Текст книги "День пламенеет"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава XI

Как-то в воскресенье, к концу дня, Пламенный очутился по ту сторону бухты, среди Пиедмонских холмов Окленда. По обыкновению, он ехал на автомобиле, но на этот раз не на собственном. Он был гостем Быстроного Билля, любимца Случая, явившегося спустить седьмое состояние, вырванное из замерзшего арктического гравия. Известный мот, он уже начал растрачивать последнюю добычу, отправляя ее к шести предыдущим. Это он, в первый год Доусона, выпил океан шампанского по пятидесяти долларов кварта; это он припер к стенке яичный рынок, скупив сто двадцать дюжин яиц по двадцать четыре доллара за дюжину, чтобы уколоть свою возлюбленную, водившую его за нос, а тогда дно его мешка с золотом уже просвечивало; это он, платя бешеные деньги за скорость, нанял специальные поезда и побил все рекорды между Сан-Франциско и Нью-Йорком. А теперь он снова явился сюда – «счастливчик преисподней», как назвал его Пламенный, – чтобы с тою же легкостью выбросить свое последнее состояние.

Компания была веселая, и день они провели шумно. Они обогнули бухту от Сан-Франциско через Сан-Хосе, вверх к Окленду; три раза их арестовывали за быструю езду, и на третий раз, в Хайуордсе, они удрали, захватив в плен задержавшего их констебля. Боясь, как бы их не опередило телефонное распоряжение об аресте, они свернули на проселок, вьющийся среди холмов, и теперь, несясь к Окленду, с жаром обсуждали, как им поступить с констеблем.

– Через десять минут мы выедем к Блэр-Парку, – объяснил один из компании. – Слушай, Быстроногий, там впереди есть поперечная дорога с массой ворот; она уведет нас вглубь, прямо к Берклею. Тогда мы можем вернуться в Окленд с другой стороны и переправиться на пароходе, а машину приведет ночью шофер.

Но Быстроногий Билль никак не мог понять, собственно, почему не ехать в Окленд через Блэр-Парк; на том они и порешили.

Через секунду они обогнули поворот и увидели поперечную дорогу, по которой решили не ехать. По ту сторону ворот какая-то молодая женщина на гнедой лошади свесилась с седла и закрывала ворота. С первого же взгляда Пламенный почувствовал в ней что-то странно знакомое. Затем она выпрямилась в седле, и по этому движению он ее узнал. Пустив лошадь галопом, она понеслась прочь, повернувшись к ним спиной. Это была Диди Мэзон, – он вспомнил рассказ Моррисона о том, что она держит верховую лошадь. Он был рад, что она не видела его в этой шумной компании. Быстроногий Билль вскочил, цепляясь одной рукой за спинку переднего сиденья и размахивая другой, чтобы привлечь ее внимание. Он уже вытянул губы, готовясь пронзительно свистнуть, – он славился своим умением свистеть, – когда Пламенный дернул его за ногу, хлопнул по плечу и бросил обратно на сиденье.

– Т-т-ты, д-д-должно быть, знаешь эту леди, – забормотал ошеломленный Билль.

– Наверняка знаю, – ответил Пламенный, – а потому заткни глотку.

– Ладно, вкус у тебя не плох, Пламенный. Она – настоящий персик и ездит хоть куда.

В этот момент она скрылась из виду за деревьями, а Быстроногий Билль стал размышлять о том, что делать с констеблем. Пламенный с закрытыми глазами откинулся на спинку сиденья. Он все еще видел перед собой Диди Мэзон, галопом несущуюся по дороге.

Быстроногий Билль был прав. Диди Мэзон действительно умела ездить. И посадка была безукоризненна. Она сидела по-мужски. Молодец Диди! В его глазах это был еще один плюс: у нее хватило храбрости взять мужское седло и ехать таким единственно рациональным способом. Она не глупа, в этом он убедился.

В понедельник утром, войдя, чтобы диктовать, он незаметно с новым интересом на нее посматривал. Деловой день шел обычным порядком. Но в следующее воскресенье он сам очутился на лошади и, обогнув бухту, углубился в Пиедмонт. Он провел целый день верхом, но так и не видел Диди Мэзон, хотя и свернул на заднюю дорогу с воротами и доехал до Беркли. Здесь, проезжая мимо домов, он старался угадать, в каком из них сна жила. Моррисон говорил ему уже давно, что она живет в Беркли, а в тот вечер, в прошлое воскресенье, она ехала в этом направлении, – по всем вероятиям, возвращалась домой.

День был неудачный, поскольку он намеревался ее встретить, но все же не прошел для него без пользы, ибо он наслаждался свежим воздухом и верховой ездой до такой степени, что в понедельник дал распоряжение барышникам привести лучшего гнедого коня, сколько бы ни пришлось заплатить. Несколько раз в течение недели он осматривал гнедых лошадей, многих испробовал, но остался недоволен. Только в субботу он наткнулся на Боба. Едва взглянув на него, Пламенный понял, что нашел то, что искал. Для верховой лошади Боб был, пожалуй, слишком велик, но такому рослому всаднику, как Пламенный, как раз подходил. Боб был в прекрасном состоянии, под лучами солнца его шерсть имела огненный оттенок, а изогнутая шея отливала пламенем.

– Он наверняка даст фору всем, – заявил Пламенный, но барышник смотрел не столь оптимистично. Лошадь была дана ему на комиссию, и владелец ее настаивал на том, чтобы покупателю сообщили правду о Бобе. Барышник это исполнил.

– Не то чтобы это была норовистая лошадь, но опасная. С перцем она, всякие шутки проделывает, но все без злобы. Может, и не убьет вас, а если убьет, так шутя, понимаете ли, вовсе этого не желая. Я лично не стал бы на ней ездить. Но лошадь выносливая. Посмотрите, какая грудь! А ноги! Ни одного недостатка. Никогда никакого повреждения у Боба не было и работой не надорван. Никому еще не удавалось его загнать. К горам привычен и к тяжелой дороге, его в деревне вырастили. Поступь верная, как у козы, если не вздумает нарочно сбиваться. Не пуглив. По-настоящему ничего не боится, но делает вид. Брыкаться не брыкается, а на дыбы становится. Ездить на нем нужно с мартингалом [12]12
  Мартингал – ремень от подпруги к узде – препятствует лошади вскидывать голову.


[Закрыть]. Скверная привычка без всякой причины кружиться на месте. Это у него такая шутка. Идет как вздумается. Иной раз целый день идет ровно и спокойно хоть двадцать миль. На следующий день вы еще сесть не успели, а уже не справишься. Автомобили знает так хорошо, что может лечь подле машины и заснуть. Девятнадцать автомобилей пропустит и глазом не моргнет, а на двадцатом, только потому, что ему вздумалось порезвиться, упрется и начнет прыгать. Вообще говоря, слишком резвый для джентльмена и со всякими неожиданностями. Его теперешний хозяин прозвал Иудой Искариотом и желает, чтобы покупателю вся его подноготная была известна. Ну вот и все, что я знаю. А теперь вы поглядите на хвост и на гриву. Видали когда-нибудь такое? Волос мягкий, как у ребенка.

Барышник оказался прав. Пламенный освидетельствовал гриву и нашел, что таких мягких волос он не встречал ни у одной лошади. И цвет был необыкновенный – почти каштановый. Когда он пробегал пальцами по гриве лошади, Боб повернул голову и игриво ткнулся носом в его плечо.

– Оседлайте его, и я попробую, – сказал он барышнику. – Интересно, привык ли он к шпорам. Помните, седло взять не английское. Дайте мне хорошее мексиканское… и взнуздайте его, но не слишком сильно, раз он любит становиться на дыбы.

Пламенный следил за приготовлениями, сам поправляя мундштук и приноровил длину стремян. Он покачал головой, увидев мартингал, но, уступив советам барышника, разрешил его оставить. А Боб, за исключением нескольких шаловливых выходок, беспокойства не причинил. Целый час он вел себя примерно, если не считать вполне простительных курбетов [13]13
  Курбет – очень короткий галоп лошади; капризные, неожиданные выходки.


[Закрыть]и попыток встать на дыбы. Пламенный был в восторге. Он немедленно заключил сделку, и Боб конюхом был переправлен через бухту в свое помещение, в стойла при Академии верховой езды в Окленде.

На следующий день было воскресенье. Пламенный поднялся рано и переправился на пароходе вместе с Волком, вожаком своей упряжки, единственной собакой, какую он захватил с собой, уезжая с Аляски. В поисках Диди Мэзон и ее гнедой лошади Пламенный тщетно рыскал по холмам Пиедмонта и вдоль дороги, ведущей в Беркли. Но огорчаться у него не было времени, так как его собственный гнедой не давал ему скучать. Боб оказался вероломным чертенком и стал изводить своего ездока, на что тот отвечал той же монетой. Пламенный призывал на помощь все свое знание лошадей и лошадиной природы, а Боб в свою очередь проделал все известные ему трюки. Обнаружив, что мартингал затянут слабее обыкновенного, он продемонстрировал свое умение становиться на дыбы и ходить на задних ногах. Промучившись минут десять, Пламенный слез и подтянул ремень. Боб стал вести себя с ангельской кротостью и совершенно одурачил своего хозяина. По прошествии получаса Пламенный, обманутый и доверчивый, ехал шагом и крутил папироску; колени его были разжаты, а поводья лежали на шее лошади. Вдруг Боб повернулся и с молниеносной быстротой закружился на задних ногах, оторвав передние от земли. У Пламенного правая нога выскочила из стремени, а руки обвились вокруг шеи животного. Боб воспользовался своим преимуществом и стрелой понесся по дороге. Пламенный, горячо надеясь, что в этот момент не встретится с Диди Мэзон, уселся наконец как следует и остановил лошадь.

На обратном пути Боб на том же месте снова закружился. На этот раз Пламенный удержался в седле, но ничем не мог остановить его пируэтов. Повод не помогал. Он заметил, что Боб поворачивается направо, и решил на будущее время действовать левой шпорой. Но, вслед за неожиданным поворотом, Боб немедленно начинал кружиться, и не было времени принять меры предосторожности.

– Ну Боб, – обратился он к животному, вытирая пот, слепивший глаза, – должен сознаться, что ты – самое проклятое и проворное существо, какое мне когда-либо приходилось встречать. Я знаю, чтобы тебя выпрямить, нужно только коснуться шпорой… Ах ты, скотина!

Едва шпора коснулась его, как Боб поднял заднюю ногу и больно ударил по стремени. Несколько раз Пламенный из любопытства повторял опыт, и каждый раз копыто Боба ударяло по стремени. Тогда Пламенный, решив последовать его примеру и прибегнуть к неожиданным мерам, внезапно вонзил в него обе шпоры и подхлестнул снизу хлыстом.

– Видно, тебя еще никто не брал в работу, – пробормотал он, когда Боб, недовольный, что так грубо прервали его забаву, полетел вперед.

Раз шесть Пламенный пускал в ход шпоры и хлыст, а затем стал наслаждаться бешеной скачкой. Не получая больше ударов, Боб через полмили перешел в легкий галоп. Волк, слегка отстававший, нагнал их, и все шло прекрасно.

– Я тебе еще покажу, мой мальчик. Ты у меня узнаешь, как кружиться, – говорил Пламенный лошади.

Но тут Боб повернулся. Он это сделал в самый разгар галопа, внезапно остановившись с широко расставленными ногами.

Пламенный, застигнутый врасплох, снова обхватил руками шею животного, и в ту же секунду Боб, оторвав ноги от земли, повернулся кругом. Только великолепный наездник мог усидеть в седле, и Пламенный едва не слетел на землю. К тому времени, как он выправился в седле, Боб несся в карьер назад по дороге, по какой они только что ехали, а Волк, с трудом поспевая, бежал в кустах.

– Ладно, проклятый, – ворчал Пламенный, работая шпорами и хлыстом. – Хочешь ехать назад, ну и поезжай, и будешь ехать, пока я тебя не загоню.

Когда, спустя некоторое время, Боб попытался замедлить бешеный ход, снова в него вонзились шпоры и хлыст и поддали жару. Решив, наконец, что лошадь достаточно наказана, Пламенный резко повернул ее и пустил легким галопом вперед по дороге. Спустя немного он натянул повод и остановил ее, чтобы посмотреть, не задыхается ли она. Постояв с минуту, Боб нетерпеливо повернул голову и шаловливо ткнулся носом в стремя, словно желая сказать, что пора уже трогаться в путь.

– Ах, черт бы меня побрал! – воскликнул Пламенный. – Ни злости, ни раздражения, ни усталости – и это после такой переделки. Ты – сокровище, Боб!

И снова Боб повел себя как подобает примерной лошади. Так продолжалось около часу, и опять Пламенный проникся к нему доверием, когда, без всякого предупреждения, Боб начал крутиться и закусывать удила. Пламенный прекратил эти выходки, пустив в ход шпоры и хлыст и заставив его пробежаться несколько миль в обратном направлении. Но когда он повернул его и снова пустил вперед, Боб сделал вид, что все его пугает – и деревья, и коровы, и кусты, и Волк, и его собственная тень, – короче, каждый предмет, попадавшийся на пути. В таких случаях Волк ложился в тени и наблюдал, а Пламенный сражался со своей лошадью.

Так прошел день. У Боба развилась привычка притворяться, будто он хочет кружиться, но на самом деле не кружился. Это было ничуть не лучше, ибо всякий раз Пламенный шел на удочку, сжимал ноги и напрягал все мускулы своего тела. А после нескольких таких провокаций Боб действительно начинал кружиться, и Пламенный, застигнутый врасплох, должен был снова обнимать его шею. Весь день Боб переходил от одного трюка к другому; пропустив с дюжину автомобилей по дороге в Окленд, он вздумал смертельно испугаться при виде самой обыкновенной маленькой повозки. Перед возвращением в стойло он завершил прогулку, завертевшись и поднявшись на дыбы одновременно; при этом мартингал лопнул, что дало ему возможность стать на задние ноги почти вертикально. Стременной ремень не выдержал, и Пламенный едва не слетел.

Но лошадь ему понравилась, и он не жалел о своей прогулке. Он понял, что Боб не коварен и не зол; вся беда была в том, что жизнь била в нем ключом, а по уму он превосходил обычную среднюю лошадь. Этот избыток жизненных сил и ум, соединенный с беспорядочной резвостью, сделали его таким, каков он был. Чтобы им управлять, нужны были сильная рука, умеренная строгость и некоторая жестокость, необходимая для утверждения своей воли.

– Или ты, или я, Боб, – несколько раз говорил ему Пламенный в течение этого дня.

А конюху он сказал в тот вечер:

– Ну не красавец ли? Видали вы такого? Лучшая лошадь, на какой мне когда-либо приходилось ездить, а я кое-что видал на своем веку.

Потом он обратился к Бобу, который повернул голову и ласково тыкался об него носом:

– Прощай, молодец! Увидимся в следующее воскресенье. Не забудь прихватить с собой весь запас твоих шуток!

Глава XII

Всю неделю Пламенный почти столько же интересовался Бобом, сколько и Диди; а так как захватывающих дел у него в это время не было, то они оба интересовали его, пожалуй, больше деловой игры. Особенно занимала его манера Боба кружиться. Как с этим справиться – вот в чем вопрос! Предположим, он встретится на холмах с Диди, и предположим, по воле судьбы ему удастся поехать вместе с ней, – а тогда это кружение Боба было в высшей степени неуместно и поставило бы его в неловкое положение. Ему не слишком улыбалась мысль, что она увидит его обнимающим шею Боба. С другой стороны, внезапно ее оставить и стрелой понестись назад, работая хлыстом и шпорами, тоже не годится.

Здесь нужен был метод, с помощью которого можно было предупредить этот молниеносный поворот. Он должен остановить животное прежде, чем оно выполнит этот фокус. Повод тут не поможет. Шпоры тоже бессильны. Оставался хлыст. Но что с ним делать? В течение этой недели Пламенный несколько раз погружался в размышления, сидя в своей конторе. Мысленно он видел себя верхом на своей удивительной гнедой лошади и пытался предотвратить ее выходку. Один из таких моментов, в конце недели, совпал с разговором с Хегэном. Хегэн, развивавший новый ослепительный план, заметил, что Пламенный его не слушал. Глаза его стали тусклыми – он тоже разрабатывал план.

– Нашел! – неожиданно воскликнул он. – Хегэн, поздравьте меня. Это так же просто, как катать чурбан. Мне нужно только стукнуть его по носу, и посильней.

Он объяснил ошеломленному Хегэну, в чем тут дело, а затем стал внимательно его слушать. Однако он не мог скрыть своего удовольствия и время от времени радостно ухмылялся. План его был таков: Боб всегда поворачивал направо. Отлично. Он сложит хлыст вдвое и в момент поворота щелкнет им Боба по носу. Не было еще такой лошади на свете, которая, раз получив хороший щелчок, вздумала бы повторить свой фокус.

Острее, чем когда-либо, чувствовал Пламенный в течение этой недели в конторе, что с Диди его не связывает ни социальное, ни даже просто человеческое отношение. Положение было таково, что он не мог задать ей самый простой вопрос, – поедет она кататься в следующее воскресенье или нет. Он по-новому ощущал неудобство быть хозяином, нанимателем хорошенькой девушки. Рутинная работа в конторе шла своим чередом, а он то и дело поглядывал на Диди, и на языке у него вертелся вопрос, какой он не мог задать: «Поедет ли она верхом в следующее воскресенье?» И глядя на нее, он размышлял, сколько ей может быть лет и какие любовные истории у нее были – должны же они быть с теми повесами из университета, с которыми, по словам Моррисона, она встречалась и танцевала. В эти шесть дней, до самого воскресенья, он о ней думал и в одном убедился окончательно: она ему нужна, и нужна до такой степени, что исчез былой его страх перед завязками передника. Он, кто почти всю свою жизнь бежал от женщин, теперь так осмелел, что решил ее преследовать. Рано или поздно, но в одно из воскресений он встретит ее вне территории конторы, там, среди холмов, и если тогда они не познакомятся, то только потому, что она сама не захочет этого знакомства.

Итак, на руках у него очутилась еще одна карта, какую сдал ему безумный Бог. Он не подозревал, какое значение будет иметь эта карта, и решил только, что карта очень недурна. Потом он снова начинал сомневаться. Быть может, судьба подставляет ножку, чтобы навлечь на него невзгоды и несчастье. Предположим, Диди не захочет его; а он будет любить ее все сильнее и сильнее, все глубже и глубже… И снова ожил его былой страх перед любовью. Он вспоминал несчастные любовные дела мужчин и женщин, каких знал в прошлом. Вспоминалась Берта Дулитл, дочь старика Дулиттла, безумно влюбившаяся в Дартуорти, богатого владельца участков на Бонанзе, а Дартуорти совсем не любил Берты и безумно влюбился в жену полковника Уолтстона и бежал с ней вниз по Юкону; сам полковник Уолтстон страстно любил свою жену и пустился в погоню за беглецами. А какова была развязка? Конечно, любовь Берты закончилась трагически, но и у тех троих конец был не лучше. Ниже Чинуки полковник Уолтстон нагнал Дартуорти. Дартуорти был убит, но пуля, прострелившая полковнику легкие, так подорвала его здоровье, что на следующую весну он умер от пневмонии. А жена полковника осталась одна, и ей некого было любить.

Потом вспоминалась Фреда, пытавшаяся утопиться в реке из-за какого-то человека, который находился на другом конце света. И она ненавидела его, Пламенного, за то, что он случайно оказался поблизости и спас ей жизнь. И Мадонна… Старые воспоминания пугали его. Если любовное безумие им овладеет, а Диди от его любви откажется, ему будет очень скверно, почти так же скверно, как если бы Доусетт, Леттон и Гугенхаммер проглотили все его состояние. Будь его зарождающееся стремление к Диди менее сильным, эти страхи спугнули бы всякую мысль о ней. Но теперь он находил утешение в том, что иногда любовные дела кончаются неплохо. И, кто знает, быть может, Случай предназначит ему выиграть. Иные люди с рождения счастливы, всю жизнь живут счастливо и умирают счастливыми. Быть может, и он – любимец Случая, один из тех, кому не суждено проиграть.

Настало воскресенье, и Боб, очутившись среди холмов Пиедмонта, вел себя с ангельской кротостью. Иногда он резвился и становился на дыбы, но в общем был подлинным ягненком. Пламенный со сложенным вдвое хлыстом нетерпеливо ждал, когда же Боб начнет вертеться, но тот держался безукоризненно и отказывал ему в этом удовольствии. И Диди они не встретили. Пламенный тщетно кружил по холмистым дорогам, а после полудня перевалил через вторую гряду в долину Марага. Очутившись у подножия, он услышал стук копыт несущейся галопом лошади. Звуки шли сверху – ему навстречу. Что, если это Диди? Он повернул Боба и поехал шагом. Если это Диди, ему повезло, решил он; встреча не могла бы произойти при более благоприятных обстоятельствах. Сейчас они оба едут в одном направлении, и она нагонит его как раз там, где крутой подъем вынуждает ехать шагом. Ей ничего иного не останется, как ехать с ним до вершины гряды, а там крутой спуск принудит их продвигаться шагом.

Лошадь нагоняла его, но он смотрел прямо перед собой, пока не услышал, что галоп перешел в легкую рысь. Тогда он оглянулся через плечо. Это была Диди. Они сразу узнали друг друга, и она, конечно, удивилась. Что могло быть естественнее этой встречи? Он слегка повернул лошадь и ждал, пока она с ним не поравняется, а затем они начали подъем на гору. Он облегченно вздохнул. Дело сделано, и как просто все удалось. Они обменялись приветствиями и бок о бок продолжали путь в том же направлении, а впереди было много-много миль.

Он заметил, что глаза ее сначала остановились на его лошади и только потом скользнули по нему.

– О, какой красавец! – воскликнула она при виде Боба. Глаза ее сияли, а лицо светилось радостью; он едва мог узнать в ней ту молодую женщину, какую привык видеть в конторе, – женщину, у которой всегда было сдержанное, официальное лицо.

– Я не знала, что вы ездите верхом, – заметила она. – Я думала, вы пользуетесь только этими машинами «быстролетами».

– Я совсем недавно взялся за верховую езду, – ответил он. – Стал полнеть, видите ли, и приходится сбавлять вес.

Она искоса окинула быстрым взглядом всю его фигуру, с головы до пят, обратила внимание на его посадку и сказала:

– Но ведь вы ездили раньше.

Несомненно, она знала толк в лошадях и в верховой езде, мелькнуло в его голове, когда он ответил:

– Очень давно. Но когда я был еще мальчишкой, там, в Восточном Орегоне, я считал себя настоящим лошадником. Бывало, удирая из лагеря, ездил со скотом, прыгал через ручьи, проделывал всякие штуки.

Итак, к величайшему его облегчению, они наткнулись на тему, интересовавшую обоих. Он рассказал ей о выходках Боба, о его манере кружиться и о способе, каким он думает его исправить; а она согласилась, что с лошадьми, как бы сильно их ни любить, следует обращаться с разумной строгостью. Ее Мэб была у нее уже восемь лет; ее пришлось отучать от привычки лягаться. Лечение протекало для Мэб очень мучительно, но в конце концов она исправилась.

– Вам много приходилось ездить верхом? – спросил Пламенный.

– Право, я даже не могу вспомнить, когда я в первый раз очутилась на лошади, – ответила она. – Я родилась на ранчо, и меня не могли оторвать от лошадей. Должно быть, такой уж я родилась. У меня был мой собственный пони, когда мне минуло шесть лет. В восемь лет я целые дни проводила в седле вместе с отцом. В одиннадцать – папа впервые взял меня с собой охотиться на оленей. Я бы погибла без лошади. Я ненавижу сидеть дома, и не будь у меня Мэб, я бы, наверно, давным-давно заболела и умерла.

– Вы любите деревню? – спросил он, в то же время впервые замечая, что глаза у нее не совсем серые.

– Очень! Так же сильно, как ненавижу город, – ответила она. – Но в деревне женщина не может заработать себе на жизнь. Вот я и устраиваюсь возможно лучше – с помощью Мэб.

И она подробнее рассказала о своей жизни на ранчо до смерти отца.

Пламенный был в высшей степени доволен собой. Они познакомились. И в течение получаса, проведенного вместе, разговор ни разу не обрывался.

– Мы с вами почти земляки, – сказал он. – Я вырос в Восточном Орегоне, а это не так далеко от Сискайю.

И тут он готов был себе откусить язык, так как она с живостью спросила:

– Откуда вы знаете, что я приехала из Сискайю? Я вам никогда не говорила, я это хорошо знаю.

– Не помню, – засмеялся он. – Я от кого-то слышал, что вы из тех краев.

В эту секунду из кустов выполз Волк, крадучись, как тень, и испугал ее лошадь. Неловкость миновала, и они заговорили о собаках Аляски, а затем снова вернулись к лошадям. О лошадях они говорили почти все время, пока поднимались на гору и спускались вниз.

Когда она говорила, он внимательно ее слушал, следя попутно за ходом своих собственных мыслей и впечатлений. Смелая штука – ездить верхом по-мужски, и, в конце концов, он не знал – нравится это ему или нет. Его представления о женщине были несколько старомодны. Они укоренились в нем еще в те дни его молодости, когда он вел жизнь пограничника там, где ни одна женщина никогда не садилась на мужское седло. Он вырос с этим молчаливым убеждением, что женщина на лошади имеет только одну ногу, и был несколько смущен ее мужской посадкой, но все же принужден был сознаться, что на нее приятно смотреть.

Еще два новых открытия поразили его. Во-первых, в ее глазах были золотые искорки. Странно, что он не замечал их раньше. Быть может, в конторе плохое освещение или, может быть, они появляются не всегда. Нет, это были яркие точки, похожие на рассыпанные искры. Собственно говоря, они не были золотыми, но этот цвет лучше всего их определял. Конечно, в них не было ни тени желтизны. Но влюбленный всегда склонен фантазировать, и вряд ли нашелся бы на свете еще хоть один человек, кто назвал бы глаза Диди золотыми. Но Пламенный был настроен мечтательно и нежно, ему нравилось считать их золотыми, а следовательно – такими они и были.

А затем – она была так естественна. Он думал, что познакомиться с нею будет очень трудно. А на деле все оказалось так просто и легко!

В ее обращении не было ни малейшего оттенка высокомерия – в этом он видел разницу между Диди верхом и Диди в конторе, а манеры этой второй Диди были ему известны. И все-таки, хотя он и был в восторге, что все идет гладко и им есть о чем поговорить, он испытывал огорчение. В конце концов разговор шел пустой и бесцельный. Он был человеком действия, и ему нужна была она, Диди Мэзон, женщина; он хотел, чтобы она любила его и была любима им, и он хотел немедленно добиться этого. Как человек, привыкший действовать решительно, хватавший людей и подчинявший их своей воле, он испытывал сейчас желание проявить волю в действии. Он хотел сказать ей о своей любви, и что ей ничего не остается, как выйти за него замуж. И однако, он не поддался этому побуждению. Женщины были пугливыми созданиями, и, прибегая к насилию, можно было просчитаться. Он вспомнил все свои охотничьи хитрости, долгое терпеливое выслеживание дичи в дни голода, когда меткий выстрел дарил жизнь, а промах нес смерть. Правда, эта девушка еще не имела для него такого значения, но тем не менее она была ему нужна, и сейчас, когда он ехал с ней рядом, нужна была больше, чем когда-либо.

Он часто на нее взглядывал – так часто, насколько хватало у него храбрости. Она была в полосатом костюме для верховой езды, – смелая и мужественная, смеялась, болтала, и дыхание солнечного дня и летнего ветерка согревало ей щеки.