Текст книги "Год призраков"

Автор книги: Джеффри Форд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Ты, наверное, видел свое отражение, – решил Джим.

– Клянусь, он там. Вот и Мэри знала.

– А как он выглядел?

Я рассказал.

Джим разглядывал меня в свете рождественских огней.

– С Хинкли я разберусь, – посулил он.

– А как быть с тем?

– Почему ты не сказал папе?

– Я не хотел, чтобы мама Чарли узнала. Так у нее остается хотя бы надежда.

– Не говори, – поддержала меня Мэри.

Джим покачал головой.

– А этот тип в машине? Я думаю, он и мистера Барзиту убил, – сказал я.

– Этого инжирщика? – рассмеялся Джим.

Я рассказал ему о том, что случилось в ночь на Хеллоуин.

Тут к дверям подошел отец и окликнул нас, чтобы узнать, все ли в порядке.

– Все в порядке, – заверил его Джим, потом встал и включил верхний свет. – С лампочками мы потом разберемся, – обратился он к Мэри, выдергивая шнур из розетки и убирая гирлянду.

– Естественно, – сказала она.

Джим вытащил из штабеля бело-зеленую коробку, поставил на пол и открыл, а мы встали вокруг. Это была редкая штука, и замены для нее не было – удлиненные стеклянные трубочки с цветной жидкостью, закипавшей при включении в сеть. Джим вставил вилку в розетку. Гирлянда была такой старой и видавшей виды, что мы услышали, как по ней бежит электричество. Дед купил ее сорок лет назад, и мерцание этих лампочек было посланием из прошлого. Мы с нетерпением ждали появления первого пузырька.

Когда мы закончили проверять лампочки и вернулись в дом, гости уже ушли. Мама, одетая в халат, сидела в кресле и попивала вино, а папа, в костюмных брюках и черных носках, курил на диване. Они обсуждали, кто как выглядел. Я лег на коврик рядом с Джорджем и слушал их разговор, пока не уснул.

Они на это купятся

После Дня благодарения Джим протер Драный город от пыли и снова занялся им – принялся ставить то, что упало, установил знак «уступи дорогу» на пересечении Уиллоу-авеню и Хаммонд-лейн. Он сделал фигурки миссис Хомретц и ее собаки Татела, а также новую миссис Харрингтон: старая сломалась под тяжестью собственного веса. Я ему помогал. Джим увидел машину, которую я выкрасил в белый цвет, и сказал: «Почти то, что надо». Каждый вечер, сделав домашнее задание, мы отправлялись работать в подвал. План Джима состоял вот в чем: пусть Мэри своими способами обнаружит бродягу и покажет это место нам. «И тогда мы схватим его», – сказал он.

Я порасспросил ребят в школе, не попадался ли кому человек в белом плаще, не видел ли кто лица в своем окне. Задавать вопросы надо было осторожно, чтобы никто не пронюхал, в чем тут дело. Но никаких следов бродяги не обнаружилось. Никто ничего не видел. О бродяге почти никто уже не помнил, хотя прошло всего две недели с того дня, когда миссис Манджини «видели в чем мать родила» и ее муж, Джо, рассказал об этом Деду, стоя на газоне перед домом. Я стоял там, когда появился Джо в фуражке проводника Лонг-Айлендской железной дороги, со свернутыми в трубку газетами под мышкой. После того как Джо ушел, Дед сказал: «Господи Иисусе».

Как-то вечером Джим позвал Мэри в нашу часть подвала. Мы услышали, как она разговаривает сама с собой, а потом занавеска, разделяющая две половины, сдвинулась. Мэри сделала шаг на нашу сторону, но ближе подходить к щиту не стала.

– Ты знаешь наш план? – спросил Джим.

– Ну, – подтвердила Мэри.

Я рассмеялся.

Джим хлопнул меня по руке и велел заткнуться.

– Мы хотим, чтобы ты сказала нам, где сейчас бродяга, – начал Джим, подняв бывшего солдатика с руками-булавками и светящимися глазами. – Покажи нам, – попросил он, протягивая ей фигурку.

Мэри покачала головой.

– Пока не могу.

– Да брось ты.

– Никаких комментариев, пока не будет исчерпан лимит времени.

Мы рассмеялись, потому что она украла эти слова из какой-то серии старого «Супермена».

– Что ты хочешь этим сказать?

Мэри повернулась, как робот, и прошла мимо нас к лестнице.

В тот день, когда я обнаружил сырную голову в кухонном мусоре, мы получили табели с отметками. До Рождества оставалось около недели, и Крапп мне напакостил. Вручая мне табель, он покачал головой. Там стояли неуды по арифметике и обществоведению, да и с остальными предметами все было не ахти. После долгого пути из школы я вошел в дом, чуть не плача. Джим ждал меня и тут же попросил показать ему табель. Взглянув мельком на отметки, он улыбнулся:

– Ты хорошо поработал. Тебе прямая дорога в Гарвард.

– А у тебя что?

– У меня только один неуд. Остальные – твердые С.[46]46
  Отметка в американских школах, приблизительно соответствующая тройке.


[Закрыть]

– Вот подожди – родители придут домой.

– Да не волнуйся ты. Скажи, что Крапп тебя просто ненавидит. Они на это купятся.

Но они не купились. Даже у Мэри, которая столько времени проводила в своей вымышленной школе, табель оказался паршивенький. Было много крика. Отец с красным лицом тыкал мне пальнем в грудь и говорил, что теперь я буду учиться арифметике у него. Джим сидел тихонько и только кивал. Когда все закончилось, нас отправили спать. Мэри пошла к себе по коридору, а я, осушив слезы, потопал вверх по лестнице следом за Джимом. Мы разошлись по своим комнатам. Перед тем как я закрыл дверь, Джим прошептал: «Эй». Я повернулся. Он резко присел на корточки, кряхтя и корча рожи. Рука его устремилась назад и прошлась по промежности. Потом на пол, между его ног, упал табель. Джим встал, вздохнул и закрыл дверь.

Снежный шар

Через два дня после Рождества разбушевалась метель. Оттепель закончилась, и мы все собрались на кухне, устроившись на лежанках из диванных подушек. Духовка была включена, а ее дверца открыта. Мама повесила одеяла на входах в гостиную и столовую. У Мэри, Джима и мамы был грипп: завернутые в одеяла, они кашляли и температурили. Отец сидел в холодной столовой, пил кофе и читал старую газету. Вдруг он окликнул меня.

– Иди-ка наверх и оденься потеплее. Если будешь сидеть здесь со мной, то, может, не заразишься от них. – Изо рта его шел пар. – А то пойди к Бабуле и Деду – у них включен электрообогреватель.

Я кивнул и пошел мимо него к лестнице. Краем глаза я увидел выходящее на улицу окно – ту его часть, что не была закрыта рождественской елкой: стена снега поднималась выше верхнего края стекла. Ветер, завывая, гулял вокруг дома.

– И сколько ж его навыпадало? – спросил я.

Отец повернулся к окну гостиной.

– Пару часов назад по радио передавали – пять футов. Но вокруг домов намело аж до крыш. Серьезный снегопад.

У себя в комнате, стуча от холода зубами, я натянул на себя сколько мог пижам, рубашек и брюк, надел носки и кроссовки, хотя обычно дома их не носил. За моим обледеневшим окном, перед домом, виднелся белый холм, понижавшийся футов до четырех где-то посередине между домом Фарли и нашим. Улицы видно не было, угадывались только крыши на противоположной стороне. Нас словно закупорил ветер внутри снежного шара.

Когда я спустился по лестнице, мама курила на другом конце обеденного стола; ее трясло, несмотря на шаль, накинутую поверх халата.

– Нам нужен аспирин – взрослый и детский, замороженный апельсиновый сок, пачка сигарет. Винный вряд ли открыт, но если они работают, возьми полгаллона, – сказала она.

Отец сидел, ссутулившись, за столом и записывал за ней огрызком карандаша на почтовом конверте.

– Заметано, – сказал он.

– А как ты выйдешь на улицу? – спросила мама.

– Я мог бы выйти через заднюю дверь. Но, судя по всему, чтобы добраться до дороги, придется продираться через сугроб перед домом. А там футов двенадцать снега. Самое главное – выйти на дорогу, там все будет в порядке. Я ночью слышал, как раза два проехала уборочная машина.

– Через переднюю дверь не выйти.

– А я и не собираюсь. Выберусь через окно наверху. А там лягу на пузо и – брассом до самой улицы, – улыбнулся отец и, закурив, добавил: – Вот через минуту и пойду.

– А как ты вернешься?

– Подумаю об этом потом.

После этого отец повернулся ко мне и сказал:

– Сходи к Бабуле и Деду, узнай, не нужно ли им чего.

Я отправился к старикам – ну и тепло же было у них! Кольца маленького нагревателя светились ярко-оранжевым цветом. Дед, закинув назад голову, похрапывал на кресле в углу, а Бабуля расположилась на диване с подносом и книжкой-раскраской.

Подняв на меня глаза, она сказала:

– Быстро закрой дверь.

Я закрыл и подошел к ней посмотреть, что за картинку она раскрашивает. Оказалось, что это тореадор. Правда, Бабуля вылезала за линии, но цветовые пятна уже складывались в изображение.

– Здорово, – одобрил я и спросил, не нужно ли ей чего в магазине.

– А кто туда пойдет в такую метель?

– Папа пойдет. Он вылезет через окно наверху.

Через несколько минут отец, одетый в куртку, перчатки и черную вязаную шапочку Джима, повел Бабулю, маму и меня на второй этаж, в комнату Джима. Там он стал отодвигать от окна письменный стол и стул. Я выглянул наружу и увидел, что снег достает до кромки крыши. Отец сначала вытащил зимнюю раму, а потом поднял до конца наружную. В комнату ворвались снег и ветер, и мы отпрянули от окна. Отец сказал:

– Если я провалюсь, кинете мне канат, – и, рассмеявшись, стал вылезать наружу.

Мама, Бабуля и я сгрудились у окна, ветер швырял снег нам в лицо. Отец пополз по наклонной крыше, добрался до края и лег на живот. Затем он осторожно перекатился на снег и сразу провалился фута на два.

– Боже мой! – воскликнула мама.

– Он любит стихию, – сказала Бабуля.

Отец стал пробираться к улице, очень медленно, и я подумал, что сугроб может поглотить его в любую секунду. На полпути он остановился и замер.

Мама крикнула ему:

– Как дела?

– Тут все колышется маленько.

Он двинулся дальше, а приблизившись вплотную к улице, встал на четвереньки, пополз быстро, как краб, и скрылся из вида. Не знаю, слышал ли он нас, но мы ему похлопали. Сильный порыв ветра отбросил нас от окна. Мама шагнула вперед, преодолевая сопротивление ветра, и со стуком закрыла окно. Комната сразу погрузилась в полную тишину.

– На улице уже так темно, – сказала Бабуля.

Мы спустились по лестнице, и мама вернулась на кухню, а мы с Бабулей пошли на ее половину. Она включила для меня телевизор и занялась своей раскраской, а я смотрел кино про Геракла, убрав звук. Прошлой ночью я плохо спал, потому что на кухне все кашляли и ворочались. От усталости и тепла меня сморило. Когда я немного спустя проснулся, Бабуля уже убрала краски и теперь готовила свиную отбивную в своей маленькой духовке. В телевизоре Геракл поднимал громадный камень. Дед проснулся и читал журнал. Увидев, что я тоже не сплю, он кивнул на телевизор со словами:

– Не нужно тебе смотреть эту дрянь. Лучше почитай журнал. Это познавательно. Видишь?

Он повернул журнал так, чтобы мне была видна страница, на которой он остановился. Текста там не было – только фотография голой женщины на коленях кого-то в костюме гориллы. Меня бросило в краску. Бабуля повернула голову и рассмеялась.

– Убери это, – сказала она.

Дед закрыл журнал и бросил на пол рядом со своим креслом.

После ланча Дед вытащил свою недоделанную работу. Я сидел рядом с ним за кухонным столом, а он собирал из пластмассового конструктора две фигуры – с одной стороны маленькой платформы расположился неандерталец, а с другой – человеческий скелет. Пещерный человек был уже готов и стоял, одетый в леопардовую шкуру, с дубинкой в руке. Дед работал теперь над грудной клеткой скелета, приклеивая одну за другой тонкие кости, а я держал череп, двигая нижнюю челюсть. Перед нами то и дело мелькала Бабуля, которая совершала свой ежедневный моцион – сто прогулок из кухни в гостиную и обратно.

Пока мы работали, Дед прихлебывал из стакана «Олд грэнд-дэд» и рассказывал мне об одном из своих морских похождений. Его корабль шел к побережью Италии, и они должны были зайти в порт. Стоял великолепный ясный день. Светило солнце.

– На горизонте появился город, в который мы направлялись, – рассказывал он. – Мне показалось, что я вижу рай небесный. В солнечных лучах здания отливали чистейшей белизной. Чем ближе мы подходили, тем красивее он становился – даже улицы были белыми. И пусть это послужит тебе уроком…

Я кивнул.

– Наш корабль привлек чаек – сотни их кружили в небесах, думая, что подходит рыболовецкое судно. Вот тогда-то я и понял, отчего город такой белый: дома и улицы были покрыты засохшим птичьим дерьмом. За долгие годы эти чайки изгадили там все.

Когда я вернулся в нашу половину, мама выпивала и курила за обеденным столом. По ее лицу я понял, что она не в настроении, а потому, несмотря на холод, пошел в свою комнату, забрался одетый в кровать и натянул на себя одеяло. Немного спустя в моем коконе накопилось тепло, и меня сморил сон. Мне казалось, что прошло всего несколько минут, когда меня разбудил Джим – он стоял рядом с кроватью, завернутый в одеяло.

– Вставай, – сказал он.

Я открыл глаза.

– Сейчас полчетвертого, а папа все еще не вернулся.

– И сколько времени прошло?

– Уже часов пять. Даже если бы он полз, все равно должен был вернуться.

– А что говорит ма?

Джим закрыл глаза, закинул назад голову и издал носом хриплый звук.

– Она вырубилась на кухне. А Мэри стало еще хуже. Нам нужен детский аспирин. Бабуля взяла Мэри к себе, закутала и уложила на диван. А я иду искать папу.

– Тебе стало лучше?

Он сел на краешек кровати и покачал головой. Я только раз видел брата таким слабым – когда пошел на одно из его борцовских соревнований и он проиграл. Мне представился отец – как, увязнув по пояс в снегу, он не может сделать ни шагу и медленно погружается все глубже и глубже, точно в болото.

– Я пойду, – вызвался я.

– Хорошо, – согласился Джим.

Я сбросил с себя одеяло.

– Я смогу, – сказал я, и та часть меня, которая не хотела никуда идти, вдруг куда-то исчезла.

– Тебе придется через окно.

– Я только боюсь провалиться.

– Снег уже не идет, а сугробы вроде покрылись коркой льда, так что будешь нормально скользить.

Я встал с кровати и пошел к шкафу – взять пальто.

– Уже поздно, скоро стемнеет. Нужно добраться до магазинов и поискать его. Если там не найдешь, сразу же возвращайся.

– Хорошо.

Перчатки мои были давно потеряны, а потому я достал из комода пару белых носков и надел на руки.

– Капюшон подними, – сказал Джим.

Мы пошли в его комнату.

– А Бабуля знает? – спросил я.

– Если б знала, то фиг бы тебя отпустила.

И Джим поднял окно.

Внутрь ворвался холодный ветер, и я подошел к окну. Брат помог мне забраться на подоконник, и я наконец выполз на крышу. Неожиданный холод и вид домов, засыпанных снегом, напугали меня, и я присел на корточки. Свинцовые краски неба были такими же насыщенными, как цвет лампочек с пузырьками.

– Ну, если не будешь срать, то слезай с горшка! – прокричал Джим, и я почувствовал его руку у себя на плече.

Я оглянулся – он стоял, высовываясь из окна. Добравшись до края крыши, я лег на живот, как прежде отец. Джим был прав: на поверхности снега была ледяная корочка. Я уже успел проделать половину пути, когда меня обуял страх провалиться. Я вообразил себе, как задыхаюсь в снежном плену, от ужаса стал двигаться быстрее и наконец упал. Решив, что я все-таки провалился, я закричал. Снег, который самортизировал мое падение, доходил мне только до пояса. Я встал и перевел дыхание, удивляясь тому, что сумел выбраться на дорогу. Насколько хватало глаз, дома с обеих сторон улицы были засыпаны снегом, причем высота заносов понижалась к проезжей части. Я вспомнил урок Закона Божьего, на котором миссис Гримм рассказывала нам, как расступилось Красное море.

Медленно, словно во сне, я двигался вперед. Ветер стих, и воцарилась такая тишина, что в какой-то момент мои уши сами произвели звук и мне показалось, что я слышу, как меня зовет Бабуля. Я пробирался к Хаммонд-лейн в конце квартала, надеясь, что снегоуборочная машина прошла там больше чем один раз.

Снова повалил снег. Громадные влажные снежинки падали вокруг, и когда я выбрался на Хаммонд, до наступления темноты оставалось не больше часа. Мои кроссовки промокли и подмерзли. Снег забивался под брюки, а носки были совсем не то что перчатки. Из носа капало. В конце квартала пришлось перебираться через громадный сугроб, нанесенный снегоуборочной машиной. Снег в сугробе был довольно плотным, но мне было страшно забираться наверх, потому что снежная груда казалась высоченной – футов под двадцать. Спустился я на улицу, покрытую всего несколькими дюймами утрамбованного снега. Хаммонд-лейн вела прямо к магазинам. Я устал, но идти стало нетрудно, и я вздохнул с облегчением. За моей спиной из мрака появился черный автомобиль, цепи на его колесах издавали ритмичный звук. Я знал, что это мистер Клири, директор Ист-Лейка, потому что левую руку он держал на баранке, а правую, как и всегда, у горла. Я помахал ему, но он меня не заметил.

Парковка перед магазинами была расчищена и окружена высоченными снежными стенами, напоминая форт. В гастрономе, кондитерской, супермаркете и «Пицце Хауи» было темно, но в конце аптеки вроде бы горел свет. Я представил себе отца – как он стоит у прилавка и разговаривает с продавцом, на носу у которого очки с толстенными стеклами, – и прибавил шаг.

В окне аптеки висел старый постер: коппертоновская девочка, с которой собачонка стаскивает трусики.[47]47
  «Коппертон» – фирменное название лосьона от загара. На известном в 1950-е годы рекламном плакате была изображена маленькая девочка с косичками, за которой бежит спаниель и зубами стаскивает с нее трусики.


[Закрыть] Внутри явно горел свет, и я, берясь за ручку двери, заглянул внутрь, увидев главный проход между полками. Дверь была заперта. Я попробовал еще и еще раз, потом перешел к боковой двери, чтобы заглянуть в другой проход, но там никого не было. Я постучал в окно. Тупо вглядываясь в освещенное неоновыми лампами пространство, я услышал звук колесных цепей на Хаммонд-лейн. Ритм движения замедлился, и я понял, что машина сворачивает на парковку. Оглянувшись через плечо, я увидел длинную белую машину, которая свернула с дороги и направилась прямо на меня; от света ее фар я сощурился. Я почувствовал такую слабость в коленках, что даже не мог сдвинуться с места. Во рту у меня пересохло. Колесные цепи машины, медленно двигающейся по парковке, клацали в такт с биениями моего сердца. Когда машина доехала до «Пиццы Хауи», страх взорвался во мне, и я бросился за угол аптеки. Передо мной была стена снега, наваленного уборочной машиной. Я вскочил на первую обледеневшую глыбу и стал карабкаться вверх, словно обезьяна, слыша, как за моей спиной останавливается машина и открывается дверь. Добравшись до вершины, я оглянулся на секунду, но, только спрыгнув, понял, что рядом с машиной стоит вовсе не человек в белом плаще, а продавец из аптеки. Падал я примерно с двенадцатифутовой высоты, и в момент приземления на снежный ковер глубиной в два фута колени мои подогнулись, так что я зарылся лицом в снег.

Я поднялся, собираясь перебраться через снежную гору, но передо мной предстала непреодолимая стена льда. Я едва не разрыдался, но все же сдержался. Сгустившаяся тьма навела меня на мысль о теплой кухне – как было бы здорово снова там оказаться. Я несколько раз глубоко вздохнул, думая о том, как вернуться домой. Улица за магазинами, где я оказался, была мне незнакома. Где-то рядом жил Хинкли, а потому я предпочитал здесь не появляться. Но я знал, что эта извивающаяся улица упирается в лес. Я подумал, что снежные заносы под деревьями, наверное, не так высоки и мне удастся пробраться на задний двор Мейсонов, а там – через заборы к нашему дому.

Я отправился в путь, петляя между снежными наносами. Каждое новое освещенное окно – в некоторых виднелись рождественские елки – прибавляло мне настроения. Потом ветер усилился, а вместе с ним – и снег, который бил мне в лицо. Уши у меня ломило от холода, а руки мерзли в карманах пальто. Я едва видел верхушки деревьев в лесу – они терялись наверху в сумерках еще более темных, чем вечерний мрак за домом, мимо которого я проходил. Метель неистовствовала, и мне, чтобы передохнуть, нужно было забраться под деревья. Я прошел по подъездной дорожке темного дома на задний двор и на пути к лесу увидел старый деревянный гараж. Снег нанесло только с одной его стороны. Дверь была открыта, и я на минутку вошел внутрь, чтобы отдохнуть. Там пахло бензином, но какое это было наслаждение – стоять на твердом бетонном полу! Прислонясь к стене и закрыв глаза, я слушал вой ветра.

Я мог бы долго оставаться в гараже. Вскоре я обнаружил, что мои глаза привыкли к темноте, и понял, что всего в футе от меня стоит машина. Белая машина. Я прищурился, вспомнив, как промахнулся с машиной продавца, но тут увидел кое-что за задним сиденьем, возле изогнутого стекла. Опираясь на «плавник» машины, я придвинулся поближе. Это была ребячья бейсболка. Увидев улыбку «Кливлендского индейца», я повернулся и посмотрел на дом. В верхнем окне загорелся свет. Тут я испустил приглушенный крик и пустился наутек. Я и опомниться не успел, как оказался в лесу, несясь по колено в снегу.

Не знаю, как это случилось, но внезапно, придя в себя, я обнаружил, что стучу в заднюю дверь нашего дома. Отец открыл ее и поднял меня на руки.

– Все в порядке, – сказал он, и только тут я понял, как тяжело дышу.

Я стащил с головы капюшон и на мгновение защитился ладонью от яркого света.

– Я ходил тебя искать, – проговорил я чуть ли не сквозь слезы.

– Я знаю, – ответил он и сильнее прижал меня к себе.

Рядом с нами, на полу у входа в гостиную, спала мама, Мэри сидела, читая старую программку скачек, а Джим лежал, натянув на себя несколько одеял и глядя на меня. Его трясло от лихорадки, но он все же сказал:

– Отличная работа.

Я показал на Мэри:

– Ей лучше?

– Да, – ответил отец. – Она пропотела, и вся дрянь из нее ушла.

– Я ее выпотела, – сказала Мэри, оторвавшись от своей программки.

Джим рассмеялся.

Отец послал меня в ванную – снимать мокрую одежду, а сам поднялся в мою комнату и принес мне белье, носки, тапочки и две пижамы. Ноги у меня начали отходить и ужасно зачесались. Одевшись, я вышел в гостиную, где на диване перед елкой сидел отец. На кофейном столике стояли две рюмки и низенькая темная бутылка ликера «Драмбуи». Я сел рядом с отцом, и он налил в рюмки золотистую тягучую жидкость, а потом чиркнул спичкой и поднес ее к моей рюмке. На поверхности ликера заплясал голубой огонек. Отец несколько секунд смотрел на него, а потом сказал:

– А теперь задуй.

Я задул.

– Пусть постоит минуту, – посоветовал мне отец и отхлебнул из своей рюмки, потом закурил сигарету. – Не знаю, как тебе это удалось. Погодка – ого-го-го. Я уже собирался одеваться и искать тебя.

– А почему тебя так долго не было?

– Понимаешь, добрался я до Хаммонд. Там прошла уборочная машина, и я двинулся к магазинам. Прошел с полпути, голову вбок повернул – а там рука из снега торчит. Сначала я подумал, что мне показалось. Но потом подошел поближе, стал разгребать снег, а там – тело.

И отец еще раз отхлебнул из стакана.

– И что ты сделал?

– Ну, выкопал я его. Он замерз совсем. Весь твердый был – ну ровно как статуя. Наконец я перевернул тело – глаза у него потрескались, как стекло. И знаешь, кто это был?

– Кто?

Он показал в сторону улицы двумя пальцами, между которыми была зажата сигарета.

– Мужик с нашей улицы. Ну, ты его знаешь. С белками.

– Мистер Барзита, – сказал я и ощутил этот снег у себя на лице.

Я представил Барзиту – как он сидит под деревьями с ружьем на коленях, а глаза у него все потрескались – и потянулся к стакану с «Драмбуи». Глоток – и во рту у меня очутилась сладковатая расплавленная лава. Барзита превратился в конфетти.

– Так что сорвал он свою последнюю инжирину, – продолжил отец. – Ну, нашел я его, а значит, нужно было идти в магазин и там с таксофона звонить в полицию. Мне сказали, чтобы я вернулся и ждал у тела. Вот я и вернулся. Простоял там на холоде два часа. Наконец приехал полицейский, мы с ним отволокли тело на заднее сиденье его машины и отвезли в больницу. По пути туда мы забуксовали в снегу, и пришлось откапываться. А еще другим помогали, кто забуксовал. Вот такая канитель – одно на другое, одно на другое. Чего только у меня не спрашивали. Они решили, что бедняга пошел в магазин, а его в темноте, наверно, сшибла уборочная машина – у него шея была сломана. Когда все это закончилось, полицейский отвез меня назад. Мне ведь нужно было купить аспирин и еще кое-чего. Но по пути новая фигня – ему поступил вызов, так что он меня высадил у библиотеки. Вот так, одно к другому.

Отец встал и выключил свет, оставив только гирлянду на елке. Мы сидели молча, глядя на цветные колбочки. Я выпил только полрюмки «Драмбуи» и поставил ликер на стол.

– Ну, ты уже щурился в этом году? – спросил он.

Была у него такая фишка – щуриться, глядя на рождественскую елку в темноте. Мы оба пощурились некоторое время, потом я закинул голову и закрыл глаза.

– Ну хорошо, – сказал отец. – А сколько будет девятью девять?

Я притворился, что сплю, и услышал тихий голос Мэри из кухни:

– Восемьдесят один.