Текст книги "Смерть империи"
Автор книги: Джек Мэтлок
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]
Согласие американцев на значительную программу сокращения вооружений при отсутствии продвижения в других вопросах повестки дня могло бы также задержать принятие Горбачевым всей программы в целом. В Рейкьявик он приехал все еще будучи уверен, что способен улучшить американо–советские отношения одним лишь заключением соглашений по разоружению. И именно после Рейкьявика он осознал, что с Соединенными Штатами нормализовать отношения можно, только рассматривая всю совокупность вопросов, в том числе права человека и снятие железного занавеса.
Рассуждать так можно в ретроспективе, тогда же это не было столь очевидно. Еще несколько месяцев над американо–советскими контактами витал дух горечи и несбывшихся надежд, Руководители подошли до боли близко к достижению согласия, и каждый винил другого за поражение. Горбачев, стыдящийся, несмотря на значительные уступки, возвращения с пустыми руками, поносил Рейгана перед своими коллегами по Политбюро. Военный историк и биограф Сталина Дмитрий Волкогонов[22]22
Волкогонов, избранный в 1990 году в российский парламент, был единственным советским генералом, поддерживавшим Ельцина до 1991 года.
[Закрыть], исследовавший архивы Коммунистической партии после советского развала, рассказывал мне, что выражения Горбачева были так резки и оскорбительны, что он только диву давался, как после этого Горбачев мог снова Рейгану в глаза смотреть.[23]23
Беседа автора с Дмитрием Волкогоновым 21 сентября 1992 года.
[Закрыть] По счастью, как заметит позже Горбачев, они с Рейганом были «обречены сотрудничать».
Шпионы, дипломаты и заложник
Несмотря на то, что в Рейкьявике два лидера речь вели об ином, встреча их происходила тогда, когда наши страны погрязли в пучине ссор из–за шпионажа.
Началось это в августе, когда ФБР арестовало служащего Секретариата ООН, советского гражданина, некоего Геннадия Захарова, по обвинению в нарушении законов США о шпионаже, В отличие от дипломатов, работающих в посольствах, служащие Секретариата ООН не пользовались иммунитетом при совершении неофициальной деятельности и, следовательно, могли быть подвергнуты наказанию, если нарушали закон.
Арест Захарова подкреплялся солидными доказательствами, и все же КГБ намеревался вытащить своего человека. Но при этом столкнулся с проблемой: под рукой не оказалось ни одного американского гражданина, которого можно было на законном основании арестовать за шпионаж. Тогда чекисты решили обратить свой взор на невинного американца и сфабриковать против него обвинения. Жертва, Николас Данилофф, был московским корреспондентом «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт».
Эта постыдная акция обратила относительно обыденное действие по поддержанию законности в крупное политическое противостояние. Уже не в первый раз советские власти пытались заставить освободить одного из своих агентов разведки, арестовывая американца. Во времена администрации Кеннеди КГБ при подобных же обстоятельствах арестовал профессора Принстона Фредерика Баргхорна, но, когда последовал протест Кеннеди, Хрущев сдал назад и приказал арестованного отпустить.
В последующем, однако, когда захваченными оказывались менее именитые американцы, и Никсон и Картер недальновидно вели переговоры по обоюдному освобождению. В итоге американцы сталкивались с риском всякий раз, когда очередной советский гражданин без дипломатического иммунитета подвергался в Соединенных Штатах аресту по обвинению в шпионаже.
Президент Рейган был полон решимости не только добиться освобождения Данилоффа, но и положить конец возмутительной практике. Для того, чтобы осуществить это, он должен был убедиться, что Данилофф освобожден быстро и безо всяких условий, либо – если этого не происходило – потребовать, чтобы КГБ очень дорого заплатил за своеволие там, где затрагивались его собственные интересы.
В прямых обращениях к Горбачеву Рейган четко заявил, что Данилофф невиновен в предъявленных обвинениях, и настаивал, чтобы тот был освобожден. Горбачев отмалчивался более трех недель, и тогда Рейган распорядился выслать из США двадцать пять сотрудников Организации
Объединенных Наций, всех их мы считали возможными агентами советской разведки.[24]24
Теперь мы знаем, что Горбачеву не было нужды полагаться только на слово Рейгана в отношении невиновности Данилоффа. К тому времени КГБ уже завербовал сотрудника ЦРУ Олдрича Эймса, постоянно снабжавшего чекистов информацией об агентах США. Данилофф, разумеется, не был одним из них.
[Закрыть]
В то же самое время американские официальные лица направили жесткое частное послание советскому правительству: если оно будет по–прежнему удерживать Данилоффа, последуют дальнейшие действия, причем Соединенные Штаты не потерпят ответных мер против посольства США в Москве, Мы не могли позволить превратить наше посольство в объект нападок за действия, предпринятые в отношении куда более многочисленных советских учреждений в Соединенных Штатах. В Советском Союзе не было никакого аналога советской миссии при Организации Объединенных Наций, и, даже если бы таковой существовал, было бы несправедливо выдворять невинных американцев, коль скоро предъявлены хорошо обоснованные обвинения агентам советской разведки в Соединенных Штатах.
В этой связи советские представители были уведомлены; при любой попытке предпринять что–либо против нашего посольства в Москве, мы станем настаивать на равной численности персонала в наших дипломатических учреждениях. Это означало значительное сокращение с их стороны.
Менее двух недель спустя Данилоффу было позволено покинуть Советский Союз, по предварительной договоренности, достигнутой Шульцем и Шеварднадзе, Захарову, сделавшему заявление об отказе оспаривать предъявленное обвинение (принцип nolo contendere), тоже было разрешено покинуть Соединенные Штаты, однако только на том условии, что Юрий Орлов, известный политический заключенный, будет выпущен из тюрьмы и ему с женой разрешат приехать в Соединенные Штаты.[25]25
В книге «Turmoil and Triumph» Шульц предлагает иную картину этих событий. Судя по изложенному им, очевидно, что его аппарат (возможно, из–за бюрократической враждебности) не довел до его сведения ряд имеющих отношение к делу фактов.
[Закрыть] К концу сентября казалось, что инцидент исчерпан.
Однако это было не так. Вскоре после встречи в Рейкьявике СССР решился на то, от чего мы его открыто предостерегли; объявили о выдворении пяти дипломатов США в ответ на имевшую ранее место высылку советских официальных лиц из Нью—Йорка. Спустя два дня в соответствии с нашим предупреждением СССР был уведомлен о необходимости отозвать еще 55 «дипломатов» (большинство, если не все они, похоже, являлись агентами разведки) из Вашингтона и Сан—Франциско, а также об установлении потолка в 225 сотрудников для советского посольства в Вашингтоне и в 26 сотрудников для советского генерального консульства в Сан—Франциско.
Оба потолка были установлены на основе предположения, что советские власти отзовут советских граждан, работавших по найму в американском посольстве в Москве и генконсульстве в Ленинграде. В то время как от СССР потолки требовали значительного сокращения своего персонала, нам они позволяли направить достаточное число американцев для работы там, где были заняты советские служащие, если те будут отозваны. Можете не сомневаться, КГБ оказался верен себе, отозвав буквально за одну ночь советских служащих из учреждений США и выслав еще пять дипломатов.
В результате американским дипломатам в Москве и Ленинграде пришлось пережить очень трудную зиму, однако они героически противостояли вызову и уже к концу следующего года, когда в Москву для исполнения необходимых услуг прибыли американцы, работа посольства пошла более гладко, чем при найме советских служащих.
Несмотря на то, что наши действия отозвались временной болью на наших дипломатах в Советском Союзе, чистый итог оказался явно на пользу интересам США: советские миссии в Соединенных Штатах были очищены от значительного большинства профессиональных агентов их разведки, были установлены потолки, не позволившие полностью заменить их другими, и была снижена угроза безопасности для наших учреждений в Советском Союзе после замены служащих из числа советских граждан прошедшими надлежащую проверку американцами.[26]26
Ничто из этого, впрочем, не могло предотвратить ущерба, нанесенного Олдричем Эймсом, «кротом» КГБ в ЦРУ, который уже был завербован и продолжал работать на советскую (затем и российскую) разведку до своего ареста в феврале 1994 года.
[Закрыть]
Важнее всего было то, что мы продемонстрировали КГБ: его собственные интересы окажутся под угрозой, если КГБ вознамерится фабриковать обвинения против невинных американцев.
Горбачев и КГБ
Однако какое это имеет отношение к Горбачеву и раскрытию тайны развала Советского Союза?
Большее, чем может показаться на первый взгляд.
Ибо отныне стало ясно: Горбачев готов поддерживать ведомственные интересы КГБ, даже когда они противоречат интересам его страны в целом. В вышеизложенном случае КГБ в конечном итоге проиграл больше всех, но так получилось потому, что сам КГБ просчитался насчет ответных действий американской стороны, предполагая, что администрация Рейгана поведет себя, как и ее предшественницы в схожих ситуациях. Если Хрущев желал подчинить КГБ своей воле, когда Кеннеди воспротивился аресту Баргхорна, то Горбачев пытался перебороть Рейгана, продолжал использовать Данилоффа как заложника, даже получив самые торжественные личные заверения президента в том, что Данилофф не является агентом США.
Реакция Горбачева не способствовала установлению доверия между двумя лидерами. Поскольку обычно он был искусен в установлении личных отношений с иностранными государственными деятелями, то мне стало ясно, что он во многих отношениях является узником КГБ и либо склонен некритически воспринимать его дезинформацию, либо опасается вступать с ним в перепалку (поддержка КГБ необходима ему, дабы оставаться на посту советского руководителя), либо считает себя обязанным отстаивать даже ошибочную политику. При любом условии (а отношение Горбачева могло складываться из элементов всех трех) он бы не смог действовать без оглядки, опираясь на собственную волю, при решении вопросов, затрагивающих интересы КГБ.
Меня это не удивляло. В конце концов, Горбачев был близок к КГБ на протяжении всей своей карьеры, сам являлся протеже его бывшего главы, Юрия Андропова. Но готовности Горбачева верить сбивающим с толку отчетам КГБ, его слепой вере в преданность руководителя КГБ суждено было сыграть роль в развале его страны и в его собственном политическом падении.
Диалог становится открытым
Пока общественность и многие официальные лица заворожено следили за то приливами, то отливами в ходе переговоров по контролю за вооружением в Рейкьявике, за полными драматизма арестами и высылками, происходили иные события, каким предстояло в долгосрочной перспективе привести к куда более глубоким последствиям. Как мы видели, политические узники стали выходить на свободу. К тому же начала расти эмиграция, а советские средства массовой информации приоткрыли свои двери для иностранцев.
Традиционно иностранцам позволялось появляться в советских СМИ, только когда можно было рассчитывать на их поддержку советской позиции либо когда имели место такие формальные события, которые делали неуместными споры по насущным вопросам. Следствием было то, что советская общественность никогда не получала из собственных средств информации четкого представления о политике других стран, И в советской печати, и на радио, и на телевидении все пропускалось через тенденциозный фильтр; журналисты и редакторы не просто подвергались цензуре, им вдобавок поступали прямые «руководящие указания» из Отдела пропаганды партии по поводу того, какие вопросы следует поднимать и как их следует трактовать.
За несколько недель до саммита в Женеве советские власти согласились опубликовать пространное интервью президента Рейгана группе советских журналистов. Интервью было точно воспроизведено в советской печати, хотя и сопровождалось «комментарием», в котором содержалась попытка опровергнуть некоторые из заявлений Рейгана. Ни у одного из американских президентов советские СМИ не брали интервью со времен зятя Хрущева, Алексея Аджубея, который в 1961 году интервьюировал Джона Кеннеди для «Известий».
Но и в 1986 году появление авторов с Запада, особенно американцев, все еще оставалось редкостью для советских СМИ. Вот почему я был заинтригован, когда Джон Уоллак, предприимчивый редактор международного отдела «Херст пабликэйшнз», пригласил меня принять участие в публичных дебатах с советскими официальными лицами.
Уоллак действовал от имени нью–йоркского Образовательного центра Чаутауква и других потенциальных спонсоров, в том числе и вашингтонского Фонда Эйзенхауэра. Центр, устраивающий регулярные серии встреч, лекций и собеседований на берегах озера Чаутауква среди идиллических ландшафтов, летом 1985 года посвятил американо–советским отношениям целую неделю и пригласил принять в ней участие ряд советских официальных лиц. Ныне же последовало приглашение от советского Комитета «Дружба» на ответное мероприятие, во время которого американцы приглашались подискутировать с советскими коллегами. Советские организаторы обещали аудиторию в пять–шесть тысяч человек и полное освещение встречи в советских СМИ, включая телевидение. Как старший специалист по советским делам в Белом Доме я был приглашен выступить с основным докладом и возглавить делегацию.
Тут была возможна одна уловка. Советские устроители намеревались провести встречу в латвийском курортном местечке Юрмала, совсем рядом с Ригой, но мы не признавали советскую аннексию Латвии. Не повлечет ли за собой присутствие старших должностных лиц США в Латвии признания ее частью Советского Союза? Мне казалось – не повлечет. В конце концов, я присутствовал на конференциях по американо–советским отношениям в Британии, Франции и Германии, из чего никак не следовало, что эти страны входят в состав любой из держав, бывших предметом обсуждения.
Согласились не все, но Марк Палмер из Госдепартамента проконсультировался в латышско–американской организации и убедил ее руководство поддержать начинание. Одно условие было выдвинуто: в американскую группу должен войти кто–либо из латышских американцев. Мы довели это условие до советских хозяев встречи, и после некоторого колебания те согласились,
Все мы понимали» что конференция организована с одобрения советских властей и, возможно, даже КГБ.[27]27
Советские официальные организаторы встречи позже сообщили мне, что она была утверждена Международным отделом Центрального Комитета Коммунистической партии, который в то время возглавлял Анатолий Добрынин, только–только возвратившийся в Москву после многих лет работы советским послом в Соединенных Штатах. КГБ, по их словам, выражал сомнения, как и лидеры Коммунистической партии Латвии, но мнение Добрынина оказалось решающим.
[Закрыть] Их намерение, можно было предположить, состояло в том, чтобы проверить, смогут ли они контролировать процесс ограничен ной открытости перед Западом. Они явно считали, что смогут.
Пусть так, но все же я рассматривал приглашение как возможность подвергнуть проверке гласность, только–только ставшую официальной советской политикой. Если советские СМИ встречу проигнорируют, а все участники окажутся тщательно подобранными коммунистическими активистами, мы убедимся, что никаких перемен не произошло. Но если мы получим хотя бы ограниченный доступ к советской общественности и прессе» то убедимся, что начался процесс, который в конечном счете перестанет управляться советским режимом.
–
Встреча едва не сорвалась, Незадолго до того, как мы должны были отправиться в Юрмалу, арестовали Данилоффа. Его жена через телевидение Си-Би-Эс прямо призвала американскую группу бойкотировать встречу, пока муж ее в заточении. Мне было трудно понять, какое воздействие юрмальская встреча (которая сопряжена для СССР с отнюдь не незначительным риском) могла оказать на решение Горбачева в отношении Данилоффа. Однако никто из нас не желал представлять дело так, будто мы равнодушны к его судьбе, хотя на самом деле работали денно и нощно, чтобы вызволить его. Мы прекратили готовиться к встрече, пока Данилофф содержался в советской тюрьме. Когда он был освобожден под опеку посла Артура Хартмана всего за несколько часов до того, как американцы должны были вылететь из Вашингтона чартерным рейсом, эксперимент по межличностному общению граждан двух держав был возобновлен.
Советские устроители свое слово сдержали. Послушать и поспрашивать выступавших собралось несколько тысяч человек. Они были тщательно отобраны, но выступления освещались местными СМИ и – в более усеченной форме – в московской «центральной» прессе. Визы для участия во встрече были выданы почти тремстам американцам, в том числе и латышским американцам.
Американские спонсоры отобрали группу выступающих, которым предстояло познакомить советскую аудиторию с той открытой критикой, мимо которой советская пресса обычно проходила. Спонсоры не видели никакого смысла посылать ораторов, которые из ложно понимаемой вежливости обойдут стороной спорные вопросы. Многие, такие как сенатор Чарльз Робб из Вирджинии, Бен Уоттенберг, Гельмут Сонненфельдт и Марк Палмер, были известны своим в высшей степени критичным отношением к советской политике.[28]28
Еще несколько американцев, которые были приглашены выступить, в том числе Роберт Макфарлейн, Ричард Перл, Джин Кирпатрик и помощник госсекретаря Алан Кайес, в посленнюю минуту отказались от поездки.
[Закрыть]
Хотя черновик своего выступления я заготовил заранее, у меня не было возможности придать ему завершенный вид до того самого момента, пока наш чартерный самолет не взмыл над аэропортом Даллеса. Особенно меня беспокоили начальные абзацы, переведенные на латышский на радиостанции «Голос Америки», поскольку отрепетировать их произнесение у меня времени не было.
На выручку пришли два члена делегации, говорившие по–латышски; Интс Силиньш, служащий ведомства иностранных дел, некогда работавший в нашем генконсульстве в Ленинграде, и Ойарс Калныньш, представитель Латышско–американской ассоциации, затолкав меня в самолет, принялись вдалбливать в меня непривычные сочетания звуков.
Корреспондент «Ньюсуика», освещавший конференцию, написал, что я начал свою речь на «вымученном латышском», а затем перешел на «беглый русский». Определение моему латышскому выбрано точно, но даже вымученный латышский произвел впечатление на местную аудиторию. Истинный смысл своего обращения я приберег для той части, что прозвучала по–русски. Выразив протест против задержания Данилоффа, я дал нелицеприятное описание тех советских действий, которые несли опасность миру, в особенности советского захвата Балтийских государств. Я четко заявил, что правительство США никогда не признавало незаконного захвата и будет продолжать настаивать, что только народы Латвии, Литвы и Эстонии вправе определить, хотят ли они быть независимыми или частью большего союза,
В тот вечер за ужином русские официальные лица говорили американским гостям, что я нанес обиду нашей аудитории разговорами о политике непризнания. Латыши никогда не жили лучше, доказывали они, и не собирались поворачиваться спиной к союзу, улучшившему их жизнь.
У меня сложилось иное впечатление. Когда я возвратился со встречи в Юрмале к себе в гостиницу в Риге, молодая женщина, дежурившая за стойкой, встретила меня сияющей улыбкой и спросила: «Говорят, вы начали свою речь по–латышски. Это правда?» Когда я уверил ее, что так и было, она долго и взволнованно жала мне руку: «Спасибо вам. Спасибо. Еще ни один иностранец такого не делал. Спасибо, что вы помните, кто мы такие».
Меж тем вокруг меня собралось несколько служащих гостиницы. Мое выступление еще не показывали по телевидению (хотя позже вечером это сделали), однако они уже слышали, о чем я говорил. «Правда ли, что Соединенные Штаты не считают Латвию частью Советского Союза?» – спросил один из них, И, когда я подтвердил это, произнес: «А мы об этом не знали». А другой добавил: «Значит американцы вправду понимают. Мне и во сне не снилось».
Шесть лет спустя, когда ветераны встречи в Юрмале собрались вместе в Чаутауква, к нам присоединился Дайнис Айваньш, лидер Латышского национального фронта, возглавившего движение Латвии к независимости. В 1986 году советские власти сочли Айваньша чересчур ненадежным, чтобы допустить его в зал юрмальской встречи, но он и его друзья собрались возле этого зала, чтобы узнать о происходившем и встретиться с прибывшими американцами.
«Чаутауква в Юрмале стала для нас началом, – пояснил он. – До того все казалось безнадежным. Но мы узнали, что мы не одиноки».
Пророк приходит в отечество
Освобождение политических заключенных также стало снимать некоторые спорные моменты в американо–советских отношениях. Звонок Горбачева Андрею Сахарову в декабре 1986 года с известием, что тот может вернуться в Москву, помог нам ободриться после таких ударов, как Рейкьявик и арест Данилоффа.
Ссылку Сахарова мы считали делом возмутительным, усугублявшимся бесчеловечным отношением КГБ к Елене Боннэр, его отважной жене, чьей единственной виной были ее несгибаемая преданность Сахарову и хлесткая ругань по адресу мучителей ее мужа. Мы настойчиво требовали освобождения на том основании, что ссылка Сахарова нарушает принципы, с которыми советские руководители согласились, подписывая Заключительный акт в Хельсинки. Я лично передал множество подобных демаршей и счел освобождение Сахарова благоприятным знамением для перестройки. Я намеренно постарался как можно скорее нанести ему визит, прибыв весной 1987 года в Москву в качестве посла.
Долговязый и нескладный в телодвижениях, Сахаров явно не блистал здоровьем, зато ум его был по–прежнему быстр и гибок. Говорил он медленно, временами замолкал, подыскивая наиболее точное выражение, чтобы донести какой–либо нюанс, но всегда выказывал владение фактами, относившимися к обсуждаемому предмету.
Во время нашей первой встречи в 1987 году он казался поразительно оптимистичным. Не проявлял никакой злобы из–за того, как с ним обошлись, зато все свои помыслы обращал к бедам других людей. Он убеждал Соединенные Штаты не ослаблять нажима на советские власти ради освобождения всех оставшихся политических заключенных, обеспечения права личности свободно выбирать себе место где жить и куда ездить, ради закрепления этих принципов в законодательстве, дабы политика в этой сфере не менялась по прихоти сановников.
Он также выражал восхищение Горбачевым, который, верил Сахаров, «изучил и учел» ошибки Хрущева. Он чувствовал, что Горбачев желает переделать общество в верном направлении, хотя для него еще и не настало политически выверенное время открыто заявить о своих планах. И потому, советовал он нам, необходимо постоянно подталкивать Горбачева к верным решениям и в то же время поддерживать его, пока он продвигается в верном направлении.
Никогда не признаваясь в том открыто, Горбачев со временем позитивно откликался на большинство обращений Сахарова по поводу конкретных людей. Однако Горбачев оставил без внимания его советы в отношении этнических конфликтов, которые все больше и больше привлекали внимание Сахарова, так же как и его предложения по созданию демократического Советского Союза,
Возможно, личная судьба Горбачева могла бы быть иной, удели он побольше внимания призывам Сахарова ускорить шаги, которые поставили бы КГБ под контроль и заменили бы правление партии властью избранных должностных лиц.
–
Но Горбачев и вправду поощрял постепенную открытость Советского Союза для остального мира. Он понимал, что иначе страна не способна оставаться современной, изобильной и творческой.
В январе 1987 годы были отключены глушилки с частот, на каких велись передачи Би-Би-Си, а через несколько месяцев – «Голоса Америки» и западногерманской радиостанции «Немецкая волна».
Когда в марте 1987 года в Москву с визитом прибыла Маргарет Тэтчер, ее взгляды (крайне критичные в отношении нарушений прав человека в СССР и продолжавшегося военного вмешательства в Афганистане) были полностью представлены в советской прессе. В апреле, вскоре после моего приезда в Москву, государственный секретарь Шульц и спикер Палаты представителей Джим Райт выступили по московскому телевидению.
Шульц был прям, говоря об Афганистане. (Райт не упомянул о нем на ошибочном основании, будто это получится «невежливо».) Когда советский журналист, ведший передачу, уведомил Шульца, что советские войска были введены по просьбе афганцев, госсекретарь ответил: «Нет. Вы им там не нужны. Они хотят, чтобы вы убрались!»
С переходом весны в лето в московских телепередачах, ток–шоу стали время от времени принимать участие гости из Западной Европы и Америки, например Фолькер Рюхе, лидер партии канцлера Коля в западногерманском бундестаге, и другие видные немецкие политики. Советские граждане получили теперь прямой доступ к западным взглядам и мнениям безо всяких хлопот, как бы обмануть глушилки. Среди прочего им стало ясно одно: у Запада есть весьма основательные причины беспокоиться по поводу советской политики.
–
К середине 1987 года Горбачев вынудил упрямившийся Центральный Комитет партии даровать формальное одобрение политической реформе. Рейкьявик и «Год Шпиона» ушли в прошлое. Москва обратила взгляд вперед, к осени и зиме политических перемен, и Вашингтон сохранял надежду на саммит, который позволит избавиться от ядерных ракет средней дальости. Впрочем, планы Горбачева в отношении внутренних реформ все еще оставались неясными. Несмотря на этнические беспорядки в Алма-Ате в декабре 1986 года, политическая элита Москвы, похоже, не замечала своенравия национальных меньшинств.
На деле, столица была поглощена спорами о том, нужно ли менять политическую систему. Многие руководящие работники Коммунистической партии уделяли перестройке внимание поверхностное, противясь в то же время попыткам внедрить конкретные новшества. Споры по поводу направленности перестройки и скорости перемен вскоре внесут раскол в команду, созданную Горбачевым двумя годами раньше.
