Текст книги "Слава"

Автор книги: Джек Кертис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Глава 40

Дикону не составляло труда решить, что надо сделать теперь. Это был единственно возможный выбор. Он приехал к дому Мэйхью, поставил машину и нажал на кнопку звонка. Открыв дверь, Мэйхью онемел секунд на десять, а потом рассмеялся.

– Мне можно войти? – спросил Дикон.

Мэйхью посторонился и, предоставив Дикону закрыть дверь, пошел вперед, в свою квартиру, расположенную на втором этаже.

– Я не предлагаю тебе выпить, – сказал он. – Думаю, ты меня поймешь, если я налью стаканчик себе.

– О чем речь! – Дикон настороженно озирался вокруг.

Мэйхью отпил большой глоток скотча.

– Я ничего не знал, – сказал он.

– Ну разумеется.

– Я в самом деле не знал.

– Что именно?

– Пока я не услышал...

– Ты это о чем?

Мэйхью плюхнулся на широкую кремового цвета кушетку.

– Мне приказали доставить тебя туда. Я думал, они хотят предупредить тебя и пригрозить. Ты слишком зарвался. А может, было бы достаточно попросту сказать тебе, что это зашло слишком далеко. Тебя можно было бы убедить остановиться.

– Это действительно так?

– Что ты собираешься делать?

– Ничего.

– Черт возьми, Джон! – Мэйхью сердито всплеснул руками. – Ты говорил мне не все! Если бы я знал больше, я мог бы сам тебе сказать, что ты залезаешь на чужую территорию.

– Чью?

– Специального отдела.

– То есть МИ-5?

– Возможно.

– Д'Арбле?

– Да.

– Ясно, – сказал Дикон. – Им очень хочется перетасовать колоду, да? Если бы они все оставались на своих местах, мы бы поняли, откуда пахнет жареным. А какую роль играл ты?

– Роль? – Мэйхью сделал обиженную мину. – У меня не было никакой роли.Я просто отчитывался перед ними, вот и все.

– Перед Д'Арбле?

– Черт побери, Джон, я же полицейский! На чьей стороне, по-твоему, я должен был быть?

– Кое-кто пытался убить меня сегодня вечером, Фил. Кто-то стрелял в меня из пистолета, надеясь вывести из игры.

– Я же сказал тебе, что не знал об этом.

– Сукин сын!

Мэйхью сказал, помолчав:

– Мне было ведено отвезти тебя туда, потом исчезнуть и не мешать им предупреждать тебя. Вот и все. Думаешь, меня спросили, хочу ли я это делать? Когда я услышал выстрелы...

Дикон оборвал его:

– То не вернулся.

– Да. – Мэйхью поглядел внутрь стакана и допил остатки. – Да, я этого не сделал. – Он встал с кушетки и налил себе новую порцию скотча. Стоя спиной к Дикону, он спросил: – Неужели ты думал... думаешь, что я согласился бы отвезти тебя туда, чтобы помочь кому-то убить тебя? Неужели ты действительно в это веришь?

– Я не знаю, – ответил Дикон, но в его тоне явственно прозвучало: «Конечно, почему бы и нет?»

– Послушай, когда я услышал...

– Ты не мог этого услышать, – снова перебил его Дикон. Мэйхью был озадачен. – Тот, кто стрелял в меня, пользовался глушителем. Ты слышал моивыстрелы.

– Вот как! – Мэйхью перевел глаза на пиджак Дикона, быстро обшарил взглядом карманы и отвернулся.

– Д'Арбле мертв.

У Мэйхью подогнулись ноги, и он вынужден был сесть, пробормотав ругательство.

– Теперь тебе придется им позвонить, не так ли? Если только бесстрашные ищейки, которые были вместе с ним, не отважились вернуться. В этом случае позвонят тебе.

–Да.

Они помолчали. Наконец Дикон сказал:

– Очень милая квартирка.

– Что? – Мэйхью показалось, что Дикон вряд ли сумел бы сказать что-нибудь более неподходящее.

– У тебя симпатичная квартирка. Мне нравится, как ты ее обставил.

Мэйхью огляделся вокруг, словно в первый раз увидев это место. Потом кивнул.

– Да, – сказал он, – это... я доволен ею.

В их беседе было что-то сюрреалистическое – спокойные банальные фразы на грани безумия.

Дикон мысленно вернулся назад во времени, четко теперь понимая, что его там ожидает. Они с Мэйхью сидели в пабе на ничейной земле, недалеко от гетто. Он только что упомянул имя Лауры.

– Подружка Мэгги, – сказал тогда Мэйхью. – Вечера сплетен в турецких банях.

Дикон должен был заметить это еще тогда. Он должен был обратить на это внимание, когда Лаура сказала ему, что бани были только предлогом, но его горе было слишком велико, и такое незначительное воспоминание осталось незамеченным. Только после сегодняшнего предательства Мэйхью оно вышло на первый план. Одно предательство указывало на другое.

Если турецкие бани были враньем, то как мог Мэйхью узнать о том, что это надо выдавать за правду? Дикон слегка улыбнулся, глядя на Мэйхью, на кремовый диван, на фотографии и картины, со вкусом развешанные между двумя высокими окнами и зеркалом в позолоченной раме, на индейский молитвенный столик, на щадящие глаз лампы «дневного света». Во всем чувствовался ее вкус. Второй дом Мэгги.

– Давненько я у тебя не был, – заметил Дикон.

– Да. – Мэйхью пытался проследить ход мыслей Дикона.

– Раньше все выглядело по-другому.

– Наверное.

– Когда ты позвонишь им, – сказал Дикон, – или когда они позвонят тебе, посоветуй им держаться подальше. А если это невозможно, то, по крайней мере, держись подальше сам. Если я увижу тебя еще раз, убью.

– Джон, ради Бога!

– Меня не волнует, – продолжал Дикон, – правду ты мне говорил или врал. Знал, что произойдет, или нет. Я не хочу тебя больше видеть.

– Если бы ты был со мной откровеннее, Дикон! Если бы я больше знал о происходящем! Я думал, дело только в том, что кто-то закрывает досье и не хочет, чтобы его ворошили снова. А тут еще история с Архангелом и менеджером банка... Ониснабжали меня информацией. Д'Арбле рассказал мне про «Эм-Доу». Я ничего не знал про нее, а теперь знаю: это настолько важно, что за это могут убить.

– Ты знал, что Д'Арбле был завербован МИ-5?

– Убита жена члена парламента, жена лорда королевства. Неудивительно, что сюда сунули нос шпионы. Слушай, – он поставил стакан и наклонился вперед, – мне все еще неизвестно, что ты знаешь.

– Правильно, Фил. Это тебе неизвестно. – Дикон помолчал, потом улыбнулся: – Ты не знаешь того, что знаю я. – Он встал. – Так что держись от меня Подальше и передай это всем, с кем будешь разговаривать.

– Я ничего не могу гарантировать.

– Я тоже.

– Я не знал! – почти выкрикнул Мэйхью.

– Мне надоело слышать это, – сказал Дикон.

* * *

Мэйхью сидел, не двигаясь, и ждал телефонного звонка. Он не понял, почему Дикон заговорил о его квартире, и решил, что его странные замечания могли быть своеобразной разрядкой напряжения. Точно так же как Дикон, сосредоточившийся на своей боли, не сразу понял, что Мэгги состояла в связи не с кем иным, как с Мэйхью, так и Мэйхью не воспринял сказанное Диконом, так как его мысли были заняты Д'Арбле и событиями сегодняшнего вечера.

По правде говоря, он уже подзабыл, что это Мэгги покупала мебель и что именно она придумывала, как украсить квартиру. Ему нравилась Мэгги, он любил спать с ней, любил связанную с этим опасность. Это возбуждало. Время от времени ему становилось не по себе при мысли о том, что она – жена его друга, но это состояние быстро проходило. Он любил Дикона, он наслаждался Мэгги. Он не допускал, чтобы эти чувства мешали друг другу. Он не рассчитывал, что Мэгги ради него уйдет от Дикона, и не хотел этого. Его удивляло и ему льстило, что их связь длится так долго – целых десять месяцев. Мэйхью переживал, когда она умерла. Было жалко Дикона. Было жалко, что ее больше нет. Однако сам он не слишком огорчился, разве что ощутил легкое чувство утраты.

Он вздохнул и пошел к телефону. Белый коврик, который выбирала Мэгги, теперь был весь заляпан кровяными следами, оставшимися в тех местах, где ступал Дикон.

* * *

Дикон придумывал кошмарные сцены. Приезжает Мэгги и дает звонок. Мэйхью заключает ее в объятия, даже не успев как следует закрыть дверь. Они поднимаются в его квартиру. Проходят в спальню. Мэгги раздевается. Фил ей помогает. Страсть так сильна, что Мэгги разбрасывает одежду в гостиной и по полу спальни. Что теперь? Что дальше?.. Она берет член Мэйхью в рот, он кладет руки ей на груди. Она раздвигает ноги, все происходит быстро, в спешке. Она ложится под него, обнимает его, лежа на спине, тяжело дышит, торопит...

Однако ничего не срабатывает. Вроде бы просто, но не выходит. Картинки распадаются на куски, актеры отказываются играть. А когда ему удается оживить сцену, то изгиб рук, ног, губ мешает почувствовать боль. Он делает новую попытку. Мэгги нагишом – он знает, как она выглядит голая. Мэйхью с ней. А сам он дома. Мэгги опрокидывается на спину, сгибает колени... Фигуры сами собой перемещаются, отказываясь двигаться в нужном направлении и теряя четкость. Дикон чувствовал себя как режиссер за плохим монтажным пультом. Наконец он решил, что не может заставить работать свою фантазию, заставить себя почувствовать боль, потому что это не очень важно. Тогда он просто спросил себя о своих ощущениях в связи с этим и решил, что это грустно, до боли, до ужаса.

Рисуя эти воображаемые картины, Дикон не находил виновного. Не находил никого, хоть убей, кого стоило бы ненавидеть. И все-таки он ощущал сильную, упрямую злость. Не из-за предательства, а из-за собственной глупости и напрасных трат.

Внезапно к Дикону пришло осознание того, что, пытаясь представить себе вечера, украденные у него Мэгги и Филом, он так и не смог восстановить в памяти ее черты, не смог увидеть ее, похожей на саму себя.

* * *

Вернувшись, он прошел прямо в спальню и избавился от пистолета. Лаура наблюдала за ним от двери, не скрывая удивления.

– Ничего не было, – сказал он. – Парень не явился.

– Это все суета сует, правда?

– Послушай, – отозвался он, – мы можем пойти только по одному пути – вслед за деньгами. Мы знаем, куда они идут, даже если не знаем почему. Второй вариант – остановиться.

– Где-то там, снаружи, – ответила Лаура, – прячется некто, убивший Кэйт и, может быть, надеющийся убить меня. Человек по прозвищу Архангел умер – из-за того, что я сбила его. Том Бакстон покончил самоубийством. Мы все это знаем. Я не думаю, что после всего еще можно остановиться. Как ты считаешь?

– Только в том случае, если ты готова к большим переменам в жизни. – Она вопросительно взглянула на него, не понимая. – Надо уехать далеко отсюда и жить в другом городе, может быть, в другой стране.

– Одной? – Она не стала ждать ответа. – Я всегда буду бояться. То, чего я не знаю, больше всего пугает меня.

– Да, – сказал он. – Я чувствую то же самое.

Они вышли из спальни. Дикон снял пиджак и бросил его на кресло. Потом подошел к окну, чтобы выкурить сигарету – привычка, которую он приобрел ради нее. Ночной воздух был таким горячим и неподвижным, что ему приходилось держать руку на подоконнике – только тогда дым не шел в комнату. Он загляделся на вереницы огней, обдумывая события истекшего дня.

Лаура унесла его пиджак в спальню, но вместо того чтобы повесить на вешалку, свернула его подкладкой наружу и засунула на полку под другие вещи в надежде, что Дикон не увидит его. На спине, пониже левого плеча, пиджак был испачкан кровью: два пятна неправильной формы. Она ничего не знала про звуки капающей жидкости, которые он услышал, после того как выстрелил в человека с фонарем и вернулся в укрытие.

Лаура решила не уличать Дикона во лжи. Она не считала, что обман оскорбляет ее или подвергает риску. Она удивлялась себе – привычка доверять людям была ей не свойственна.

Позже она спросила:

– Ты сказал «вслед за деньгами». Ты имеешь в виду Америку?

– Да.

– Я тоже поеду.

– Нет, – сказал он. – Впрочем, да. – Потом снова: – Нет.

– Так как же? Да или нет?

– Нет.

Глава 41

Эдвард Хендерсон встретил их в аэропорту Кеннеди и отвез в Манхэттен. Он пожал Дикону руку не менее сухо, чем Лауре, хотя она почувствовала теплоту в его голосе, когда он сказал:

– Я в самом деле очень рад видеть тебя здесь, Джон. Это был высокий человек, с темными волосами, одетый в строгий деловой костюм, но его широкий рот, казалось, всегда был готов растянуться в улыбке и в его стиле вождения автомобиля чувствовалась склонность к авантюризму.

Дикон многое объяснил по телефону – не все, но кое-что.При упоминании об «Эм-Доу» Эдвард сказал:

– Правда? Вы меня не удивили. – Он обещал рассказать побольше об этой корпорации.

Они проехали по шоссе Рузвельта, повернули на Кэнел-стрит, а потом к ТриБеКа. Остановив машину, Эдвард сказал:

– Квартира в том же состоянии, как и была. Хотя кто-то приходил убираться.

– Спасибо; – ответил Дикон. Он посмотрел на часы: они по-прежнему доказывали лондонское время.

– Пять тридцать, – сказал Эдвард. – Поспите и приходите обедать.

Дикон кивнул. Когда Лаура уже открывала дверцу, Эдвард сказал:

– Вы упомянули Остина Чедвика.

– Да, – ответил Джон. – Бакстон назвал мне его имя. Бакстон был...

– Я помню. А больше никого не назвал?

– Нет. А что?

– Еще есть парень по имени Гарольд Стейнер, вице-президент корпорации. С некоторых пор он недвусмысленно дает понять, что будет рад получить у нас работу.

– Но почему?

– Он хороший знаток банковского дела. Возможно, хочет иметь побольше денег. А может, ему надоело работать на одном месте или понравилось состояние дел в нашей корпорации.

– И что же?

– Я узнал, что Чедвик у него в печенках.

– Вы говорили с ним?

– Да. Но можно поговорить еще раз.

– Хорошо, – сказал Дикон.

– В восемь тридцать не рано? – спросил Хендерсон.

Дикон посмотрел на Лауру. Она сказала:

– Восемь тридцать – это отличное время.

Пока Дикон стоял в огромной центральной комнате с деревянным полом и колоннами, Лаура обошла всю квартиру.

– Дом Мэгги, – сказала она.

– Нет, теперь это мой дом.

Они забрались в кровать королевских размеров и улеглись, раскинув руки. Огромное пространство между ними казалось непреодолимым, но Лаура пододвинулась к Дикону и примостилась рядом с ним, положив руку ему на грудь и слегка согнув ногу в колене, чтобы касаться его бедра.

– Я продам ее, – сказал он. – Это, наконец, смешно. Никто ею не пользуется.

– Конечно, надо продать, – сонно пробормотала Лаура.

Глава 42

Элейн расстегнула платье негнущимися от злости пальцами и бросила его на кровать. Потом подошла к зеркалу и сдернула парик. Зачесанные назад волосы были мокры от пота. Она была похожа на незавершенное творение Бога – женские румяна, тушь, яркая помада и мужские, заросшие щетиной баки около ушей; женский лифчик, из которого сыплется вата, и мужская волосатая грудь; женские атласные трусики и выпирающий из-под них мужской член. Ни он, ни она – они.

– Это невозможно.

– Я их видела.

– Это невозможно.

–У них были чемоданы. И они садились в такси.

– Уезжая куда?

– Я не знаю. Откуда мне знать?

Идиотка! Дура! Он стянул с себя трусики и швырнул их в другой конец комнаты.

– Ты была там. Ты должна была что-нибудь сделать.

Аллардайс лежал на кровати, дрожа от злости. Мускулы на его скулах напряглись, кулаки сжались, ногти вонзились в ладони. Как все изменилось! Раньше он приходил в эту комнату, садился и ждал появления Элейн. Она входила постепенно, деталь за деталью, мелочь за мелочью возникая в комнате. Его тайная сестра. Ее фантазии, ее запросы тоже принадлежали ему. Они с ней никогда не спорили, все держали внутри себя, втайне от других. В свет выходил только Майлз, только он контролировал ход событий там, где его считали уважаемым, хорошо известным и нужным человеком. Теперь ему приходилось прятаться, тогда как Элейн могла жить во внешнем мире. Но это был не лучший выход. Ее вылазки были бесплодны и рискованны. Она могла безопасно передвигаться только после наступления сумерек или в толпе, где никто к ней не приглядывался. Когда он послал ее в свою контору, чтобы забрать его записную книжку и хранившийся в тайнике маленький компьютер с закодированной информацией, ее напряжение переросло в почти осязаемый страх. Раньше она никогда не общалась с людьми, а сейчас ей пришлось говорить с таксистами и с туристами, которые спрашивали дорогу на улицах. Элейн вернулась домой вне себя от волнения.

Но хуже всего было то, что от ее прихода ничего не менялось. Только Майлз работал по специальности, только у него были связи, только его любили и льстили ему, приглашая на выходные за город. Только Майлз мог влиять на внешний мир, Элейн же была темной, внутренней силой. Теперь все запуталось. Они поменялись ролями. Но ни один из них не был настолько силен, чтобы удовлетворить потребности другого.

Аллардайс щелкнул выключателем. В полуосвещенной комнате за закрытыми ставнями появились тени. Казалось, они столпились над распухшим, покрытом пятнами телом Боба Гоуера, словно заинтересовавшись этой мертвенно-бледной разлагающейся фигурой. Майлз достал из прикроватного столика записную книжку и положил ее на стол, чтобы пробежаться по страницам. Там были все детали, закодированные изобретенным лично им шифром, вся информация, которую он собрал и передал майору Йорку.

Он вовсе не был таким уж важным информатором, но его страстное желание быть нужным, почти мальчишеская горячность выдвигали его кандидатуру на первое место. Для Йорка было очевидно, что Аллардайсу нравится знать секреты, нравится быть связанным со старшим, который в какой-то мере зависит от него; нравилось ему и то, что они с Йорком вместе борются против язычников и ничтожных смертных. Йорк немного знал психологию зависимости и воспользовался представившейся возможностью. Аллардайс был выигрышной картой прежде всего потому, что, несмотря на малозначительность собираемой им информации, он использовал безотказные методы работы.

Майлз Аллардайс никогда не собирался посвятить свои занятия медициной на благо всего человечества. В двадцать три года он уже был квалифицированным лечащим врачом, а через четыре года стал младшим ординатором. В свой тридцать первый день рождения он ушел с государственной, службы ради частной практики. Он специализировался на респираторных заболеваниях; его методы, хотя и не отличавшиеся традиционностью, с завидным постоянством давали хорошие результаты. Майлз был единственным врачом, который лечил пациентов гипнотерапией, – это было необычно, хотя и не совсем ново. Преимущество Майлза заключалось в его обаянии, авторитетной внешности и способности быстро успокаивать нервы людей. Будучи человеком проницательным и хитрым, он начал специализироваться на тех болезнях, которые бедные стараются перетерпеть и за лечение которых щедро платят богатые. Для бедных – болеутоляющие, транквилизаторы, полезные советы; для богатых – массажисты, психоаналитики, лакомства. Майлз часто прибегал к гипнотерапии, чтобы отучить курильщиков от сигарет, помочь заснуть страдающим бессонницей и дать расслабиться заработавшимся чиновникам.

Клиенты – особенно женщины – начинали доверять, ему и зависеть от него. Они видели в нем друга. Многие заходили даже дальше. Майлз лечил их в основном от болезней, связанных с напряжением и его симптомами, поэтому они говорили с ним как с консультантом или психоаналитиком. Это происходило перед началом гипнотерапевтического сеанса. Под гипнозом он мог узнать все, что ему было нужно. Пациентами Аллардайса были в основном люди, занимающие важное положение в обществе, или же мужья и жены таких людей. Дипломаты, политики, устроительницы общественных вечеров, профессиональные сплетники, финансисты, владельцы больших компаний – все они варились в одном котле. И все знали секреты, интересовавшие Йорка.

Конечно, у него были и менее важные клиенты, но Аллардайс и с ними всегда оставался начеку, собирая необходимую информацию. Именно так он узнал о дилемме Кэйт Лоример, связанной с компьютерным следом. Частично она сама рассказала об этом: подобно многим другим, Кэйт доверяла ему как специалисту. Остальное он выудил у нее под гипнозом. Если бы сеанс лечения Кэйт не пришелся на тот день, когда Аллардайс выходил на связь с Йорком, то все могло бы сложиться по-другому.

Майлзу на составило труда перенести следующий лечебный сеанс поближе. Он просто сказал ей, что собирается уезжать и хотел бы закрепить достигнутый успех – она стала курить в два раза меньше. Его заинтересованность в контакте было нетрудно заметить: в день передачи информации он звонил три раза, чего никогда не случалось прежде. Найти способ проделать задуманное оказалось нетрудно – Кэйт не видела Майлза в квартире, потому что он внушил ей это под гипнозом. Убивать было нетрудно. Нет, совсем не трудно.

Но ему трудно было остановиться. С двумя другими женщинами – леди Оливией и Джессикой Мередит – он применил тот же способ. Постгипнотическое внушение словно пеленой заволакивало им глаза. Майлз ходил по их квартирам, наблюдал за ними, стоя совсем близко. Они же занимались всем тем, что делают люди, когда думают, что остались одни. А Майлз предвкушал момент, оттягивал его, наслаждался им, пока возбуждение не переполняло его, и тогда он раздевался, надевая на себя их вещи, и в комнаты этих женщин, в их жизнь входила Элейн, дрожа от желания и ненависти.

Остановиться было не просто трудно – это было невозможно.

* * *

Рыцарь, птица, игрок на флейте, присевшая на корточки жабоподобная шила-на-гиг. Они то перемещались туда-сюда по стенам, словно входя и выходя сквозь потайные двери, то собирались у трупа Гоуера, темнея по мере приближения к нему. Каким-то образом мертвое тело превратилось в источник, излучающий силу. Ужасный тотем неподвижно сидел на стуле, подобно отвратительному, изменившемуся до гротеска фетишу. Одежда еще удерживала останки, но руки уже вздулись, от пальцев остались одни ногти, а лицо перекосилось и начало расползаться. Один глаз по-пиратски косил, а в другом отражалась темнота неосвещенного туннеля. Пропала и глупая ухмылка. На скулах слезла кожа и обнажилась кость цвета перламутра. Аллардайс увидел, как с полусъеденной головы соскользнула крыса. Остальные продолжали глодать туловище Гоуера под одеждой, от чего по временам казалось, будто его тело судорожно дергается.

Тени без устали двигались. Аллардайс закрыл глаза и вызвал в фантазии картину смерти Джессики Мередит. Но этого оказалось мало. Недостаточно. Ему было жарко, зубы лихорадочно стучали. Он услышал голос Элейн: Она пришла, принеся с собой иглу, ложку и их тайный запас героина. Да, именно это требовалось ему. Немного, только чтобы представить чарующую мелодию флейты, величественный полет птицы и яростную силу рыцаря.

– Все хорошо, – сказала она. – Все хорошо. Вот что мы с тобой сейчас сделаем...

* * *

И она медленно возникла, деталь за деталью, мелочь за мелочью. Элейн. В сгущающихся сумерках она заперла дверь и вышла на улицу навстречу огням, теплому воздуху и глухому шуму. Она шла в темном платье с маленькой черной сумочкой из мягкой кожи, настороженно и внимательно глядя по сторонам. Она двигалась среди теней, вместе с тенями, не медленно и не быстро.

Элейн проходила мимо парков и садов, прошлась по набережной. Она никого не искала и не выбирала, она терпеливо ждала нужной минуты и того человека, который придет и выберет ее сам.

Ей надо было просто провести время. Теперь, когда решение было принято, она хотела насладиться растущим предвкушением, поедающим себя, точно зверь, пожирающий своих детенышей. Она бродила уже три часа, томясь ожиданием, забираясь в самые отдаленные улицы, где никогда раньше не была, счастливая сознанием ужасной цели.

Когда настал тот самый момент, Элейн сразу это поняла: из метро вышла слегка подвыпившая девушка. Блондинка в темно-зеленом платье без рукавов, покачивающаяся на ходу. Глубокий вырез обнажал бледную шею, украшенную ожерельем из маленьких золотых палочек неправильной формы, похожих на лучи крошечного солнца.

Они вместе дошли до конца улицы. Может быть, девушке еще повезет. Может быть, ей еще удастся выбраться – или ее дом окажется близко, или ей встретится кто-нибудь из знакомых. Неопределенность приятно щекотала нервы. Но нет: девушка повернула за угол и пошла дальше: мимо магазинов, мимо кинотеатра, мимо ресторанных столиков – в сторону пустыря. Два акра травы и кустов, бульвар, обсаженный широколистными деревьями. И тропинка наискосок через пустырь.

Девушка была неглупой. Она обернулась, решая, обойти ли пустырь стороной и направиться домой по дальней дороге или рискнуть и срезать угол. Вокруг никого не было. Только позади футах в двадцати шла женщина, которая, казалось, тоже прикидывала, стоит ли рисковать и идти по тропинке. Блондинка обрадовалась попутчице и решилась.

На полдороге в глубокой темноте она услышала торопливые шаги сзади и подумала, что женщина почувствовала себя неуютно и хочет присоединиться к ней. Девушка замедлила шаг, радуясь тому, что не придется идти одной. Когда шаги послышались у нее за спиной, она повернула голову, собираясь заговорить. Может быть, она сказала бы «Жутковато, правда?» или просто «Привет».

Но вместо этого она ощутила руку на своем плече и вздрогнула, скорее от удивления, чем от страха, – сомнений, что позади идет женщина, у нее не было. Рука потянулась к шее девушки, и она пробормотала: «Что?» – бессмысленный вопрос, машинально слетевший у нее с языка.

После этого она уже не отдавала себе отчета в происходящем. Перед ней появилась темная фигура, пальцы впились ей в горло, перекрыв воздуху путь из легких. Чья-то рука толкнула ее, и она, похоже, долго пятилась назад, действуя по принуждению и в то же время пытаясь спастись. Ее страх только умножал силу незнакомки и помогал ей. Потом девушка ударилась головой о ствол дерева, и воздух из легких с силой ударил ей в нос и в уши. Голова гудела. Ей казалось, что она плывет по волнам, – только что стояла вертикально и вдруг оказалась на земле. Ощущения потеряли остроту: ей то мерещилось падение, то она возвращалась к реальности. В глазах у нее потемнело, потом взгляд сфокусировался и затуманился снова.

Элейн сунула руку в сумочку и достала оттуда нож. Тонкое изогнутое лезвие – такие ножи рыбаки используют для вырезания филе. Она вспорола темно-зеленое платье и откинула в сторону легкие куски материи. Груди и живот девушки белели в темноте.

За то короткое время, пока пальцы отпустили горло девушки, чувства начали возвращаться к ней. Она попыталась встать, оперлась локтем о землю, приподняла колено. Но беспощадная рука схватила ее и снова кинула на землю. Девушка ударилась головой о корень дерева и затихла. Темная волна затопила ее сознание. Кисти рук поднялись, но сразу же упали и остались неподвижными.

Элейн поднесла кончик лезвия к горлу блондинки и круто изогнула запястье. Она не спешила – надо было насладиться этим сполна, пока их никто не видит. Девушка колотила пятками по земле – издали этот шум можно было принять за быстрые шаги спешащего домой человека.