Текст книги "О чем знаешь сердцем"
Автор книги: Джесси Кирби
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Я тяжело поднимаюсь в свою комнату с одним-единственным желанием: упасть в кровать и забыться подобием сна, в котором я смогу увидеться с Трентом. Но, проходя мимо комнаты Райан, я останавливаюсь. Под дверью виден свет. Слышно, как играет музыка. И внезапно мне начинает казаться, что в моей собственной комнате слишком темно. Слишком тихо. Я хочу к сестре – к свету, музыке и энергии ее комнаты, которая так разнится с моей.
Как между нами заведено, я сначала стучу, хоть и не уверена, что старые правила до сих пор существуют. Многое в Райан осталось прежним, но еще больше изменилось. Вокруг нее – новая атмосфера, словно за девять месяцев своего отсутствия она перешла на другой уровень. Наверное, оно так и есть.
– Заходите! – кричит она из-за двери.
Я открываю дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову.
– Привет, – говорю, понимая, что никакого конкретного повода болтаться тут у меня нет.
– Привет, – отзывается она, как-то странно на меня поглядывая. – Заходи. Что такое?
Я открываю дверь пошире, но, все еще чувствуя себя чуть-чуть неуверенно, за порог не переступаю.
– Ничего. Просто… – Улыбаюсь. Подыскиваю слова. – Просто рада, что ты дома.
– Я тоже. – Она выключает музыку. Внимательно оглядывает меня и, остановив глаза на швах на моей губе, сводит брови на переносице. – Как ты? Только честно, а не как перед мамой.
Она похлопывает по кровати рядом с собой, и я понимаю, что, постучав к ней, именно на то и надеялась. Захожу внутрь и тяну, закрывая, дверь, пока не слышу тихий щелчок, оставляющий меня в коконе комнаты моей сестры.
Мне хочется рассказать ей о сегодняшнем дне, о Колтоне, о пещере, о чувствах, переполнявших меня в океане. И с ним рядом. Но тогда она неминуемо начнет задавать вопросы, а лгать, отвечая, я не хочу.
И потому молчу.
Она порывисто отодвигается в сторону и, расчищая мне место, разгребает беспорядочно раскиданные по кровати журналы.
– Садись. И рассказывай.
Сажусь.
– У меня все нормально, – отвечаю и сама слышу, насколько неубедительно это звучит.
– Правда? – спрашивает она в лоб. – У тебя в комнате до сих пор висят фотографии Трента.
Вот оно. Я сама недавно хотела, чтобы со мной перестали церемониться, и вот пожалуйста. Мысленно я забираю свое желание назад. Встаю, чтобы уйти.
– Что ты делала в моей комнате? – Мне самой удивительно, насколько мне вдруг стало неприятно.
– Погоди. – Она удерживает меня за плечо. – Не злись. Я просто заглянула туда, когда приехала, и увидела, что они по-прежнему там. Вот и все.
Я сажусь на краешек кровати – к Райан спиной. Кровать прогибается под ее весом, и мне на плечи ложатся ее ладони.
– У тебя там настоящая капсула времени. Очень грустная капсула времени.
Я не отвечаю.
– Может… – мягко начинает она, – может, пора уже…
В глазах у меня закипают горячие, злые слезы, и я разворачиваюсь к ней лицом.
– Что? Снять их и вести себя так, словно его никогда не существовало?
– Нет, – говорит она уже тверже. Хочет взять меня за руку, но я не даю. – Я не это имела в виду. – Она вздыхает. – Просто… разве тебе не грустно все время смотреть на них?
Я вытираю глаза. Ужасно. Прошло столько времени, но, стоит мне подумать о нем, и я сразу же начинаю плакать.
– Мне грустно вовсе не из-за фотографий. – А оттого, что без них все маленькие воспоминания о Тренте неизбежно начнут бледнеть.
– Я знаю. Хочешь верь, хочешь нет, Куинн, но мы все любили его, и нам всем до сих пор его не хватает. Я знаю, для тебя все совершенно иначе, но мне кажется… – Райан делает паузу, и я понимаю, что она тщательно подбирает слова. – Мне кажется, ты сама все для себя усложняешь. Мама рассказала мне о твоих письмах, о встречах с реципиентами и о том, что ты ищешь парня с его сердцем. Ее беспокоит, что ты зациклилась на этих поисках, и, не знаю… быть может, пора чуточку притормозить.
Закусив изнанку щеки, я чувствую, как напрягаются мои плечи.
Она садится напротив, и мне теперь приходится смотреть ей в лицо.
– Ты не вернешь Трента, если найдешь парня, который получил его сердце. И если будешь вести себя так, словно умерла вместе с ним, – тоже.
Во мне вспыхивает гнев, колючий и обжигающий.
– Думаешь, я сама не знаю?
Она не отвечает, только сжимает губы, словно не зная, что на это ответить. Словно я теперь тоже другая.
– Все я знаю, – говорю уже тише, но с внезапной неуверенностью в себе, потому что мне вспоминается Колтон, как он стоял с подсолнухом в руке на крыльце. Я думаю о том, как с ним легко, точно мы с ним давно знакомы, и это внезапное открытие заставляет меня поставить под вопрос свои чувства. И спросить себя, почему меня так сильно к нему тянет.
Я опускаю взгляд на свои пальцы, сложенные в замок на коленях.
– Я не пытаюсь вернуть его. Просто… – Я смотрю на разбросанные по кровати журналы и пытаюсь придумать, как объяснить ей, чего я хотела добиться, связываясь с людьми, которым помог Трент, хотя теперь сама не уверена, что знаю ответ. Мне казалось, так я окончательно с ним прощалась. Но с Колтоном все вышло иначе.
Я гоню эту мысль прочь и подбираю с кровати картинку с изображением белоснежного песчаного пляжа.
– Зачем тебе все это? – Меняя тему, я обвожу рукой бардак на ее кровати: вырванные из журналов страницы с фотографиями пляжей, экзотических городов, японских садиков, картинных галерей и озер, в которых, как в зеркале, отражаются горы и небо. То тут, то там попадаются еще и вырезанные фразы разных размеров: создавай, будь смелой, живи свободно…
– Для моей доски визуализации, – говорит она – похоже, как и я, испытывая облегчение от перемены темы.
– Что еще за доска визуализации? – спрашиваю, вытирая с лица влагу. – Это как-то связано с чокнутой музой?
Райан смеется.
– Не совсем. – Подумав немного, она прибавляет: – Ну, отчасти. Таким способом можно визуализировать все то, что ты хочешь добиться от жизни, чтобы было проще концентрироваться. – Она перебирает отложенные вырезки. – Выбираешь картинки или слова, которые тебя вдохновляют или описывают то, что ты хочешь сделать или кем хочешь быть, и собираешь их вместе, чтобы каждый день смотреть на них и не забывать, к чему ты стремишься.
Она замолкает и – я уверена – наверняка думает о фотографиях Трента, которыми увешана моя комната и на которые я смотрю каждый день. О фотографиях, на которых запечатлены моменты, которые я не могу повторить, потому что отныне они существуют только в прошлом.
– Что, это вы тоже проходили в прошлом семестре? – спрашиваю я, чтобы разговор ненароком не свернул к предыдущей теме.
Она усмехается.
– Нет. Меня научила моя продвинутая соседка. Вот, – говорит она, вручая мне журнал с выцветшей от солнца обложкой. – Ты тоже сделай свою. Проще всего начать с путешествий. Найди фото какого-нибудь красивого места, где тебе хочется побывать, и вырежи его.
После этих слов мне сразу вспоминается сегодняшняя пещера, озаренная пляшущими бликами от воды. И Колтон, сидящий со мной рядом. Я хочу вернуться туда. И хотя сомневаюсь, что можно найти фотографию, которая по красоте могла бы сравниться с этим местом, но все-таки забираю журнал и начинаю просматривать его, пока Райан молча листает свой.
Она снимает с тумбочки ведерко мороженого с кусочками печенья и передает его мне.
– Ешь. Ты стала такая тощая, а мамина диетическая выпечка без глютена и сахара вряд ли может сойти за десерт.
Я смеюсь.
– О боже, ты даже не представляешь, чем мы стали питаться после твоего отъезда, – говорю, запуская ложку в самую середину, где больше всего печенья.
– Вот и ешь. – Райан улыбается и тянется за новым журналом. – А потом передай мне.
Уже и не вспомнить, когда мы в последний раз сидели вот так вместе. И сейчас, пока мы листаем журналы, передавая друг другу ложку и ведерко с мороженым, я ощущаю себя почти нормальной.
Украдкой я кошусь на Райан, которая увлеченно вырезает слова и картинки – уверенная в себе, как всегда. Смотрящая в будущее вместо прошлого. И мне хочется сфотографировать ее и повесить на доску ее фотографию, чтобы она вдохновляла меня поступать так же.
Я бесцельно листаю журнал, не зная, с чего начать. Если честно, то в последние четыреста два дня я нечасто размышляла о будущем. Все мои былые мечты кажутся мне теперь далекими и незначительными. Раньше я бы вырезала фотографии платьев, похожих на то, в котором я хотела бы пойти на выпускной, колледжа, куда мы с Трентом поступили бы вместе, кольца, которое он в моих фантазиях надевал мне на палец, или дома, где мы с ним могли бы жить. Я бы создала коллаж нашей будущей жизни – как любая другая девушка, которая думает, что нашла свою единственную истинную любовь.
Я до сих пор не знаю, как жить без него. Я перестала бегать по утрам, не пошла на выпускной. Отталкивала всех наших друзей, пока они не перестали даже звонить. Мама с папой настояли на том, чтобы я пошла на вручение дипломов об окончании школы, но я ушла оттуда, как только начали показывать слайды в память о нем. Я пропустила все сроки подачи документов в колледж, и мне было все равно. Большую часть последних тринадцати месяцев я провела в одиночестве, восемнадцатилетняя вдова, которая, как ни заставляй ее, отказывается смотреть вперед или строить планы.
Я беру журнал за журналом, пролистывая слова, которые не находят в моей душе отклика, и картинки, которые никак не связаны с моими несбыточными мечтами. Пока одна не привлекает мое внимание. Рассматривая фотографию, я впитываю детали: прозрачная вода, золотистый закат, бархатистый песок и одинокая бутылка, выброшенная волной на берег. И то, что лежит внутри нее, за прозрачным стеклом, цепляет меня. Темно-красное стеклянное сердце. Сквозь которое проникают солнечные лучи, отбрасывая на песок маленькую красную тень. Я никогда не видела ничего подобного. Оно прекрасно, это сердце, оно хрупкое, но надежно защищено стенками бутылки, точно старая записка, которая путешествовала сквозь время и расстояния, сквозь бури и штиль, чтобы в конце концов найти берег. И того, кто ее найдет.
В среднем ваше сердце бьется с частотой восемьдесят ударов в минуту, что составляет приблизительно сто тысяч ударов в день, сорок два миллиона ударов в год или около трех миллиардов ударов в течение жизни. На протяжении всего этого времени оно качает кровь, отправляя ее в легкие и другие органы вашего тела… Сердце не отдыхает. И не устает. Его стойкость и назначение неизменны на протяжении жизни.
Кэти Мальято «Значение сердца: воспоминания женщины-кардиохирурга»
Глава 15
– Вставай.
Мне не нужно открывать глаза, чтобы узнать, кто стоит у моей кровати. Райан. С меня сдергивают простыню, не обращая внимания на мои попытки за нее уцепиться.
– Ты спятила? Который час?
– Шесть, – говорит она. – Вставай, а то скоро станет жарко. Мы собираемся на пробежку.
Я щурюсь на нее, уже одетую, в бледном утреннем свете.
– Ты серьезно?
– Серьезно.
– Мне не в чем, – бормочу я, натягивая на себя простыню.
– Неужели?
Промаршировав через комнату, Райан распахивает шкаф, ныряет внутрь, и из глубины, где сложена грудой вся моя обувь, начинают один за другим вылетать и шлепаться на ковер кроссовки.
– Что-нибудь из этого наверняка подойдет, – говорит она, затем выуживает из комода шорты, топик и спортивный лифчик и бросает все это мне на кровать, после чего отдергивает шторы и, открыв окно, впускает в спальню прохладный утренний воздух. Дышит им, замерев на миг, и усмехается. – Давай поднимайся. Будет здорово. Папа уже ждет. – И с этими словами уходит – это ее любимый способ завершать дискуссию.
Папа уже ждет? Он не бегал еще дольше меня. Гораздо больше четырехсот трех дней. Число всплывает у меня в голове автоматически, но без обычной тяжести. Сегодня все воспринимается по-другому, потому что вчерашний день был другим.
Я потягиваюсь, чувствуя в плечах непривычную ломоту. А потом вспоминаю все сразу: солнце, воду, как мы с Колтоном плавали, как он махал мне на прощание, когда уезжал. Ощущение пустоты, оставшееся внутри после того, как он уехал. И наконец разговор за ужином о том, чтобы сегодня вернуться.
На тумбочке жужжит телефон, и я вздрагиваю от неожиданности. Тянусь за телефоном, надеясь, что это он, и одновременно, с чувством, что я веду себя глупо, приказывая себе перестать. Но взглянув на экран, я вижу смс с уже знакомого номера. И замираю. Смотрю на телефон и, когда он жужжит во второй раз, открываю.
Я тут подумал. Вчера был отличный день, но спорим, сегодня будет еще лучше? Что скажешь?
Я улыбаюсь, невольно думая, что он уже такой. Уже лучше.
Жужжит новая смс:
Утром я работаю, но, может, увидимся позже?
Я перечитываю ее, пытаясь придумать, что на это ответить.
– Куинн. – Райан просовывает голову в дверь, и я снова вздрагиваю, не зная, что делать с телефоном, который держу в руке. – Идем. Чем ты там занимаешься?
Кладу телефон обратно на тумбочку.
– Ничем. Выключаю будильник.
– Давай быстрее. Мы тебя ждем. – Я знаю, она не уйдет, пока я не выберусь из постели, и потому встаю. С ответом на смс Колтона придется подождать, потому что моя сестра ждать не умеет.
Спустившись вниз, я вижу на кухне собирающуюся на работу маму.
– Доброе утро, – бодро здоровается она и, поставив стаканчик зеленого сока на стол, протягивает ко мне руки.
– Доброе, – отвечаю я.
Плетусь к ней и обнимаю, а она целует меня в макушку.
– Так приятно видеть, что ты уже встала и оделась. Твой папа будет счастлив. Он столько лет не бегал.
Я вижу, что она изо всех сил старается не выдать свою радость. Сама не спортсменка, но болельщица, она сияет, вернувшись в свою прежнюю роль.
– Они ждут тебя снаружи, – продолжает мама. – Я сегодня ухожу на работу пораньше и вернусь около пяти. Желаю тебе хорошего дня, побегать с удовольствием, а потом поплавать! – Еще раз чмокнув меня в макушку, она сжимает мою ладонь, и в ее жесте чувствуется надежда.
– Куинн! – доносится с улицы вопль. – Ты идешь или нет?
Не отвечая, я выхожу на крыльцо – Райан забросила ногу на перила и лежит на ней, с легкостью дотягиваясь до носка, а папа стоит рядом.
Увидев меня, он смеется.
– Доброе утро, солнышко. Что, дар убеждения твоей сестры подействовал и на тебя? – Он дергает меня за хвостик.
– Вроде того. – Я встряхиваю ногами и хочу сделать растяжку, но, кажется, позабыла, как.
Папа переводит взгляд с меня на Райан, а потом сгребает нас в охапку и обнимает прямо как раньше, когда мы были детьми – так крепко, что мы вжимаемся друг в дружку щеками.
– Знали бы вы, как порадовали своего старика. Совсем как в старые добрые времена. Вот только теперь это вам придется останавливаться, чтобы меня подождать. Я, конечно, гуляю с вашей мамой, но не хочу даже думать о том, сколько времени я не бегал.
Я знаю точно, сколько не бегала я, но тоже не хочу думать об этом и переношусь в воспоминаниях дальше, во времена до Трента, когда мы с Райан, в ее пятнадцать и мои тринадцать, начали бегать вместе с отцом. Пробежки с ним были для нас обеих чем-то особенным, связанным с летом и с выходными, когда у папы появлялось свободное время. Он поднимал нас ни свет ни заря и выгонял на улицу, никогда не сообщая, куда именно мы побежим или когда вернемся, но всегда выбирая интересный маршрут. Например, до гребня холма, откуда открывался вид на океан, или сквозь тоннель из дубов и свисавшего с их ветвей мха, или мимо растянувшихся на много миль виноградников с маленькими горькими ягодами, которые мы пробовали по пути, или по лесным тропинкам, где нам встречались олени, дикие индейки и кролики. Мы с Райан всегда недовольно ныли из-за ранних подъемов, но обе обожали эти пробежки с папой и то, что он нам показывал.
– Ну не знаю. Куинн немного разленилась. – Райан поглядывает на меня с тенью вызова за улыбкой. – Мне кажется, мы с тобой запросто надерем ей зад.
Я чувствую, как внутри разгорается былой огонек. Дух соперничества. Мы с Райан обе занимались легкой атлетикой – бегали и кросс, и на стадионе, – но я всегда оказывалась чуть-чуть быстрее, что ее жутко бесило, а мне, наоборот, страшно нравилось. Потому я и любила бег. Это было мое. Единственное занятие, в котором блистала я, а не она.
Папа качает головой.
– Только давайте не надрываться. Побежим медленно, чтобы снова войти во вкус. – Он перехватывает мой взгляд. – Так будет проще вернуться в форму. – По тому, как папа на меня смотрит, я понимаю, что он имеет в виду не только физически.
После смерти Трента он не раз приглашал меня на пробежку, хотя сам давно перестал бегать. Раньше это было нашим особенным временем, и наверное таким образом папа искал способ снова наладить со мной контакт, ведь после того утра мы никогда не разговаривали о том, что произошло. Это папе передали меня парамедики, и это папа повез меня в больницу следом за «скорой» с сиреной на крыше. Но потом я настолько ушла в себя, что не могла заставить себя заговорить с ним. И пробежать мимо того места на дороге – тоже.
– Ладно, быстро бежать не будем, – говорит Райан, – но маршрут выбираю я.
– Идет, – отвечает папа.
– И я уже придумала, куда я хочу. – Она с усмешкой бросает взгляд на меня. – Трудновато придется, но ты справишься.
Я делаю глубокий вдох, надеясь, что смогу принять вызов.
Она соскакивает с крыльца, и мы с папой следуем за ней. В отличие от Райан, я вовсе не уверена, что действительно справлюсь. И когда мои кроссовки начинают шуршать по нашей пыльной дорожке, делаю еще один глубокий вдох. Райан сразу переходит на бег, папа тоже, а потом – что поделать – и я. Мы бежим в легком разминочном темпе, но я все равно чувствую себя неуклюжей, словно мое тело забыло, как это делать.
Райан притормаживает, и на секунду я обмираю, представив, как побегу мимо того самого места, но она, к счастью, поворачивает в противоположном направлении. Мы двигаемся друг за другом – Райан впереди, папа посередине, а я в конце. Я пытаюсь сконцентрироваться на ритме – не только затем, что так надо, если я хочу не отставать, но и потому что мне сразу же вспоминается Трент. Это со мной он увлекся бегом. Трент занимался плаванием и водным поло, но бегом – никогда, и в самом начале было так: я бежала, а он с той же скоростью ехал рядом на велике. И только в предпоследнем классе он начал бегать вместе со мной, потому что тренер назначил ему дополнительные физические нагрузки – а еще потому, что теперь, с нашим загруженным расписанием, пробежки по выходным стали дополнительной возможностью проводить время вместе. Рано утром мы встречались на полпути между нашими домами и совершали пробежку до города, где съедали по огромному завтраку, а потом пешком возвращались домой, беззаботно болтая, словно перед нами лежала целая жизнь.
В груди у меня становится так больно, что я останавливаюсь.
– Вряд ли у меня получится…
Папа оборачивается ко мне.
– Ты в порядке?
– Нет… я… я лучше пойду домой.
Райан тоже останавливается и, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, шагает ко мне. Я съеживаюсь в ожидании, что сейчас мне прикажут бежать, но при взгляде на мое лицо ее взгляд смягчается.
– Ты в порядке, – говорит она. – Просто отвыкла. Не надо идти домой.
Папа поддерживает ее.
– Давай. Вместе оно полегче. Мы не станем бежать слишком быстро.
– Главное, концентрируйся на дыхании, – говорит Райан. – А ноги сделают остальное.
Она снова устремляется вперед, а папа жестом приглашает меня бежать впереди себя. Я делаю шаг, потом еще один, и еще, пока не впадаю в подобие ритма, хоть ногам с непривычки и тяжело. Через несколько минут мы вырабатываем небыстрый, но устойчивый темп. Я тяжело дышу – вдох-выдох, вдох-выдох; мое отвыкшее от нагрузок сердце колотится все быстрее, мышцы поначалу горят, а потом их начинает покалывать, когда кровь наполняет и растягивает капилляры так, как не происходило уже очень давно. И постепенно мое тело начинает вспоминать, возвращаться. Просыпаться, как было вчера.
Райан сворачивает на узкую грунтовую тропинку, и я сразу понимаю, куда мы бежим. Оглядываюсь на папу – он тоже догадался, судя по его улыбке.
– На холм? – кричу я Райан. – В первую же пробежку?
– Ага! – кричит она через плечо. – На полпути не останавливаются!
– Ты задумала убить меня! – ору я.
– Совсем наоборот, – отвечает она. – Вот увидишь.
Втроем мы петляем по дубовому леску у подножья холма. Тень здесь такая густая, что мне холодно, и я изо всех сил стараюсь не отставать. И несмотря на то, с каким трудом мне это дается, понемногу начинаю расслабляться и отключаю все мысли, вдыхая утренний запах растений и остывшей за ночь земли.
Когда примерно через милю тропинка делает резкий поворот, и начинается крутой подъем по серпантину, я думаю только об одном: как бы добраться до вершины, не сорвавшись на шаг, потому что, как говорили в нашей команде, бег – это бег, а ходьба – это ходьба. Райан бежит на один виток впереди меня, так что я почти не вижу ее. Папино дыхание позади, как и мое, становится все тяжелее, и я оглядываюсь, проверяя, все ли в порядке.
– Ты как? – спрашиваю через плечо.
– Потихоньку, – пыхтит он. – А ты?
– Тоже.
Мы больше не разговариваем, сосредоточив все внимание на подъеме. И в момент, когда я почти готова нарушить главное правило бега, тропинка выравнивается, деревья расступаются, и сперва открывается вид на безоблачное небо, затем на вершины других холмов и, наконец, на океан.
Раскрасневшаяся Райан уже сидит с торжествующим видом на точке нашего назначения – огромном валуне. Увидев нас, она встает, ставит ладони ко рту и испускает радостный вопль, а папа, догнав меня, вскидывает руки в воздух, точно пересекая финишную черту. И я повторяю за ним, потому что это действительно достижение.
– Молодцы, ребята, – говорит Райан и протягивает руку, чтобы помочь мне залезть на валун. – Я знала, что у вас получится.
– А я вот нет, – говорю я, поднимаясь.
Папа, ухватившись за камень, подтягивается к нам, и мы втроем стоим на вершине, оглядывая пространство, отделяющее наши золотистые холмы от океана и неба, переливающихся всеми оттенками синего.
– Взгляните, – говорит Райан, пока мы восстанавливаем дыхание. – Кажется, будто оно далеко-далеко, но на самом деле близко. – Она оглядывается на меня. – Прямо перед тобой. Надо только увидеть. Лес за деревьями. Или океан за холмами.
– Что еще поведаешь нам, о мудрая Райан? – спрашивает папа, еще задыхаясь, но с веселыми нотками в голосе. – И кстати, когда это ты успела превратиться в философа?
Райан, закатив глаза, пихает его локтем.
– В последнем семестре на философии. – Она поворачивается к нам обоим. – Или… – Замолкает, уставившись вниз, а потом снова поднимает глаза на папу и продолжает будничным тоном: – Или несколько дней назад в аэропорту, когда Итан меня бросил.
– Что? – восклицаю я, не сумев спрятать шок.
– Упс, – морщится папа. – Прости, милая. Больно, наверное, было.
– Ну да. Первые пару дней. – Она пинает камушек, и мы все вместе смотрим, как он, подпрыгивая, катится вниз. – Но теперь с этим покончено.
– Точно? – спрашивает папа.
– Ну, я над этим работаю.
У меня не укладывается в голове, как кто-то мог ее бросить. Мою сестру никогда не бросали.
– Умничка, – говорит папа. – Так и надо. – Он обнимает ее за плечи. – Все равно он никогда мне не нравился. Противный тип.
Райан невольно смеется, а папа кладет на ее спину ладонь.
– Хочешь, я разыщу его и врежу разок-другой?
– Нет. Я вроде как сама с этим справилась. – На ее лице медленно расплывается улыбка.
Папа заламывает бровь.
– Правда?
– А что ты сделала? – Я представляю свою сестру бушующей посреди аэропорта… Вариантов бесконечное множество.
– Ну, если опустить детали, то меня, скажем так, вывели из зоны посадки приятные мужчины с рациями, которые были очень озабочены тем, куда подевался один мой ботинок, но не настолько, чтобы разрешить мне вернуться и найти его.
– Ты запустила в него ботинком? – уточняю я, хотя нисколько в этом не сомневаюсь.
– Ботинком, стаканчиком с кофе, своим телефоном… – Она пожимает плечами, потом фыркает. – Хорошо еще, что я поняла, какой он засранец, до того, как улетела в Европу.
– Вот-вот, – кивает папа. – Век живи – век учись.
– Точно, – говорит Райан.
Она смотрит на меня, и, как только я слышу следующие ее слова, то понимаю, что речь идет уже не о ней.
– Живи и двигайся вперед.
Запиши в своем сердце, что каждый день в году – лучший. Человек не начнет воспринимать жизнь правильно, пока не поймет, что любой его день может стать Судным днем.
Ральф Уолдо Эмерсон
Глава 16
Я не знаю, что написать Колтону. Блуждаю по комнате, чувствуя, как впервые за долгое время меня распирает энергия, потом хватаю телефон, сажусь на пол и перечитываю его сообщения. Что мне ответить? Это приглашение или что? И «позже» – это во сколько?
Мне нужна помощь, поэтому я встаю и перехожу коридор к комнате Райан. Заглянув к ней, я слышу, что она в душе, и на цыпочках ступаю внутрь. Оглядываю то, что несколько дней назад было чистой и аккуратной комнатой. Теперь во всех углах лежат ее сумки, из которых вываливается косметика и одежда, а возле кровати разбросаны журналы и книги. Она даже вытащила из шкафа свои старые картины и расставила их у стенки, точно мини-галерею, едва увидев которую, я понимаю, что она всерьез настроилась составить портфолио для художественной школы.
Мой взгляд падает на комод – единственный островок опрятности в бардаке, – куда Райан поставила, прислонив к зеркалу, законченную доску визуализации – сложный и разноцветный коллаж своих желаний и целей. Своих планов на будущее. Должно быть, заканчивая его, она легла спать далеко заполночь. А может вообще не ложилась. В ней есть умение маниакально концентрироваться – словно, если постоянно пребывать в движении, то можно убежать от расстраивающих тебя вещей. Я совсем не такая. Что вынуждает меня задуматься: что, если бы она не уехала в колледж? Может тогда мой последний год был бы больше похож на сегодняшний день.
На доске Райан большими буквами написано: «Новое начало», а ниже, в окружении фотографий разнообразных мест, где ей хотелось бы побывать, стоит «включая Италию». Поверх фотографий прикреплены фразы вполне в духе моей сестры: «увлекайся без памяти», «обрети себя», «верь», «люби», «задержи дыхание и прыгай» – словом, все то, чем она, по-моему, и так занимается.
Я вспоминаю сердце в бутылке. Журнал с этой фотографией я спрятала под кровать, чтобы Райан не нашла ее и не вырезала для себя. Присев на корточки, я заглядываю под кровать. Журнал еще там, и я быстро пролистываю его, услышав, что в ванной перестала шуметь вода. Нахожу нужную страницу с завернутым уголком и вместе с журналом выскальзываю из комнаты Райан. Вряд ли она его хватится. Скорее принесет мне еще стопку журналов, чтобы я тоже сделала доску. Но в этой фотографии заключено нечто такое, что пробуждает во мне желание сохранить ее для себя.
В своей комнате я сажусь на яркий прямоугольник света на ковре. Открываю журнал и аккуратно вырезаю картинку. Я не знаю, чем она меня привлекает. Только чувствую, что в ней содержится что-то важное и необходимое для меня.
Иду к зеркалу на комоде. Вся рама утыкана нашими с Трентом фото, а с верхнего уголка свешивается сухой цветок – память о дне нашей встречи. Но я ничего не убираю, как хотелось бы Райан. Пока что я не готова на этот шаг.
Вместо этого я вставляю между рамой и зеркалом картинку с сердцем в бутылке. А потом позволяю взгляду упасть на подсолнух, который Колтон подарил мне два дня назад. Он лежит на комоде, его золотистые лепестки еще не поблекли, лишь чуть увяли без воды по краям. Я поднимаю его и кручу стебель в пальцах, превращая цветок в яркую карусель, после чего подхожу к книжной полке и нахожу там стеклянную чашу, в которой на вечеринке в честь выпускного Райан плавали свечки и цветочные лепестки.
Я уношу чашу в ванную, споласкиваю ее и, наполнив водой, возвращаюсь к подсолнуху на комоде. Стебель у него толстый, уступает ножницам не сразу, но я все-таки подрезаю его близко к цветку, кладу в чашу, и он плывет по воде – яркий, живой и храбрый в своем маленьком море. Какой я чувствовала себя в океане.
Какой я хочу почувствовать себя вновь.
И не успеваю я отговорить себя, как оказываюсь в машине с пляжной сумкой на пассажирском сиденье и с деньгами в кармане, полученными от папы на обед и на урок. Я не хотела брать деньги, чтобы не усугублять свою ложь, но без них он отказался меня отпускать. Он, как и мама с Райан, питает надежду, что плавание на каяке сотворит со мной волшебство, и я чувствую необходимость хотя бы притвориться, что оно так и есть.
Когда я выдвигаюсь в путь, еще относительно рано. Я опускаю стекла и дышу воздухом, уже тяжелеющим от спускающейся с холмов жары, но когда выезжаю на шоссе, в окна врывается ветер, такой прохладный и свежий, что мне начинает казаться, будто я на цыпочках захожу в бурлящий поток жизни, которая столько времени текла мимо без меня. У меня нет никакого плана. Я понятия не имею, что скажу Колтону, когда доберусь, но мне нравятся слова, которые он сказал вчера – ныряй, не думая. И я не думаю и ныряю.
Моего воодушевления хватает на всю извилистую дорогу до Шелтер Ков. Вскоре после утеса, где мы с Колтоном были вчера, я выезжаю на главную улицу и сразу же нахожу взглядом его бирюзово-голубой автобус, припаркованный напротив проката его семьи. Сегодня ни рядом с ним, ни на улице нет свободного места, и потому я уезжаю на парковку около пирса. Выключаю двигатель и какое-то время сижу в тишине, думая о том, что же я делаю.
Прилив энергии затихает, точно приближающаяся к концу песня, сменяясь гнетущим чувством вины. Я знаю, что я делаю: использую полуправду об уроках каякинга и сообщения Колтона как предлог для того, чтобы вернуться. Как оправдание, чтобы забыть свои правила, заглушить голос совести. И снова увидеть его. И мои желания оказываются намного сильнее правил. Настолько, что приводят меня обратно к прокату, за окном которого разложены на стойках каяки и движутся силуэты людей.
В животе у меня все трепещет, на середине пути я почти готова повернуть назад и вдруг замечаю его профиль. Он несет груду спасательных жилетов, но, мельком взглянув на улицу за окном, останавливается. И, судя по улыбке, тоже меня замечает. Отступать становится поздно. Я проглатываю всех бабочек, что порхают у меня в животе, и заставляю свои ноги идти.
Секунда – и Колтон уже снаружи, трясет головой, словно и веря, и не веря своим глазам.
– Ты приехала, – говорит он, не в силах сдержать улыбку, которая постепенно озаряет все его лицо до самой зелени глаз. И широко разводит руки в стороны. – Наступил новый день и вот… – делает паузу, – ты здесь.
Поднимается ветерок, отправляя вниз по моей спине мурашки и разбрасывая по моему лицу пряди волос. Колтон делает шаг мне навстречу и поднимает руку, словно хочет убрать их, но потом останавливается, лишь на миг, и проводит рукой сквозь свои собственные волнистые каштановые волосы.
