Текст книги "Восхождение звезды"

Автор книги: Джерри Уандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Глава 8

– Это Сэм Харрис, – сообщил Айк, возвратившись на кухню, где они с Барбарой заканчивали свой завтрак за столом, заваленным утренними газетами. Нам придется поторопиться со сборами. Премьерный показ на Бродвее – испытание посерьезней, чем здесь. Харрис, конечно, позаботился о рекламе, однако хорошая статейка Огнетушителя не помешала бы.

– А кто это? И почему ты называешь его Огнетушителем? – удивилась Барбара.

– Один известный критик, автор колонки газеты «Новости Бродвея». Если он накатает отрицательную рецензию, фильм не удержится и недели.

– Он что, такой авторитет?

Оказалось, Огнетушитель – псевдоним журналиста, к которому больше всего прислушивались и чье мнение безоговорочно принималось. Более того, тот практически обладал властью поддержать или провалить любой спектакль или кинофильм.

– Странно, – недоуменно пожала плечами Барбара. – И несправедливо! В Европе мнение критиков может иногда оказаться полярным, но один из них никогда не делает погоды.

– Да, это несправедливо, – согласился Айк. – Но на Бродвее властвует Огнетушитель, поэтому давай возлагать надежды, что он будет благосклонен. Хотя в данном случае и за себя и за тебя я уверен. Он человек суровый, но в чутье и тонкости ему не откажешь. Что же касается кино – тут Огнетушитель никогда не ошибается в предсказаниях будущего для актера, впервые появляющегося на экране.

Барбара задумалась, молча глянула на Айка, потом сказала:

– Знаешь, что бы не написал Огнетушитель, я не уверена, стану ли в дальнейшем сниматься.

– Почему?

– Причин много… Когда я вижу себя на экране обнаженной, мне становится не по себе, готова сквозь землю провалиться. Будто чувствую сотни масляных глаз и липких мужских рук.

– Барби, – возразил Шарон, – это же всего лишь целлулоидная пленка и матерчатый экран!

– Все равно. Ощущение мерзкое.

Он встал и поцеловал ее в макушку.

– Ты знаешь, кто? Сама непосредственность и прелесть, какой была в восемнадцать лет. Иди и поскорее займись своими вещами… А искусство, – вдруг добавил он, – хочешь того или нет – требует от человека определенной циничности.

У Барбары кольнуло сердце. Да, он был циничен, когда целовал меня, с горечью подумала она, и ему совершенно безразлично, что я его люблю. На ее глазах появились слезы. Она чувствовала себя подавленной.

– Эй, что происходит?.. Ну-ка не раскисать! На Бродвее ты должна быть в полной форме! Успокойся, пожалуйста.

– Я знаю, что произойдет дальше, – тихо сказала Барбара, глядя на Айка огромными испуганными глазами. – В Нью-Йорке я скисну прямо на глазах у Огнетушителя.

– Барбара, ты прекрасная актриса, – произнес Шарон. – И ничего не бойся. Знай, что с тобой рядом человек, который безгранично в тебя верит. – Он притянул ее голову к себе, ладонью сдвинул к вискам пышные волосы и поцеловал в лоб, в горестную морщинку между бровями.

Барбара застыла. Поцелуй опалил, заставил затрепетать. Но почему Айк не поцеловал в губы – лучше бы уж совсем оставил ее в покое.

– Это для чего? – сдержанно спросила она, когда Шарон отстранился.

– Пожелание успеха. На счастье… Все будет хорошо, вот увидишь! И на завтрашней премьере, и вообще.

Он был, без сомнения, полон искренности и доброжелательности.

Через час они оба стояли на пороге, поджидая машину, чтобы ехать в аэропорт. Окинув взглядом покидаемый ею дом, Барбара сказала:

– Спасибо тебе за гостеприимство, за терпение в работе со мной… Не смейся, пожалуйста, я говорю серьезно. Ты сумел актрису Барбару Молик заставить избавиться от театральности, буквально сидящей в крови, наверное, каждого, кто пытается реализовать свои актерские способности на экране. Поначалу я ужасно мучилась, никак не могла отказаться от привычных подпорок… Ты, конечно, тиран, и Анджея наверняка нещадно мучил тоже, но это не повод обвинять Айка Шарона в том, что случилось в конце концов с моим отцом.

Айк оторвался от сумки, в которую запихивал какую-то книгу, и пристально посмотрел на Барбару.

– Это значительный прогресс, – усмехнулся он.

– Не надо иронизировать, – оборвала она. – Я лучше других знаю то, каким Анджей мог быть упрямым и самонадеянным.

– Прогресс еще значительнее!

– Он был хорошим театральным актером и неплохим человеком.

– Безусловно! – горячо откликнулся Шарон.

– Так неужели у тебя не нашлось хотя бы пары слов, чтобы выразить свое соболезнование, когда Анджей умер?

– Я написал на парижский адрес и попросил его жену, Элен кажется, передать тебе мое сочувствие… Хотя узнал о столь печальном факте спустя месяца три.

– К тому времени Элен уже переехала, содержать квартиру, когда Анджея не стало, ей было не по карману.

– Вот тебе и ответ на собственный вопрос… Я не виноват, что образ бездушного стервеца сложился в твоем больном воображении. И перестань наконец мучить себя и меня! В конце концов – это все в прошлом, а перед нами будущее, если, конечно, судьбе будет угодно благословить нас.

– Что ты имеешь в виду? – недоуменно спросила Барбара, уловившая в словах Айка некий скрытый подтекст.

– Да премьеру, солнышко! Оно завтра взойдет на экране и озарит людей, сидящих в зале, в том числе и критика по прозвищу Огнетушитель. Выше голову!

Аплодисменты перешли в восторженный рев, через который прорывались отдельные крики и пронзительный свист. Барбара поклонилась публике, потом повернула голову и улыбнулась Шарону, стоявшему в ложе рядом.

– Ты сделала это, – прошептал он ей в ухо.

Несмотря на то что Барбара ужасно нервничала перед премьерой на Бродвее, почти с самого начала она почувствовала, с каким интересом зал воспринимает происходящее на экране. К финалу он буквально притих.

– Нет… Ты! – счастливо произнесла Барбара.

Айк обнял ее.

– Хорошо, мы оба сделали это!

Несмотря на то что восторженная реакция публики исключала возможность абсолютно негативного вердикта со стороны Огнетушителя, все же в ресторане «Чайлдс», на пересечении Бродвея и Пятьдесят девятой улицы, который Сэм Харрис зарезервировал для банкета, царило настроение хотя и близкое к эйфорическому, но все же слегка настороженное. Все выжидали.

Уже был съеден ужин, выпито вино, и только после этого появились вечерние газеты. Завладев «Новостями Бродвея», где печатался Огнетушитель, продюсер пробежал глазами колонку. Никто не смел шевельнуться. Казалось, в молчаливом ожидании можно было услышать, как упадет иголка. Наконец он бурно, с облегчением вздохнул и передал газету Шарону.

– Читай!

– «Выход на экраны едва ли не каждого фильма этого режиссера всегда сопровождается теми или иными спорами. Не станет исключением и судьба картины „Женщина по имени ЛЮБОВЬ“. Не ищите аналогию просто с женским именем Люба, Любовь. Оно, конечно, трогательно, мило, но Шарон сознательно призывает нас к раздумью над тем, почему каждая буква этого слова в названии фильма пишется им с большой буквы… – Айк перевел дыхание, отпил глоток воды, чтобы промочить пересохшее от волнения горло. – Когда я смотрю многочисленные фильмы, то часто вспоминаю формулировку Эльзы Триоле, упрекавшей современников в том, что никто никого не любит, все только со всеми спят… Кровать стала символом американского экрана. Однако фильм А. Шарона исследует вовсе не сексуальное начало в человеке. Мечется, мается, мучается и страдает душа юной Анны, которую с восхитительной тонкостью играет Барбара Молик, потому что изведала силу всепоглощающей, настоящей любви, обернувшейся трагедией… В нарочито замедленном темпоритме картины, в ее трогательных печальных кадрах звучит тоска по чистоте и красоте, вызывающая слезы на глазах».

– Огнетушитель прослезился? – услышала Барбара чью-то, кажется Дена Батлера, неловкую шутку, на которую Шарон даже внимания не обратил, зачитывая финал статьи.

– «Газетная площадь не позволяет критику сказать много. Обещаю восполнить пробелы в журнале „Кино“. Зрителю же советую: идите, смотрите, плачьте и думайте о… себе. Очень полезное занятие для ума и сердца».

Стало тихо, затем последовал взрыв радости.

– Я же говорил, мы станем гвоздем сезона! – воскликнул Сэм Харрис. – Нет, недаром я вложил столько средств в твою команду, Шарон!

– Теперь сможешь сэкономить на рекламе, – подмигнул ему Айк. – За тебя постарался критик!

– Ура Огнетушителю! Ура Айку! Ура Барбаре Молик! Ура нам! – неслось со всех сторон.

Тут началось настоящее празднование, которое, казалось, невозможно будет остановить до утра. Пили, смеялись, вспоминали комические эпизоды на съемках, обнимали и целовали друг друга, особенно же Шарона, как главного виновника одержанной победы. Даже в общей суматохе тот следил глазами за Барбарой и сразу заметил, когда она стала собираться.

– Ты что, устала?

– У меня больше нет сил, – призналась она. – Я как выжатый лимон.

– Подожди минуту, я поеду с тобой.

– Зачем? – вымученно улыбнулась она. – В такси со мной ничего не случится. К тому же здесь близко.

Сэм Харрис разместил всех в высотной гостинице неподалеку от Киноцентра. Номера Барбары и Айка были на этаже самых дорогих апартаментов, рассчитанных на элиту.

– Я думала, после банкета ты поедешь домой.

– Во-первых, это довольно далеко. Во-вторых, после выпивки я никогда не сажусь за руль. В-третьих, тоже устал, – пояснил Айк. – Где-то прочитал, что стресс, который артисты испытывают во время премьеры, можно сравнить с ударом автомобиля, идущего на скорости тридцать миль в час, о кирпичную стену. Сейчас я чувствую себя примерно так же.

– Я заметила, ты мало пил, – скептически сказала Барбара.

– Ты могла бы заметить столь очевидный факт и гораздо раньше. Это не по мне. Предпочитаю всегда иметь светлую голову.

Барбара, улыбнувшись, невольно взлохматила волосы на его затылке:

– У тебя и так вон какая светлая голова. Даже если начнешь седеть, не будет видно.

– Сомневаюсь. Когда не брит, щетина так и отливает серебром.

– Утешайся тем, что Сэм Харрис золотом отплатит тебе за фильм и ты сумеешь закончить наконец свои труд над энциклопедией воспитания актеров.

– Надеюсь, – добродушно ответил Айк. – Во всяком случае, месяцев шесть буду заниматься только этим. А вот тебя в ближайшее время наверняка засыпят предложениями сниматься. Восходящей звезде опасно терять скорость на старте, поэтому соглашайся.

– Я подумаю, – пожала плечами Барбара. Айк с любопытством на нее покосился, но промолчал. И только когда они приехали в гостиницу и поднялись к себе на этаж, он опять заговорил.

– Мне сейчас ни за что не уснуть. Давай выпьем у тебя хотя бы кофе, если не возражаешь.

Барбара была рада и не рада столь явной попытке продолжить их общение. Что ж, с горечью подумала она, в конце концов, премьерная неделя в Америке закончится, и каждый из нас пойдет своей дорогой.

– Мне нужно тебе кое-что объяснить, – продолжил Айк, видя, что Барбара мнется. – В такой радостный день не очень хочется говорить о провалах, но поскольку это отчасти касается тебя…

– Ради Бога, Айк, не говори загадками! – всплеснула руками Барбара. – При чем тут я?

Она стремительно прошла в гостиную, на столик перед креслом Шарона поставила коньяк.

– Потому что ты дочь Анджея Молика… Я ни за что не стал бы рассказывать, если бы понял – его тень стоит между нами… И еще… не думай, пожалуйста, будто я хочу оправдаться.

Барбара ошеломленно смотрела ему в лицо.

– Поверь, я до сих пор мучаюсь из-за случившегося… Ты ошиблась, решив, будто во всем виноват я. Это наше общее поражение. И Айка Шарона, и Анджея Молика. Не перебивай, Барби, выслушай сначала… Да, я пригласил Молика сниматься в своем фильме, даже в Париж прилетел специально. По внешним данным он мне очень подходил – роскошный, импозантный, осанистый и в жизни и на сцене… Мы начали работать. Репетировали. Снимали. Переснимали, опять репетировали. Оба старались изо всех сил. А когда оказалась отснятой чуть не половина фильма, я пришел в отчаяние. У меня не было сил сказать, что на экране Анджей никуда не годится. Он понял это сам… – Шарон заметил, как судорожно сжимаются на коленях руки Барбары, и осторожно, успокаивая, чуть их погладил. – В служебном зале мы вдвоем смотрели материал – готовые, уже смонтированные эпизоды фильма. Как же нелепо выглядел в них Анджей! Скованный, деревянный, никакой естественности! Он был насквозь пропитан театральностью – в движениях, подчеркнутостью жестов, форсированностью интонаций. И то, что органично для сцены, перло с экрана фальшью. Он безжалостно выявил тот набор театральных актерских приемов, которые давно стали для Анджея привычными и превратились в штампы… Мне стал очевиден собственный провал – как режиссер я не сумел добиться от актера того, как надо сыграть роль. Анджей Молик расценил это по-своему. Сначала долго молчал, потом тихо заговорил.

«Прости, я провалился сам и погубил фильм. Ужасно! Впервые в жизни я увидел себя со стороны и понял: Анджей Молик кончился», – сказал он. Я возразил: «Подожди», но Анджей не слушал и сам вынес безжалостный приговор себе: «Уходить надо вовремя – кино не для меня… Возможно, и театр тоже. Где, когда я растерял отпущенный Богом талант – не знаю…»

Мы долго говорили. Я советовал Молику вернуться на сцену, где он по-прежнему король, однако Анджей уже сомневался и в этом. Он попросил меня об одном: сделать так, чтобы его позор не стал достоянием прессы. Я обещал. Мой продюсер чуть не убил меня, когда узнал о моем решении вообще прекратить съемки фильма! Вот тогда-то и появилось на свет официальное заявление, сформулированное так: «Продюссерская фирма совместно с режиссером-постановщиком считает нецелесообразным продолжать работу над картиной»… И никаких подробностей, никаких упреков в адрес Молика! Я принял удар на себя. Искать ему замену и снимать фильм заново было невозможно – слишком много средств потрачено… Из Голливуда мы с Анджеем улетали почти одновременно. Я домой в Нью-Йорк, он в Париж. Остальное ты знаешь…

Потрясенная Барбара долго молчала.

– А ты говорил Анджею, что отказ от актерской карьеры еще не означает конец света?

– Много раз, – печально улыбнулся Айк, – но он пропускал мои слова мимо ушей. Молик серьезно относился как к своей профессии, так и к себе самому, даже чересчур. Он оказался личностью по-настоящему глубокой, поэтому и впал в депрессию. С пустыми людьми такое не происходит. Я надеялся, время его излечит, но…

– Я ничего этого не знала.

– Анджей хотел оставаться в твоих глазах на высоте. Ты не раз спрашивала меня, что случилось между мной и твоим отцом. Однажды даже сказала, что твоя мать относилась к мужу, как к Богу. Кажется, ты сама долгое время испытывала похожие чувства… Я не считал себя вправе развенчивать иллюзии, поэтому и молчал.

Однажды Анджей упомянул в разговоре, что дочь – единственный человек на свете, который его по-настоящему интересует.

– Нет, – покачала Барбара головой. – К сожалению, единственный человек, который когда-либо интересовал моего отца, – это он сам.

Шарон в раздумье посмотрел на нее.

– Ты так думаешь?

– Теперь да… Например, причиной его страстного желания, чтобы я появилась в Голливуде, была потребность хотя бы таким образом взять реванш. – Барбара сухо улыбнулась. – Если бы Анджей мог прочитать сегодняшние газеты, то получил бы полное удовлетворение. Особенно отцу понравилась бы фраза, где упоминается, что я дочь известного актера Молика. Подспудно речь всегда шла о его славе, а вовсе не о чем-нибудь другом…

– Боюсь, ты права, – произнес Шарон.

– Когда я была маленькой, Анджей поднимал вокруг меня много шума, – продолжала Барбара. – Мы часто вместе фотографировались. Однако был период, когда он буквально избегал меня. – У нее сжалось горло. Но Барбара слишком долго ни с кем не говорила об отце, скрывая правду от других и от себя самой. Ей необходимо было выговориться. – В то время мне исполнилось лет двенадцать, я ужасно любила сладости и, конечно, располнела.

– Ты была толстушкой? Невероятно! – добродушно улыбнулся Айк.

– Мало того, носила скобки на зубах. Я не очень хорошо выглядела, впрочем, и не очень плохо – обычный ребенок, который проходит период взросления. Но Анджей… – У Барбары снова сжало горло, и она не сразу смогла продолжить. – Отец потерял ко мне всякий интерес. Забыл, когда у меня день рождения, не присылал подарки или хотя бы поздравительные открытки. Я ужасно страдала, все спрашивала мать, что случилось? А она выдумывала, будто отец просто очень занят. – Барбара закусила губу. – Но я-то знала, что все происходит по другой причине. Его Барби перестала быть хорошенькой. Я прочла это в его глазах.

Айк поставил чашку на столик.

– Иди сюда, – тихо и нежно позвал он.

– Что?

Айк протянул руки.

– Иди сюда, малышка…

Через мгновение Айк обнял ее, прижал к себе.

– Я никогда, никому не жаловалась. – Голос Барбары задрожал. – Меня больно ранила его жестокость. – Барбара не выдержала и расплакалась, уткнувшись Айку в плечо. Как будто шлюзы открылись в душе, смывая потоком слез обиды и горечи, копившиеся годами.

– Ну, ну, успокойся! – утешал Шарон, гладя ее по голове и утирая мокрые щеки.

– Когда я похудела, и мне сняли скобки, Анджей появился в Кракове снова. Он купил мне прекрасный бархатный плащ с капюшоном, отороченным мехом. В тот момент я, девчонка, еще не понимала, что он хотел загладить свою вину, откупиться…

– Барби, не думаю, будто Анджей действительно являлся таким жестоким, просто он не задумывался о чувствах людей, которым невольно причинял боль.

– Нет. Он был эгоистом. И только мама не хотела это замечать. Ей, как оказалось, вообще не стоило доверять в вопросах, касающихся Анджея. Это называется любовью, – горько улыбнувшись, сказала Барбара. – Как сумасшедшая, она всегда твердила, какой чудесный у меня отец – а он действительно был по-своему обаятельным человеком. И мне кажется, в глубине души я все еще люблю его, независимо от того, что постепенно отрезвела в своих оценках. Он обладал поразительным даром – завораживать, подчинять себе. Сейчас это назвали бы сильным биополем.

– Знаешь, – вдруг встрепенулся Айк. – Ты, пожалуй, унаследовала нечто похожее…

– Не надо шутить, – бурно возразила Барбара.

– А я и не шучу, – вымученно улыбнулся Шарон. – Просто констатирую факт.

– Знаешь, я ведь не очень-то стремилась в актрисы. А Анджей так буквально бредил идеей создать театральную династию. Вероятно, это тешило его самолюбие. Отец всегда поощрял мое участие в школьных спектаклях, а позже – учебу в Парижской консерватории, где я занималась на отделении театрального мастерства. – Барбара вздохнула. – Мою мать такой вариант устраивал.

– Почему?

– Любовь, наверное, тоже эгоистическое чувство. Выбери я себе другую профессию, у меня исчезли бы контакты с отцом, а значит, и мать перестала бы с ним видеться вообще. – Барбара нахмурилась. – Несмотря на то что мне нравится играть на сцене, а благодаря тебе я прорвалась в кино, поверь, Барбара Молик все равно немного чувствует себя не в своей тарелке. Вернее так: роли забирают меня, вычерпывают до дна, опустошают. Меня пугает, что мое личное Я перестает существовать, выхолащивается. Не могу еще сказать, прекращу ли играть совсем, но собираюсь взять тайм-аут, чтобы спокойно подумать, как жить дальше…

Барбара бросила взгляд на пустые чашки.

– Хочешь еще кофе? – спросила она, отстраняясь от Шарона, все еще прижимавшего ее к себе.

– Не откажусь.

Барбара взяла чашки. Приготовление новых порций кофе было хорошим предлогом, чтобы встать с широкого кресла, где только обнявшись и можно было вдвоем поместиться.

– Знаешь… – вскинулся Айк. – Ты вскочила сейчас точно так же, как семь лет назад в отеле «Бурбон». Решительно и резко.

– А я могла вести себя по-другому? Я чуть с ума не сошла, когда ты демонстративно отказался переспать с девушкой, готовой для тебя на все.

– Так ты этого хотела?! – взволнованно воскликнул Айк.

– Мечтала о близости с тобой, мучилась непреодолимым желанием, бродившим в молодой крови.

– Черт побери, – выругался Айк. – Какого же дурака я свалял! Мне показалось, ты хочешь, чтобы я женился.

Глава 9

От неожиданности Барбара рассмеялась.

– Что за нелепая фантазия?.. Мне едва исполнилось восемнадцать, и я пока думать не думала о замужестве. Меня тянуло к тебе, хотя мы даже еще не целовались. Поцелуи снились мне по ночам, мерещились во время наших совместных прогулок.

– Да, но Джессика сказала…

– Что? – быстро спросила Барбара, когда Шарон мрачно замолчал. – Я понимаю, твоя эффектная адвокатша все еще интересует тебя, однако…

– Она меня не интересует.

– Когда ты недавно говорил о ее семейных делах, ты явно был обеспокоен. Я очень хорошо запомнила твою реакцию! – отрезала Барбара.

– Если ты наберешься терпения, – хмуро сказал Айк, – я все объясню.

Она механически протянула ему чашку свежего кофе и, глубоко вздохнув, села в кресло напротив.

– Мне придется начать издалека, – медленно сказал Шарон. – До встречи с Джессикой, у меня был роман с одной девушкой. Она работала в области рекламы, я в театре, кино, и ни один из нас не собирался вступать в брак, хотя мы жили вместе. Однажды ей предложили работу в Калифорнии, я оставался в Нью-Йорке – жизнь заставила нас расстаться, хотя наши отношения складывались прекрасно. К тому времени я уже был знаком с Джессикой через общих друзей, и когда она узнала, что я свободен, позвонила, пригласила на официальный обед в своем адвокатском офисе. После этого мы с ней изредка куда-нибудь отправлялись.

– Ты ее приглашал?

Шарон покачал головой.

– Нет, всегда она. По характеру Джессика человек очень активный, – сухо добавил он. – И я очень скоро понял намеки на более серьезные отношения. Не скрою, мне было приятно в ее обществе, но Джессика не в моем вкусе.

– Неужели? – усмехнулась Барбара.

– Она слишком боевая, чересчур напористая и жесткая… В любом случае, я не собирался, едва закончив один роман, сразу же начинать другой. Джесс держала меня на довольно коротком поводке. Я готовился к съемкам фильма, искал актеров, много работал. Когда же понадобилось слетать сначала в Лондон, потом посмотреть Анджея Молика на сцене в Париже, я радовался своим отлучкам. Думал, они охладят ее пыл. Но не успел я распаковать чемоданы в «Бурбоне», как Джессика уже была на проводе.

При этом воспоминании Айк чуть поморщился.

– Она звонила мне каждый день, интересовалась, что делаю, где бываю… Я рассказал, как гуляю по городу с очаровательной юной девушкой, готовящейся вот-вот стать актрисой.

– Ты рассказал Джессике обо мне, чтобы специально подчеркнуть свободу от каких-либо обязательств по отношению к ней? Я правильно поняла?

– Да, что-то в этом роде, но еще и потому, что мы с тобой на самом деле чудесно проводили время. И искренне поделился с ней своими впечатлениями. Результатом же оказался внезапный приезд Джесс в Париж и предложение немедленно закрепить браком наши отношения.

– Вот это да!

– Мне было безумно неловко и даже жаль ее самолюбие, поэтому я постарался уклониться довольно мягко… Помнишь, я появился с ней на вечеринке в доме Анджея? Мог ли я предположить, что, встретившись с тобой, она расценит Барби Молик как соперницу, мечтающую выйти за меня замуж? Она так прямо и заявила – ты охотишься за мной, а я, дурачок, к тому же слепец! Я, правда, ответил, что не верю, что это бред ее ревнивого воображения, однако чуть ли не через день ты явилась в «Бурбон» сама и вела себя…

– Боже мой! Да мне было плевать! Будь ты трижды женат и имей кучу детей, я все равно пришла бы к тебе…

– Ты ввергла меня в панику.

Барбара невесело улыбнулась.

– А знаешь, ту двусмысленную ситуацию спровоцировала сама адвокатша… На вечеринке она сказала, мол, тебя очень «забавляет», что Париж Шарону открывает наивная студентка…

Айк отрицательно покачал головой.

– Я никогда так не говорил. Наши прогулки с тобой доставляли мне искреннюю радость.

– Мне тоже. Но Джессика Блум все же заронила в мою душу зерно сомнения. Если ты в самом деле считаешь Барбару Молик чем-то вроде младенца, я незамедлительно решила доказать тебе, что уже взрослая, созревшая для любви девушка.

– С помощью того вызывающего платья, в которое ты вырядилась, тебе это прекрасно удалось, – сухо подтвердил Айк. – Конечно, я отдаю себе отчет, что твой порыв я остановил вызывающе резко…

– Ты оскорбил меня грубым высокомерием. Унизил, – с болью произнесла Барбара.

– Наверное. Я был в шоке! Сначала на меня насела Джессика, потом появляешься ты… И обе с явным намерением отвести под венец. Атака со всех сторон! Я хотел пытаться объяснить, что брак дело серьезное и что нельзя с места в карьер принимать такие решения, но ты убежала. – Айк на секунду задумался. – Я не знал, как быть. Я не мог уже встретиться с тобой. Мы же с Анджеем почти сразу улетели на съемки в Голливуд… Я работал, а ты все не шла у меня из головы. Когда же до меня докатились слухи о твоем романе с этим старым ловеласом, я просто взбесился от ревности.

– Ты… ревновал? – изумилась Барбара. – Я понимаю, что немного нравилась тебе, однако не до такой степени, чтобы…

– Дурочка! – воскликнул Шарон. – Я влюбился в тебя по уши.

Барбара глянула на него с сомнением.

– Да, влюбился, хотя тогда еще до конца не понимал этого, впрочем, как и многие годы спустя.

– И когда же наконец понял? – напряженно спросила Барбара.

– Когда мы в Нью-Йорке сначала репетировали эпизоды сценария, а однажды занялись любовью… Это уничтожило всякие сомнения. Думаю, я подсознательно выбрал именно тебя на роль главной героини фильма. Твое лицо, твоя фигурка, твои волосы и глаза неотступно рисовались в моем воображении. В Голливуде полно актрис, а я помчался в Париж, чтобы увидеть тебя в том самом спектакле на Елисейских полях, за который ты получила свою первую актерскую премию. Я долгие годы избегал появляться там, хотя с упорством маньяка покупал парижские газеты в надежде встретить твое имя. У меня лопнуло терпение! Я полагал, если увижу тебя воочию снова, это может оказаться для меня целительным противоядием… и ошибся… Прошло семь лет, а душа моя была заполнена тобой до краев. Ты была так трогательна и прекрасна на сцене. От тебя так и веяло чистотой, свежестью, пленившими меня окончательно… Знаешь, я благодарил судьбу за то, что она дала мне возможность снять фильм с твоим участием, когда Боб Прайс слег с инфарктом.

– Мне показалось, тебя пришлось уговаривать начать съемки. Разве не так?

– Я торговался по своим соображениям, а вообще согласился бы на любые условия. Твой театральный агент, Макс Авери, сказал, что у тебя нет мужчины, поэтому я решил попытать счастья и посмотреть, как у нас будут развиваться отношения. Но когда мы встретились, ты была столь враждебно настроена… И мой первый поцелуй… – Шарон отвел взгляд. – Ты не проявила никакой реакции.

– Я была поражена, – тихо ответила Барбара и тоже опустила глаза.

– На первых наших репетициях ты продолжала относиться к поцелуям, как к… служебной необходимости, чем только распаляла и злила. Я чувствовал твою враждебность. Ты часто заговаривала об отце, пока я наконец не сообразил – его тень тоже незримо стоит между нами. Откуда мне было знать, что Анджей унес свою тайну, так ничего и не рассказав тебе… А я сходил с ума от страсти… Когда же мы оказались в постели, я понял, что такое настоящее чувство, вернее, что такое женщина по имени Любовь.

Айк взглянул на Барбару, покусывая нижнюю губу.

– Обнаружив, что ты девственница, я испытал такую благодарность – ты сберегла себя для меня… А ты вдруг цинично заявила, будто достигла своей цели…

У Барбары похолодело сердце.

– Да, я сказала, что использовала тебя как мужчину – только и всего!

Губы Айка судорожно вздернулись.

– Большего унижения я никогда не испытывал.

– И это убило твою любовь? – безжизненным, едва слышным голосом произнесла она.

– Нет.

– Н-нет? – с запинкой переспросила Барбара.

– Я люблю тебя и не перестану любить. Я уже как-то говорил, если кто-нибудь западет мне в душу… Знаешь, чего мне стоил контроль над своими чувствами и на репетициях, и на съемках, и здесь, сейчас?.. – Шарон в отчаянии махнул рукой. – Никакими словами не передать!

– Сейчас тебе не надо ничего контролировать. – Барбара поднялась, села к нему в кресло, прильнула к его груди. – Правда состоит в очень простом. Я… люблю тебя.

– Любишь или хочешь? – осторожно спросил он. – Я знаю, что у тебя горячая кровь.

– Люблю всем сердцем, с первой нашей встречи… Ни один мужчина, с которым сводила меня жизнь, даже примерно не напоминал Айка Шарона… Я ждала тебя так долго…

Он поцеловал ее горячо, страстно. Они словно отдавали долги один другому – так сладок был ее ответный поцелуй.

Наконец, когда они оба перевели дух, Айк спросил:

– Барби, если бы мы с тобой переспали в отеле «Бурбон» и у нас начался бы роман, ты бы ждала, что я предложу тебе выйти за меня замуж?

Барбара прямо посмотрела ему в глаза.

– Думаю, да, хотя тогда я была еще слишком молода для роли жены.

– А теперь, когда ты на семь лет старше?

У Барбары упало сердце.

– Это предложение?

– Барби, мы так долго жили порознь… Я хочу, чтобы ты была рядом – как моя жена… Хозяйничала, спала со мной в одной постели, ругала и ласкала…

Вместо ответа, неотступно глядя ему в глаза, Барбара медленно, пуговица за пуговицей расстегивала ему рубашку. И так же, глядя ей в глаза, Айк медленно спустил платье с ее плеч, потом бретельки лифчика.

– Я хочу ощутить тебя всю, каждый дюйм твоего тела, – шептал он, скользя руками по шелковистой женской коже.

– Я тоже, – шептала она.

В их раздевании не было спешки, за которой обычно скрывается стыд. Наоборот, они доверчиво помогали один другому освободиться от глупых тряпок, мешавших вдоволь любоваться обнаженными телами. Он встал перед ней на колени и стал целовать ее ноги, бедра, живот, грудь. И вместе с горячими отпечатками его губ в Барбаре поднимался скрытый внутри жар.

Когда Айк уловил сдавленный, едва слышный стон, он подхватил ее на руки и отнес в спальню. Кровать, будто по заказу, была приготовлена: покрывало снято, одеяло откинуто. Прямоугольник света, падавшего из распахнутых дверей гостиной, лишь способствовал тому, чтобы они могли видеть друг друга.

Руки и ноги Барбары были широко раскинуты, грудь вздымалась, напряженные соски затвердели. Он целовал и покусывал их, руками скользя по ее бедрам, пушистому треугольнику волос внизу живота.

– Ты до умопомрачения сладостна.

– А ты? – блаженно улыбнулась она. – Ляг вот так, я тоже хочу попробовать… – При этих словах Барбара заставила Айка точно так же раскинуться на простынях. Теперь она сама принялась осыпать его мелкими, дразнящими поцелуями. Губами прижала мужской сосок, видневшийся сквозь кудрявые волоски, языком нащупала его темное окружье и облизала, потом втянула сосущим движением и вновь выпустила сосок.