Текст книги "Смерть империи"
Автор книги: Джек Мэтлок
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]
«Правые» делают выпад
Обойдя в маневре Ельцина (не без помощи со стороны Ельцина), те, кто склонялся к свертыванию сущностных политических реформ, увидели
для себя возможность взять верх. В марте 1988 года и Горбачев и Александр Яковлев запланировали поездки за рубеж: Горбачев в Югославию, Яковлев в Монголию, Лигачев временно оказался во главе Секретариата партии, по– прежнему отвечавшего за надзор над прессой. Неожиданно ежедневная газета «Советская Россия», одиозно известная своими тесными связями с «консервативными» элементами в партии, опубликовала статью, от которой у реформаторов кровь застыла в жилах.[32]32
Статья появилась за день до отлета Горбачева из Москвы, но его пребывание в Югославии отсрочило его реакцию на нее.
[Закрыть]
Статья (по виду «письмо» от ленинградской преподавательницы Нины Андреевой) заняла целую газетную полосу и была напичкана всеми возможными обвинениями и инсинуациями, типичными для худших времен сталинизма.
Как только письмо было опубликовано, партийные организации в ряде городов и областей дали указание его «изучать». Особое рвение в этом отношении проявила ленинградская парторганизация.
Такая реакция выказывала все обычные признаки координации, и многие восприняли их как знак веропослушникам партии: им будет на кого положиться, если они пожелают отстаивать консервативные взгляды во время намеченной на лето партийной конференции.
Горбачев, Яковлев и вообще реформаторы считали, что статье отводится роль первого выстрела, открывающего кампанию, дабы загнать политическую реформу обратно в сосуд, где дух ее томился до 1987 года. Как вспоминал в 1992 году в частном разговоре со мной Горбачев, двигаться вперед быстрее у него не было возможности ни в 1988, ни в 1989 году. «Они противились каждому моему шагу на этом пути, – заметил он. – Мне удалось добиться формального согласия на частичные реформы в 1987 году. И что случилось? Не успел я повернуться, как они ударили мне в спину Ниной Андреевой!»[33]33
Весела автора с Михаилом Горбачевым 30 сентября 1992 г.
[Закрыть]
Уловка с Ниной Андреевой, кто бы за ней ни стоял, обернулась и против ее соавторов. Как только Горбачев вернулся из Югославии, он настоял на обсуждении статьи на Политбюро. Обсуждали два дня подряд. Судя по краткому отчету об этих заседаниях, опубликованному Горбачевым в 1993 году, он открыл обсуждение, заявив, что «статью следует рассматривать как антиперестроечную платформу», и выразив сомнение в том, что Нина Андреева могла написать ее без посторонней помощи. И обеспокоило его, сказал Горбачев, не то, что письмо появилось, а то, что партийные работники представили его как не терпящую возражений директиву.
Опубликованный отчет свидетельствует, что лишь Яковлев и Шеварднадзе без обиняков отвергли статью Нины Андреевой. Громыко пытался даже защищать ее, называя письмо ответом на «наветы», появившиеся в прессе, Все выступившие, однако, сошлись на том, что Политбюро должно прежде всего действовать в единстве и согласии, и во имя единства согласились подготовить для партийной печати статью, которая содержала бы обоснованное опровержение. Судя по протоколу заседания, Лигачев либо отсутствовал, либо не выступал.
5 апреля «Правда» выполнила решение Политбюро, опубликовав неподписанную статью (фактически написанную Яковлевым), где отвергались положения письма Андреевой. Несколько дней спустя «Советская Россия» была вынуждена опубликовать извинение, что вообще напечатала это письмо.
–
Горбачев утвердил свое верховенство, однако со стороны не было уверенности, сумеет ли он контролировать предстоящую партийную конференцию. Партийные конференции не созывались с тех пор, как в 1941 году последнюю собрал Сталин. После смерти Сталина каждые пять лет проводились съезды партии, и, хотя партийный устав наделял Центральный Комитет правом созыва конференции в любое время, было неясно, какими станут властные полномочия такой конференции.
В мае 1988 года были опубликованы подготовленные под руководством Александра Яковлева (заменившего к тому времени Лигачева в качестве ответственного за идеологию) «тезисы» для обсуждения на конференции.
Я был в Хельсинки, где делал доклад Рональду Рейгану по поводу предстоявшего ему саммита в Москве, когда эти тезисы появились в печати. Русский текст был получен мной из Москвы по факсу, и я отправился к себе в гостиничный номер, облегченно вздохнув: текст передан не как секретный документ и его можно вынести из защищенного помещения. Я полагал, что для доклада президенту достаточно будет пробежать тезисы «по диагонали», поскольку не ждал от их содержания ничего достойного удивления, Скорее всего они сведутся к перечислению реформ, уже обсуждавшихся на пленумах Центрального Комитета и упоминавшихся в выступлениях Горбачева.
Однако по мере того, как я читал, открывая для себя одно новое положение за другим, возбуждение мое росло. Никогда прежде не доводилось мне видеть в официальном документе коммунистической партии столь обширного раздела, посвященного защите прав граждан, или таких принципов, как разделение властей, судебной независимости и признания обвиняемого невиновным, пока вина его не будет доказана.
Кое–какие из «тезисов» казались списанными с Конституции США. Их мало что связывало с «Манифестом Коммунистической партии» или даже с «Капиталом», хотя слово «социализм» употреблялось. Именовавшееся «социализмом», выражаясь советским языком, выпадало из вида. Описываемое в «тезисах» как–то ближе было к европейской социал–демократии.
На следующее утро президент Рейган собрал небольшое совещание в комнате с акустической изоляцией, которую специалисты по безопасности собрали в гостинице и куда мы забирались, когда позволяли себе разговоры, которые нельзя было подслушать. В мою обязанность входил обзор состояния политической обстановки в Москве, и я начал с «тезисов» к партийной конференции. Кратко суммировав их содержание, я заметил президенту: если сказанное в тезисах окажется правдой, то Советский Союз уже никогда не будет таким, каким он был в прошлом. Хотя «тезисы» не дотягивали до демократии, в том как мы ее понимаем, они содержали семена освобождения страны. Если свобода слова, печати и собраний действительно будут гарантированы, если будут дозволены выборы со многими кандидатами и тайным голосованием, если принципы судебной независимости будут закреплены в законе, тогда – я не сомневался – вскоре придет конец монополии Коммунистической партии на власть.
Конечно, постановка таких целей еще не означала, что достичь их удастся скоро – или что они вообще достижимы. Однако официальное провозглашение целей явилось важным шагом к установлению демократических процедур. Коммунистическая бюрократия станет сопротивляться подлинным переменам, зато информированное население, вооруженное правом голоса, способно будет, как нам представлялось, оказать мощный нажим, дабы осуществить их.
В то время я не знал, что Горбачев намеревался пойти еще дальше. Он настаивал на признании политического плюрализма и на внесении поправок в Конституцию, с тем чтобы разрешить многопартийную систему, однако это было отвергнуто Политбюро. По словам Аркадия Вольского[34]34
Беседа автора с Аркадием Вольским 23 сентября 1992 г.
[Закрыть], присутствовавшего на заседании в качестве наблюдателя, с Горбачевым голосовали только Яковлев, Шеварднадзе и Виталий Воротников. Горбачеву придется ждать еще два года, прежде чем Коммунистическая партия согласится покончить со своей узаконенной монополией на политическую власть.
Тем не менее, даже в усеченной форме, дозволенной Политбюро, «тезисы» безошибочно свидетельствовали, что Горбачев внутренне принял нашу программу из четырех пунктов. Борьба за предоставление защиты прав человека, за открытость и демократизацию страны стала признанной составной частью перестройки.
Целование младенцев на Красной площади
Приезд Рональда Рейгана в 1988 году был первым визитом президента США в Москву со времени встречи Никсона с Брежневым в 1974 году Рейган произвел на советскую общественность куда более глубокое впечатление, чем Никсон. В конце концов, вот он, человек, всего пять лет назад назвавший Советский Союз империей зла, а ныне прибывший заявить, что страна стала на верный путь и ей следует идти по нему, не отклоняясь, дальше.
Горбачев нуждался в поддержке Рейгана и визите Рейгана, чтобы доказать: его внешняя политика приносит плоды. Успешный саммит придал бы ему силы и уверенности на партийной конференции, которая, надеялся Горбачев, выскажется за более радикальный курс реформ, чем тот, какого до той поры удавалось добиваться от его коллег.
Перед самым приездом Рейгана в Москву Сенат США ратифицировал договор по вооружениям средней дальности, так что стала возможной церемония обмена ратификационными свидетельствами. Это становилось приятным подтверждением продвижения американо–советских отношений в конструктивном направлении, подтверждением того, что уничтожение оружия укрепляет, а не ослабляет безопасность СССР. Вадиму Загладину больше незачем было опасаться «першинга», способного ударить прежде, чем политик успел бы добраться до убежища.
Подспудно Рейган четко обозначил цену своей поддержки: он прибыл, решительно настроенный поставить во главу угла повестки дня вопросы прав человека и демократизации. Еще до начала обстоятельных бесед с Горбачевым президент встретился в Спасо—Хаузс группой отказников и политических диссидентов, а в последующих выступлениях подчеркивал необходимость становления демократических институтов и защиты прав личности.
В Клубе писателей, где Рейган обедал с интеллектуалами многих сфер творчества, он указал, что произведения Солженицына до сих пор все еще не опубликованы. Когда мы покидали клуб, Сергей Залыгин, редактор «Нового мира», отвел меня в сторонку и сказал: «Передайте президенту, что мы с ним согласны. Просто срам, что до сих пор не опубликован «Архипелаг ГУЛАГ». Но скоро напечатаем. Я этим займусь». И он занялся. Год не кончился, а шедевр Солженицына уже публиковался частями в журнале с тиражом более миллиона экземпляров.
В Московском университете Рейган воодушевил студентов торжественной одой свободе. Ключ к прогрессу, сказал он им, это «свобода: свобода мысли, свобода информации, свобода общения». Желая соотнести принцип политической и экономической свободы с российской традицией, президент процитировал русского философа, современника Вольтера и Бенджамина Франклина, Михаила Ломоносова, чьим именем назван Московский университет: «Исследователи нынешней эпохи предприимчивы, это люди, у кого хватает воображения, мужества идти на риск и достает веры, дабы не устрашиться неведомого». Завершая обращение к студентам, Рейган вновь обрисовал свою мечту о мире без барьеров, препятствующих путешествиям и взаимообмену идеями, во многом так же, как в Вашингтоне летом 1984 года, когда он призвал расширить американо–советские культурные связи. Его юных слушателей явно тронула его речь: поднявшись с мест, они устроили овацию, не смолкавшую несколько минут.
Во время одного из перерывов в беседах оба лидера, Горбачев и Рейган, вышли на Красную площадь. Толпа была редкой, поскольку агенты безопасности КГБ удерживали большинство туристов поодаль, но Рейган поприветствовал семейную пару с младенцем и взял его на руки: поступок, характерный для любого политика, оказавшегося в кольце камер и фотоаппаратов. Впрочем, в данном случае он символизировал гораздо большее. Жестом из ритуала политической кампании здесь, в символическом центре Советского Союза, американский президент показывал: есть, существуют человеческие качества, которые нас объединяют. Пред ним больше не было враждебной силы, президент общался с человеческими существами, которые, как и мы, всеми силами стремились отыскать путь к мирной и более процветающей жизни.
Визит Рейгана подходил к концу, когда мы с Ребеккой заглянули на прием, устроенный в московской квартире калифорнийского промышленника Арманда Хаммера. Настроение у гостей, особенно у советских, было праздничное. Наш друг поэт Андрей Вознесенский, которого я в 1985 году представил Рейгану в Вашингтоне, просто сиял от восторга. «Визит Рейгана это одно из величайших событий во всей русской истории», – заявил он. Я ответил, что президенту польстит его гипербола, но Вознесенский стоял на своем. «Я не преувеличиваю», – возразил он, продолжая уверять, что слова и поступки Рейгана ободрили реформаторов по всей стране. Российские интеллектуалы привыкли сомневаться в способности собственной страны воспринять демократию, но, оказывается, Рональд Рейган, человек, кого не обвинишь в том, будто он закрывает глаза на советскую действительность, наделен верой в них. Это побудит советских граждан положить конец обычной своей политической пассивности, подтолкнет к тому, чтобы начать брать свое будущее в собственные руки.
Слова Андрея, произнесенные под влиянием эйфории, и вправду были гиперболой. Никакой единичный визит зарубежного государственного деятеля не способен настолько глубоко затронуть самосознание нации, чтобы изменить ход ее истории. И в то же время что–то такое было в словах поэта. Поддержка Рейганом демократии в Советском Союзе подоспела в решающий час, а его былые нешуточные проклятия коммунизму наделяли выражение его поддержки правотой, недостижимой для другого, менее откровенного, общественного деятеля.
К тому же воздействие его слов оказалось длительным, В декабре 1989– го, спустя год, после того как Рейган покинул президентский пост, и восемнадцать месяцев спустя после его визита в Москву, опрос советских граждан выявил, что 16,5 % опрошенных назвали его человеком года. Больше голосов собрали лишь Горбачев и Сахаров, Рейган обошел не только Джорджа Буша, бывшего в тот год президентом, но даже Бориса Ельцина, одержавшего блестящую победу на выборах в марте.[35]35
Результаты опроса занесены в авторский дневник после их публикации, однако без указания на первоисточник.
[Закрыть]
Самое же непосредственное воздействие на советскую политику в 1988 году московский визит Рейгана оказал, однако, укреплением позиции Горбачева, завершавшего подготовку к решающей Девятнадцатой Всесоюзной конференции Коммунистической партии Советского Союза.
Партийная конференция
Когда партийная конференция открылась, Горбачев сделал неожиданное предложение: чтобы один и тот же человек занимал ведущий пост в парторганизации и ведущий пост в местном органе государственного управления на всех уровнях – от района до страны в целом. Эта идея, казалось, противоречила обшей цели разделения ответственности между партией, с одной стороны, и правительством и избранными советами, с другой. Более того, совмещение вряд ли положило бы конец практике, в соответствии с которой партийные работники прямо вмешивались в управление экономикой.
Вот отчего многие реформаторы выступили против. Кое–кто полагал, что предложение генсека попросту преследует личные цели: если оно пройдет, то позволит Горбачеву сохранить пост генерального секретаря партии, даже если он сделается главой государства, будучи избранным главой парламента.
Мне эти возражения понятны. Если реформы и впрямь что–то значили, следовало заставить Коммунистическую партию выпустить страну из своей мертвой хватки. Со временем двигателем такой перемены могли стать свободные выборы, однако, если высший партийный и государственный посты будет занимать ex officio одно и то же лицо, партия явно будет оставаться у власти. В принципе, следовательно, выдвинутое предложение могло бы блокировать продвижение к подлинной демократии.
Горбачеву, однако, приходилось иметь дело с Коммунистической партией, какою она была. Было бы наивно ожидать, что районные и областные партийные деятели, останься сами они в стороне, станут помогать при передаче власти избираемым органам власти (советам).
Горбачевское предложение было обольстительной приманкой, возбуждавшей у окопавшегося аппарата мысли о двойном выигрыше: новые советы станут действовать будучи свободны от прямой опеки партии, зато партийные вожди могут совмещать оба поста и тем сохранить свое личное положение как «первого номера» в данной области, городе или районе.
Однако, если такое произойдет, что станет с реформой, которая бессмысленна, если не влечет за собой подлинную смену власти? На этот вопрос Горбачев дал лишь окольный ответ, но внимательные слушатели уловили: должно быть, в его предложении есть уловка. Верно, оно позволяет партийному руководителю избираться в председатели соответствующего совета и занять оба кресла – если тот[36]36
Теоретически – тот или та. Однако среди партийных секретарей было очень мало (если они вообще были) женщин.
[Закрыть] побеждал на выборах. Однако, если партийный руководитель не обеспечит себе избрание председателем совета, партии придется «сделать из этого соответствующие выводы» о его пригодности как главы парторганизации– Иными словами, избранные председатели должны сменить тех первых секретарей, которым не удалось быть избранными.
В тот момент, когда предложение прозвучало, такая перспектива, видимо, представлялась немногим первым секретарям, большинство партработников снисходительно отнеслись к нему как к безобидной выходке пожелавшего стать в позу генсека, а о предстоящих выборах голова у них болела куда меньше. В своих округах они всегда получали по 99,73 процента «голосов», что за проблема получить каких–то 50 процентов плюс один голос!
В то время я думал, что Горбачев либо отказался от своих планов политической реформы, либо вовлекает аппарат партии в один из самых поразительных обманов в политической истории. Доказательством того или иного станут сами выборы. Будут ли они вполне честными и открытыми» чтобы нанести поражение видным партийным деятелям? И заменит ли партия проигравших людьми, которые победят на выборах благодаря своим личным качествам? Ответ «да» на оба эти вопроса убеждал бы нас в том, что воистину занимается заря нового дня.
Делегаты от реформаторского крыла партии отнеслись к предложению Горбачева крайне критически. Ельцин выразил сомнения и предложил вынести этот вопрос на всенародный референдум. Но в конечном счете Горбачев одолел.
–
«Совмещение постов» оказалось самым содержательным вопросом партийной конференции, зато самым драматичным ее моментом стала трибунная перепалка Ельцина с Лигачевым. Когда девять месяцев назад они схватились на Центральном Комитете, прессе было дано указание не упоминать про этот случай. Теперь же телевидение транслировало выступления на всю страну: на всякий случай, не в прямом эфире и с хитроватой предвзятостью против Ельцина, но вечером каждого дня они передавались.[37]37
Телепоказ содержал значительные изъятия из всех выступлений. Однако у Ельцина была опущена примерно половина речи вместе со всеми вызванными ею аплодисментами, в то время как ответ Лигачева был приведен полностью, включая и вспышки аплодисментов в зале.
[Закрыть] На следующий день полные тексты печатались в «Правде» и «Известиях».
Показ выступлений по телевидению не давал никаких оснований полагать, что появление Ельцина на трибуне не было заранее оговорено. Сам же Ельцин утверждал, однако, что получил слово только после того, как фактически штурмом взял трибуну В список выступающих его не включили, но в заключительный день конференции прямо перед дневным перерывом он встал с отведенного ему на балконе места, спустился в партер и, размахивая делегатским мандатом, двинулся по боковому проходу, требуя слова. Горбачев послал кого–то уговорить Ельцина пройти в комнату президиума или вернуться на свое место и подождать решения, но Ельцин отказался, опасаясь подвоха. Он нарочито уселся на первый ряд и сидел там до тех пор, пока Горбачев не объявил, что имя его внесено в список выступающих.
Когда он, получив, наконец, разрешение, поднялся на трибуну то вначале ответил на критику в свой адрес, прозвучавшую на конференции, а затем повел прямую атаку на партию за отставание в достижении ее основной цели – стать более демократической. На фоне нынешних обвинений критика, высказанная им год назад, казалась мягким укором.
К тому времени, когда Ельцин подошел к концу заранее заготовленного текста, он говорил уже больше, чем отводилось для выступления большинству ораторов. И при его словах, что он хотел бы поднять «щекотливый вопрос», по залу прошел шум, раздались хорошо различимые стоны. Ельцин помолчал, глянул поверх трибуны и пояснил: «Я хотел обратиться только по вопросу политической реабилитации меня лично после октябрьского Пленума ЦК». Шум не смолкал, Ельцин собрал свои бумаги, словно готовясь уйти, и пробормотал: «Если вы считаете, что время уже не позволяет, тогда все». При этом он обернулся и посмотрел на Горбачева, сидевшего в центре «президиума» позади трибуны.
Горбачев жестом попросил его продолжать, сказав: «Борис Николаевич, говори, просят». Выступления на пленуме ЦК прошлой осенью еще не были опубликованы, потому Горбачев добавил: «Я думаю, товарищи, давайте мы с дела Ельцина снимем тайну Пусть все, что считает Борис Николаевич нужным сказать, скажет. А если у нас с вами появится необходимость, то мы тоже можем потом сказать».
Ельцин повернулся к залу и продолжил выступление, по–прежнему читая по бумажке. Он заметил, что привычной стала реабилитация через 50 лет, но он лично хотел бы реабилитации все же при жизни. Он напомнил решение прошлогоднего октябрьского пленума Центрального Комитета, признавшего его взгляды «политически ошибочными», и заявил, что считает единственной своей ошибкой то, что выступил не вовремя: не следовало омрачать семидесятую годовщину Революции, заостряя внимание на проблемах осуществления перестройки. Заметив, что «всем нам надо овладевать правилами политической дискуссии, терпеть мнение оппонентов», Ельцин обратился к делегатам: «Прошу конференцию отменить решение Пленума по этому вопросу Если сочтете возможным отменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов».
Когда Ельцин закончил, на конференции был объявлен перерыв.
После перерыва планировалось продолжить работу для принятия резолюций, но вместо этого было предоставлено слово ряду делегатов, чтобы дать отпор выступлению и просьбе Ельцина. Контратака, похоже, была хорошо подготовлена и скоординирована. Лишь один из одиннадцати последующих ораторов в какой–то мере защищал Ельцина. Но самый неистовый отпор дал Егор Лигачев.
Лигачев поднялся на трибуну с готовым текстом в руке. Ответ свой он по большей части читал, часто поднимая глаза от текста, но по–ораторски искусно. Интонация, паузы, общий стиль выступления были эффектны. И хотя голос его звучал ровно, за ним чувствовался с трудом сдерживаемый напор чувств.
В словах же Лигачева чувств было еще больше. Он предпочел не обсуждать конкретные соображения Ельцина, а повести атаку на него лично, время от времени переходя к оборонительным самооправданиям. Все было исполнено в угоду аппаратчикам, составлявшим большинство в зале.
Лигачев обвинил Ельцина в серьезных упущениях, имевших место еще до того, как тот переехал в Москву когда, будучи секретарем Свердловского обкома, он якобы «прочно посадил область на талоны» (обвинение, позже оказавшиеся неправдой), и бросил фразу, ставшую знаменитой: «Борис, ты не прав!» Лигачев перешел на «ты», обычное в личном общении между членами Политбюро, и при публичном обращении это звучало снисходительно и обидно.
Пока Лигачев шел с трибуны к своему месту, зал громко и долго аплодировал. Никто не удивился, когда делегации отвергли предложение о Ельцинской «реабилитации».
У делегатов в зале Лигачев явно получил сильную поддержку однако куда менее благоприятное воздействие выступление оказало на обычных людей, увидевших его в тот вечер по телевизору целиком. Они–то знали, что у партийных аппаратчиков полно привилегий, и кто такой Лигачев, чтоб думать, будто он может их одурачить? Ясно же, на чьей стороне Борис Николаевич, и кого пытается защитить Егор Кузьмич!
Вскоре начинающие предприниматели изготовили значки с вывернутым лаконичным упреком Лигачева. На них значилось: «Егор, ты не прав!»
