Текст книги "День пламенеет"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Стук в дверь прервал его. Пока она говорила по телефону, он с наслаждением созерцал статуэтку Венеры и прочие изящные вещицы Диди.

– Это мистер Хегэн, – сказала она, возвращаясь. – Он ждет у телефона. Говорит, что дело очень важное.

Пламенный покачал головой и улыбнулся.

– Пожалуйста, скажите мистеру Хегэну, чтобы он повесил трубку. Я покончил с конторой и не желаю больше об этом слышать.

Через минуту она снова вернулась.

– Он отказывается повесить трубку. Он просит передать вам, что Энвин сейчас в конторе и хочет вас видеть. И Гаррисон тоже там. Мистер Хегэн говорит, что Гримшоу и Ходжкине в тревоге. Похоже, что они собираются обанкротиться. И он сказал еще что-то о вашем поручительстве.

Известие было ошеломляющее. Энвин и Гаррисон оба были представителями крупных банкирских домов, и Пламенный знал, что если контора Гримшоу и Ходжкине обанкротится, это вызовет ряд банкротств и положит начало серьезным затруднениям. Но он улыбнулся, покачал головой и, передразнивая свою стереотипную конторскую манеру говорить, сказал:

– Мисс Мэзон, будьте так любезны сказать мистеру Хегэну, что тут нечего делать, и пусть он повесит трубку.

– Но вы же не можете так поступить! – убеждала она.

– А вот посмотрим, – мрачно ответил он.

– Элем!

– Скажите еще раз! – воскликнул он. – Скажите еще раз, и пусть дюжина Гримшоу и Ходжкинсов вылетит в трубу!

Он схватил ее за руку и притянул к себе.

– Пусть Хегэн висит на телефоне, пока ему не надоест. Мы не можем тратить на него ни секунды в такой день, как сегодня. Он влюблен только в книги да вещи, а в моих объятиях настоящая живая женщина, которая меня любит, хоть и старается все время порвать постромки…

Глава XXIII

– Но я кое-что знаю о борьбе, которую вы вели, – настаивала Диди. – Если вы остановитесь сейчас – все, чего вы добились, пойдет прахом. Вы не имеете права, вы не можете так поступать.

Пламенный был неумолим. Он покачал головой и улыбнулся.

– Ничто прахом не пойдет, Диди, ничто. Вы не понимаете этой деловой игры. Она делается на бумаге. Разве вы не видите? Где золото, которое я выкопал в Клондайке? Оно – в двадцатидолларовых золотых монетах, в золотых часах, в обручальных кольцах. Что бы со мной ни случилось, двадцатидолларовые монеты, часы и кольца останутся. Допустим, я умер… Золота ни на йоту от этого не убавится. То же самое можно сказать и о настоящем положении. Все мое имущество в бумагах. У меня есть бумаги на тысячи акров земли. Отлично. Сожгите бумаги и меня вместе с ними. Земля останется, не так ли? Дождь на нее льет, прорастают семена, деревья растут, строятся дома, пролетают трамваи. А вот сделки – те на бумаге. Потеряю ли я бумаги или жизнь – одно и то же; это не повредит ни одной песчинки на всей земле, не согнет ни одного стебелька травы. Ничто не будет потеряно, ни одна свая в доках, ни один гвоздь на рельсах, ни одна унция пара на перевозных судах. Трамваи будут продолжать ходить, я или кто-нибудь другой будет держать бумаги. В Окленд началась тяга. Народ стал стекаться. Мы снова распродаем участки. И этого прилива ничто не остановит. Что бы ни случилось со мной или с бумагами, эти триста тысяч человек все равно съедутся. И тут будут трамваи, чтобы возить их, и дома, где они могут жить, и хорошая вода для питья, и электричество, дающее им свет, и все остальное.

К этому времени Хегэн явился на автомобиле. Шум мотора ворвался в открытое окно, и они видели, как машина остановилась рядом с большим красным автомобилем. В ней были Энвин и Гаррисон, а Джонс сидел рядом с шофером.

– Я повидаю Хегэна, – сказал Пламенный, обращаясь к Диди. – Остальных не нужно. Они могут подождать в автомобиле.

– Он пьян? – шепнул Хегэн Диди у дверей.

Она покачала головой и впустила его.

– С добрым утром, Ларри, – приветствовал его Пламенный. – Садитесь и вытяните ноги. Вы как будто спешили.

– Да, – отрезал маленький ирландец. – Гримшоу и Ходжкине вылетят в трубу, если немедленно не будут приняты какие-то меры. Почему вы не пришли в контору? Что же в этом случае вы думаете предпринять?

– Ничего, – лениво протянул Пламенный, – пусть их вылетают в трубу…

– Но…

– У меня не было дел с Гримшоу и Ходжкинсом. Я им ничего не должен. Кроме того, я сам собираюсь вылететь в трубу. Слушайте, Ларри, вы меня знаете. И знаете, если я что решил, я это сделаю. А теперь я решил твердо. Мне надоела вся эта игра. Я хочу от нее избавиться возможно скорее, а банкротство – самый краткий путь.

Хегэн вытаращил глаза на своего патрона, а потом с ужасом перевел взгляд на Диди, та сочувственно кивнула ему.

– И пусть все летит в трубу, Ларри, – продолжал Пламенный. – Все, что вам останется сделать, это защитить себя и всех наших друзей. А теперь слушайте, пока я вам буду говорить, что следует делать. Положение нам благоприятствует. Никто не должен пострадать. Все, что стояли за меня, должны выкарабкаться без потерь. Задержанное жалованье должно быть выплачено всем наличными. Все деньги, какие я брал у Водопроводной компании, Трамвайной и Транспортной, должны быть возвращены. И вы сами никаких потерь не понесете. Все компании, куда вы вложили деньги, выкарабкаются…

– Вы помешались, Пламенный! – вскричал маленький адвокат. – Все это – бессмысленный лепет, безумие! Что такое с вами? Не приняли ли вы какого-нибудь снадобья?

– Принял, – улыбнулся в ответ Пламенный. – А теперь я его выплевываю. Мне надоело жить в городе и вести дела. Я еду в деревню, на зеленую травку – к солнцу. И Диди едет со мной. Вам представляется случай первому меня поздравить.

– К черту поздравления! – выпалил Хегэн. – Не хочу участвовать в таком безумном деле…

– О нет, вы это сделаете. А если не захотите, то крах будет еще больше, и многие, по всей вероятности, пострадают. Вы сами стоите сейчас больше миллиона, а если вы меня послушаете, вы сохраните свою шкуру в целости. Я хочу разориться, и разориться в пух и прах. Вот чего я добиваюсь, и ни один человек не сможет мне помешать. Поняли, Хегэн? Поняли?

– Что вы с ним сделали? – прокричал Хегэн в сторону Диди.

– Стойте, Ларри! – И впервые голос Пламенного прозвучал резко, и лицо его сделалось жестким. – Мисс Мэзон будет моей женой, я ничего не имею против того, чтобы вы ей говорили все, что желаете, но вам придется разговаривать другим тоном, или вы прямо отсюда попадете в госпиталь, а это будет наверняка неожиданным ударом. И позвольте вам сказать еще одну вещь. Все это моих рук дело. Она тоже говорит, что я сумасшедший.

Хегэн в безмолвном отчаянии покачал головой и продолжал таращить глаза.

– Будет, конечно, назначена администрация, – продолжал Пламенный, – но она никому не повредит и долго не протянет… Что вам следует сделать немедленно, это – спасти всех тех, кто оставил у меня свое жалованье, всех кредиторов и всех заинтересованных лиц, помогавших нам. Там есть полоса земли, которую хотела купить компания Нью-Джерси. Если вы на это пойдете, они купят все две тысячи акров и сейчас же подпишут сделку. Участок Фэрмоунт – лакомый кусочек, и за него они дадут по тысяче долларов за акр. Это кое-кому поможет. Вам повезет, если за нижнюю полосу в пятьсот акров они заплатят по двести долларов за акр.

Диди, все время почти не слушавшая, казалось, внезапно на что-то решилась и, выступив вперед, остановилась перед обоими мужчинами. Лицо ее было бледно, но решительно, и Пламенный, глядя на нее, вспомнил тот день, когда она впервые села на Боба.

– Подождите, – сказала она. – Мне нужно кое-что сказать. Элем, если вы совершите этот безумный поступок, я не выйду за вас замуж. Я отказываюсь выйти.

Хегэн, несмотря на свое отчаяние, бросил ей благодарный взгляд.

– А я все-таки рискну… – начал Пламенный.

– Подождите, – снова перебила она. – А если вы этого не сделаете, я выйду за вас.

– Давайте выясним это положение. – Пламенный говорил раздражающе медленно и рассудительно. – Так ли я понял: если я буду продолжать игру, вы за меня выйдете? Вы выйдете за меня, если я в такой работе по-прежнему буду расшибать себе голову и пить коктейль?

После каждого вопроса он останавливался, а она утвердительно кивала головой.

– И вы за меня выйдете без всяких промедлений?

– Да.

– Сегодня? Сейчас?

– Да.

Он на секунду задумался.

– Нет, малютка, я этого не сделаю. Это дело не пойдет, вы сами знаете. Мне нужны вы – вы вся, а чтобы вас получить, я должен отдать вам всего себя, а от меня чертовски мало останется, если я буду продолжать эту деловую игру. Диди, я уверен в вас и в себе – там, вместе с вами на ранчо. И сейчас я в вас уверен. Вы можете говорить – хочу или не хочу – как вам угодно, но все-таки вы наверняка за меня выйдете. А теперь, Ларри, лучше вы уходите. Я скоро вернусь в отель, а так как ноги моей больше в конторе не будет, то вы принесите мне на квартиру все бумаги для подписи и все остальное. По телефону вы можете обращаться ко мне туда в любое время. Этот крах неизбежен. Поняли? Я вышел из игры.

Он встал, давая понять, что Хегэну пора уходить. Тот был совершенно подавлен. Он тоже поднялся и стоял, беспомощно озираясь вокруг.

– Прямое, явное, абсолютное безумие, – бормотал он.

Пламенный опустил руку на его плечо.

– Встряхнитесь, Ларри. Вы всегда говорите о чудесах человеческой природы, и вот я вам даю новый образчик, а вы не умеете его оценить. Я еще больший мечтатель, чем вы, я мечтаю о том, что наверняка сбудется. Это моя самая чудесная мечта, я гонюсь за ней, чтобы ее поймать.

– Теряя все, что у вас есть, – выпалил Хегэн.

– Верно, – теряя все, что у меня есть и что мне не нужно. Но сто сорок волосяных уздечек я все-таки не отдам. А теперь вы лучше проваливайте к Энвину и Гаррисону и поезжайте в город. Я буду в отеле, и вы можете зайти ко мне в любое время.

Как только Хегэн вышел, Пламенный повернулся к Диди и взял ее за руку.

– А теперь, малютка, вам больше не нужно приходить в контору. Считайте себя уволенной. И не забудьте, я был вашим хозяином, так что вам придется обращаться ко мне за рекомендацией, и если вы не будете паинькой, я вам ее не дам. А теперь вы отдохните и подумайте, какие вещи вы хотите уложить, потому что нам придется меблировать дом вашими вещами – во всяком случае, парадную часть дома.

– Но, Элем, я не хочу, не хочу! Если вы совершите это безумие, я никогда за вас не выйду.

Девушка попыталась отнять свою руку, но он бережно удержал ее в своей.

– Хотите быть прямой и честной? Отлично, начнем. Чего вам больше хочется – меня и деньги или – меня и ранчо?

– Но… – начала она.

– Без «но»! Меня или деньги?

Она не отвечала.

– Меня и ранчо?

Снова она ничего не ответила ему, и снова он остался невозмутимым.

– Видите ли, я знаю ваш ответ, Диди, и не о чем больше говорить. Мы с вами выходим из игры и едем в Сонома. Вы подумайте, что бы вам хотелось с собой взять, я через пару дней пришлю людей, которые упакуют вещи. Это будет последняя работа, какую другие за нас сделают. Распаковывать и устраиваться мы будем сами.

Она сделала последнюю попытку:

– Элем, будьте же благоразумны. Есть еще время передумать. Я могу протелефонировать и застать мистера Хегэна, как только он придет в контору…

– Да ведь я сейчас единственный разумный человек во всей компании, – возразил он. – Посмотрите на меня – спокоен и счастлив, как король, а они все суетятся вокруг, словно всполошившиеся куры, которым собираются отрезать головы.

– Я бы заплакала, если бы думала, что это поможет, – пригрозила она.

– В таком случае, думаю, мне пришлось бы еще раз вас обнять и постараться успокоить, – пригрозил он в свою очередь. – А теперь я ухожу. Досадно, что вы продали Мэб. Вы могли бы послать ее туда, на ферму. Но я позабочусь, чтобы у вас была какая-нибудь лошадь для верховой езды.

Когда Пламенный стоял на площадке, собираясь уходить, она сказала:

– Вам не нужно присылать этих людей. Никакой упаковки не будет, потому что я не собираюсь выходить за вас замуж.

– А я ни капельки не боюсь! – ответил он и спустился вниз по лестнице.

Глава XXIV

Три дня спустя Пламенный ехал в Беркли в своем красном автомобиле. Это было в последний раз, так как на следующий день машина должна была перейти к новому владельцу. Тяжелы были эти три дня, ибо такого крупного краха Калифорния еще не знала. Газеты были полны этим, и отовсюду несся негодующий вопль. Кричали те самые люди, которые впоследствии убедились, что Пламенный полностью обеспечил их интересы. Мало-помалу эти факты стали известны и дали повод разнесшемуся повсюду слуху, что Пламенный сошел с ума. Все дельцы единодушно стояли на том, что ни один нормальный человек не может поступить подобным образом. С другой стороны, его длительное и упорное пьянство и история с Диди избежали огласки, и единственный возможный вывод был тот, что дикий финансист с Аляски сошел с ума. А Пламенный усмехался и подтверждал это подозрение, отказываясь видеть репортеров.

Он остановил автомобиль перед дверью Диди и встретил ее стремительно, по своему обыкновению, схватив ее в объятия, прежде чем она могла выговорить слово. И только после того, как она высвободилась из его объятий и усадила его, он начал говорить.

– Дело сделано, – объявил он. – Вы, конечно, видели газеты. Я начисто разорен. Я к вам заехал, чтобы узнать, когда вы хотите отправиться в Глен Эллен. Придется поскорее, потому что теперь ужасно дорогая жизнь в Окленде. У меня уплачено за комнаты в отеле до конца недели, а после этого я уже не могу позволить себе там остаться. И с завтрашнего дня придется ездить в трамвае, а они обойдутся недешево.

Он остановился, ждал и смотрел на нее. У нее был вид нерешительный и встревоженный. Потом улыбка, которую он знал так хорошо, появилась на губах, загорелась в глазах, и наконец она откинула голову и по-старому расхохоталась своим мальчишеским смехом.

– Когда эти люди придут укладывать вещи? – спросила она.

И снова расхохоталась, делая вид, будто хочет ускользнуть от его медвежьих объятий.

– Дорогой Элем, – прошептала она, – дорогой Элем! – И в первый раз она сама поцеловала его.

Ее рука, лаская, пробежала по его волосам.

– Твои глаза сейчас совсем золотые, – сказал он. – Я могу глядеть в них и говорить, как сильно ты меня любишь.

– Они давно уже были для тебя золотыми, Элем. Думаю, на нашем маленьком ранчо они всегда будут золотыми.

– И в волосах твоих золото, огненное золото. – Он вдруг повернул ее лицо, сжал его своими ладонями и долго вглядывался в глаза. – И в твоих глазах были золотые искры в тот день, когда ты сказала, что не выйдешь за меня.

Она кивнула головой и засмеялась.

– Ты все равно настоял бы на своем, – призналась она. – Но я не хотела принимать участия в таком безумном поступке. Все эти деньги были твои, а не мои. Но я любила тебя все это время, Элем, потому что ты – большой ребенок и разбиваешь тридцатимиллионную игрушку, с которой тебе надоело играть. А когда я говорила «нет»,я все время думала «да».И я уверена, что мои глаза были тогда золотыми. Я боялась только одного – что тебе не удастся потерять все. Потому что, дорогой, я знала, что все равно выйду за тебя замуж, а мне нужны были только ты и ранчо, и Боб, и Волк, и эти волосяные уздечки. Сказать тебе секрет? Как только ты ушел, я позвонила по телефону тому человеку, которому продала Мэб.

На секунду она спрятала лицо на его груди, а потом снова взглянула на него, радостная и сияющая.

– Понимаешь, Элем, несмотря на то, что говорили губы, решение мое было уже принято тогда. Я… я просто должна была выйти за тебя. Но я молилась, чтобы тебе удалось потерять все. И я хотела узнать, что сталось с Мэб. Но тот человек ее продал и ничего о ней не знает. Видишь ли, я хотела ездить с тобой по холмам Глен Эллен, я – на Мэб, ты – на Бобе, как мы с тобой катались по Пиедмонским холмам.

Пламенный чуть не проговорился, где Мэб находится, но удержался.

– Я тебе обещаю лошадь, которую ты будешь любить так же, как любила Мэб, – сказал он.

Но Диди покачала головой и не дала себя утешить.

– У меня мелькнула мысль, – сказал Пламенный, торопясь перевести разговор на менее опасную тему. – Мы бежим из городов, и у тебя нет ни близких, ни родных, мне кажется, будет нехорошо, если мы начнем с того, что поженимся в городе. Вот моя мысль: я поеду на ранчо, приведу в порядок дом и вручу управляющему бумаги. Ты последуешь за мной через пару дней и приедешь с утренним поездом. Я условлюсь со священником и буду тебя ждать. А вот другая мысль – ты привезешь в своем чемодане свой костюм для верховой езды. Как только окончится церемония, ты пойдешь в гостиницу и переоденешься. Потом ты выйдешь, и я буду ждать с лошадьми, мы проедемся, и ты прежде всего посмотришь самые хорошенькие уголки ранчо. А оно действительно очень красиво. Решено: я буду ждать тебя с утренним поездом после завтрака.

Диди вспыхнула.

– Ты такой ураган…

– Да, сударыня, – протянул он. – День-то пламенеет, а мы совсем зря жгли его. Мы были до безобразия расточительны. Следовало пожениться нам несколько лет назад.

Два дня спустя Пламенный стоял около маленькой гостиницы в Глен Эллен. По окончании церемонии Диди пошла в дом переодеться, пока он приводил лошадей. Сейчас он держал их обеих – и Боба и Мэб, – а Волк лежал в тени огромного корыта, в котором поили лошадей, и наблюдал. Два дня под жгучим солнцем Калифорнии оживили бронзовый налет на лице Пламенного. Но еще ярче вспыхнули его щеки и заблестели глаза, когда он увидел Диди, выходившую из дверей, с хлыстом в руке, в знакомом бархатном полосатом костюме, какой она надевала в те старые пиедмонтские дни. На ее лице тоже вспыхнул румянец, когда она ответила на его взгляд и перевела глаза на лошадей. Тут она увидела Мэб. Но взгляд ее вернулся к нему.

– О, Элем! – прошептала она.

Это походило на молитву, молитву, имевшую тысячи значений. Пламенный хотел прикинуться смущенным, но сердце его пело радостный гимн, и ему было не до шуток. Его имя, произнесенное ею, говорило обо всем – тут был и упрек, смягченный благодарностью, и бесконечная радость, и любовь.

Она подошла и приласкала лошадь, потом снова повернулась, посмотрела на него и шепнула:

– О, Элем!

И все, что было в ее голосе, отразилось в ее глазах, и в них Пламенный увидел бездну, глубже и необъятнее всех слов и всех мыслей, – все тайны и чудеса любви и пола.

Снова он попробовал пошутить, но эта минута была слишком торжественна даже для любовных шуток. Оба молчали. Она собрала поводья, а Пламенный, наклонившись, взял ее ногу на руку. Она прыгнула, когда он ее приподнял, и очутилась в седле. Через секунду он уже был на лошади, подле нее, а Волк крался впереди своей своеобразной волчьей походкой; они поднялись на холмы по дороге, ведущей из города, – двое любовников, на двух гнедых лошадях, в теплый летний день несущиеся навстречу медовому месяцу.

Пламенный чувствовал себя опьяненным, словно от вина. Он достиг высочайшей вершины в своей жизни. Выше этого ни один человек подняться не мог и никогда не поднимался. Это был его день из всех дней, пора любви, отмеченная обладанием подруги, которая сказала: «О, Элем!»– так, словно в это имя вложила всю свою душу и отдала себя.

Они пересекли гребень холма, и он следил, как радость прошла по ее лицу, когда она взглянула на нежную свежую зелень. Он указал на группу холмов, густо заросших лесом, по ту сторону волнующихся полос спелого хлеба.

– Это наши холмы, – сказал он. – А они – только кусочек ранчо. Подожди, скоро ты увидишь большой каньон. Здесь, на Сонома, есть выдры. И олени! Эта гора наверняка кишит ими; я думаю, там можно спугнуть и горного льва. А потом тут есть маленький луг… нет, больше я не скажу тебе ни слова. Подожди и увидишь сама.

Они свернули в ворота, где дорога к яме для добычи глины пересекала поля. Оба с наслаждением вдыхали теплый аромат сена, щекотавший им ноздри. Как и в первое его посещение, звонко заливались жаворонки и вспархивали из-под ног лошадей. Когда они достигли леса и усыпанных цветами просек, жаворонки уступили место синим сойкам и зеленым дятлам.

– Теперь мы на нашей земле, – сказал он, когда они оставили за собой поле. – Она тянется через всю эту местность по самым неровным участкам. Подожди и увидишь.

Как и в первый раз, он свернул в сторону от ямы, они поехали лесом, налево, миновали первый родник и перескочили через развалившуюся изгородь. С этого момента Диди не переставала восторгаться. У источника, журчавшего среди хвойного леса, росла высокая дикая лилия, неся на своем стройном стебле множество белых восковых колокольчиков. На этот раз он не слез с лошади, а поехал дальше, к глубокому каньону, где поток пробил себе путь среди холмов. Здесь он уже поработал: теперь крутая и скользкая лошадиная тропа пересекала ущелье. Они перебрались на другую сторону в сумерках хвойного леса и поехали дальше сквозь смешанный лес дубов и мадроновых деревьев. Они очутились на маленькой просеке, в несколько акров, где трава доходила им до пояса.

– Наше, – сказал Пламенный.

Она наклонилась, сорвала стебелек и закусила его зубами.

– Славное горное сено! – воскликнула она. – Такое Мэб любит.

И в продолжение всей прогулки она то и дело вскрикивала от удивления и восторга.

– И ты мне ни разу обо всем этом не рассказал! – упрекнула она его, когда они смотрели через маленькую просеку и лесистые склоны на извилистую долину Сонома.

– Едем, – сказал он.

Они повернули и поехали назад, сквозь лесной мрак, пересекли поток и вернулись к лилии у источника.

Здесь, где дорога шла по крутому заросшему холму, он тоже проложил узкую тропу. Поднимаясь зигзагами вверх, они ловили проблески света, пробивавшегося сквозь море листвы. Но все время горизонт заслонен был смыкающейся зеленью, все время, пока они поднимались, зеленый свод висел над их головами, и только там и сям, сквозь редкие щели, врывались стрелы солнечного света. И всюду вокруг них рос папоротник, десятки разновидностей, от крохотных полосатиков до огромных папоротников, в шесть и восемь футов вышиною. Поднимаясь, они видели внизу у ног огромные сучковатые стволы и ветви старых деревьев, и такие же сучковатые ветви были над ними.

Диди остановила лошадь, очарованная красотой окружающей природы.

– Кажется, будто мы – пловцы, – сказала она, – поднимаемся из глубокого, тихого, зеленого озера. Наверху небо и солнце, а здесь именно озеро, и мы – в глубине его.

Они тронулись в путь, но маленькая фиалка, укрывшаяся среди волосатиков, привлекла ее внимание и заставила снова остановиться.

Они поднялись на хребет и словно вынырнули из озера в иной мир. Теперь они находились в чаще молодых мадроновых дерев с бархатными стволами и смотрели вниз на омытый солнцем открытый склон холма, где колыхалась трава, и дальше, на крохотную лужайку, прорезанную ручейком и усыпанную голубыми и белыми цветами.

Диди захлопала в ладоши.

– Это наверняка красивее конторской обстановки, – заметил Пламенный.

– О, да… Наверняка! – отозвалась она.

А Пламенный, который знал свою слабость к этому словечку «наверняка», понял, что она повторила его нарочно и с любовью.

Они перебрались через ручеек и поехали по тропе, проложенной скотом, по низкому скалистому холму и через лес макзанит, пока не очутились на другой крохотной лужайке, прорезанной ручьем.

– Я буду удивлен, если мы не наткнемся скоро на перепелок, – заметил Пламенный.

Не успел он выговорить этих слов, как из травы поднялась старая перепелка, спугнутая Волком, а молодые засуетились и чудесным образом скрылись перед самым носом всадников.

Он показал ей гнездо ястреба, которое он нашел на вершине расщепленной молнией сосны, а она открыла гнездо лесной крысы, не замеченное им раньше. Затем они свернули на старую лесную дорогу и выехали на просеку, акров в двенадцать, где на красной, как вино, вулканической почве рос виноград. По коровьей тропе они пробрались сквозь лес, заросли и просеки и спустились вниз по холму – туда, где была ферма, расположенная у большого каньона, где они увидели ее, только когда очутились прямо перед ней.

Диди стояла на широкой веранде, тянувшейся вдоль всего дома, а Пламенный привязывал лошадей. На Диди сошло великое спокойствие. Был сухой, тихий, теплый полдень. Весь мир, казалось, дремал. Издали доносилось ленивое воркование голубей. С глубоким вздохом удовлетворения Волк, по дороге всласть напившийся из всех ручьев, бросился на землю в прохладной тени веранды. Она услышала шаги возвращавшегося Пламенного и глубоко вдохнула воздух. Он взял ее руку в свою и, повернув ручку двери, почувствовал, что девушка колеблется. Тогда он обнял ее за талию, дверь открылась, и вместе они вошли в дом.