Текст книги "Собрание сочинений в 14 томах. Том 12"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

– У вас, должно быть, строгий отбор? – спросил Грэхем.

– Да. Бракованных вы можете увидеть на улицах Сан-Франциско, – ответил Дик, – это ломовые лошади.

– И на улицах Денвера тоже, – добавил Менденхолл, – и на улицах Лос-Анжелоса; а два года тому назад, во время падежа лошадей, мы отправили двадцать вагонов четырехлетних меринов даже в Чикаго и получили в среднем по тысяче семьсот долларов за каждого. За тех, что помельче, мы брали по тысяче шестьсот, но были и по тысяче девятьсот. Боже мой, какие цены на лошадей стояли в тот год!

Едва Менденхолл отъехал, как показался всадник верхом на стройной, взмахивавшей гривой Паломине. Дик представил его Грэхему как мистера Хеннесси, ветеринара.

– Я услышал, что миссис Форрест осматривает жеребят, – пояснил он Дику, – и приехал, чтобы показать ей Лань: не пройдет и недели, как она будет ходить под седлом. А какую лошадь миссис Форрест взяла сегодня?

– Да Франта, – ответил Дик; и было ясно, что он предвидел, как Хеннесси отнесется к этому известию: ветеринар неодобрительно покачал головой.

– Никто не убедит меня, что женщинам следует ездить на жеребцах, – пробормотал он. – И потом, Франт опасен. Больше того – при всем уважении к его резвости, должен сказать, что он хитер и коварен. Миссис Форрест следовало бы ездить на нем не иначе, как надев на него намордник; но он любит и брыкаться, а к его копытам ведь не привяжешь подушек…

– Пустяки, – ответил Дик, – он на мундштуке, да еще на каком мундштуке; и она умеет обращаться с ним.

– Да, если он в один прекрасный день не подомнет ее под себя, – проворчал Хеннесси. – Во всяком случае, я бы вздохнул спокойнее, если бы ей понравилась Лань. Вот это настоящая дамская лошадь! Сколько огня, и никакого коварства. Чудесная кобылка, чудесная! А что шалунья – это не беда, угомонится! Но она всегда останется веселой и капризной, не превратится в манежную клячу.

– Поедем смотреть жеребят, – предложил Дик. – Паоле придется помучиться с Франтом, если она въедет на нем в кучу молодежи. Ведь это ее царство, – повернулся он к Грэхему. – Все выездные и верховые лошади в ее ведении. И она достигает замечательных результатов. Как она добивается их, я и сам не понимаю. Будто маленькая девочка забралась в лабораторию взрывчатых веществ, начала наугад смешивать их – и получила гораздо более мощные соединения, чем те, которые составлялись седобородыми химиками.

Они свернули с главной дороги на боковую, проехали полмили, обогнули лесок в ущелье, по которому бежал, подскакивая, ручей, и выехали на покатый склон, где зеленело широкое пастбище. Первое, что увидел Грэхем вдали, – это множество однолеток и двухлеток, с любопытством столпившихся вокруг золотисто-коричневого чистокровного жеребца Франта, который, поднявшись на дыбы, бил в воздухе копытами и пронзительно ржал.

Всадники остановили своих лошадей и ждали, что будет дальше.

– Он еще сбросит ее, – сердито пробормотал ветеринар. – Разве на него можно положиться!

Но в эту минуту Паола, не замечая подъехавших зрителей, резко и повелительно выкрикнула какой-то приказ, с уверенностью настоящего кавалериста всадила шпоры в шелковистые бока Франта, и тот опустил передние ноги и беспокойно заплясал на месте.

– Стоит ли так рисковать? – мягко упрекнул Форрест жену, подъезжая к ней со своими спутниками.

– О, я умею справляться с ним… – пробормотала она сквозь стиснутые зубы, в то время как Франт, прижав уши и злобно сверкая глазами, оскалился и, наверное, укусил бы Грэхема за ногу, если бы Паола вовремя не дернула за повод, опять вонзив ему шпоры в бока.

Франт вздрогнул, визгливо заржал и на минуту смирился.

– Старая игра – игра белого человека! – засмеялся Дик. – Она не боится жеребца, и он это знает; он хитрит, неистовствует, она – вдвое; он беснуется, а она ему показывает, что такое настоящая свирепость.

Три раза, пока они были здесь, готовые в любую минуту повернуть своих лошадей и броситься на помощь, если Паола потеряет власть над жеребцом, Франт пытался встать на дыбы, и каждый раз Паола решительно, осторожно и твердо удерживала его с помощью мундштука и шпор, – и он наконец замер на месте, укрощенный и трепещущий, весь в поту и мыле.

– Так белые поступали всегда, – продолжал Дик, в то время как Грэхем весь отдался волнующему до жути восхищению перед маленькой укротительницей. – Белый, борясь с дикарем, превосходил его своей свирепостью. Он превзошел его в упорстве, в разбоях, в скальпировании, в пытках, в людоедстве. В сущности, белые съели гораздо больше людей, чем людоеды.

– Добрый день, – приветствовала Паола гостя, мужа и ветеринара. – Франт, кажется, наконец усмирен. Давайте взглянем на жеребят. Остерегайтесь, мистер Грэхем, его зубов: он ужасный кусака. Держитесь от него подальше: ваши ноги вам еще пригодятся.

Когда представление с Франтом кончилось, жеребята мгновенно разбежались, словно чем-то напуганные, и, резвясь, понеслись галопом по зеленому лугу; но скоро, привлеченные неудержимым любопытством, вернулись и, столпившись возле всадников, внимательно разглядывали их; под предводительством одной, особенно шаловливой гнедой кобылки они образовали полукруг и насторожили ушки.

Вначале Грэхем едва ли видел жеребят: он смотрел только на хозяйку в ее новой роли. «Неужели ее изменчивости нет пределов?» – спрашивал он себя, глядя на великолепное, потное, покоренное ею животное. Даже Горец, несмотря на свою массивность, казался кротким и ручным рядом с Франтом, который то и дело становился на дыбы и кусался, силясь сбросить всадницу с присущим ему утонченным коварством норовистого жеребца чистых кровей.

– Взгляни на нее, – прошептала Паола Дику, чтобы не спугнуть кобылки. – Какая прелесть! Вот чего я добивалась. – Затем она обернулась к Ивэну. – Всегда в них найдется какой-нибудь недостаток, порок, совершенство почти невозможно. Но она – совершенство. Посмотрите на нее. Лучшего мне едва ли удастся добиться. Ее отец – Великий Вождь, если вы знаете наших призовых рысаков. Его продали за шестьдесят тысяч, когда он был уже стариком. Мы получили его на время. Она – единственный его приплод за сезон. Но посмотрите! У нее его грудь и легкие! У меня был богатый выбор кобыл, подходивших по всем статьям, а матка как будто не подходила, но я взяла ее. Упрямая старая дева. Но она была прямо создана для него. Это ее первый жеребенок; ей было восемнадцать лет, когда он родился. Я знала, что будет хорошо. Достаточно было взглянуть на обоих – прямо как по заказу!

– Матка была только полукровкой, – пояснил Дик.

– Зато у нее было много предков морганов, – тотчас же пояснила Паола, – и у нее полоса вдоль спины, как у мустангов. Эту мы назовем «Нимфой», хоть она и не войдет в племенные книги. Это будет моя первая безупречная верховая лошадь, я уверена; и моя мечта наконец осуществится.

– У этой мечты четыре ноги, – глубокомысленно заметил Хеннесси.

– И от пяти до семи разных аллюров, – весело подхватил Грэхем.

– А все же не нравятся мне эти кентуккийские лошади с их разнообразными аллюрами, – быстро возразила Паола, – они годятся только для ровной местности. Для Калифорнии, с ее ужасными дорогами, горными тропками и всем прочим, мне нужна только быстрая рысь, короткая или длинная, смотря по характеру почвы, и сокращенный галоп. Я даже не скажу, что это особый аллюр, а просто легкий, спокойный скок, но только в условиях трудной дороги.

– Красавица! – восхищался Дик, следя блестящими глазами за гнедой кобылкой, которая, осмелев, подошла совсем близко к укрощенному Франту и обнюхивала его морду с трепещущими и раздувающимися ноздрями.

– Я предпочитаю, чтобы мои лошади были почти чистокровками, а не вполне, – горячо заявила Паола. – Беговая лошадь хороша на ипподроме, но для наших ежедневных нужд она слишком специализирована.

– Вот результат удачной комбинации, – заметил Хеннесси, указывая на Нимфу. – Корпус достаточно короток для рыси и достаточно длинен для крупного шага. Должен сознаться, я не верил в это сочетание, но вам все-таки удалось получить замечательный экземпляр.

– Когда я была молодой девушкой, у меня не было лошадей, – обратилась Паола к Грэхему, – а теперь я могу не только иметь их сколько угодно, но и скрещивать их и создавать по своему желанию новые типы. Это так хорошо, что иногда мне не верится; и я скачу сюда, чтобы посмотреть на них и убедиться, что это не сон.

Она повернулась к Форресту и бросила ему благодарный взгляд. Грэхем видел, как они долго, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Ему стало ясно, какую радость доставляет Дику радость жены, ее юношеский энтузиазм и горячность. «Вот счастливец!..» – подумал Грэхем, но не потому, что у Дика было богатое имение и что дела его шли успешно, а потому, что Форресту принадлежала эта чудесная женщина, которая, не таясь, смотрит на него сейчас таким открытым и благодарным взглядом. И он с недоверием вспомнил заявление Эрнестины, будто Паоле тридцать восемь лет.

– Посмотри на его круп, Дик, – сказала она, концом хлыста показывая на какого-то черного жеребенка, жевавшего весеннюю траву. – Посмотри на его ноги и бабки. – И, обращаясь к Грэхему, добавила: – У Нимфы стати совсем другие и бабки гораздо длиннее, но я такого жеребенка и добивалась. – Она с легкой досадой усмехнулась. – Мать его необычной светло-гнедой масти, прямо новенькая двадцатидолларовая монета, и мне очень хотелось иметь лошадь ей в пару для моего выезда. Не скажу, чтобы результат оказался такой, какого я хотела, хоть и получился превосходный рысак. Зато вон моя награда, видите – вороной; когда мы подъедем к маткам, я покажу вам его родного брата, но он не вороной, а караковый. Я ужасно огорчена.

Затем она указала на двух караковых жеребят, пасшихся рядом.

– Эти двое от Гью-Диллона, знаете, – брата Лоу-Диллона. Они от разных маток и чуть-чуть разные по цвету, но, правда, великолепная пара? У них та же рубашка, что и у отца.

Она повернула свою укрощенную лошадь и стала тихонько объезжать табун, чтобы не распугать жеребят; часть все же бросилась врассыпную.

– Посмотрите на них! – воскликнула она. – Пятеро совсем непородистые. Видите, как они поднимают передние ноги на бегу.

– Я совершенно убежден, что ты сделаешь из них призовых рысаков, – сказал Дик и снова заслужил благодарный взгляд, опять задевший Грэхема.

– Двое от более крупных маток, – вот тот в середине и затем крайний слева; а те трое – от средних, да одного можно подобрать из остальных. Один отец, пять разных матерей – и оттенки гнедой масти немного разные. Но в общем из пяти получится недурная четверка, и притом все того же года. Правда, удачно?

– Я уже сейчас вижу среди двухлеток отличных лошадок, которых мы сможем продать для игры в поло. Намечайте, – обратилась она к Хеннесси.

– Если мистер Менденхолл не получит за чалого полторы тысячи, то лишь потому, что поло выходит из моды! – с увлечением воскликнул Хеннесси. – Я следил за этими жеребятами… А вот взгляните на того светло-гнедого. Ведь какой был плохонький! Дайте ему еще годик – и посмотрите, что из него выйдет! Похож на корову? Ничуть! А что за родители! Еще годик, и можно прямо на выставку – настоящий серебряный доллар. Помните, с первой же минуты я поверил в него. Он, несомненно, затмит всякую эту бэрлингеймскую дрянь. Когда он подрастет, отправляйте его сразу же на Восток.

Паола кивала, внимательно слушая Хеннесси, в ее устремленном на него взгляде светилась нежность, вызванная созерцанием этих молодых животных и всей полноты играющей в них жизни, за которую она была ответственна.

– Ужасно грустно, – призналась она Грэхему, – когда продаешь таких красавцев и знаешь, что их сейчас же заставят работать.

Ее внимание было целиком поглощено животными, она говорила совершенно просто, без всякой рисовки и аффектации. Дик не удержался, чтобы не похвалить ее Ивэну.

– Я могу перерыть целую библиотеку по коннозаводству и до одурения изучать менделистские законы – и все-таки я остаюсь идиотом, а она понимает все сразу.

Ей незачем вникать во всякие руководства. Она обходится и без них и действует по какой-то интуиции, точно она колдунья. Ей достаточно взглянуть на табун маток, немного освоиться с ними – и она уже знает, что им нужно. Паоле почти всегда удается получить тот результат, к которому она стремится… Кроме цвета, – правда, Поли? – поддразнил он ее.

Она тоже засмеялась, и зубы ее блеснули. Хеннесси присоединился к их смеху, и Дик продолжал:

– Посмотрите на того жеребенка! Мы все знаем, что Паола ошиблась; но посмотрите на него! Она скрестила старую чистокровную кобылу, которую мы считали уже ни на что не годной, с призовым жеребцом – получила жеребенка. Опять скрестила с чистокровкой; его дочь скрестила с тем же призовым жеребцом, опрокинула все наши теории и получила, – нет, вы взгляните на него, – замечательное пони для поло. В одном приходится перед ней преклониться: она не вносит в это никаких бабьих сантиментов. О, она весьма решительна! С твердостью мужчины, без всяких угрызений, она отбрасывает все неполноценное и отбирает то, что ей нужно. Но всей тайной масти она еще не овладела. Здесь гений ей изменяет. Верно, Поли? Ты еще немало повозишься, пока получишь свою выездную пару, а тем временем придется тебе удовольствоваться Дадди и Фадди. Кстати, как теперь Дадди?

– Поправляется, благодаря заботам мистера Хеннесси, – отвечала Паола.

– Ничего серьезного, – заметил ветеринар. – Одна время дело с питанием разладилось. А новый конюх перепугался и поднял шум.

Глава тринадцатая

В течение всего пути от пастбища и до бассейна Грэхем беседовал с маленькой хозяйкой и держался настолько близко к ней, насколько позволяло коварство Франта. Дик и Хеннесси, ехавшие впереди, были погружены в деловые разговоры.

– Бессонница мучила меня всю жизнь, – говорила Паола, слегка щекоча шпорой Франта, чтобы предупредить новое поползновение к бунту. – Но я рано научилась не давать ей влиять на мои нервы и на мое настроение. Я еще в ранней молодости научилась извлекать из нее пользу и даже развлечение. Это было единственным средством преодолеть врага, который, я знала, будет преследовать меня всю жизнь. Вам, наверное, приходилось одолевать высокую волну, ныряя под нее?

– Да, не борясь и отдаваясь в ее власть, – ответил Грэхем, глядя на ее порозовевшее лицо и выступившие на нем от неустанной борьбы с беспокойной лошадью мелкие, как бисер, капельки пота. Тридцать восемь? Неужели Эрнестина соврала? Паоле Форрест нельзя было дать и двадцати восьми. Кожа у нее была как у совсем юной девушки, – такая же гладкая, упругая и прозрачная.

– Вот именно, – продолжала она, – не борясь. Опускаешься и поднимаешься, точно поплавок, следуя ритму волны, чтобы опять набрать воздуху. Дик показал мне, как это делается. Так же и с бессонницей. Если я не могу заснуть оттого, что возбуждена какими-то недавно пережитыми событиями, я отдаюсь этим впечатлениям и тогда скорее выплываю из их бурного потока, и мною овладевает забытье. Я заставляю себя переживать все вновь и вновь, с разных сторон, волнующие меня картины, которые не дают мне забыться.

Например, вчерашняя история с Горцем. Я ночью пережила ее сызнова-как действующее лицо; затем – как посторонний зритель: как девушки, вы, ковбой, а главное – мой муж. Потом я как бы написала с нее картину, много картин, со всяких точек зрения, и развесила их, а потом принялась рассматривать, точно увидела впервые. И я ставила себя на место разных зрителей: то старой девы, то педанта, то маленькой школьницы, то греческого юноши, жившего несколько тысяч лет назад. Затем я положила ее на музыку, сыграла на рояле и представила себе, как она должна звучать в большом оркестре или на духовых инструментах. Я спела ее, продекламировала как балладу, элегию, сатиру и среди всего этого наконец заснула. Я поняла, что спала, только проснувшись сегодня в полдень. В последний раз я слышала, как часы били шесть. Шесть часов непрерывного сна – это для меня большая удача.

Когда она кончила свой рассказ, Хеннесси свернул на боковую дорогу, а Форрест подождал жену и поехал рядом с ней с другой стороны.

– Хотите держать пари, Ивэн? – спросил он.

– На что, хотел бы я знать прежде всего, – отозвался тот.

– На сигары… а пари, что вам не догнать Паолы в бассейне в течение десяти минут, – впрочем, нет – пяти; вы, насколько я помню, прекрасный пловец.

– О, дай ему, Дик, больше шансов для победы! – великодушно отозвалась Паола. – Десять минут – это много, он устанет.

– Но ведь ты не знаешь его как пловца, – возразил Дик. – И ни во что не ставишь мои сигары. Он замечательно плавает. Он побеждал канаков [17]17
  Канак – гаваец или полинезиец.


[Закрыть], а ты понимаешь, что это значит!

– Ну что ж, может быть, я еще и передумаю с ним состязаться. А вдруг он сразит меня, прежде чем я успею опомниться? Расскажи мне о нем и о его победах.

– Я тебе расскажу только одну историю. О ней до сих пор вспоминают на Маркизских островах. Это было в памятный ураган тысяча восемьсот девяносто второго года. Ивэн проплыл сорок миль за сорок пять часов; и только он да еще один человек добрались до берега. Остальные были канаки, он один белый среди них, – однако он продержался дольше них, они все утонули…

– Но ведь ты как будто сказал, что спасся еще кто-то? – прервала его Паола.

– Это была женщина, – отвечал Дик. – Канаки утонули.

– Значит, женщина была белая? – настаивала Паола.

Грэхем бросил на нее быстрый взгляд. Хотя Паола обратила свой вопрос к мужу, она повернула голову в его сторону, и ее вопрошающие глаза, смотревшие прямо, в упор, встретились с его глазами.

Грэхем выдержал ее взгляд и так же прямо и твердо ответил:

– Она была канака.

– Да еще королева, не угодно ли! – добавил Дик. – Королева из древнейшего рода туземных вождей. Королева острова Хуахоа.

– Что же, королевская кровь помогла ей не утонуть, когда все канаки утонули, или вы? – спросила Паола.

– Я думаю, что мы оба помогали друг другу, особенно в конце, – отозвался Грэхем. – Мы временами уже теряли сознание – то она, то я. Только на закате мы добрались до земли, вернее, до неприступной стены, о которую разбивались гигантские волны прибоя. Она схватила меня в воде и стала трясти, чтобы как-нибудь образумить. Дело в том, что я намеревался здесь вылезть, а это означало конец.

Она дала мне понять, что знает, где мы находимся, что течение идет вдоль берега в западном направлении, и часа через два оно прибьет нас к тому месту, где можно будет выбраться на берег. Клянусь, я в течение этих двух часов или спал, или был без памяти. А когда я временами приходил в себя и не слышал больше ревущего прибоя, я видел, что она в таком же состоянии, в каком был сам перед тем. И тогда я, в свою очередь, начинал трясти ее и тормошить, чтобы привести в чувство. Прошло еще три часа, пока мы наконец очутились на песке. Мы заснули там же, где вышли из воды. На другое утро нас разбудили жгучие лучи солнца; мы уползли под дикие бананы, росшие невдалеке, нашли там пресную воду, напились и опять заснули. Когда я проснулся во второй раз, была ночь. Я снова напился воды, уснул и проспал до утра. Она все еще спала, когда нас нашла партия канаков, охотившихся в соседней долине на диких коз.

– Держу пари, что если уж утонула целая куча канаков, то скорее вы ей помогали, а не она вам, – заметил Дик.

– Она должна быть вам навеки благодарна, – сказала Паола, с вызовом глядя на Грэхема, – и не уверяйте меня, что она не была молода и красива, вероятно, настоящая золотисто-смуглая богиня.

– Ее мать была королевой Хуахоа, – отвечал Грэхем. – А отец – англичанин, из хорошей семьи, ученый эллинист. К тому времени они уже умерли, и Номаре стала королевой. Она действительно была молода и красива, красивее всех женщин на свете. Благодаря отцу цвет ее тела был не золотисто-коричневый, а бледно-золотой. Но вы, наверное, слышали уже эту историю…

Он вопросительно посмотрел на Дика, но тот покачал головой.

Из-за группы деревьев донеслись крики, смех и плеск, – они приближались к бассейну.

– Вы должны как-нибудь досказать ее, – заявила Паола.

– Дик ее отлично знает. Не понимаю, почему он скрыл ее от вас.

Она пожала плечами:.

– Может быть, ему было некогда или не представлялось случая.

– Увы, эта история получила широкую огласку, – засмеялся Грэхем. – Ибо, – да будет вам известно, – я был одно время морганатическим – или как это называется – королем каннибальских островов, во всяком случае, одного райски прекрасного полинезийского острова, «где под шепот тропических рощ лиловый прибой набегал на опаловый берег», – замурлыкал он небрежно и соскочил с лошади.

– «И ночной мотылек трепетал на лозе, и пчела опускалась на клевер…» – подхватила Паола и внезапно всадила шпоры в бока Франта, который чуть не вонзил зубы ей в ногу. Затем она повернулась к Форресту, прося, чтобы он помог ей слезть и привязать лошадь.

– Сигары?! Я тоже участвую!.. Вам ее не поймать! – крикнул Берт Уэйнрайт с вышки в сорок футов. – Подождите минутку! Я иду к вам!

И он действительно присоединился к ним, прыгнув в воду ласточкой с почти профессиональной ловкостью и вызвав громкие рукоплескания девиц.

– Отличный прыжок! Мастерский! – похвалил его Грэхем, когда Берт вылез из бассейна.

Берт, сделав вид, что равнодушен к этой похвале, сразу же заговорил о пари.

– Я не знаю, какой вы пловец, Грэхем, – сказал он, – но я вместе с Диком держу пари на сигары.

– И я, и я тоже, – закричали хором Эрнестина, Льют и Рита.

– На конфеты, перчатки – словом, на все, чем вы готовы рискнуть, – добавила Эрнестина.

– Но ведь я тоже не знаю рекордов миссис Форрест, – возразил Грэхем, записывая пари. – Однако если в течение пяти минут…

– Десяти, – поправила его Паола, – и стартовать от противоположных концов бассейна. Идет? Если вы только коснетесь меня, значит, поймали.

Грэхем с тайным восхищением оглядел Паолу. Она была не в белом шелковом трико, которое, видимо, надевала только в женском обществе, а в кокетливом, модном купальном костюме из переливчатого синевато-зеленого шелка – под цвет воды в бассейне; короткая юбка не доходила до колен, нежную округлость которых он тотчас же узнал. На ногах ее были длинные чулки того же цвета и маленькие туфельки, привязанные перекрещивающимися ленточками. На голове – задорная купальная шапочка: такая же задорная, как и сама Паола, когда она назначала десять минут вместо пяти.

Рита Уэйнрайт взяла в руки часы, а Грэхем направился к дальнему концу обширного бассейна в сто пятьдесят футов длиной.

– Смотри, Паола, – предупредил ее Дик, – действуй только наверняка, не то он тебя поймает. Ивэн Грэхем не человек, а рыба.

– А я уверен, что Паола возьмет верх, – заявил преданный Берт. – Я убежден, что и ныряет она лучше.

– Напрасно ты так думаешь, – ответил Дик. – Я видел скалу, с которой Ивэн прыгал в Хуахоа. Это было уже после того, как он там жил, и после смерти королевы Номаре. Ему было всего двадцать два года, совсем мальчик, – и он не мог уклониться от этого прыжка с вершины Пау-Ви Рок высотой в сто двадцать восемь футов. К тому же нельзя было прыгать по всем правилам, так как под ним находилось еще два выступа. Верхний выступ и был пределом для самых ловких канаков, а с более высокого места никто из них не прыгал с тех пор, как они себя помнили. Ну что ж, он прыгнул. И поставил новый рекорд. Память об этом рекорде будет жить, пока на Хуахоа останется хоть один канак… Приготовься, Рита! Как только кончится эта минута…

– А по-моему, стыдно пускаться на хитрость с таким пловцом, – заявила Паола, глядя на гостя, стоявшего на том конце бассейна в ожидании сигнала.

– Как бы он не поймал тебя раньше, чем ты залезешь в трубу, – сказал Дик и затем с легкой тревогой в голосе обратился к Берту: – Что, там все в порядке?

Если нет, Паоле придется пережить несколько неприятных секунд, пока она оттуда выберется.

– Все в порядке, – заверил его Берт. – Я сам все проверил. Труба прекрасно работает и полна воздуха.

– Готово! – закричала Рита. – Начали!

Грэхем стремглав бросился к вышке, на которую вбегала Паола. Она была уже наверху, а он еще на нижних ступеньках. Когда он достиг половины лестницы, она пригрозила, что сейчас же прыгнет, и предложила ему не лезть дальше, а выйти на площадку на высоте двадцати футов и бросаться в воду оттуда. Потом рассмеялась, глядя на него сверху, но все еще не прыгая.

– «Время бежит, драгоценные миги уходят», – продекламировала Эрнестина.

Когда он полез дальше, Паола опять предложила ему ограничиться нижней площадкой и сделала вид, что намерена прыгнуть. Но Грэхем не терял времени. Он уже поднимался на следующую площадку, а Паола, заняв позицию, не могла больше оглядываться. Он быстро поднялся, надеясь достигнуть следующей площадки раньше, чем она нырнет, а она знала, что ей уже медлить нельзя, и прыгнула, откинув голову, согнув локти, прижав руки к груди, вытянув и сжав ноги, причем тело ее, падая вперед и вниз, приняло горизонтальное положение.

– Ну прямо Аннета Келлерман! – раздался восторженный возглас Берта Уэйнрайта.

Грэхем на мгновение остановился, чтобы полюбоваться прыжком Паолы, и увидел, как в нескольких футах от воды она наклонила голову, вытянула руки, затем сомкнула их над головой и, изменив положение тела, погрузилась под обычным углом.

В ту минуту, когда она скрылась под водой, он взбежал на площадку в тридцать футов и стал ждать. Отсюда он ясно видел ее тело, быстро плывущее под водой прямо к противоположному концу бассейна. Тогда прыгнул и он. Грэхем был уверен, что нагонит Паолу, и его энергичный прыжок вдаль позволил ему погрузиться в воду футов на двадцать впереди того места, куда прыгнула она.

Но в то мгновение, когда он коснулся воды, Дик опустил в воду два плоских камня и стукнул их друг о друга. По этому сигналу Паола должна была повернуть.

Грэхем услышал стук и удивился. Он вынырнул на поверхность и поплыл кролем к отдаленному концу бассейна, развивая бешеную скорость. Доплыв, он высунулся из воды и огляделся. Взрыв рукоплесканий с той стороны, где сидели девицы, заставил его взглянуть на другой конец бассейна, где Паола благополучно выходила из воды.

Он снова обогнул бегом бассейн, и снова она поднялась на вышку. Но теперь он благодаря выносливости и тренированному дыханию опередил ее и заставил нырять с двадцатифутовой площадки. Не задерживаясь ни на секунду, чтобы принять исходное положение и нырнуть ласточкой, она прыгнула и поплыла к западной стороне бассейна. Оба повисли в воздухе почти одновременно. И на поверхности и под водой он чувствовал, что Паола плывет где-то рядом, но она погрузилась в глубокую тень, ибо солнце уже стояло низко и вода была так темна, что в ней трудно было что-нибудь разглядеть.

Коснувшись стены бассейна, он поднялся. Паолы нигде не было видно. Он вылез, задыхаясь, готовый нырнуть опять, как только она покажется. Но ее и след простыл.

– Семь минут! – крикнула Рита. – С половиной!.. Восемь!.. С половиной!

Паола не появлялась на поверхности. Грэхем подавил тревогу, ибо не замечал на лицах зрителей никакого волнения.

– Я проигрываю, – заявил он Рите в ответ на ее возглас: «Девять минут!» – Паола под водой уже больше двух минут, но вы слишком спокойны, чтоб я стал тревожиться. Впрочем, у меня есть еще минута, может быть, я и не проиграю… – быстро добавил он и на этот раз просто вошел в бассейн.

Опустившись довольно глубоко, он перевернулся на спину и стал ощупывать руками стены бассейна. И вот на самой середине, футах в десяти от поверхности воды, его руки натолкнулись на отверстие в стене. Он ощупал его края и, убедившись, что оно не закрыто сеткой, смело поплыл в него и тотчас же почувствовал, что можно подняться; но он поднимался медленно и, вынырнув в непроглядном мраке, стал шарить вокруг себя руками, избегая малейшего плеска.

Вдруг его рука коснулась чьей-то прохладной нежной руки, рука вздрогнула, и ее обладательница испуганно вскрикнула. Он крепко сжал эту руку и рассмеялся; Паола тоже засмеялась. А в его сознании вспыхнули слова: «Услыхав ее смех во мраке, я горячо полюбил ее».

– Как вы меня испугали, – сказала она. – Вы подплыли так бесшумно, а я была за тысячу миль отсюда и грезила…

– О чем? – спросил Грэхем.

– Говоря по правде, мне пришел в голову фасон одного платья – такой мягкий шелковистый бархат винного цвета, строгие прямые линии, золотая кайма, шнур и все такое. И к нему одна-единственная драгоценность – кольцо с огромным кровавым рубином; Дик мне подарил его много лет назад, когда мы плыли на его яхте «Все забудь».

– Есть что-нибудь на свете, чего бы вы не умели? – спросил он смеясь.

Она тоже засмеялась, и этот смех родил странные отзвуки в окружающем их гулком и пустом мраке.

– Кто вам сказал про трубу? – спросила она немного спустя.

– Никто. Но когда прошло две минуты и вы не показывались, я догадался, что тут какой-то фокус, и стал искать.

– Это Дик придумал, он уже потом вмонтировал трубу в бассейн. Он так любит всякие проделки. Ему страшно нравилось доводить старых дам до истерики: отправится с их сыновьями или внуками купаться – и спрячется с ними здесь. Но после того как одна или две чуть не умерли от испуга, он решил, поручая это дело мне, выбирать для надувательства более крепких людей, ну вот как, например, сегодня вас… С ним случилась еще вот какая история: к нам приехала подруга Эрнестины, мисс Коглан, студентка. Он ухитрился поставить ее у выхода из трубы, а сам прыгнул с вышки и приплыл сюда от того конца трубы. Через несколько минут, когда она была чуть не в обмороке, уверенная, что он утонул, он заговорил с ней в трубу ужасным, замогильным голосом. Тут она в самом деле потеряла сознание.

– Должно быть, слабонервная девица, – заметил Грэхем, борясь с неудержимым желанием посостязаться с Паолой, чтобы видеть, как она выбивается из сил, стараясь не отстать.

– Ну, ее особенно винить нельзя, – возразила Паола. – Совсем девочка – восемнадцать лет, не больше, – и, как водится, влюбилась в Дика. Все они так. Ведь знаете, когда Дик разойдется, он становится прямо мальчишкой, и им не верится, что перед ними многоопытный, зрелый, много поработавший пожилой джентльмен. Самое неловкое было то, что, когда бедную девочку привели в чувство, она, не успев еще опомниться, сразу выдала тайну своего сердца. У Дика сделалось такое лицо, когда она пролепетала…

– Вы что там, ночевать собираетесь? – раздался в трубу голос Берта, причем казалось, что он кричит в мегафон.

– Господи! – воскликнул Грэхем, успокаиваясь и выпуская руку Паолы, которую он в первую минуту невольно схватил. – Теперь и я испугался. Ваша девочка отомщена: досталось и мне от вашей трубы.