Текст книги "Смерть империи"

Алма—Ата: неверно понятый предвестник

Это изменение отношений и особенности обсуждаемых тем в каждой из республик были различны, но общим для всех знаменателем стала растущая решимость противостоять политике Москвы.

Впервые прямой вызов практике присылки из Москвы политических наймитов для управления нацменьшинствами был брошен в Алма—Ате, столице Казахстана, в декабре 1986 года. Два дня буйствовали молодые казахи, после того как Динмухамед Кунаев, казах по национальности, был заменен на посту руководителя компартии республики Геннадием Колбиным, по национальности русским, не имевшим никаких корней в республике.

Тогда большинство из официальных лиц в Москве не вняли предостережению и списали все на местное сопротивление развернувшейся борьбе с коррупцией: Кунаев, считали в Москве, насадил в Коммунистической партии Казахстана целую сеть коррупционеров, и, когда из Москвы для расчистки грязи был прислан чужак, преступники подбили молодежь выйти с протестами на улицы. Таким образом, национальный элемент, хоть и имел место, но был вторичен по отношению к более серьезной проблеме коррупции.

Первоначальная команда Горбачева, унаследованная от Андропова, справедливо полагала, что им не реформировать ни партию, ни страну, если не удастся очиститься от коррупции, которая под опекой Брежнева поразила высшую партийную элиту. Однако входившие в команду верили и тому, что национальные различия сглаживаются и что вылепленный из человеческого материала «новый советский человек» очищен от этнических признаков.

В феврале 1986 года на партийном съезде Лигачев настаивал на необходимости «обмена кадрами между республиками», что на практике означало направление русских в нерусские республики на руководящие посты, Вызывалось это, как иносказательно выразился Лигачев, борьбой с «местным кумовством», который «одержал верх». Ничто не давало повода считать, что Горбачев в этом вопросе занимал иную позицию: Лигачев, официально отвечавший за кадровую политику, выступал от имени всего руководства.

Чего Горбачев со своими соратниками не понимали тогда, так это того, что «местное кумовство» и «коррупция» на местах станут почитаться благим делом, зашитой, по сути, от всеобъемлющих притязаний имперского центра. Ведь на деле–то многие руководители нерусских компартий ухитрились при падком на угодливость режиме Брежнева перестроить механизмы местных коммунистических партий на национальный манер.

Эти парторганизации, откупавшиеся от Центра политической преданностью и щедрыми дарами, а в ответ получавшие разрешение править у себя дома на благо местной партийной элите, считались бы преступными в государстве, где царит закон. Советская империя, однако, не являлась государством, основанном на законе, и национальные элиты, конечно же, возмущались попытками далекого и ненавистного Центра заменить их доморощенных мошенников на пришлых, готовых откачивать блага, которые без того могли бы оставаться и распределяться в самих регионах. Более того, национальные элиты могли, если бы захотели, легко возбудить свои «массы» призывами к этнической солидарности, когда на замену коррумпированных местных деятелей присылали русских.

Вот что произошло в Алма—Ате в декабре 1987 года.

Кунаев, долгое время возглавлявший партийную организацию в Казахстане, являл собой квинтэссенцию брежневца. Высокий, с приятными чертами лица, он даже во внешнем облике старательно подражал Брежневу, специальной краской подчеркивая густоту черных бровей. Эту пару связывала дружба еще с тех пор, когда в 50–х годах Брежнев работал в Алма—Ате. Кунаев стал протеже Брежнева, и, когда Брежнев стал номером первым в Советском Союзе, Кунаеву было позволено править Казахстаном как собственной вотчиной.

Я побывал у Кунаева в его обширной, роскошно убранной алма–атинской квартире лет через шесть после событий 1986 года. Он гордился своими «достижениями» за годы у власти и так и сыпал статистическими данными, свидетельствовавшими, что за время его правления выпуск промышленной и сельскохозяйственной продукции резко вырос.

Сидя рядом с ним в кабинете, полном собраний сочинений литературных классиков и украшенном большой коллекцией расписных зажигалок (друзья, несомненно, знали, какого рода подарки он предпочитает), я временами никак не мог отделаться от впечатления, будто нахожусь в присутствии чудом сохранившегося Брежнева. Коллекции и выбор книг у Брежне–ва были бы иными, но и у него полученные дары оказались бы горделиво выставленными, а полки забиты непрочитанными книгами. Брежневское русское произношение звучало бы неряшливее более элегантной речи Кунаева, но смысл высказываний был бы тот же: Горбачевская шайка никогда не признавала наших заслуг, и когда они нас отставили, то развалили страну.

Кунаев всегда пользовался уважением многих людей в Казахстане, даже тех, кто понимал, что в 1986 году пришло время перемен. В его правление казахская нация стала оправляться от последовательных встрясок коллективизации, насильственной эмиграции и переселения миллионов неказахов на исконные казахские земли.

Вдумайтесь в цифры: в 1926 голу казахи составляли более 57 процентов населения республики, но в 30–е годы прямым результатом коллективизации стала смерть каждого третьего казаха либо от голода, либо в результате массовых убийств, совершенных, когда Красная Армия была брошена на подавление мятежей. Около 20 процентов населения бежали от зверств, многие в Китай. Во время и сразу после второй мировой войны неказахское население в республике выросло почти на 3 миллиона человек, это больше общего числа живших там казахов.

К 1959 году доля этнических казахов в населении снизилась до 30 процентов. Русские, составлявшие около 43 процентов, численно превосходили казахов на 1,2 миллиона человек. После этого наступило время неуклонного выравнивания «пропорционального состава населения», и к переписи 1989 года казахи вновь образовал и большинство в своей собственной республике: 40 процентов в сравнении с 38 процентами этнических русских. Более высокая плодовитость казахских семей и прекращение широкомасштабной иммиграции в республику обеспечили этот сдвиг.

Кунаев скорее всего имел малое касательство к этим демографическим переменам, однако он много сделал для «казахизации» казахской Коммунистической партии. Поддерживая добрые отношения с жившими в республике русскими и сдерживая открытые проявления казахского «национализма», Кунаев втихую, но успешно передавал власть в партийных организациях республики казахам, которые составили абсолютное большинство в республиканской партии и заняли большинство ключевых постов.

В 1961 году, когда я впервые приехал в Атма—Ату и доверительно беседовал с руководящими работниками совнархоза, органа, созданного Хрущевым для управления экономикой республики, среди моих собеседников не оказалось ни единого этнического казаха. В конце 80–х годов три четверти, а то и больше руководящих деятелей, с кем мы имели дело, были казахами.

Кунаевская политика подготовки и утверждения казахских политических руководителей при притворной рабской преданности Москве предоставила новые возможности энергичным молодым казахам. Одним из тех, кто воспользовался новыми возможностями с поразительным успехом, был Нурсултан Назарбаев.

В годы «застоя» продвижения в карьере осуществлялись медленно, быстрый взлет Назарбаева был исключением. При всем при том, что выдающимися талантами Назарбаев не обделен, он, несомненно, многим обязан предпочтению, какое Кунаев отдавал этническим казахам. В 1986 году, став самым молодым в СССР премьер–министром союзной республики[39]39
  Ему было сорок пять лет, когда он был назначен Председателем Совета Министров Казахстана.


[Закрыть], он уже был в состоянии соперничать за руководство партией в республике.

Назарбаев не делал этого резко или открыто и все же воспользовался в 1986 году реформаторским духом, дабы привлечь внимание партийного съезда в Москве к «серьезным упущениям» в работе партийной организации Казахстана, Хотя Кунаева по имени он не назвал, его критика ставила под сомнение руководство Кунаева, поскольку тот стоял у руля более двадцати лет. Есть смысл предположить, что Назарбаева вдохновлял Лигачев или Горбачев – либо, возможно, они оба.

Первоначальная реакция Кунаева отличалась наивностью для человека его опыта: он попытался убедить Горбачева снять Назарбаева, преступившего грань, что отделяла верного протеже от затаившегося соперника. Когда Горбачев в этой просьбе отказал, Кунаев, должно быть, уяснил что к чему. Во всяком случае, и он и его друзья говорят, что он был готов добровольно уйти в отставку с поста первого секретаря партии.

Горбачев, однако, решил его отставку упредить, придав делу политический аспект.

11 декабря 1986 года в Москве было созвано Политбюро без участия Кунаева, хотя он и был полноправным членом, которое формально приняло его отставку. Одновременно был подобран преемник, явно без консультаций с кем бы то ни было в Казахстане. В типично имперской манере Политбюро направило представителя в Алма—Ату довести свое решение до казахской партии. Новым первым секретарем предстояло стать Геннадию Колбину, профессиональному функционеру Коммунистической партии и русскому по национальности, до того никак с республикой не связанному.

Решение было объявлено в Алма—Ате 16 декабря, и тут же на большой площади, примыкавшей к высившемуся на холме в центре города грандиозному новому зданию штаб–квартиры партии, стали собираться демонстранты, Демонстрантами были молодые казахи, в большинстве – по виду – студенты. Поначалу они просто толпились, переходя с места на место, но за день число их выросло от четырех–шести десятков до нескольких сотен, стали появляться рукописные плакаты и лозунги.

По словам Кунаева, его вызвали в штаб–квартиру партии и предложили поговорить со студентами, но Колбин своим решением этому воспротивился. (Колбин, с другой стороны, утверждал, что Кунаев отказался обратиться к демонстрантам.) В любом случае, к середине дня партийные вожди решили отправить кого–нибудь из секретарей партии помоложе побеседовать со студентами, в их числе и Назарбаева.

Однако демонстрации продолжались, и на следующий день толпа разрослась до тысяч людей, постепенно становясь все более буйной, полетели камни и прочие предметы в полицию, присланную для сдерживания студентов, и в окна партийной штаб–квартиры. Наконец, были отданы приказы разогнать демонстрацию, в ходе чего многие были ранены, а некоторые убиты. Тюрьмы не смогли вместить всех арестованных, и сотни людей вывозили на грузовиках в степи за шестьдесят–восемьдесят километров от города и там попросту выбрасывали вон. В этой части Казахстана декабрь месяц очень холодный. В конце концов, многие демонстранты получили длительные сроки тюремного заключения, а более тысячи студентов были исключены из университета.

Поскольку гласность еще не была в полном расцвете и в Алма—Ате не работали иностранные корреспонденты, мир получил лишь скудную и искаженную информацию о мятеже. Советская пресса кратко сообщила о «беспорядках», устроенных «хулиганами, тунеядцами и антиобщественными элементами».

Лишь постепенно факты процеживались изустно, и к концу года в иностранной прессе стали появляться более детальные описания, которые, естественно, основывались на слухах и, вероятно, преувеличивали число жертв.[40]40
  Например, аккредитованный в Москве британский журналист, Мартин Уолкер, поместил репортаж в «Гардиан» (Лондон) от 30 декабря, Основываясь на «свидетельствах очевидцев», он сообщил, что по крайней мере 20 человек погибли, 200 получили ранения и более 1000 были арестованы. Последующие расследования показали, что погибло людей намного меньше (трое или четверо), зато число раненых и арестованных, похоже, близко к истине.


[Закрыть] «Известия» в январе опубликовали статью, осуждавшую неточность зарубежных описаний, однако, не считая этого, московская пресса всеми силами замалчивала мятеж. Премьер–министр Рыжков во время поездки в Финляндию, выслушав на пресс–конференции вопрос о мятеже, отмахнулся от него как от незначительного инцидента, в котором участвовала «пара сотен человек», к кому впоследствии присоединились «выродки из числа молодежи».[41]41
  Позже в своих мемуарах Рыжков дал гораздо более точное представление об алма–атинском мятеже и сетовал на недостаток своевременного внимания к нему со стороны советского руководства (см.: Николай Рыжков, «Перестройка: История предательств». М.: Новости, 1992, сс. 200–201),


[Закрыть]

Партийное руководство в Москве явно считало Кунаева, а не свое собственное решение направить Колбина ему на замену, повинным в мятежах. В 1987 году он подвергся нападкам именно за плохое управление и был выведен как из Политбюро, так и из Центрального Комитета. Тем не менее, опыт Алма—Аты кое–чему Москву научил: назначение Колбина стало последней попыткой навязать этнически русского нерусской республике в качестве партийного руководителя, Когда в последующие несколько лет принимались решения сменить партийное руководство в разных республиках, неизменно подбирался кандидат местной национальности.

Похоже также, что сам Колбин тоже кое–что постиг (впрочем, так не считают казахские политики, которые неизменно изображают его несведущим в местных условия и властным). На деле, когда он отправлялся в Алма—Ату, то имел солидный опыт работы в нерусских регионах, был он, inter alia, заместителем Эдуарда Шеварднадзе в Грузии. Высокий мужчина с располагающей улыбкой и обходительными манерами (по крайней мере, в общении с посторонними вроде меня), он поразил меня как человек, который в 60–70–х годах сделался бы непревзойденным партийным деятелем, явным совершенством в сравнении с властными самодурами того времени, рыльце которых постоянно было в казенном пушку, Колбин не был бесчувствен к национальным заботам казахов и публично убеждал русских жителей Казахстана в необходимости уважать и учить казахский язык.[42]42
  Например, на встрече с журналистами в феврале 1987 года («Казахстанская правда» от 19 февраля 1987 г.).


[Закрыть] К сожалению для Колбина, его отправили не в то место и не в то время, и, хотя он продержался на посту два с половиной года, назначение его до сих пор глубоко возмущает казахов.