и это невероятно, как легко теперь ему даются эти маленькие отсылки ко временам, когда он болел. Словно он испытал облегчение, выпустив свою тайну наружу.
– Можно просто воды? – слабым голосом откликаюсь я.
– Сейчас будет. – Колтон быстро поднимается на ноги, обрадовавшись возможности быть полезным, но потом склоняется ко мне, приподнимает за подбородок мое лицо, и я смотрю прямо на него, а он – прямо на меня. Он хочет что-то сказать, но в итоге просто касается в нежном поцелуе моего лба. – Куинн, я… Я сейчас вернусь.
Он уходит куда-то по коридору, а я, прислонившись к спинке, засовываю руки в карманы толстовки и закрываю глаза, чтобы минуту подумать и успокоить дыхание. Я стараюсь сосредоточить мысли на том, что случилось с отцом, на словах доктора и на том, что скорее всего все будет хорошо. Но вижу лишь Колтона в бледных вспышках грозы, свою ладонь на его груди, его губы на моих губах и дождь, обволакивающий нас, словно сон.
Я открываю глаза, и флуоресцентный больничный свет прогоняет воспоминания прочь.
Проходит несколько минут. Нащупав что-то в кармане Колтона, я некоторое время кручу это в пальцах, прежде чем задуматься, что там такое, и достать. Это бумага, сложенная в маленький плотный прямоугольник.
Не думая, я начинаю разворачивать его, но останавливаюсь, будто пораженная громом, стоит мне узнать потертый кремовый лист. Мое сердце ухает вниз. Все мои секреты и чувство вины выплескиваются на меня из листа бумаги в моих руках, точно наказывая за все, что я натворила. Мне не нужно разворачивать письмо, чтобы узнать, что там. Ночь за ночью я исписывала черновик за черновиком, пока не нашла нужные слова. Пока не поняла в точности, что хочу сказать человеку, получившему сердце Трента.
С подступившей к горлу тошнотой я разворачиваю лист. Осторожно, стараясь не порвать бумагу, когда-то плотную, но теперь истрепавшуюся – и не только от сегодняшнего дождя. Мой взгляд скользит по словам, написанным моей собственной рукой, по заломам от многократного складывания и раскладывания, сделанным Колтоном, чтобы письмо уместилось в кармане. Чтобы он мог носить его с собой.
Я смотрю на слова, на свои слова, полные печали и горя, и девушка, написавшая их, кажется мне незнакомкой. Она искала способ удержаться за Трента. Она думала, что никогда больше не полюбит. И не знала, что человек, которому она пишет, станет тем, кто докажет, что она неправа.
– Что ты делаешь?
Голос Колтона. Я вскидываю голову. На его лице, как, наверное, и на моем, – шок, а взгляд приклеен к письму, которое я держу в руках.
– Я…
Непослушными пальцами я пытаюсь сложить лист, но не успеваю. Поставив стаканчики с дымящимся кофе на пол, Колтон забирает письмо у меня из рук. Его внезапная резкость пугает.
– Извини, – бормочу я. – Я случайно… Оно лежало у тебя в кармане, и я подумала, что…
– Оно не твое, не тебе и читать, – говорит Колтон, и я не знаю, что хуже: его тон или горькая ирония его слов.
Я смотрю, как он стоит и пытается сложить письмо в маленький прямоугольник, каким оно было, пока бог знает сколько времени лежало у него в кармане, и понимаю, что больше так не могу. Я больше не могу скрывать от него свой секрет. Найдя, наконец, слова, я произношу их с осторожностью, чтобы их было невозможно неверно понять.
– Оно мое.
Его рука замирает в воздухе. Он растерянно глядит на меня.
– Что?
Надлом в его голосе убивает во мне желание продолжать, но я продолжаю, потому что так надо.
– Это мое письмо. – Я с трудом сглатываю, и во рту у меня внезапно становится сухо. – Я его написала.
– Ты… что?
Я стараюсь сохранить голос ровным. Жалею, что в комнате так мало воздуха.
– То письмо написала я. Тебе. После того… – Мой голос ломается. – После того, как мой парень погиб в аварии.
Мои слова и вся содержащаяся в них правда сотканы из воздуха, еле различимы, но Колтон слышит их, и все мышцы в его теле напрягаются. Он трясет головой.
– Тогда я тебя не знала, – прибавляю я в надежде, что каким-то образом оно все изменит. Но как только я поднимаю глаза на Колтона, то понимаю, что надеялась зря.
Он стоит и молчит, неподвижный как статуя, только на челюсти едва заметно дергается нерв.
Я встаю. Делаю шажок ему навстречу.
– Колтон, пожалуйста…
Он отшатывается от меня.
– Ты знала? – спрашивает он ледяным тоном. – Когда мы познакомились, ты знала, кто я?
Вопрос вызывает у меня горячий поток слез.
– Да, – шепчу.
Колтон начинает уходить.
– Постой, – умоляю его я. – Пожалуйста. Позволь мне объяснить…
Он останавливается. Стремительно разворачивается ко мне лицом.
– Объяснить что? Как ты отправилась искать человека, который получил сердце твоего парня? Как ты нашла меня, хотя я подписал бумагу об отказе от всяких контактов? – На его лице, точно молния над океаном, вспыхивает гнев. – Или как всего несколько часов назад ты сидела со мной рядом, пока я выкладывал тебе все, и ничего не сказала? – Возникает пауза, и на его лице мелькает еще что-то. Быть может, воспоминание о том, что случилось следом. Но столь же быстро оно исчезает, и его голос становится пустым. – Какой именно момент ты хочешь объяснить?
Я открываю рот, но на мгновение становлюсь немой от правды о всем том, что я сделала. А потом даю единственное объяснение, которое у меня есть.
– Ты не написал мне ответ, – шепчу я в пол, и это не обвинение, но оправдание всего, что произошло, в самой простой, самой честной форме.
Колтон шагает ко мне.
– А почему, как ты думаешь? Я не хотел этого. Всего этого – я не хотел. – Он смотрит на меня в упор, прямо в глаза, и, клянусь, я не узнаю его. – Сделай одолжение, – говорит он. – Забудь, что знаешь меня. Потому что мы не должны были познакомиться.
А потом он уходит. Через автоматические двери – в ночь.
Синдром разбитого сердца. Бывают случаи, когда пациенты, перенесшие травматическое эмоциональное потрясение, жалуются на боли в груди и проявляют некоторые электрокардиографические аномалии несмотря на отсутствие коронарного атеросклероза… верхушка и средняя часть сердца сокращаются слабо или совсем перестают сокращаться. При рентгенологическом исследовании с помощью контрастного вещества можно увидеть, что очертания сердца искажены, стали сдавленными или сжатыми… человек с разбитым сердцем, по сути, раздавлен тяжестью, которую он или она не в силах перенести.
Ф. Гонсалес-Крусси «Жизнь с сердцем: Изучение миров внутри нас»
Глава 30
Неподвижно, с тяжестью на груди я сижу в приемной. Вокруг все как в тумане. Мимо проходят безликие люди. Из интеркома доносятся искаженные голоса. Слева от меня – бабушка, одна рука выбивает дробь на подлокотнике стула, вторая лежит на моей коленке. Справа – Райан. Она не смотрит на меня, молчит. Переживает за папу, а может ужасается мне, как и я сама.
Я ужасная, лживая эгоистка.
Мы ждем, сидя рядом в наших раздельных мирах. Сначала с новостями появляется врач. Папу только что отвезли на операцию. Она продлится несколько часов. Потом возвращается мама. Она кажется такой маленькой, стоя напротив нас со сжатыми в линию губами. И такой испуганной. Это душераздирающе и страшно одновременно.
Бабушка, поднявшись, заключает маму в объятья.
– Все будет хорошо.
Она не может знать этого наверняка. Как и никто из нас, однако мы все цепляемся за уверенность в ее голосе.
Мама, уткнувшись в ее плечо, кивает, ее губы дрожат, на глазах слезы, но, когда она замечает нас с Райан, в ней что-то меняется. Она встречает бабушкин взгляд, и та отпускает ее из объятий. Мама вытирает глаза, выпрямляется и протягивает к нам руки, чтобы мы подошли. И став ради нас насколько возможно сильной и уверенной, повторяет бабушкины слова:
– Все будет хорошо.
Вчетвером мы садимся в ряд: бабушка, Райан, мама и я. Молчим, пока ждем – с тяжестью на душе, но сплоченные силой, которую черпаем друг у друга. Со временем усталось берет свое. Бабушка, подперев щеку кулаком, засыпает. Райан уходит к свободным стульям, вытягивается на них и, едва закрыв глаза, проваливается в сон. Мамин подбородок падает на грудь.
И я вновь остаюсь одна.
Мои глаза горят, тело ноет, но разум не дает мне заснуть. Проходят часы, секундная стрелка тикает, точно пульс, а я снова и снова вспоминаю сцену с Колтоном. Его боль и гнев. Свое чувство вины и стыда. Секреты. Ложь. Неизлечимые раны. Необратимый урон.
Я не знаю, сколько времени мы прождали, когда перед нами появляется врач. Касаюсь маминого плеча, и она, моргая в холодном больничном свете, сразу садится. Под глазами у нее залегли глубокие тени, но, увидев врача, она моментально встает.
Он улыбается.
– Новости хорошие. – И Райан, и бабушка тоже встают и присоединяются к нам. – Операция прошла успешно. Мы смогли устранить тромб и установить стент. Сейчас он выходит из наркоза.
Мама обнимает врача.
– Спасибо, огромное вам спасибо.
С искренней, но усталой улыбкой он похлопывает ее по спине.
– Он еще не очнулся, но я попрошу, чтобы вам сообщили, когда анестезия пройдет.
Вскоре после ухода врача появляется медсестра и уводит маму к отцу. Бабушка принимает решение остаться и подождать ее, а нас с Райан отправляет домой. Мы не спорим. Молча уходим по коридору и обе не можем сдержать вздох облегчения. Но для меня оно длится всего секунду. Мы выходим на улицу через те самые двери, через которые ушел Колтон, и тяжесть от понимания того, что прогнало его прочь, ложится на меня полным весом. С каждым глотком воздуха чувство вины нарастает, а сердце и легкие доносят его до самых дальних уголков моего существа.
Я думаю о том, где он сейчас. Вернись, прошу мысленно. Будь здесь. Но я знаю: он не вернется.
Пока мы идем к парковке, отдаленный вой сирены, приближаясь, становится громче. Райан щелкает брелком и открывает свою дверцу. А я смотрю, как под предупредительным знаком тормозит «скорая». Сирена замолкает, но огни все вращаются, красный-синий, красный-синий, пока боковые дверцы отъезжают, и с обоих сторон выпрыгивают медики.
Красные и синие огни на фоне бледного предрассветного неба. Отрывистые голоса врачей поверх громких обрывков разговоров по радио.
Внезапно я теряю способность дышать.
– Куинн, – доносится откуда-то издалека голос Райан.
Я на нашей дороге. Стою на коленях, потеряв все.
Задние двери «скорой» распахиваются, оттуда появляется еще один медик и, вытягивая каталку, зовет остальных.
– Заносим его! Быстро, быстро!
– Куинн, поехали. – Голос Райан выдергивает меня в настоящее, но боль ни на чуточку не затихает.
Здесь, в настоящем, я потеряла еще больше, чем тогда.
Лишь по-настоящему тяжелый опыт… способен в полной мере показать нам бренность и эфемерность жизни… И это знание оставляет на наших сердцах нестираемую печать.
Ф. Гонсалес-Крусси «Жизнь с сердцем: Изучение миров внутри нас»
Глава 31
Я сижу у себя на кровати и смотрю на телефон, который держу в руке. На номер Колтона, готовый к тому, чтобы его набрали. Стоит только нажать на кнопку. Но я не нажимаю. Я знаю, он не ответит. Я звонила ему. Много раз, а потом мои звонки стали уходить на автоответчик, словно он выключил или выбросил телефон. Думая поехать к нему, я пыталась подобрать слова, которые помогли бы ему понять, – не вышло. Пыталась представить, будто мы вернулись в прошлое. Пыталась представить нас на воде или около водопада, или как мы вместе сидим на пляже и глядим на закат. Тоже не вышло. Я вижу только его лицо, злое лицо, и слышу слова, сказанные мне таким тоном, словно мы были чужими.
Забудь, что знаешь меня.
В его словах не было злости. Только боль – причиненная мной. И никто не скажет мне, что так получилось случайно, или что все вышло из-под контроля, или что я не могла поступить иначе.
Я искала его. Я нашла его. Я позволила себе влюбиться в него.
Ни на один из этих поступков у меня не было права.
Раз за разом я делала выбор, но таким образом лишала права выбирать его самого и, если вспомнить слова Райан, упустила шанс сделать настоящим то, что нас связывало. Я стерла все наши моменты, все дни, все впечатления еще до того, как успела их пережить. Теперь я – прошлое, которое он хочет забыть. И у меня нет другого выбора, кроме как не мешать ему это сделать.
Я ухожу в заслуженную изоляцию, в свое прошлое, и остаюсь наедине со всеми вещами, которые не могу изменить. Я не сплю. Не ем. Я рассказываю Райан о том, что случилось в прокате, когда я приехала рассказать ему правду, потом о грозе, о больнице, а потом я уже не могу говорить. Райан молчит. Не задает мне вопросов и не предлагает советов. Не знаю, почему. Может, потому что я ничего из этого не прошу, а может, у нее их попросту нет.
Через два дня, когда папу выписывают из больницы, я заставляю себя выйти из комнаты, чтобы показать ему, какое облегчение испытываю от того, что с ним все хорошо. И как сильно я люблю его. Пытаюсь помочь заботиться о нем, но меня, можно сказать, нет. Райан, еще не вышедшая после папиного приступа из шока, не отходит от него ни на шаг, то и дело обнимая его и ударяясь в слезы. Всем занимается мама: предписаниями врачей, рецептами, папиными делами на работе. Я теряюсь на этом фоне, утопая все глубже и глубже.
Снова теряя себя.
Когда ко мне без стука заходит Райан, я сижу за компьютером в пижаме, которую не снимаю уже третий день, и листаю блог Шелби. И не успеваю свернуть окно, чтобы Райан не увидела на экране фотографию Колтона.
– По-прежнему ничего?
Качаю головой.
– Почему ты не позвонишь ему?
– Я звонила. Сто раз. Он не отвечает.
Она сжимает губы и кивает.
– На его месте я бы, наверное, тоже не отвечала – узнав обо всем так, как узнал он.
У меня нет желания говорить об этом, и потому я молчу. Райан делает вдох и прислоняется к столу напротив меня.
– Меня приняли, – произносит она.
– Что?
– В ту итальянскую художественную школу. Им понравилось мое портфолио. Как оказалось, разбитое сердце способствует вдохновению.
– Здорово, – говорю, но получается совсем не радостно. Как же я без нее? – Когда уезжаешь?
– Через пару недель. – Мы молчим, и хотя я знаю, что она добилась именно того, что хотела, ей, кажется, тоже немного грустно. – Я буду скучать по тебе, – добавляет она. – Мне за тебя тревожно.
– Сейчас я противна сама себе.
– Помнишь, я говорила, что он заслуживает знать правду?
Я кошусь на нее.
– Так вот, Куинн. Он заслуживает того, чтобы знать все, а не только то, что он, как ему кажется, знает.
– О чем ты говоришь? – спрашиваю я.
– Я говорю об оставшейся части правды. О том, что сначала все было связано с Трентом, но где-то на полпути изменилось. Что ты влюбилась в него. Что тебе стало страшно. Что ты не хотела причинить ему боль или потерять. Это ведь тоже правда, разве не так?
Мои глаза наливаются слезами, и я поднимаю взгляд на сестру.
– Он сказал мне забыть его. – Я проглатываю ком в горле. От слез мой голос звучит глухо. – Что бы я ни сказала, он не захочет слушать.
– Шутишь? Ему необходимо услышать то, что ты скажешь. Думаешь, ему сейчас не больно, когда он знает лишь половину правды?
При этой мысли по моим щекам одна за другой начинают катиться безмолвные слезы.
– Подумай обо всем, что ты не сделала или не сказала, а после жалела. О тех вещах, которые ты хотела бы изменить. – Она качает головой. – Тебе ли не знать, насколько это мучительно. И как долго потом человека терзают сожаления и как они меняют его.
Замолчав, она долго смотрит на фотографию Колтона на экране, потом поворачивается ко мне. Ее глаза серьезны.
– Не позволяй им этого сделать. Действуй. Найди его и все расскажи.
Отдайся любви. Подчинись сердцу.
Ральф Уолдо Эмерсон
Глава 32
Я притормаживаю на той же смотровой площадке, что и в первый раз. Так же опускаю стекло, впуская солнечный свет и соленый воздух, и пытаюсь дышать. Мои руки так же дрожат от мысли, что я увижу его.
Но многое теперь по-другому.
Тогда я ехала, обещая себе не заговаривать с ним. Быть невидимкой. Не вмешиваться в его жизнь. Сегодня я хочу, чтобы он увидел меня. Чтобы выслушал. И несмотря на то, что привело меня к нему, я не хочу думать, что он не является частью моей жизни.
Правда смешалась с ложью, но мне необходимо ее открыть. Рассказать, что я искала сердце Трента, чтобы соприкоснуться с прошлым, удержать его, но, найдя это прошлое, я нашла и причину его отпустить. Мне нужно сказать Колтону, что я бы не изменила этого, даже если б могла.
К тому времени, как дорога сворачивает на главную улицу, меня всю трясет. Даже больше, чем в первый раз. Я паркуюсь на том же месте и заглядываю в окошко кафе, надеясь застать его там, как тогда, но внутри пусто. Сделав глубокий вдох, я иду через дорогу к прокату, глаза опущены вниз, и по пути пытаюсь собрать в кулак всю свою храбрость. Но когда, ступив на тротуар, я поднимаю лицо, земля уходит у меня из-под ног.
Внутри проката темно. Стеллажи, на которых лежали каяки, пусты, а у закрытой двери сложены букеты цветов и записки.
Записки с именем Колтона.
Перед глазами у меня все расплывается, весь существующий в мире воздух исчезает, и я делаю шаг к двери, но не вижу ее. Я вижу только больницу, лицо Колтона и то, каким оно стало, когда я сказала ему правду. То, с каким лицом он уходил. И то, как он даже не оглянулся.
Я оседаю на землю прямо там, где стою, словно подо мною нет ног.
Этого не может быть.
Я ведь… я не успела ни поговорить с ним, ни все исправить, ни… хотя бы увидеть его.
Моя голова падает на колени. Я плачу. Я оплакиваю себя, Колтона и Трента тоже. Все это слишком тяжело. Жизнь, любовь, и то, какое оно все хрупкое. И в голове у меня печальным, отчаянным рефреном повторяется вновь и вновь…
Этого не может быть, не может, не может, не…
– Куинн? Это ты?
Я не сразу узнаю голос Шелби. Медленно, со страхом поднимаю голову, и мне приходится сощуриться, чтобы увидеть ее сквозь слезы и солнечный свет. Она глядит на меня, потом на цветы у двери, и ее глаза округляются.
– О боже. – Она тоже садится и берет меня за руку. – Он не… Он поправится.
– Что? – Это все, на что у меня хватает сил.
– Колтон поправится. Люди приносят сюда подарки просто потому, что посетителей к нему пока не пускают, и мне пришлось до возвращения родителей закрыть прокат.
Мою грудь распирает от облегчения, и я наконец-то могу посмотреть ей в лицо. У нее такие же зеленые глаза, как у него – добрые, но и немного усталые тоже.
Я вытираю слезы.
– Что случилось?
– Четыре дня назад у него началось острое отторжение.
– О боже…
Мое собственное сердце практически останавливается, сдавленное тисками чувства вины. Четыре дня назад. Когда мы уехали после его ссоры с Шелби из-за пропущенного приема лекарств. Когда мы провели вместе весь день, и за этот день я ни разу не видела, чтобы он выпил таблетку.
Четыре дня назад. Когда он обо всем узнал.
– Это было по-настоящему страшно, – говорит она. – Когда он вернулся, я сразу поняла: что-то не так. Он ушел в свою комнату, я услышала звон стекла, а когда прибежала, он разбивал все свои бутылки.
Она замолкает, словно видит все это вновь.
– Я пыталась остановить его, но он не успокоился, пока не разбил их все. Он отказался говорить со мной или рассказывать, что произошло. Сказал только, что хочет остаться один. Через несколько часов у него начались проблемы с дыханием, он выглядел ужасно и к утру, когда приехала «скорая», был на волоске.
– Боже, – шепчу я. Мои глаза наполняются слезами, и я опускаю взгляд на свои перекрученные на коленях руки. Это я, я, я во всем виновата.
– Сейчас он стабилен, но опасность еще сохранилась. Его держат на больших дозах препаратов против отторжения, и он останется в больнице до тех пор, пока врачи не получат чистую биопсию.
Сделав глубокий вдох, Шелби прислоняется к стене.
– Он реагирует не так хорошо, как хотелось бы, и мне кажется… Мне кажется, причина не только в том, что он несколько раз не принял лекарства. – Она поворачивается ко мне. – Он в итоге рассказал, что случилось. С тем письмом.
Я напрягаюсь всем телом, готовясь услышать то, что она думает обо мне.
– Потому я и не стала тебе звонить. Мне было ненавистно то, что ты сделала. Когда он мне рассказал, я хотела возненавидеть тебя за то, что ты не приняла в расчет его личный выбор.
Я вздрагиваю, и она замолкает. И немного смягчается.
– А потом я поняла, что делала то же самое, только по-своему. Выставляла все на всеобщее обозрение, потому что так мне почему-то становилось легче. Но ведь на самом деле Колтон и этого не хотел.
Я не знаю, что ей ответить.
Шелби заглядывает мне в глаза.
– Я поступала неправильно, – произносит она. – И ты тоже.
Она делает новый глубокий вдох, а я отчаянно ищу нужные слова, чтобы извиниться.
– Но знаешь, – продолжает она, – вот честно, он прямо воспрял после того, как вы познакомились. Я не писала об этом, но после трансплантации ему было по-настоящему тяжело, и мы часто не знали, как можно ему помочь. Я не знала, станет ли Колтон когда-нибудь прежним. – Она улыбается. – Но потом он встретил тебя и будто бы снова ожил. По-моему я никогда не видела своего брата таким счастливым, каким он становился с тобой. Поэтому, если и есть, за что винить тебя, то только за это.
По моим щекам струятся горячие слезы – слезы счастья, грусти и благодарности.
Шелби улыбается.
– Когда он очнулся, то первым делом спросил о тебе, но я не хотела… Мне казалось, не надо ему тебя видеть. – Она берет меня за руку и сжимает ее. – Но сейчас ему очень непросто, и я думаю, ему необходимо тебя увидеть. Так что, хорошо, что ты пришла. Идем. Я тебя отвезу.
Я киваю. От слез я все еще не в состоянии говорить. Раньше, когда я читала обновления ее блога, у меня было ощущение, будто я знаю Шелби. Потом, после нескольких наших встреч, я решила, что узнала ее еще лучше, но только сейчас мне становится ясно, какая она на самом деле. Какой она любящий, ревностно опекающий и добросердечный человек. Ради брата она готова на все – даже простить меня.
