Текст книги "Собрание сочинений в 14 томах. Том 12"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

Глава пятнадцатая

Десять часов давно пробило, когда Грэхем, скитаясь по дому и гадая о том, бывает ли, что Паола выходит из своего флигеля раньше середины дня, забрел в музыкальную комнату. Хотя он жил у Форрестов уже несколько дней, но дом был так огромен, что сюда Грэхем, оказывается, еще не заглядывал. Это был чудесный зал, тридцать пять на шестьдесят футов, с высоким потолком, между балками которого были вставлены желтые стекла, благодаря чему комната была залита мягким золотистым светом. В окраске стен и мебели было много красных тонов, и всюду, казалось, жили сладостные отзвуки музыки.

Грэхем рассеянно смотрел на картину Кейта с обычными для этого художника контрастами пронизанного солнцем воздуха и тонущих в сумеречной тени овец, как вдруг уголком глаза заметил, что в дальнюю дверь вошла Паола. И опять при виде нее у него слегка захватило дыхание. Она была вся в белом и казалась совсем юной и даже выше ростом благодаря свободным складам холоку – этой изысканно-простой и как будто бесформенной одежды. Грэхем видел холоку на ее родине, Гавайях, где она придавала прелесть даже некрасивым женщинам, а красивых делала вдвое пленительнее.

Они улыбнулись друг другу через всю комнату, и он отметил в движениях ее тела, в повороте головы, в отрытом, приветливом взгляде что-то товарищеское, дружелюбное, словно она хотела сказать: «Мы друзья». Так по крайней мере казалось Грэхему, когда она подходила к нему.

– У этой комнаты есть один недостаток, – серьезно сказал он.

– Ну что вы! Какой же?

– Ей следовало быть гораздо длиннее, в два раза длиннее.

– Почему? – спросила она, недоуменно покачивая головой, а он любовался нежным девическим румянцем ее щек, который никак не вязался с ее тридцатью восемью годами.

– А потому, – отвечал он, – что вам тогда пришлось бы пройти вдвое больше и я бы мог дольше вами любоваться. Я всегда говорил, что холоку – самая прелестная одежда, когда-либо изобретенная для женщин.

– Значит, дело не во мне, а в моем холоку, – отозвалась она. – Я вижу, вы совсем как Дик: у вас комплименты всегда на веревочке, – едва мы, бедняжки, им поверим, как вы потянете за веревочку – и нет комплимента. А теперь давайте я покажу вам комнату, – быстро продолжала она, словно желая предупредить его возражения. – Дик ее отдал мне. И здесь все по моему выбору, даже пропорции.

– А картины?

– Я их выбрала сама, все до единой, и каждую из них люблю, хотя Дик и спорил со мной относительно Верещагина [18]18
  Верещагин, Василий Васильевич (1842–1904) – русский художник, на рубеже XIX–XX веков пользовавшийся мировой известностью. Называя себя «военным художником», Верещагин писал свои батальные полотна по эскизам, сделанным на поле боя. Верещагин был на Кубе во время испано-американской войны 1889 года и создал ряд картин и рисунков, часть которых осталась в США. Выставка картин Верещагина в США прошла с огромным успехом. Материально нуждавшийся художник вынужден был продать в США много своих работ.


[Закрыть]. Он очень одобрил обоих Милле [19]19
  Оба Милле. – Имеются в виду французский художник Милле, Жан Франсуа (1814–1875), создатель картин из народного быта, и фламандский художник Милле, Франсуа (1642–1679), мастер пейзажа.


[Закрыть], вон того Коро, а также Изабе; он допускает, что в музыкальной комнате может висеть какое-нибудь полотно Верещагина, но только не это. Он предпочитает местных художников иностранцам, – хочет, чтобы наших висело больше, чем чужих, и чтобы мы научились ценить своих мастеров.

– Я недостаточно знаю художников Тихоокеанского побережья, – сказал Грэхем. – Мне хотелось бы услышать о них… Покажите мне… Да, несомненно, там висит Кейт… А кто рядом с ним? Чудесная вещь.

– Некто Мак-Комас, – отозвалась Паола. Грэхем только что собрался провести полчасика в приятной беседе о живописи, как в комнату вошел Доналд Уэйр; на лице его было написано беспокойство, но при виде маленькой хозяйки глаза радостно заблестели. Держа под мышкой скрипку, он с деловитым видом направился прямо к роялю и начал расставлять ноты.

– Мы будем до завтрака работать, – обернулась Паола к Грэхему. – Доналд уверяет, что я ужасно отстала, и, думаю, он отчасти прав. Увидимся за завтраком. Если хотите, можете, конечно, здесь остаться, но предупреждаю, что будет настоящая работа. А перед вечером пойдем купаться. Дик назначил встречу возле бассейна в четыре. Он говорит, у него есть новая песня и он непременно ее исполнит… Который час, мистер Уэйр?

– Без десяти одиннадцать, – ответил скрипач с некоторым раздражением.

– Вы пришли слишком рано: мы условились на одиннадцать. Поэтому, сударь, вам придется подождать до одиннадцати. Я должна сначала поздороваться с Диком. Я с ним еще не виделась сегодня.

Паола знала точно, как распределено время мужа. Последний листок ее записной книжки, всегда лежавший а ночном столике, был исчерчен какими-то иероглифами, напоминавшими ей о том, что в шесть тридцать он пьет кофе; что если он не поехал верхом, его можно иногда застать до восьми сорока пяти в постели за просмотром книг или корректур; от девяти до десяти к нему нельзя, ибо он диктует письма Блэйку; от десяти до одиннадцати к нему тоже нельзя – он совещается со своими экономами и управляющими, в то время как Бонбрайт, секретарь, с быстротой репортера записывает эти молниеносные интервью.

В одиннадцать, если не было срочных телеграмм или неотложных дел, она могла застать мужа одного, хотя и тут он всегда был чем-нибудь занят. Проходя мимо конторы, она услышала стук пишущей машинки и поняла, что Дик уже один. В библиотеке она встретила Бонбрайта, искавшего какую-то книгу для Мэнсона, скотовода, ведающего шотхорнами, – это означало, что Дик покончил и с делами по имению.

Она нажала кнопку, и ряд полок с книгами повернулся перед ней, открыв витую стальную лесенку, которая вела в рабочий кабинет Дика. Наверху, послушные скрытой пружине, полки опять повернулись, и она бесшумно вошла.

Но тут она услышала голос Джереми Брэкстона, и по ее лицу пробежала тень досады. Еще никого не видя и сама никем не замеченная, Паола в нерешительности становилась.

– Затопить, так затопить, – говорил директор рудников Харвест. – Конечно, воду можно будет потом выкачать, хотя для этого потребуется целое состояние, да и как-то стыдно затоплять старые рудники.

– Но ведь отчеты за последний год показали, что мы работаем положительно себе в убыток, – услышала Паола голос Дика. – Нас грабят все: любой головорез из банды Уэрты [20]20
  Нас грабят все: любой головорез из банды Уэрты… – Здесь и дальше Лондон говорит о событиях, разыгрывающихся в 1913 году в Мексике. Лондон не понял сущности мексиканской революции 1911–1912 годов и последовавших за нею бурных лет гражданской войны в Мексике.
  В 1911 году в Мексике победила буржуазно-демократическая революция. Диктаторский режим Порфирио Диаса был свергнут. Однако в феврале 1913 года (то есть накануне событий, происходящих в романе) генерал Викториано Уэрта (1854–1916) поднял мятеж против республиканского правительства Мадеро, сменившего диктатуру Диаса. Сторонники Уэрты называли себя «федералистами».
  Против диктаторского режима Уэрты выступил участник революции 1911 года Венустиано Карранса (у Лондона – Арранса), сумевший на время сплотить вокруг себя значительные силы. К Каррансе примкнул со своими партизанскими отрядами и Франсиско Вилъя (1877–1923) – вожак крестьянского революционного движения, отличившийся в войне против Диаса. Сторонники Каррансы – конституционалисты. В дальнейшем Карранса при помощи Вильи разгромил Уэрту. Затем Вилья отошел от Каррансы, убедившись в том, что его буржуазно-либеральная программа не удовлетворяет восставшие крестьянские массы.
  В ходе революции и гражданской войны в Мексике проникновение американского капитала в страну было приостановлено, так как значительная часть американских концессий была национализирована.


[Закрыть], любой пеон-конокрад. А тут еще чрезвычайные налоги, бандиты, повстанцы, федералисты.

Можно было бы уж как-нибудь потерпеть, если бы предвиделся всему этому конец, но у нас нет никаких гарантий, что беспорядки не продлятся еще десять – двадцать лет.

– И все-таки – подумайте! Топить жалко! – опять возразил управляющий.

– А вы не забывайте о Вилье, – возразил, в свою очередь, Дик с язвительным смехом, горечь которого не ускользнула от Паолы. – Он ведь заявил, что если победит, то раздаст всю землю пеонам; следующий неизбежный шаг – рудники. Как вы думаете, сколько мы переплатили за минувший год конституционалистам?

– Свыше ста двадцати тысяч, – быстро ответил Брэкстон, – не считая пятидесяти тысяч золотыми слитками, данных Торенасу перед его отступлением. Он бросил свою армию в Гваимаса да и махнул с добычей в Европу… Я вам обо всем писал…

– А если мы будем продолжать работы, Джереми, они будут доить нас, доить без конца. Нет, хватит! По-моему, все-таки лучше затопить… Если мы умеем создавать богатства успешнее, чем эти бездельники, то покажем им, что мы умеем так же легко и разрушать их.

– Это самое я им и говорю. А они только ухмыляются и повторяют, что ввиду крайней необходимости такие-то и такие-то добровольные пожертвования были бы весьма приятны вождям повстанцев – то есть им самим. Их главные вожди, конечно, не возьмут себе ни одного песо. Господи, боже мой! Я им напомнил все, что мы сделали: дали постоянную работу пяти тысячам пеонов; повысили жалованье с десяти до ста десяти сентаво в день. Я показал им пеонов, которые получали, когда мы их наняли, десять сентаво, а теперь они получают пять песо. Куда там! Только улыбаются и заняты одним: как бы выжать добровольное пожертвование на святое дело революции. Ей-богу, старик Диас хоть был и разбойник, но приличный разбойник. Я сказал этому Аррансо: «Если мы свернем работу, пять тысяч мексиканцев окажутся на улице. Куда вы их денете?» Аррансо усмехнулся и говорит: «Куда денем? Что ж, дадим им ружья и поведем их на Мехико».

Паола ясно представила себе, как Дик презрительно пожимает плечами, отвечая своему собеседнику:

– Беда в том, что там еще есть золото и мы одни можем его извлечь. У мексиканцев на это мозгов не хватит. Они умеют только палить из ружей, а уж из нас выкачивают все до последнего. Остается одно, Джереми: позабыть примерно на год о всякой прибыли, распустить рабочих, оставив только техников, и выкачивать воду.

– Я все это старался внушить Аррансо, – пробасил Джереми Брэкстон. – А что он мне ответил? Если-де мы распустим рабочих, они заставят уйти техников – и пусть нашу шахту затопит ко всем чертям. Нет, последнего он, впрочем, не говорил, но так улыбался, что все было ясно. Я бы с удовольствием свернул ему его желтую шею, но ведь я знаю, что на следующий день явится другой и будет требовать еще больше. Так вот, Аррансо получил, что хотел, но в довершение всего он, прежде чем присоединиться к своим повстанцам под Хуаресом, приказал угнать триста наших мулов. Это убыток в тридцать тысяч долларов, и главное – после того, как я его подмазал! Вот желтая каналья!

– Кто сейчас вождь повстанцев на приисках? – услышала затем Паола вопрос Дика, причем в его тоне была та отрывистость и резкость, которые, как она знала, показывали, что он, собрав воедино все нити какого-нибудь запутанного дела, решил действовать.

– Рауль Бена.

– Чин?

– Полковник. Под его началом около семидесяти человек всяких оборванцев.

– Чем занимался раньше?

– Пас овец.

– Отлично, – продолжал Дик все так же отрывисто и твердо. – Вам придется разыграть роль: изобразите из себя патриота. Возвращайтесь на место как можно скорее. Ублажайте этого Рауля Бена. Вашу игру он раскусит, или он не мексиканец. А вы все-таки его ублажайте и посулите, что сделаете его генералом, вторым Вильей.

– Господи, ну как, как я это сделаю?

– Поставьте его во главе армии в пять тысяч человек. Наших людей распустите, – пусть он создаст из них войско волонтеров [21]21
  Волонтеры – лица, добровольно вступившие на военную службу. В Великобритании до конца XIX века система волонтерства – добровольчества – до введения всеобщей воинской повинности была основным способом комплектования армий.


[Закрыть]. Так как у Уэрты дела плохи, то нам ничего не грозит. Заверьте его, что вы истинный патриот. Дайте людям винтовки. Мы раскошелимся в последний раз, и вы докажете ему ваш патриотизм. Обещайте каждому, что он после войны вернется на прежнюю работу. Пусть, с вашего благословения, уходят с этим Раулем. Оставьте людей столько, сколько нужно, чтобы выкачивать воду. И если мы на год или на два откажемся от прибылей, то не потерпим и убытков. А может быть, и затоплять не придется.

Тихонько возвращаясь по винтовой лестнице в музыкальную комнату, Паола про себя улыбалась: как Дик все это ловко придумал! Она была огорчена не положением дел в компании Харвест, – с тех пор, как она стала женою Дика, в полученных ею от отца рудниках постоянно происходили беспорядки, – она была огорчена тем, что не состоялось их утреннее свидание. Но когда она опять встретилась с Грэхемом, который задержался у рояля и, увидев ее, хотел удалиться, ее дурное настроение рассеялось.

– Не убегайте, – остановила она его. – Останьтесь и посмотрите, как люди работают; может быть, это вас наконец заставит приняться за вашу книгу, Дик говорил мне о ней.

Глава шестнадцатая

Во время завтрака на лице Дика не было и следа озабоченности, как будто Брэкстон привез ему весть о том, что рудники «Группа Харвест» неизменно процветают. Вейл уже уехал с утренним поездом – он, видимо, успел обсудить с Диком свое дело в какие-то сверхранние часы, но Грэхем увидел за столом еще более многочисленное общество, чем обычно. Кроме некоей миссис Тюлли, пожилой полной светской дамы в очках, – Грэхему не сказали, кто она, – он увидел трех новых гостей: мистера Гэлхасса – правительственного ветеринара, мистера Дикона – довольно известного на побережье портретиста и Лестера – капитана тихоокеанского парохода, служившего лет двадцать назад шкипером на яхте Дика и обучавшего его искусству навигации.

Завтрак уже кончался, и Брэкстон начал посматривать на часы, когда Дик, обращаясь к нему, сказал:

– Джереми, я хочу вам кое-что показать. Мы сейчас же и отправимся. Вы успеете к поезду.

– Да, да, поедемте и мы всей компанией, – предложила Паола. – Я сама сгораю от любопытства, потому что Дик держал это в секрете.

Дик кивнул, и она распорядилась, чтобы поскорее подали автомобили и седлали лошадей.

– Что это такое? – спросил Грэхем, когда она отдала все нужные распоряжения.

– Ах, один из коньков Дика. Он ведь всегда чем-нибудь увлекается. Одно изобретение. Он клянется, что оно вызовет целую революцию в земледелии, особенно в мелких хозяйствах. Я знаю, в чем основная идея, однако еще не видела ее осуществленной. Все было готово уже неделю назад, задержка произошла из-за какого-то троса или чего-то в этом роде.

– Мое изобретение может дать биллионы, если дело пойдет на лад, – улыбнулся Дик, сидевший по другую сторону стола. – Биллионы для фермеров всего мира и кое-какой процент для меня… если, повторяю, дело наладится.

– Но что же это? – спросил О'Хэй. – Музыка в коровьих хлевах, чтобы коровы охотнее давали молоко?

– Каждому фермеру останется только спокойно посиживать на своем крылечке, – пояснил Дик. – Добывание сельскохозяйственных продуктов будет требовать не больше труда, чем лабораторное изготовление пищи. Впрочем, подождите – сами увидите. Если дело удастся, вся моя работа по коневодству полетит к чертям, ибо это изобретение заменит работу одной лошади в любом десятиакровом хозяйстве.

Вся компания, кто в машине, кто верхом, отъехала на милю от Большого дома и остановилась возле огороженного поля, в котором, по словам Дика, было ровно десять акров.

– Вот эта ферма, – сказал Дик, – здесь только один человек, он сидит на своем крыльце, и у него нет лошади. Пожалуйста, представьте себе и его и крыльцо.

Посреди поля возвышалась массивная стальная мачта футов двадцать в вышину, укрепленная оттяжками над самой землей. От барабана на верхушке шеста к самому краю поля тянулся тонкий трос, прикрепленный к рулевому механизму маленького бензинового трактора. Возле трактора суетились два механика. По знаку Форреста они включили мотор.

– Вот здесь крылечко, – сказал Дик. – Представьте себе, что мы – тот будущий фермер, который сидит в тени и читает газету, а плуг работает себе и работает и не нуждается ни в лошади, ни в человеке.

Барабан сам, без управления, начал накручивать кабель; машина, описывая окружность, или, вернее, спираль, радиусом которой являлась длина троса, соединявшего ее с барабаном на стальной мачте, пошла, оставляя за собой глубокую борозду.

– Как видите, не нужно ничего – ни лошади, ни кучера, ни пахаря: просто фермер заводит трактор и пускает его в ход, – снова начал Дик, в то время как машина продолжала перевертывать пласты коричневой земли, описывая все меньшие окружности. – Можно пахать, боронить, сеять, удобрять, жать, сидя на пороге своего дома. А там, где ток будет давать электростанция, фермеру или его жене останется только нажать кнопку, и он может вернуться к своей газете, а она к своим пирогам.

– Вам надо теперь сделать окно, чтобы его окончательно усовершенствовать, – сказал Грэхем, – это превратит окружность, которую он описывает, в квадрат.

– Да, – согласился Гэлхасс, – при такой системе часть земли на квадратном поле пропадает.

Грэхем, видимо, производил в уме какие-то вычисления, потом сказал:

– Теряется примерно три акра на каждые десять.

– Не меньше, – согласился Дик. – Но ведь у фермера должно же быть где-нибудь на этих десяти акрах его крылечко – то есть дом, сарай, птичник и все хозяйственные постройки. Так вот, чем действовать по старинке, ставить все это непременно где-нибудь посередине своих десяти акров, пусть разместит постройки на оставшихся трех акрах. Пусть сажает по краям поля плодовые деревья и ягодные кусты. Если подумать, то старый обычай ставить свой дом посреди поля имеет большие минусы: пахать приходится на площади, представляющей собой ряд неправильных прямоугольников.

Мистер Гэлхасс усердно закивал:

– Бесспорно. Да считайте дорогу от дома до шоссе. А если еще есть и проезжая дорога – тоже часть земли пропадает… Все это дробит поле на ряд небольших прямоугольников и очень невыгодно.

– Вот если бы навигация могла быть такой же автоматической, – заметил капитан Лестер.

– Или писание портретов, – засмеялась Рита Уэйнрайт, бросив на Дикона лукавый взгляд.

– Или музыкальная критика, – добавила Льют, ни на кого не глядя.

А О'Хэй тут же добавил:

– Или искусство быть очаровательной женщиной.

– Сколько стоит сделать такую машину? – спросил Джереми Брэкстон.

– Сейчас она нам обходится – и с выгодой для нас – в пятьсот долларов. А если бы она вошла в употребление и началось ее серийное производство, то можно считать – триста. Но допустим даже, что пятьсот. При пятнадцати процентах погашения она обходилась бы фермеру семьдесят долларов в год. А какой же фермер, имея десять акров двухсотдолларовой земли, может на семьдесят долларов в год содержать лошадь? Кроме того, трактор сберегает ему труд, свой или наемный; даже по самой нищенской оплате это все-таки дает двести долларов в год.

– Но что же направляет его? – спросила Рита.

– А вот этот самый барабан на мачте. Механизм барабана рассчитан на все изменения радиуса. Представляете себе, какие тут понадобились сложные вычисления? Он вращается вокруг своей оси, трос накручивается на барабан и подтягивает трактор к центру.

– Даже мелкие фермеры приводят множество возражений против того, чтобы был введен такой плуг, – сказал Гэлхасс.

Дик кивнул.

– Я записал до сорока таких возражений и распределил их по рубрикам. Столько же высказано по адресу самой машины. Если это даже и удачное изобретение, то понадобится еще долгое время, чтобы усовершенствовать его и ввести в общее употребление.

Внимание Грэхема раздваивалось: он то смотрел на работающий трактор, то украдкой поглядывал на Паолу, которая вместе со своей лошадью являла собой прелестную картину. Она впервые села на Лань, которую для нее объездил Хеннесси. Грэхем улыбался, втайне одобряя тонкость ее женского чутья: заранее ли Паола приготовила себе костюм, подходивший именно для этой лошади, или, она надела просто наиболее соответствующий из имевшихся под рукой, но результат получился блестящий.

День стоял жаркий, и на ней вместо обычной амазонки была рыжевато-красная блуза с белым отложным воротничком. Короткая, удобная для верховой езды юбка доходила до колен, от колен же до маленьких светлых сапожков со шпорами ноги ее были обтянуты рейтузами. Юбка и рейтузы были из золотисто-рыжего бархата. Мягкие белые перчатки спорили с белизной воротничка. Паола была без шляпы, волосы зачесаны на уши и собраны на затылке в пышный узел.

– Я не понимаю, как вы ухитряетесь сохранять белизну кожи при таком палящем солнце, – отважился заметить Грэхем.

– А я и не подставляю ее солнцу, – улыбнулась Паола, блеснув зубами. – Только несколько раз в году. Мне очень нравится, когда волосы слегка выгорают, они становятся золотыми, но сильного загара я опасаюсь.

Лошадь зашалила; легким порывом ветра отнесло в сторону юбку Паолы, и открылось круглое колено, туго обтянутое узкими рейтузами. Глядя на это колено, которое крепко прижалось к новому английскому седлу из светлой свиной кожи, под цвет лошади и костюма всадницы, Грэхем опять увидел в своем воображении, как белое круглое колено прижимается к шелковистому боку тонущего Горца.

Когда магнето трактора стало работать с перебоями и механики опять засуетились посреди полувспаханного поля, вся компания, оставив Дика с его изобретением, решила по пути к бассейну осмотреть под предводительством Паолы скотные дворы. Креллин, свиновод, продемонстрировал им Леди Айлтон и ее одиннадцать невообразимо жирных поросят, вызвавших горячие похвалы, причем сам он с умилением повторял: «И ведь все как один! Все!»

После этого они осмотрели еще множество великолепных свиноматок самых лучших пород – беркширов и дюрок-джерсеев, пока у них в глазах не зарябило, а также новорожденных козлят и толстеньких ярок. Паола заранее предупредила скотоводов по телефону. Мистер Мэнсо наконец мог похвастаться знаменитым быком Королем Поло; гости полюбовались также его короткорогим, широкобоким гаремом и гаремами других быков, лишь в немногом уступавших Королю Поло. Паркмен и его помощники, ведавшие джерсейским скотом, показали Дракона, Золотого Джолли, Версаля, Оксфордца – все это были основатели и потомки премированных родов, – а также их подруг: Королеву роз, Матрону, Подругу Джолли, Гордость Ольги и Герти из Мейтлендса. Затем коневод повел их смотреть табун великолепных жеребцов во главе с Горцем и множество кобыл во главе с Принцессой Фозрингтонской, которая особенно выделялась своим серебристым ржанием. Была выведена даже старушка Бесси – ее мать, – которую брали теперь только для легких работ, – чтобы гости могли оценить столь знатную особу, как Принцесса.

Около четырех часов Доналд Уэйр, не интересовавшийся купанием, вернулся с одной из машин в усадьбу, а Гэлхасс остался с Менденхоллом – потолковать о различных породах лошадей. Дик ждал всех у бассейна, и девицы немедленно потребовали, чтобы он исполнил новую песню.

– Это не совсем новая песнь, – пояснил Дик, и его серые глаза лукаво блеснули, – и уж никак не моя. Ее пели в Японии, когда меня еще не было на свете, и, бесспорно, задолго до открытия Америки. Это дуэт, а кроме того, игра в фанты. Паоле придется петь со мной. Я сейчас вас всех научу. Ты садись здесь, вот так. А вы все образуйте круг и тоже садитесь.

Паола, как была, в своем костюме для верховой езды, села против Дика, в центре круга. По его указанию она, подражая его движениям, сперва хлопнула себя ладонями по коленям, потом ладонь о ладонь, потом ладонями о его ладони, как в детской игре. Тогда он запел песню, очень коротенькую, и Паола тотчас подхватила и продолжала петь с ним вместе, хлопая в такт в ладоши. Мотив песни звучал по-восточному – тягучий и монотонный, но что-то было в нем зажигательное, невольно увлекавшее слушателей:

 
Чонг-Кина, Чонг-Кина,
Чонг-Чонг, Кина-Кина,
Йо-ко-гам-а, Наг-а-сак-и,
Ко-бе-мар-о – Хой!!
 

Последний слог – «Хой» – Форрест выкрикивал внезапно на целую октаву выше, и одновременно с этим восклицанием Паола и Дик должны были выбросить друг другу навстречу руки, сжатые в кулак или раскрытые. Суть игры заключалась в том, чтобы руки Паолы мгновенно повторяли жест Дика; в первый раз это ей удалось, и руки обоих оказались сжатыми в кулак; Дик снял шляпу и бросил ее на колени к Льют.

– Мой фант, – объяснил он. – Давай, Поли, попробуем еще раз.

И опять они запели, хлопая в ладоши:

 
Чонг-Кина, Чонг-Кина,
Чонг-Чонг, Кина-Кина,
Йо-ко-гам-а, Наг-а-сак-и,
Ко-бе-мар-о – Хой!!
 

На этот раз, однако, при восклицании «Хой» ее руки оказались сжатыми в кулак, а его – раскрытыми.

– Фант! Фант! – закричали девицы.

Паола смущенно окинула взглядом свой костюм.

– Что же мне дать?

– Шпильку, – посоветовал Дик; и на колени к Льют полетела черепаховая шпилька.

– Вот досада! – воскликнула Паола, проиграв седьмой раз и бросая Льют последнюю шпильку. – Не понимаю, почему я такая неловкая и глупая. А ты, Дик, слишком уж хитер. Я никак не могу угадать, что ты хочешь сделать.

И опять они запели. Она снова проиграла и в ответ на укоризненный возглас миссис Тюлли: «Паола!» – отдала одну шпору и обещала снять сапог, если проиграет вторую. Дик проиграл три раза подряд и отдал свои часы и шпоры. Затем и Паола проиграла свои часы и вторую шпору.

– Чонг-Кина, Чонг-Кина… – начали они опять, несмотря на увещевания миссис Тюлли.

– Довольно, Паола, брось это! А вам, Дик, как не стыдно!

Но Дик, издав торжествующее «Хой!», снова выиграл и при общем смехе снял с Паолы один из ее сапожков и бросил в общую кучу вещей, лежавших на коленях у Льют.

– Все в порядке, тетя Марта, – успокаивала Паола миссис Тюлли. – Мистера Уэйра здесь нет, а он – единственный, кого это могло бы шокировать. Ну, давай, Дик! Не можешь же ты вечно выигрывать!

– Чонг-Кина, Чонг-Кина, – запела она, вторя мужу.

Начав медленно, они стремительно ускоряли темп и под конец бормотали слова с такой быстротой, что почти захлебывались, а хлопанье в ладоши казалось непрерывным. От солнца, движения и азарта смеющееся лицо Паолы было залито розовым румянцем.

Ивэн Грэхем, молча созерцавший все это, был возмущен и задет. Он видел в былые годы, как играют в эту игру гейши в чайных домиках Ниппона, и, хотя в Большом доме не знали предрассудков, его коробило, что Паола принимает участие в такой игре. Ему не приходило в голову, что если бы на ее месте оказались Льют, Рита или Эрнестина, он только бы следил с любопытством, до чего может дойти азарт играющих. Лишь позднее Грэхем понял, что был возмущен именно потому, что в игре принимала участие Паола и что она, видимо, занимает больше места в его душе, чем он допускал.

А тем временем к куче фантов прибавились портсигар и спичечница Дика, а также другой сапожок Паолы, пояс, булавка и обручальное кольцо. Лицо миссис Тюлли выражало стоическую покорность, она молчала.

– Чонг-Кина, Чонг-Кина, – весело продолжала петь Паола.

И Грэхем слышал, как Эрнестина, фыркнув, шепнула Берту:

– Не представляю, что еще она может отдать.

– Ну, вы же знаете ее, – услышал он ответ Берта. – Она на все способна, если разойдется, а сейчас она, как видно, разошлась.

– Хой! – крикнули вместе Дик и Паола, выбрасывая руки.

Но руки Дика были сжаты, а ее – раскрыты. Грэхем видел, что Паола оглядывается, тщетно ища, что бы еще отдать как фант.

– Ну, леди Годива [22]22
  Леди Годива – героиня английской средневековой легенды. По приказу своего мужа, владетельного графа, она нагая проехала по городу верхом на лошади. Только такой ценой он согласился снизить непосильное для народа бремя налогов. На этот сюжет написана Теннисоном поэма, которую на русский язык перевел Ив. Бунин.


[Закрыть]? – властно заявил Дик. – Попели, поплясали, а теперь расплачивайтесь.

«Что он, спятил? – подумал Грэхем. – Как это можно, да еще с такой женой?»

– Что ж, – вздохнула Паола, перебирая пальцами пуговицы блузки, – надо, так надо.

Едва сдерживая бешенство, Грэхем отвернулся, стараясь не смотреть. Наступило молчание: видимо, каждый гадал, что же будет дальше. Вдруг Эрнестина фыркнула, раздался общий взрыв хохота и восклицание Берта: «Вы сговорились!» Все это заставило Грэхема наконец обернуться. Он бросил быстрый взгляд на Паолу. Блузки на ней уже не было, но под ней оказался купальный костюм. Она, без сомнения, надела его под платье, перед тем как ехать верхом.

– Теперь твоя очередь, Льют, иди, – заявил Дик.

Но Льют, не приготовившаяся к игре «Чонг-Кина», смутилась и увела девиц в кабину.

Грэхем опять с восхищением следил за тем, как Паола, поднявшись на площадку в сорок футов высотой, с неподражаемым изяществом и мастерством нырнула ласточкой; опять услышал восторженное восклицание Берта: «Ну прямо Аннетта Келлерман!» – и, все еще рассерженный сыгранной с ним шуткой, снова задумался о маленькой хозяйке Большого дома, об этой удивительной женщине и о том, почему она такая удивительная! И когда он, не закрывая глаз, медленно поплыл под водой на ту сторону бассейна, ему пришло в голову, что он, в сущности, ничего о ней не знает. Жена Дика Форреста, вот и все, что ему известно. Где она родилась, как жила, каково было ее прошлое – обо всем этом он мог только гадать. Эрнестина сказала ему, что она и Льют – сводные сестры Паолы; это, конечно, кое-что.

Заметив, что дно стало светлеть – знак того, что он приближается к краю бассейна, – Грэхем увидел сплетенные ноги Дика и Берта, которые боролись в воде, повернул обратно и проплыл еще несколько футов, не поднимаясь на поверхность.

И тут он стал думать об этой миссис Тюлли, которую Паола зовет тетя Марта. Действительно ли она ей тетка или Паола зовет ее так только из вежливости? Быть может, она сестра матери Льют и Эрнестины?

Он вынырнул на поверхность, и его сейчас же позвали играть в кошки-мышки. Во время этой оживленной игры, продолжавшейся около получаса, он не раз имел случай восхищаться той легкостью, ловкостью и сообразительностью, которую выказывала Паола. Наконец круг играющих распался, они, запыхавшись, переплыли бассейн, вылезли на берег и уселись на солнце возле миссис Тюлли.

Вскоре опять начались шутки и шалости. Паола упрямо заспорила с миссис Тюлли, утверждая явные нелепости.

– Нет, тетя Марта, вы говорите это только потому, что не умеете плавать. А я настоящий пловец и уверяю вас, что вот – хотите? – нырну в бассейн и пробуду под водой десять минут.

– Глупости, дитя мое, – возразила миссис Тюлли. – Твой отец, когда он был молод – гораздо моложе, чем ты теперь, – мог пробыть под водой дольше любого пловца, и все-таки его рекорд был, насколько мне известно, три минуты сорок секунд; я знаю это очень хорошо, так как сама следила по часам, когда он держал пари с Гарри Селби и выиграл.

– О, я знаю, что за человек был мой отец, – отозвалась Паола, – но времена изменились. Если бы милый папочка был сейчас в расцвете своих юношеских сил и попытался пробыть под водой столько же времени, сколько я, он не выдержал бы. Десять минут? Конечно, я могу пробыть десять минут. И пробуду. А вы, тетя Марта, возьмите часы и следите. Это так же легко, как…

– Ловить рыбу в садке, – подсказал Дик. Паола взобралась на самую вышку.

– Заметь время, когда я прыгну, – сказала она.

– Сделай полтора оборота, – крикнул ей Дик. Она кивнула, улыбнулась и притворилась, что изо всех сил набирает в легкие воздух. Грэхем следил за ней с восторгом. Он сам был великолепным пловцом, но ему редко приходилось видеть, чтобы женщина, не профессионалка, решилась на полтора оборота. Намокший зеленовато-голубой шелковый костюм плотно обтягивал ее тело, подчеркивая все его стройные линии и безупречное сложение. Сделав вид, что она до последнего кубического дюйма наполнила свои легкие воздухом, Паола ринулась вниз. Сжав ноги и выпрямившись, она оттолкнулась от самого края трамплина, уже в воздухе собрала тело в комок, перевернулась, затем снова вытянулась и, приняв прежнее идеально правильное положение, почти беззвучно врезалась в воду. «Стальной клинок вошел бы с большим шумом», – подумал Грэхем.

– Если бы я умела так нырять! – пробормотала со вздохом Эрнестина. – Но этого никогда не будет. Дик говорит, что тут дело в ритме, в согласованности всех движений, вот почему Паола ныряет так замечательно. Она удивительно ритмична…

– Дело не только в ритме, а и в свободной отдаче себя движению, – сказал Грэхем.

– В сознательной отдаче, – заметил Дик.

– И в умении расслаблять мышцы, – добавил Грэхем. – Я не видел, чтобы даже профессиональный пловец так выполнял полтора оборота.

– А я горжусь этим больше, чем она сама, – заявил Дик. – Дело в том, что я ее учил нырять, хотя, должен сознаться, она очень способная ученица. У нее замечательная координация движений. И это в соединении с волей и чувством времени… одним словом, ее первая же попытка оказалась более чем удачной.

– Паола – молодчина, – сказала с гордостью миссис Тюлли, переводя глаза с секундной стрелки часов на спокойную поверхность бассейна. – Женщины плавают обычно хуже мужчин. Паола исключение… Три минуты сорок секунд… Она превзошла своего отца.