Текст книги "Обреченные на смерть"

Автор книги: Джерри Остер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Джерри Остер
ОБРЕЧЕННЫЕ НА СМЕРТЬ

Глава 1

Дженни Свейл уже два раза ставила на магнитофон в кабине автомобиля «Зимнюю страну чудес» группы «Юритмикс» и перемотала пленку, чтобы поставить эту вещь опять. Она прекрасно знала, сколько времени будет перематываться пленка. Когда Дженни откинулась на сиденье, чтобы в третий раз насладиться песней, Элвис Полк выстрелил ей в голову.

Элвис никогда не слышал эту версию «Зимней страны чудес», но уже находился под влиянием этой вещи, и не из-за нее он выстрелил в Дженни. Многие чуваки считали, что Рождество не очень клевый праздник, но Элвису он нравился. Ему нравилась холодная погода и ранние сумерки, украшенные елки, горящие огнями, и все такое прочее. Рождество ассоциировалось у него со старыми фильмами и развлекательными телепрограммами, которые он обычно смотрел в этот день, не замечая, что на улице холодно и рано темнеет. Эти занятия также отвлекали его от мыслей о том, что у него никогда не было своей новогодней елки, горящей огнями. Не из-за Рождества он выстрелил в Дженни.

Дженни в общем даже нравилась Элвису. Она надела ему наручники таким образом, чтобы руки у него были впереди, а не за спиной, как прежде, когда они отъехали от тюрьмы, так что ему не пришлось сидеть на руках те долгие два часа, что они были в пути. Она купила ему ланч – ветчину со ржаным хлебом и кока-колу. Она разрешила ему быть в наручниках с руками не за спиной, а впереди, весь день. Он застрелил ее просто потому, что пришло время это сделать, да и место было подходящее. Вот Элвис и сделал дырку в голове Дженни, а потом выстрелил в лоб Лютеру Тодду, когда тот обернулся на звук выстрела, сделанного из небольшого револьвера 22-го калибра.

– Все в порядке, Лютер, – сказал Элвис. – Все в порядке, Дженни.

Элвис спрятал пистолет под куртку. Он скользнул по сиденью, охватил голову Лютера руками в наручниках и схватился за руль. Как раз вовремя, иначе машина врезалась бы в парапет. Большая нога Лютера, казавшаяся еще больше из-за кроссовок «Рибок», все еще выжимала газ, и от этого автомобиль марки «волар» набирал скорость. Для вашей информации: когда Лютер был живым, он никогда не превышал скорость, мертвый Лютер вовсю давил на педаль.

Элвис покачал Лютера из стороны в сторону, и кроссовка Лютера убралась с педали. «Волар» начал сбавлять скорость. В конце концов Элвису удалось остановить машину у края дороги. Он поднял руки над головой Лютера и опять скользнул по сиденью в сторону Дженни, у которой должен быть ключ от наручников.

Лютер упал на руль и нажал грудью на клаксон, до смерти испугав Элвиса.

Машин на дороге было совсем мало. Все спешили попасть домой до того, как начнет валить снег – ожидался снегопад, в результате которого снеговой покров мог достигнуть толщины от восьми дюймов до одного фута. По крайней мере, таков был прогноз погоды, который он слышал по радио, перед тем как Дженни спросила, не будут ли они возражать, если она выключит эту станцию ВИНС и поставит на магнитофон пленку с рождественскими песнями. Но Элвис родился под несчастливой звездой, и у него в жизни не было удачи, так что даже в этих изредка проезжающих мимо автомобилях мог оказаться какой-нибудь добрый самаритянин, который подумал бы, что кто-то сигналит с целью позвать на помощь, и тогда Элвису пришлось бы застрелить и этого самаритянина.

Элвис схватил Лютера за воротник куртки, оттащил его от клаксона и посадил так, чтобы он больше не падал. Он достал ключ из бокового кармана кожаной куртки Дженни и разомкнул свои наручники.

Он потер затекшие запястья, дотянулся до приборной доски, повернул ключ, выключив разом свет, мотор и музыку, которая его уже достала. Придя в себя и успокоившись, Элвис подумал о том, что надо бы отъехать куда-нибудь подальше от дороги и трахнуть Дженни. Плевать ему было, что она мертвая. Дженни вообще-то не была бабой во вкусе Элвиса – у нее маленькая грудь и тощий зад. Элвис любил, когда у женщины было за что подержаться. Но Дженни была единственной бабой у него под рукой в данный момент, пусть и не в его вкусе. Ему уже надоело трахать педиков в тюряге. В последний раз, еще на воле, он снял проститутку на Сороковой улице и отвез ее в мотель на Двенадцатой авеню. Мини-юбки тем летом опять начали входить в моду, и на шлюхе была такая юбчонка, что едва прикрывала ее трусики. А теперь, говорят, миниюбки вышли из моды и бабы носят платья до пят, а рожденный под несчастливой звездой Элвис Полк пропустил целый цикл смены стиля в одежде.

Беда, однако, была в том, что Элвис знал – он не сможет трахнуть Дженни при Лютере, пусть даже и мертвом. Это было бы нехорошо по отношению к Лютеру, и еще хуже просто выбросить его на мороз. Элвис полагал, что если бы он выкинул из машины Дженни и трахнул ее на морозе, то этим актом не оскорбил бы Лютера, но мог запросто отморозить свой собственный член.

Элвис почти не знал Лютера, но этот парень играл большую роль в его жизни. Он хотел походить на Лютера, быть таким же голубоглазым, сексуально привлекательным блондином, как этот мужик, носивший имя одного из самых известных самцов всех времен и народов, чьи поклонники не хотели верить в смерть своего кумира даже тогда, когда им показывали фотографии (фотографии не врут) их мертвого идола. Элвис Полк всю жизнь общался с чуваками (сексуально привлекательными типами), в тюрьме и на свободе. Он дружил с чуваками, разговаривал с чуваками и чувствовал себя чуваком. Беда в том, что ни в тюрьме, ни на свободе у Элвиса не было ни одного приличного друга, которому он мог бы подражать, результатом чего стало то, что он проводил большую часть своего времени или за решеткой, или в плохой компании на воле.

Элвис почти не знал Лютера, но он был тот чувак, которому хотелось бы подражать. Он восхищался им, был почти влюблен в него.

Когда они ехали из тюрьмы, Элвис ловил кайф, слушая, как Лютер рассказывает о своей молодости, которую он провел в восточном районе Нью-Йорка. Он был членом вооруженного отряда. (Только тогда, говорил Лютер, они назывались не вооруженные отряды, а просто банды.) Они без конца бились за установление контроля над разными районами города с другими бандами. Они дрались с евреями, итальянцами, ирландцами. Он крал пластинки, комиксы, прохладительные напитки, пока однажды не прозрел после беседы, которую проводил у них в школе один полицейский из отдела по борьбе с наркоманией. Он убедил Лютера в том, что лучше иметь бляху на своей груди, чем видеть ее на зануде-полицейском, арестовывающем тебя за участие в перестрелке, и что это гораздо лучше, чем валяться в морге с номерочком на ноге. Может быть, если бы Элвис встретил Лютера раньше и если бы не довелось ему родиться под несчастливой звездой, если бы у него было хоть на грамм везения в жизни, может быть, тогда Элвис и не стал бы преступником. Элвис надеялся, что Лютер не обиделся бы и даже счел это знаком уважения, будь он жив, что Элвис снял свои спортивные тапочки и надел кроссовки «Рибок» Лютера. На память об этом замечательном человеке.

А потом Элвису стало казаться, что он не должен трахать Дженни Свейл после всего того, что она сделала для него – надела ему наручники на руки не сзади, а спереди, купила ему ланч, не стала надевать наручники на руки за спиной по дороге назад в тюрьму, спрашивала Лютера и его, не возражают ли они, если она выключит радио и поставит кассету с записями рождественских песен. Элвис не мог насиловать баб, которые были так добры к нему. У него на таких просто не стоял. Баб, которые плохо к нему относились, он мог трахать до посинения.

Итак, Элвис вышел из машины, обошел ее кругом, разминая ноги, после чего сел на переднее сидение. Он толкал Лютера бедром до тех пор, пока ему не стало удобно управлять автомобилем. Он повернул ключ. Загорелся свет, заработал мотор, «Юритмикс» запели про мчащиеся сани, звенящие колокольчики, сверкающий снег и всю эту муру. Элвис больше не хотел слушать эту дурацкую песню. Он выключил магнитофон, включил радио – и как раз в тот момент, когда радиостанция ВИНС передавала пятичасовые новости.

Обычное дерьмо: какой-то самолет разбился где-то там, еще где-то произошло землетрясение, какая-то кофейная компания заявила, что слухи о том, будто они сокращают выпуск колумбийского кофе, являются чистым враньем, мэр сказал, что он не называл губернатора «размазней», губернатор сказала, что не называла мэра «ослом».

Элвис не хотел слушать это дерьмо. Он хотел бы услышать своего любимого ведущего радиопередач, Фрэнки Крокера. Фрэнки любил повторять: «Когда Фрэнки нет в эфире, то и эфира нет». Элвис настроился на станцию, которая работала в другом диапазоне, но там тоже передавали новости. Какая-то баба говорила, что бывший прославленный полицейский выразил надежду на то, что в новом году в Эмпайр Стейт [1]1
  Эмпайр Стейт – штат Нью-Йорк ( разг.). Жители Нью-Йорка часто называют так город и штат по названию самого высокого здания города – Эмпайр Стейт Билдинг.


[Закрыть]будут убивать меньше полицейских.

«Сенатор от Манхэттена, Стивен Джей Пул, – продолжала дикторша, – бывший офицер сыскного отдела нью-йоркского департамента полиции, парализованный в нижней части туловища после участия в перестрелке с поставщиками наркотиков в 1978 году, выразил оптимизм по поводу того, что смертная казнь, которая не практиковалась в штате Нью-Йорк с 1963 года, будет введена вновь. Выступая на пресс-конференции, состоявшейся на ступеньках штаб-квартиры департамента полиции, Пул предупредил любого, кто попытается напасть на представителя власти…»

Потом зазвучал мягкий голос. Не мягкий голос Фрэнки Крокера. Фрэнки каждый вечер в конце передачи говорил что-то типа: «Все было здорово, потому что с нами были наши постоянные слушатели. Живите до ста лет, а я буду жить до ста лет без одного дня, чтобы не видеть, как умирают такие замечательные люди, как вы». И еще до того, как он ставил запись с песней «Настроение», оно у вас поднималось. А этот придурок Пул говорил мягким голосом, но от этого голоса у вас мурашки бежали по телу.

… – Пожизненное заключение для животного, убивающего полицейского, шерифа, охранника, солдата национальной гвардии, любого представителя правопорядка, является чрезвычайно мягким наказанием. Как мы объясним родным и близким убитого полицейского, шерифа, заместителя шерифа, охранника, гвардейца, любого пред…

Элвис не желал слушать эту парашу. Он выключил радио. Всякий раз, когда кто-то называл Нью-Йорк «Эмпайр Стейт», Элвис вспоминал свою мать. Ребенком он думал, что люди называют этот город Вампайр [2]2
  Вампайр (англ.) – вампир.


[Закрыть]Стейт, и его мать считала это до такой степени остроумным, что заставляла его без конца повторять эту ерунду. Она показывала на здание Эмпайр Стейт Билдинг, которое было видно из района Корона, где они жили, и говорила:

– Ну, как называется это большой дом, Элвис?

И он отвечал:

– Вампайр Стейт Билдинг, мама.

Он говорил так даже после того, как узнал, что это не Вампайр Стейт Билдинг. Думать о матери было даже хуже, чем слушать этого придурка-полицейского, желающего несчастливого Нового года всем потенциальным убийцам полицейских.

Элвис сделал кое-какие подсчеты. Оставалось около часа до того времени, когда они должны были вернуться в тюрьму. То есть до того времени, когда начнутся поиски. За это время он может спокойно проделать пятьдесят миль и оказаться в другом штате. Там, может быть, ему начнет наконец везти? Может быть, фортуна повернется к нему лицом?

Он снова включил радио, как раз в тот момент, когда закончили передавать новости, и Фрэнки Крокер уже говорил: «Нет на свете никого лучше друга моего». А затем он проиграл вещь Трейси Чэпмен «Крошка, удержу ли я тебя?» в исполнении Фокси Браун.

Элвис подпевал:

 
«Извини», – вот и все, что ты можешь сказать.
Годы прошли, но слова нелегко подыскать.
Извини, извини, извини.
«Прости меня» ты должна была бы сказать.
Годы прошли, но слова нелегко подыскать.
А ведь нужно всего лишь сказать – «Прости меня».
 

В свете автомобильных фар уже крутился вихрь метели. На сидении, на приборном щитке автомобиля – кровь и мозги двух представителей закона.

Глава 2

– Попроси диск-жокея поставить какую-нибудь медленную вещь, – сказала Энн Джонс.

– Стареешь? – спросил Джо Каллен.

– Становлюсь старомодной. Я хочу ощущать своего партнера по танцу. Попроси его, чтобы он поставил «Время проходит».

– Мне кажется, этот диск-жокей не включает музыку по заявкам. Он настоящий артист.

– Что-то вроде ветчины со ржаным хлебом? Мария хотела, чтобы Фрэнки стал диск-жокеем.

– У Фрэнки это отлично получилось бы, – сказал Каллен.

Энн подняла глаза к небу и покинула танцзал, оставив Каллена одного дотанцовывать шимми. Некоторое время он делал вид, что может прекрасно танцевать и один, потом ему надоело и он отправился искать Энн. Он держался рукой за левое бедро, которое побаливало после танца. Он не часто танцевал.

Энн стояла, облокотившись о перила лестницы, которая спиралью уходила вниз на первый этаж. Когда Каллен подошел, она резко повернулась к нему.

– Боже, опять это со мной. Мне показалось, что ты подходишь ко мне не сзади, а спереди.

Это было одно из самых странных мест в городе. Расположенное на стыке районов Квинс и Нассау, оно было похоже на кегельбан. Снаружи сплошной бетон, мощные углы, только кое-где смягченные снегом, которого за ночь навалило столько, что движение транспорта почти прекратилось. Внутри все было очень изящно и все в зеркалах: стены, потолки, двери, холлы; везде, где не было ковров, располагались зеркала. Одни зеркала отражались в других, отражая при этом всех и все. Отражая и отражая вновь и вновь. Человек, приближающийся к вам (а может быть, он удаляется от вас?), – это вы или кто-то другой? Эта кокетка улыбается вам или кому-то еще? А может быть, она улыбается самой себе? В узких коридорах человек раздваивался, растраивался, выстраивался в ряд и исчезал за правым поворотом, растворяясь в историческом прошлом, в то время как слева надвигался, надвигался еще один ряд людей, марширующих в будущее. А может быть, наоборот?

В туалете (он был там один, по крайней мере так ему казалось) Каллен громко напевал вещь Трейси Чэпмен «Крошка, удержу ли я тебя?». Выходя из кабинки и одергивая пиджак, он вдруг увидел, что рядом с ним находится около десяти других мужчин, одергивающих свои пиджаки, но тотчас фыркнул, так как понял, что это только его отражения в зеркалах.

Это здание называлось «Манор», но могло бы и вообще никак не называться, потому что «Манор» не отражало сути происходящих здесь событий – это был дворец бракосочетаний. Здесь игрались роскошные свадьбы с подружками невест и шаферами, цветочницами и специальными людьми, которые несли кольца на подносах. Двоюродная сестра невесты (а, может быть, тетя жениха?), которая когда-то проходила слушание на роль в опере «В поисках звезд», пела «Согласие» и «Когда я в первый раз тебя увидела». На пластмассовой палочке для смешивания коктейлей была надпись – «Мария и Стейси, 14 декабря 1991 г.» И невеста, и жених принадлежали к белой расе. На ней – вуаль и платье со шлейфом. Он на полголовы выше ее, одет во фрак. Это манекены. Настоящая невеста испанского происхождения, на ней короткое платье. Жених – афро-американец. Он одного роста с невестой, несмотря на то, что у него прическа высотой в четыре дюйма. Его волосы обесцвечены. Он одет в смокинг синего цвета.

Эта свадьба игралась в зале, который назывался «Тристан и Изольда». Невестой была Мария Эсперанса, детектив второго класса отдела внутренних дел нью-йоркского департамента полиции. Жених – Стейси Ладислоу, судебный пристав, работающий в районном суде Бронкса. Это была только одна из свадеб, игравшихся во дворце в тот день. Минуя коридор, уставленный зеркалами, и свернув налево, вы попадали в зал под названием «Данте и Беатриче», где Тамара сочеталась с Натаном. (Каллен, настоящий полицейский, быстро пронюхал, как звать молодоженов, прочитав их имена на палочках для смешивания коктейлей, которые обронил один из юных капельдинеров, покинувших торжество несколько минут назад и теперь дравшихся в холле на искусственных рапирах). Направо, в зале, носящем имя «Ромео и Джульетта», Лордис сочеталась с Джеймом. В зале «Херо и Линдер» Антонина выходила замуж за Антонио.

– Почти как у Шекспира, – сказала Энн, когда они с Калленом изучали список пар, вывешенный в холле. В зале под названием «Орфей и Эвридика» Поппи сочеталась с Барри.

И это были только утренние бракосочетания. Метрдотель Лордис и Джейма все посматривал на часы и накручивал прядь волнистых волос на палец, нервничая из-за того, что свадьба играется по европейскому времени, то есть на два часа позднее, а у метрдотеля (он гринго) еще были Ами и Нгуен, бракосочетание которых должно состояться в зале «Ромео и Джульетта» в семь часов. Шарон и Нейл, Мелани и Дон, Латифа и Шариф, Йе-Мей и Ши Джей должны были сочетаться браком в тот вечер, соответственно в залах «Пигмалион и Галатея», «Купидон и Психея», «Аполлон и Дафния», «Эхо и Нарцисс».

Энн сказала:

– У многих из этих пар жизнь не сложится. Думаешь, они знают об этом?

А потом добавила:

– У них нет зала, названного в честь Бонни и Клайда.

Энн сидела, свесив ноги, на перилах лестницы, заставляя Каллена, боявшегося высоты, нервничать, и смотрела, как Антонио позирует перед фотографом, у которого был аппарат марки «Хассеблад». Черноглазая Антонина стояла в вызывающей позе, сжав губы, всем своим видом давая понять, что она презирает этого жалкого фотографа. Антонио, рядом с которым стояли шафер и капельдинер, побаивался черноусой мамаши Антонины, стоящей рядом с фотографом и старающейся заглянуть в видоискатель. Антонио улыбался самым дурацким образом и делал то, что ему говорили.

– Я решила, – сказала Энн, – стать вегетарианкой.

Каллен с облегчением улыбнулся. Он был уверен, что она скажет что-нибудь по поводу этих свадеб или о себе и Каллене, вот уже четыре с половиной года живших как муж и жена, но не расписанных.

– Этот ростбиф был довольно жестким, – сказал он.

– Это все из-за кальмаров, – сказала Энн. – Мне нравится есть кальмаров в ресторанах, но я никогда не готовила это блюдо дома. Вчера вечером после работы я зашла в рыбный магазин на Бродвее, который работает круглые сутки. Хотела купить креветки (вообще-то мне нужен был соус), но там продавались кальмары, и я взяла их. Я подумала, что можно обвалять их в сухарях и поджарить. На всякий случай заглянула в поваренную книгу «Готовьте и наслаждайтесь». Там было сказано – я никогда, до самой смерти не забуду этого – там было сказано, что прежде чем начать варить или жарить осьминога, надо убедиться, что он мертв. Там было еще что-то о «решающем ударе», но я очень бегло просмотрела это место в книге.

«Решающий удар» состоял из соли по вкусу и оливкового масла.

Каллен рассмеялся.

Энн слезла с перил.

– Ты чего смеешься? Как ты думаешь, Мария девственница?

Он отошел в сторону, чтобы лучше разглядеть Энн. Он побаивался этой женщины. Ход ее мыслей был непредсказуем. Иногда эти мысли были подобны заблудившемуся теннисному шару, иногда – пуле, летящей рикошетом.

– С тобой все в порядке?

– Кончай придуриваться. Вы же вели с ней такие разговоры, когда ездили вместе на старой полицейской машине гонять хулиганов и помогать старушкам доставать их котов с деревьев, а также штрафовать владельцев лимузинов, припаркованных не в том месте, и брать на заметку торговцев из Пакистана. Вы ведь спрашивали друг друга, когда отдыхали от этих дел, насчет девственности. Кто из вас и когда ее потерял, а если нет, то почему? Так как, Мария девственница или экстравертка? [3]3
  Экстраверт – общительный, открытый человек.


[Закрыть]

Каллен хотел уклониться от вопроса, сказать, что они ездили в разных машинах. У него был «вальянт», у Марии – «Таурас». И это были не полицейские машины. И они не гоняли хулиганов и не спасали попавших в беду домашних животных, как и не занимались припаркованными не там, где надо, машинами. Он хотел ей сказать, что полицейские уже давно никого не берут на заметку, а арестовывают подозрительных типов на месте. Он хотел уклониться от ответа и спросить Энн о том, что так беспокоит ее. Но Мария Эсперанса облегчила его задачу, подойдя к ним как раз в этот момент. Шафер Антонио пожирал глазами эту женщину с восхитительной фигурой, в то время как сам Антонио был мишенью, в которую летели стрелы из глаз его невесты и ее черноусой мамаши.

– Привет, ребята, – сказала Мария.

– Привет, – ответила Энн. – Ты выглядишь божественно. Я как раз наехала на Джо за то, что его коллега такая чертовски красивая женщина.

Так вот чего она добивалась? Нет, Каллен не думал, что дело только в этом.

Мария улыбнулась, но лицо ее было грустно.

– Маслоски звонил сюда, разыскивал тебя. Тебя не нашли, поэтому я подошла к телефону. Он очень извинялся, ты же знаешь Маслоски. Он был вежлив, как обычно.

– Вежлив, как удав.

– Нет, он правда был вежлив. Он не сказал мне в чем дело, он просто сказал, чтобы ты позвонил в полицейское управление.

У Каллена опять начались боли в бедре. Он взял Энн под локоть, изо всех сил делая вид, что спокоен, пытаясь показать ей, что не стоит волноваться по поводу этого неуместного телефонного звонка.

– Маслоски никак не научится пользоваться компьютером. Он постоянно нуждается в помощи. Поэтому он, наверное, и звонит.

Локоть Энн был холодным как лед и твердым как камень. Сам он, похоже, стал невидимкой, потому что зеркала его больше не отражали, как не отражают вампиров.

– Я иногда думаю, – говорила Энн в последний раз, когда телефонный звонок из управления поломал им весь кайф, а может быть, это было в предпоследний раз, – что тебе так нравится быть полицейским потому, что это избавляет тебя от выполнения своих сексуальных обязанностей.

– Не забудь, что мы приехали сюда в твоей машине, – сказала Энн сейчас. – Я не хочу застрять здесь, в этом затерянном месте, отрезанном от всего мира глубоким снегом… Извини, Мария. Это не затерянное место. Я просто не хочу торчать здесь.

Мария прикоснулась к руке Энн.

– Я не могла найти дорогу домой, – сказала она и добавила суровым голосом: – Этот чертов Маслоски.

– Чертов Маслоски, – повторила Энн.

– Я скоро вернусь, – сказал Каллен и пошел вниз, прихрамывая.

– Он скоро вернется, – сказала Энн.

– Обязательно вернется, – сказала Мария. – Они всегда возвращаются. В чем дело, Энн? Ты всегда психуешь, когда кто-то умирает для общества?

– Так говорят мужики, когда кто-то из них женится, не так ли?

– Что вы говорите, когда женщина выходит замуж?

– Мацел тов. А как это по-испански?

– Фелисидадес.

– Фелисидадес.

– Ты это говоришь от чистого сердца?

Энн пожала плечами.

– Что бы я ни говорила, я иногда думаю: пошли вы все к черту. Я не хочу выходить замуж, а вы все можете катиться к такой-то матери. Джо поставил мне такое… условие. Он хочет, чтобы мы подождали с женитьбой до того времени, как его дети поступят в колледж. Джеймс уже поступил в Рутгерский колледж, но Тенни еще не закончила школу, ей осталось учиться два года. Я боюсь, что после того как они оба будут в колледже, он скажет, что нам нужно подождать, пока они закончат колледж. Потом нам придется ждать, пока они получат степень бакалавра, потом – пока они устроятся на работу, потом – пока обзаведутся семьями. И так до конца жизни.

– Стейси тоже поставил мне условие, – сказала Мария. – Он сказал, что мы должны подождать до того времени, когда он будет зарабатывать столько же, сколько зарабатываю я. А я сказала ему, чтобы он сходил с этим условием в сортир. Мужчины очень слабовольные люди. Они постоянно нуждаются в поддержке. Мы должны вести их за собой, открывать им глаза на мир, держать их за руку и одновременно пинать ногой в зад.

– Но они строят из себя таких умников, – сказала Энн, – делают вид, что они такие деловые. Они дают понять, что знают о нас все, а на самом деле они ни черта не понимают в нас. Вот почему я ненавижу Фрэнки Крокера.

Мария засмеялась:

– Да, ты ненавидишь Фрэнки Крокера.

– Я понимаю, когда он говорит: «Нет на свете никого лучше друга моего». Это вполне безобидно. Это даже колоритно. Но я ненавижу его снисходительность. Вечерняя ванна. Ты знаешь этот его прикол?

Мария заговорила мягким, как соболья шерстка, голосом Фрэнки Крокера:

– Снимем напряжение. Пришло время каждой работающей женщине расслабиться и забыть все неприятности… Стейси обычно приходит домой, когда Фрэнки говорит о ванне, – продолжала она уже своим голосом. – Иногда, если я захожу к нему после работы, он дает мне прослушать эту передачу в записи. У Фрэнки идиотский вкус.

– Он такой самонадеянный. Этот тип воображает, что проникает в наши ванные, моет нас, вытирает, мажет кремом. Ему хотелось бы помахивать своим членом перед нашими лицами, только он боится говорить об этом.

Марию позвали, она махнула рукой – мол, сейчас приду.

– Моя мать боится, что мы со Стейси будем ссориться. Не заводись из-за этого Фрэнки Крокера. Он просто пижон. Я желаю счастья тебе и Джо. Он очень порядочный человек. И мио гуапо.

– Джо называет меня гуапо, когда у меня неприятности. Он научился этому слову от тебя. Он думает, что если он будет говорить, как король племени мумбо-юмбо, то это успокоит меня.

Мария уже собиралась уходить, но вдруг взяла руки Энн в свои и пожала их.

– Я хотела бы побыть с тобой наедине после того как мы вернемся с островов. Но уже сейчас я хочу сказать, что мне очень нравится твоя новая работа. Я знаю, что ты колебалась относительно того, идти тебе на телевидение или нет. Я понимаю, что нелегко работать вместе с Самантой Кокс…

Энн засмеялась:

– Нелегко? С Самантой?

– … но я думаю – то, чем ты теперь занимаешься, быстрее доходит до людей и играет более важную роль в их жизни, чем то, что ты делала, когда работала в редакции журнала. Мне особенно понравилась твоя передача о Квинтине Давидофф. Сильная вещь.

– Квинтина Давидофф. Всеобщий объект внимания. Ты считаешь, что это из-за ее имени?

– Это многообещающая передача.

Энн кивнула. Она поцеловала новобрачную в щеку.

– Спасибо тебе за эти слова. Рада была их услышать, Фелисидадес. А теперь иди к ним.

* * *

– Привет.

Энн смотрела на отражение Каллена в зеркале, но не поворачивалась лицом к самому Каллену.

– Что-то не в порядке с компьютером?

– Два детектива убиты. Лютер Тодд и Дженни Свейл из отдела по борьбе с хищениями воздушных грузов. Убийца – заключенный по имени Элвис Полк. Кража в аэропорту имени Кеннеди, совершенная там в прошлом месяце, очень похожа на ту, что была там же пару лет назад. Полк укрывал краденое. Детективы везли его в аэропорт из тюрьмы и обратно, так как он дал понять, что готов сотрудничать и назвать кое-какие имена.

Он говорил как полицейский. Обычно он не говорил так, когда находился не на службе. Полицейских то и дело убивали.

– Извини. Ты знал их?

– Нет.

– Тебе нужно идти?

– Не сейчас. У меня встреча в пять часов.

– Они употребляли наркотики?

– Я не знаю. Это выясняется в полицейском управлении.

– Дело серьезное.

Он был гуапо, черт возьми. До пяти часов у нее было еще достаточно времени, чтобы отвезти его домой и наехать на него как следует. Именно это она и хотела сделать. Но она знала, что этого не произойдет. Его левая рука была сжата в кулак и касалась левого бедра. Это означало, что у него болит бедро, а болело оно потому, что сто сорок три дня назад (но кто вел счет дням?) его ранили в бедро. Оно болело постоянно, и из-за этого у него возникали проблемы с эрекцией. Он находился в постоянном напряжении из-за этих болей, и только его член был вял и расслаблен.

– Где Элвис Полк достал пистолет?

– Это не был пистолет Тодда или Свейл. Полк выбросил их из машины на одной из проселочных дорог в графстве Рокланд. Их оружие оказалось при них. Он только взял машину Свейл и обувь Лютера.

– Его туфли?

– Кроссовки.

Энн взяла его руку в свои и пожала ее.

– Извини меня за все. И за то, что я действовала тебе на нервы.

– Все из-за этих бракосочетаний.

– Из-за работы. Но сейчас не время говорить об этом.

– Давай поговорим лучше о твоей работе, чем о мертвых полицейских.

Энн повернулась к нему лицом. Теперь он не видел своего отражения в зеркале.

– Люди считают, будто я страдаю из-за того, что мне приходится работать с Самантой. Но Саманта мне нравится. Она – звезда, а я в некотором роде актриса. Тут все в порядке. В действительности я страдаю из-за того, что мне изо дня в день приходится посещать дома разных людей. Для этого нужно одеваться соответствующим образом и играть определенные роли. Это не то же самое, что брать интервью для журнала. Нельзя больше носить джинсы, футболки, кроссовки. Нельзя сидеть, закинув ноги на письменный стол, с блокнотом на коленях, ковырять в носу, если появится такое желание, поправлять трусики и целый день или даже неделю работать над статьей. А когда статья готова, можно отправиться в кино или театр. Нет, теперь я выхожу в прямой эфир и должна без всякой подготовки четко и ясно выражать свои мысли перед миллионами телезрителей.

Мне никогда не приходилось отвечать на такое огромное количество писем. Меня завалили письмами после передачи о Квинтине Давидофф. Один ветеран в журнале «Ньюс» сказал мне, когда я только еще начинала там работать, что если я получу пару писем от читателей по поводу моей статьи, то вправе буду сказать, что я «завалена почтой». И он был прав. Но с телезрителями у меня непосредственный контакт. Я чувствую их. Даже в те вечера, когда мы не выходим в эфир, телефоны в студии раскаляются добела. Люди высказывают свои мнения по поводу той или иной передачи. Они опровергают, спорят, поправляют, соглашаются. Все это очень утомительно, – Энн посмотрела на часы. – Можем мы еще немного потанцевать перед тем как уйдем отсюда? Или это будет непристойно?

– Я так и не поговорил со Стейси, – сказал Каллен. – Пойду к нему. Есть какие-нибудь новости о Квинтине?

Энн покачала головой:

– Нет. Квинтина по-прежнему мертва.