355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джеффри Форд » Год призраков » Текст книги (страница 1)
Год призраков
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 11:08

Текст книги "Год призраков"


Автор книги: Джеффри Форд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Джеффри Форд
Год призраков

Посвящается Джиму, Мэри и Дулу, чья любовь была как свет в годы тени


Глаза

Это началось в последние дни августа, когда листья вяза, что рос в переднем дворе нашего дома, стали сворачиваться в ломкие коричневые трубочки и падать на газон. В тот день я сидел на краю тротуара и ждал, когда мистер Тай-во-рту появится из-за угла в конце Уиллоу-авеню. Я чутко прислушивался: вот сейчас раздастся скорбный звон колокольчика, каждый удар которого не только обещал мороженое, но еще и напоминал о несбывшихся желаниях. Я взял в каждую руку по опавшему листу и сжал кулаки. Когда я разжал пальцы, с моих ладоней на землю у меня под ногами полетело мелкое крошево. Если бы я ждал наступления этого странного, трудного года, то в падающих кусочках листьев увидел бы, наверное, символ окончания чего-то. Но я ждал только глаз.

В то безоблачное утро я прошел по леску и, выйдя из города, пересек железнодорожные пути. Контактный рельс гудел, притаившись змеей в ожидании случайного прохожего, чтобы впиться ему в лодыжку. Потом я прошествовал по дороге вдоль фабрики, обогнул бакалейный магазин и принялся сновать туда-сюда по улицам, обшаривая открытые мусорные бачки, контейнеры и помойки в поисках стеклянных бутылок. Я нашел три из-под лимонада и одну молочную – на полгаллона. Потом я отправился к бакалейщику, сдал бутылки и вышел из магазина с четвертаком.

Мистер Тай-во-рту проводил этот розыгрыш все лето напролет. Если ты покупал что-нибудь начиная от двадцати пяти центов, он давал карточку. На лицевой стороне был маленький портрет – мороженое с вафельной физиономией; такое же было нарисовано и на борту грузовика мистера Тай-во-рту. А на задней стороне – часть пазла: если прибавить к ней еще, получался тот же рисунок, только в восемь раз больше. У меня уже были синие лацканы и красный галстук-бабочка, физиономия из сахарной трубочки с улыбкой, обнажавшей белоснежные зубы, голова с вылезающим наружу мозгом из ванильного мороженого, а сверху – кремовый остроконечный завиток. Вот только глаз у меня не было.

Тому, кто собирал весь портрет, доставался Особый Тай-во-рту в пластмассовом блюдечке, как кони-айлендское мороженое, – четыре кремовые завитушки, шоколадная подливка, сливочное масло со жженым сахаром, пастилка, орешки, пестрая присыпка, изюм, горошки «эм-энд-эмс», ломтики ананаса и банана, а поверх всего – вишенка. Купить Особый Тай-во-рту было нельзя – только выиграть. Так, по крайней мере, говорил Мел, которого со временем стали звать просто Тай-во-рту.

Иногда Мел старался быть любезным, но я думаю, что бумажная шляпа лодочкой, которую он носил каждый день, досаждала ему. Еще он носил синий галстук-бабочку, белую рубашку и белые брюки. Лицо у него было вытянутое и перекошенное, а временами, когда покупателей было слишком много и у ребят не находилось мелких монеток, нижняя часть его лица медленно таяла – точь-в-точь пломбир, брошенный на асфальт. Из длинных ушей Мела торчали пучки волос, словно из головы рос куст, а стекла очков из-за внутренних трещинок напоминали бриллианты. Голос Мела звучат будто из глубин его холодильника, когда он называл мою сестренку Мэри и всех других девчонок «цыпочками».

Тем летом мой брат Джим как-то раз спросил меня:

– Хочешь увидеть, где живет Тай-во-рту?

День уже клонился к закату, но все же мы сели на велики и погнали по Хаммонд-лейн мимо обувного магазина, средней школы и дальше – за церковь Лурдской Богоматери. После получаса езды он остановился перед каким-то домишкой. Когда подъехал я, Джим показал на дом со словами:

– Ты посмотри на эту развалюху.

На голой земле перед домом был припаркован грузовичок мистера Тай-во-рту. Мне запомнились плющ и одноэтажный домик размером с большой гараж. Из-под выцветших белил проглядывали черные доски – ни дать ни взять зебра. Крыльцо явно попало под метеоритный дождь. Света внутри не было видно, и мне это показалось странным, потому что к тени деревьев уже примешивались наступающие сумерки.

– Он что – так в темноте и сидит? – спросил я у брата.

Джим пожал плечами и снова уселся на велосипед. Два раза он объехал вокруг меня, а потом устремился на улицу, крикнув через плечо во всю силу легких:

– Тай-во-рту сосет!

Домой мы ехали в темноте, и брат знал, что без него я потеряюсь, а потому во всю мочь жал на педали.

Тем летом, пытаясь получить приз от мистера Тай-во-рту, мы не обращали внимания на бубенчики «Брикетов Бунгало» и «Хорошего настроения».[1]1
  Известные в 60-е годы сорта мороженого. (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть]
К концу июля у всех наших ребят оказалось не меньше двух почти полных наборов карточек, вот только глаз ни у кого не было. Том Салливан, который жил в квартале по другую сторону школьного поля, рассказывал, что их ребятам это надоело и они взяли штурмом грузовичок Мела – подпрыгивали и качались на держателе для зеркала заднего вида, забрались в кабину с криками: «Глаза! Отдавай глаза, засранец!» Когда Тай-во-рту выскочил наружу, чтобы прогнать их, брат Тима, Билл, запрыгнул на прилавок, с которого Тай-во-рту продавал свой товар, через окошко проник в святилище, открыл холодильник и принялся кидать фруктовое мороженое ребятам на тротуаре.

Тай-во-рту в ходе этой стычки потерял очки, но шляпа на нем удержалась. Гоняясь за мальчишками по кабине и кузову, он орал: «Ах вы, сучьи дети!» Наконец Мел вытащил две большие пачки карточек и швырнул на улицу. «Ребята кинулись на них, как мухи на дерьмо», – говорил Тим. Когда стало понятно, что там нет ни одной карточки с глазами, Тай-во-рту, сняв колокольчик, уже потихоньку заворачивал за угол.

Но в тот день на исходе лета, когда я сидел в ожидании на поребрике, у меня родилась теория, вселившая в мою душу надежду. Я решил, что Тай-во-рту выдерживает нас до конца сезона и в последние деньки перед началом учебы, прежде чем исчезнуть до следующей весны, одарит кого-нибудь глазами. Я проникся верой, какой никогда не чувствовал в церкви, что в этот день со мной должно произойти что-то необыкновенное. Я сидел на поребрике и ждал. Потом солнце стало клониться к закату, и мама позвала меня обедать. Тай-во-рту так больше никогда и не появился, но, как выяснилось, мы все разжились глазами.

А клоуны будут?

Рисовала моя мама лучше, чем готовила. Мне нравилось, как она нарисовала отца – в костюме, на темно-красном фоне, с задумчивым лицом, – но вот ее томатный суп с макаронами вовсе не вызывал у меня восторга.

Она стояла у кухонной плиты перед большой кастрюлей и варила этот самый суп, в одной руке у нее был стакан хереса, а в другой – горящая сигарета с чуть ли не дюймовым столбиком пепла. Она повернулась и, увидев меня, сказала: «Иди вымой руки!» Я направился по коридору в ванную, успев краем глаза заметить, как пепельный столбик свалился в кастрюлю. Перед тем как я открыл дверь в ванную, до меня донеслось мамино бормотание: «А не пойти ли тебе?..» – а следом раздался хлюпающий звук – она принялась помешивать свою оранжевую похлебку.

Когда я вышел из ванной, мне было поручено замешать порошковое молоко и выдать всем нам, маленьким, по стакану. В конце еды нас ждали три полных стакана этого молока. К несчастью, мы все еще не забыли, что такое настоящее молоко. Порошковое по вкусу напоминало кислую капусту, а по виду – вспененную воду с растворенным в ней мелом. Но стояло оно просто для виду. Если никто из нас не жаловался на ужасный вкус, мать никогда не заставляла его пить.

Стены столовой были обиты раскрашенными под дерево панелями, сучки на которых всегда казались мне кричащими рожами. Джим сидел за столом напротив меня, а Мэри – рядом со мной. Мать восседала в конце стола, под открытым окном. Перед ней стояла не тарелка с супом, а пепельница и стакан с вином.

– Вкуснота – пальчики оближешь, – сказал Джим, добавляя в свою тарелку кусок маргарина. Как только оранжевое варево начинало охлаждаться, в него постоянно нужно было добавлять смазку.

– Закрой рот и ешь, – сказала мама.

Мэри помалкивала. По тому, как она тихонько кивала, я догадался, что она сейчас – Микки.

– Тай-во-рту сегодня не появился, – сказал я.

Мой брат посмотрел на меня и разочарованно покачал головой.

– Да он там и в метель будет торчать – ждать этого мороженщика, – сказал он маме.

Та беззвучно рассмеялась, выбросила ладонь в его сторону и ударила по воздуху.

– Во что-то же нужно верить, – сказала мама. – Жизнь такая долгая, стерва.

Она затянулась сигаретой, отхлебнула вина. Мы с Джимом знали, что последует за этим.

– Когда дела немного наладятся, – сказала она, – мы, пожалуй, все поедем куда-нибудь в отпуск.

– Как насчет Бермуд? – спросил Джим.

Мама в своем винном тумане задумалась на секунду – уж не иронизирует ли он, но брат умел изображать искренность.

– Я как раз об этом и подумала.

Так оно и было на самом деле, потому что раз в неделю, достигнув необходимого уровня интоксикации, она непременно об этом думала. Это зашло уже настолько далеко, что когда Джиму было что-то от меня нужно, а я спрашивал, что мне за это отломится, он отвечал: «Не волнуйся – я возьму тебя на Бермуды».

Она рассказывала нам о кристально чистой воде, такой прозрачной, что на сто ярдов видно, о том, как в этой глубине машут крыльями стаи скатов. Рассказывала о белоснежных песчаных пляжах, о пальмах, которые покачивают листьями на ветерке, напоенном ароматами цветов. Мы будем нежиться в гамаках на берегу. Будем есть ананасы, разрубая их ударами мачете. Будем купаться в лагунах. И волны будут выносить на берег раковины наутилусов, морских ежей, акульи зубы, а вместе с ними – серебряные пиастры с испанских галеонов, потерпевших крушение много веков назад.

В тот вечер она, как и всегда, поведала нам обо всем этом, причем в таких подробностях, что даже Джим слушал с полузакрытыми глазами и полуоткрытым ртом.

– А клоуны будут? – спросила Мэри голосом Микки.

– Конечно.

– А сколько?

– Восемь.

Мэри одобрительно кивнула и снова превратилась в Микки.

Когда мы вернулись с Бермуд, пришло время мыть посуду. Остатки варева в кастрюле мама вывалила в тарелку со спагетти – для отца, когда он вернется домой с работы. Она завернула тарелку в вощеную бумагу и поставила в самую середину духовки, включив ее на минимум, чтобы не остыло. А то, что осталось, пошло нашему псу Джорджу. Мама мыла посуду, не выпуская изо рта сигарету и постоянно прикладываясь к стакану с вином. Джим вытирал вымытое, я убирал посуду на место, а Мэри пересчитывала все это сто двадцать раз.

За пять лет до этого гараж нашего дома был переоборудован в квартиру, где поселились Бабуля и Дед. Их жилище отделялось дверью. Мы постучали, и Бабуля пригласила нас войти.

Дед достал свою мандолину и исполнил несколько песен: «Яблоневый цвет», «Покажи мне путь домой», «Доброй ночи, Айрин».[2]2
  «(I'll Be with You in) Apple Blossom Time» – песня Невилла Флисона и Альберта фон Тильцера, большой хит начала 1940-х гг. в исполнении «Сестер Эндрюс». «Show Me the Way to Go Home» – английская застольная песня, популярная с 1925 г. по обе стороны Атлантики в версии Джимми Кэмпбелла и Реджинальда Коннелли; в конце 1950-х перепета «Сестрами Эндрюс». «Goodnight, Irene» – знаменитая песня выдающегося блюзмена Лидбелли, впервые записана им в 1932 г.


[Закрыть]
Пока он пел, Бабуля шинковала капусту на деревянной доске, а мать покачивалась в кресле-качалке, прихлебывала вино и подпевала. Бренчание двухструнного инструмента, сопровождавшее голос мамы, казалось мне прекрасным.

За столиком на кухонной площади сидела Мэри со станочком «Ларедо»[3]3
  Машинка для скручивания сигарет, впервые выпущенная в начале 1970-х годов фирмой «Браун энд Уильямсон».


[Закрыть]
и вертела сигареты. Родители не покупали сигареты в пачках – у них была эта машинка, куда загружалась специальная бумага и горсть табака. Настроил машинку, повернул туда-сюда рычажок – и сигарета готова. На самом деле эта операция была не такая уж и простая. Нужно было точно подобрать количество табака, чтобы сигарета получилась плотной и не рассыпалась.

Когда родители только купили эту машинку, Мэри сидела и смотрела, как они с ней управляются. Она мгновенно превратилась в крупного специалиста по отмериванию дозы табака, распределению его на хрустящей белой бумаге, повороту рычажка. Скоро она стала главным сигаретокрутчиком. Стоило ей начать, как она превращалась в настоящую табачную фабрику. Дед называл ее Р. Дж. Рейнольдс.[4]4
  Ричард Джошуа Рейнольдс (1850–1909) – американский бизнесмен, основатель известной табачной фирмы.


[Закрыть]
Но сам он этих сигарет не курил. Он курил «Лаки страйк» и пил виски «Олд грэнд-дэд»,[5]5
  «Old Grand-Dad» (англ.) – «Старый дедушка».


[Закрыть]
что ему вполне подходило.

Мы с Джимом смотрели телевизор с выключенным звуком. На экране в черно-белом цвете гримасничал, вертелся, падал на задницу Дик Ван Дайк,[6]6
  Ричард Ван Дайк (р. 1925) – американский актер, известный более всего ролями в фильмах «Мэри Поппинс», «Диагноз: убийство» и телепрограммой «Шоу Дика Ван Дайка».


[Закрыть]
к кривлянию которого отлично шли мелодии «Лачужного городка» и «Я тебя еще увижу». Даже если бы Дед не играл, а мама не пела, звук мы все равно не смогли бы включить: Дед до смерти ненавидел Дика Ван Дайка.

Год призраков

В моей комнате было темно, и, хотя погода весь день стояла теплая, прохладный ветерок, какой бывает в конце лета, задувал в комнату через сетку на открытом окне. Проникал внутрь и лунный свет, высвечивая кусок голого крашеного пола. Снаружи до меня доносилось стрекотание фильтра в маленьком бассейне у наших соседей Фарли, и к этому добавлялось царапанье когтей Джорджа по линолеуму, устилавшему кухонный пол внизу.

Джим спал в своей комнате по другую сторону коридора. Внизу под нами спала Мэри, наверняка нашептывая в подушку таблицу умножения. Дальше, в соседней с Мэри комнате, лежала мама: лампочка для чтения наверняка включена, рот открыт, глаза закрыты, толстенный красный том рассказов о Шерлоке Холмсе с профилем детектива на корешке раскрыт и покоится на груди. Что касается Бабули и Деда, я мог представить себе только темную комнату и крохотную блестящую бутылочку с лурдской водой в виде Девы Марии, стоявшую на туалетном столике.

Я думал о книге, которую читал, перед тем как выключить свет, – об очередном выпуске похождений Перно Шелла. Там рассказывалось о наводнении вроде Всемирного потопа и о том, как старый деревянный дом, где жил Шелл, сорвался с фундамента и Шелл вместе с другими обитателями дома пустился в полное приключений плавание по громадному всемирному океану.

В книгах о Шелле была некая загадка: они выпускались под разными фамилиями, порой даже разными издательствами, но достаточно было прочесть две-три страницы, чтобы понять: все они написаны одним человеком. Их трудно было находить на полках, потому что книги расставлялись по фамилии автора. Я никогда не узнал бы о них, если бы не Мэри.

Время от времени я читал ей вслух отрывки из того чтива, что было у меня на руках. Мы сидели в уголке у забора на заднем дворе в подобии шалаша, образованного кустами форзиции. Как-то раз, сидя среди этих желтых цветов, я прочел ей отрывок из только что взятой книги про Шелла «Звезды в небесах»: автором значилась некая Мэри Холден. Кончив читать, я передал книгу сестре, чтобы та могла посмотреть на картинки. Она полистала книгу, поднесла ее к лицу, принюхалась и сказала:

– Трубочный дым.

В те времена наш отец изредка покуривал трубочку, так что запах нам был знаком. Я взял у Мэри книгу и тоже понюхал. Она была права. Только табак был не тот, что курил отец. Запах был гуще и старше – пахло отчасти лошадью, отчасти отсыревшим шерстяным одеялом.

Когда я ходил в городскую библиотеку, Мэри часто сопровождала меня. За всю дорогу она обычно не произносила ни слова, но несколько недель спустя после того, как я вернул «Звезды в небесах», она подошла ко мне. Я в это время копался на четырех больших стеллажах где-то между детским и взрослым отделами. Мэри дернула меня за рубашку, а когда я повернулся, протянула мне книгу – «Громадный вигвам» Дункана Мейна.

– Трубочный дым, – сказала она.

Открыв книгу на первой странице, я прочел: «Перно Шелл боялся высоты и никак не мог понять, почему он согласился лететь в дирижабле, который теперь парил над его головой». Еще один роман о Перно Шелле, написанный совсем другим автором. Я поднес книгу к носу, принюхался и кивнул.

Тем вечером я хотел, чтобы Перно Шелл оставался в моем воображении, пока сон не сморит меня, но мысли о нем вскоре истончились, и сквозь них пробилось главное наваждение моих бессонных ночей, проведенных во мраке и одиночестве: смерть. В конце весны машина на Монтаукском шоссе сбила Тедди Дандена – мальчишку из нашего квартала, на два года младше меня и на два старше Мэри. Водитель был пьян, и машину вынесло на тротуар. Брат Тедди рассказывал, что тот пролетел по воздуху футов тридцать. Я всегда пытался представить это себе – две высоты баскетбольного кольца. Нам пришлось пойти на похороны. Священник сказал, что Тедди пребывает в мире, но в это трудно было поверить. Тот лежат в гробу, и кожа у него была желтая, лицо раздутое, а уголки губ опущены в горькой гримасе.

Все лето Тедди возвращался ко мне оттуда – из своей могилы. Я воображал, как он внезапно просыпается и царапает крышку гроба, как в той истории, что мне однажды рассказал Джим. Я боялся встретить его призрак на улице по вечерам, когда выгуливал Джорджа. Я останавливался под уличным фонарем и прислушивался. Страх рос у меня в груди, я начинал дрожать и наконец стремглав несся домой. В пустынном дворе после захода солнца, в темной рощице за школьным полем, в углу моей комнаты ночью – повсюду поджидал меня Тедди Данден, злобный и завистливый.

Джордж поднялся по лестнице, толкнул лапой дверь в мою комнату и встал рядом с моей кроватью. Он повернул свою бородатую морду и посмотрел на меня, а потом запрыгнул на кровать. Джордж был из породы каких-то шнауцеров: небольшой, но совершенно бесстрашный. С ним мне было спокойнее. Потихоньку меня стало клонить в сон. Я вспоминал, как качаюсь на волнах у Файр-Айленда,[7]7
  Один из островов у южной оконечности Лонг-Айленда – места действия романа.


[Закрыть]
затем воспоминание стало понемногу подергиваться дымкой – я соскользнул в сон. А потом я вдруг начал падать откуда-то с большой высоты и проснулся, услышав, как отец возвращается с работы. Парадная дверь тихонечко закрылась. Я слышал, как отец ходит по кухне. Джордж соскочил с кровати и выбежал из комнаты.

Я лежал и думал – хорошо бы спуститься и поздороваться с ним. Последний раз я видел отца в прошлый уик-энд. Чтобы содержать семью, он был вынужден работать в трех местах – токарил несколько часов с раннего утра, потом отправлялся на свою основную работу – зуборезчиком, а вечером подрабатывал уборщиком в универмаге. Уходил он из дома еще затемно, а возвращался чуть ли не в полночь. В течение недели я то здесь, то там улавливал запах машинного масла – на диванных подушках, на полотенце в ванной, – словно отец был призраком, оставлявшим слабые следы своего присутствия.

Наконец звуки затихли – перестала открываться и закрываться дверка холодильника, течь вода из крана, – и я понял, что отец, наверное, в столовой: уминает гору спагетти, читает газету в свете, проливающемся из кухни. Я слышал, как он переворачивает большие газетные страницы, как позвякивает вилка о тарелку, как чиркает спичка о коробок… и вот тут-то оно и случилось. С улицы донесся пронзительный женский крик – такой громкий, что полотно ночи порвалось. Образовавшейся дыры хватило, чтобы в нее проскользнул Год Призраков. Меня пробрала дрожь, я закрыл глаза и забрался с головой под одеяло.

Бродяга

Когда я следующим утром спустился по лестнице, дверь к Бабуле и Деду была открыта. Я просунул туда голову и увидел Мэри – она сидела в кухоньке за столом, на котором прошлым вечером крутила сигареты, и ела зерновой завтрак из миски. Дед сидел на своем привычном месте рядом с ней, держа перед собой развернутую программу скачек. На полях он карандашом записывал цифры, непрерывно бормоча себе под нос родословные, имена жокеев, вес, скорость, состояние дорожек на ипподроме, – так он проводил вычисления по «системе Макгина», которую назвал своим именем. Мэри кивала всякий раз, как в уравнение добавлялся новый член.

В нашей части дома из ванной в коридор вышла мама, и я повернулся к ней. Она была одета для работы – в бирюзовом платье с большой заколкой в виде звезды, напоминавшей деталь витража. Я подошел к маме, и она меня обняла, поцеловала в голову, окутала терпким облаком духов, густых, как пудра. Мы направились на кухню, и мама дала мне зерновой завтрак с порошковым молоком, вкус которого становился при этом немного лучше – нам разрешалось посыпать кушанье сахарным песком. Я сел в столовой, мама присоединилась ко мне с чашечкой кофе. Из окна за ее спиной в комнату проливался солнечный свет. Она зажгла сигарету и пододвинула к себе пепельницу.

– Пятница. Последний день каникул, – сказала она. – Так что ты времени даром не теряй. В понедельник снова в школу.

Я кивнул.

– И будь осторожнее, – продолжила она. – Ко мне соседка заходила сегодня утром – миссис Конрад. Говорит, вчера вечером видела в окне какого-то бродягу. Она как раз ночную рубашку надевала, повернулась – а в окне чья-то физиономия.

– Она закричала?

– Сказала, что испугалась до смерти. Джейк был внизу – смотрел телевизор. Он вскочил и бросился на улицу, но там уже никого не было.

В комнате появился Джим.

– Ты думаешь, ее кто-то увидел голой? – спросил он.

– Поделом ему, – заметила мама и быстро добавила: – Не смейте это повторять где-нибудь.

– Я слышал, как она кричала, – сказал я.

– Кто бы это ни был, он взял лестницу, которую Дед хранит во дворе. Приставил ее к стене конрадовского дома и поднялся до второго этажа. Так что на улице будьте сегодня внимательнее, а не то попадетесь какому-нибудь воришке.

– Это значит, что он заходил к нам во двор, – сказал Джим.

Мама затянулась сигаретой и кивнула:

– Видать, заходил.

Прежде чем уйти на работу, мама оставила нам список дел на день: выгулять Джорджа, убрать свои комнаты, выкосить газон позади дома. Потом она поцеловала нас с Джимом и пошла к Бабуле и Деду – поцеловать Мэри. Я смотрел, как ее машина отъезжает от дома. Джим подошел и встал рядом со мной у окна.

– Бродяга, – сказал он, улыбаясь, – Надо нам это расследовать.

Полчаса спустя Джим, Мэри и я вместе с Фрэнки Конрадом сидели в кустах форзиции.

– И что – этот бродяга видел твою мать голой? – спросил Джим у Фрэнки.

У Фрэнки была прическа как у Кудрявого из «Трех придурков».[8]8
  «Три придурка» – популярная группа американских комиков, появившихся на экране в 20-х годах XX века и известных своими многочисленными короткометражными фильмами.


[Закрыть]
Он почесал затылок толстыми, короткими пальцами.

– Наверно, – сказал он, сморщившись.

– Ну и поделом ему, – сказал Джим.

– Ты что хочешь сказать? – спросил Фрэнки.

– А ты вспомни, какая у твоей матери задница, – сказал Джим и рассмеялся.

Фрэнки несколько секунд сидел молча, задумавшись, потом кивнул и сказал:

– Да.

Мэри вытащила скрученную на машинке сигарету. Она всегда утягивала штуку-другую, занимаясь этим делом, – все равно никто бы и не подумал. Мэри на свой манер была ух какая пройда. Закури, скажем, я – Джим меня точно заложил бы. А ей он только сказал:

– Будешь курить – так и не вырастешь.

Мэри затянулась и сказала спокойным голосом:

– А не пойти ли тебе?..

Джим повелительно распределил среди нас обязанности.

– Я буду детективом, а вы – моей командой, – И показал на меня: – Ты должен все записывать. Я дам тебе тетрадь. И не ленись.

– Хорошо, – согласился я.

– Мэри, – велел Джим, – не витай в облаках – будешь считать. Только без этих твоих микки-маусовских штучек.

– Уже считаю, – сказала она голосом Микки и кивнула.

Мы расхохотались, а Мэри и бровью не повела.

– Фрэнки, назначаю тебя моей правой рукой. Будешь делать все, что я скажу. Понял?

Тот согласился, и тогда Джим сказал нам, что мы первым делом должны искать улики.

– Твоя мать не сказала, как этот бродяга выглядел? – спросил я.

– Сказала, что раньше его никогда не видела. Он словно призрак какой.

– Может, это вампир? – предположил я.

– Никакой это не вампир, – отрезал Джим. – Извращенец. Если мы хотим, чтобы все вышло как надо, то нужно делать по науке. Никаких вампиров в природе нет.

Первым делом мы осмотрели место преступления. Под окном конрадовской спальни, на втором этаже их дома, соседствовавшего с нашим, мы нашли четкий отпечаток подошвы. Отпечаток был крупный, гораздо больше, чем у любого из нас, и подошва была не гладкая, а с линиями и кружками.

– Видите, что это? – спросил Джим, присаживаясь на корточки.

– Это след от кроссовки, – сказал я.

– Точно, – сказал он.

– Я думаю – от кеда, – сказал Фрэнки.

– О чем он вам говорит? – спросил Джим.

– А о чем? – спросил Фрэнки.

– Ну, он слишком велик – значит, не ребячий. Правда, взрослые обычно не носят кеды. Наверно, тут был молодой парень. Нам нужно сохранить это, если полиция будет проводить расследование.

– А твой отец вызывал полицию? – спросил я.

– Нет. Сказал, что если поймает этого сукиного сына, то сам его пристрелит.

У нас ушло с полчаса на то, чтобы выкопать отпечаток, – мы осторожно разрыхлили землю вокруг, подкопались под него лопатой, потом пошли к крылечку Бабули и спросили, не найдется ли у нее коробки. Она дала нам круглую шляпную коробку, на крышке которой были нарисованы пудель и Эйфелева башня.

Джим приказал Фрэнки:

– Неси это так, будто у тебя в руках бомба.

Потом мы отнесли коробку в сарай, что стоял в нашем дворе, у забора. Когда Фрэнки поставил коробку на деревянную полку рядом с бутылкой инсектицида, Мэри сказала:

– Один.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю