Текст книги "Год призраков"

Автор книги: Джеффри Форд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Сонный порошок

Я стоял над Драным городом, разглядывая его со всех сторон, и вдруг понял, что с тех пор, как Джим начал заниматься борьбой, обзавелся новыми дружками и старался как можно реже бывать дома, на его детище осела тонкая пленка пыли. Я вообразил, что это сонный порошок – словно злобный колдун из сказки посыпал фанерный щит. Городок стал тихим, точно погрузился в глубокий сон, и на листе фанеры парило опустение. Тут почти ничто не поменялось с того последнего раза, когда я приходил сюда перед Хеллоуином. Чарли по-прежнему лежал в озере, Борис возился с машиной, миссис Харрингтон выкатилась вперед на животе и погрузилась в сон.

Я заметил только одну перемену: бродяга теперь находился за нашим домом. Я решил, что переставила его туда Мэри – после того, как увидела его лицо в окне. На самом деле он, конечно, давно уже ушел и, возможно, подглядывал за другими семействами. Ремонт крыши у миссис Рестуччо еще не был закончен, и хотя Халловеи съехали уже больше года назад, Раймонд, их старший сын, спал позади их дома. Я подумал, а вдруг это конец Драного города: Джим, повзрослев, забросит его, и сонный городок так и будет медленно разлагаться, и наконец глиняные фигурки, растрескавшись, превратятся в прах, а картонные дома сморщатся и упадут.

Я пошел в угол подвала, где стояла коробка со старыми игрушками. Порывшись в ней, я нашел машинку «мэтчбокс»[39]39
  Литые модели автомобилей, названные так (matchbox – «спичечный коробок»), поскольку вначале продавались в футлярах, похожих по форме и размеру на спичечные коробки.


[Закрыть] – модель черного длинного катафалка. Задняя дверка открывалась; когда-то там был выдвигающийся гробик. Воспользовавшись запасами Джима, я выкрасил машину в белый цвет и еще не высохшую поставил на Уиллоу-авеню – перед домом мистера Барзиты. Окинув еще раз взглядом фанерный щит, я протянул руку и выключил солнце.

Мы сегодня не ходили в церковь

Отец таинственным образом появился в кровати в воскресенье утром. Я как раз шел по коридору в ванную и увидел, что он спит рядом с мамой. Вид его испугал меня, и я побежал наверх – сказать Джиму, который еще не проснулся. Брат встал и пошел со мной вниз по лестнице. Я заглянул к Мэри, толкнул ее в бок и сказал:

– Слышь, папа вернулся.

Она встала, и мы втроем, расположившись в ожидании вокруг кровати, принялись поедать отца глазами. Прошло какое-то время, и отец вдруг сел и открыл глаза, будто пробуждаясь от кошмара. Он тряхнул головой и выдохнул – казалось, с облегчением, – а потом улыбнулся нам.

Мы узнали, что отец не только здесь, с нами, но и проведет дома весь день. Он поднялся, выпил кофе и спросил, не хотим ли мы прокатиться.

– Куда? – спросил Джим.

– Не знаю. Выясним, когда доберемся до места.

Мы все вышли на улицу и набились в машину.

Джим уселся на переднем пассажирском сиденье, а мы с Мэри – на заднем. На улице было холодно, но Джим с отцом открыли передние окна, и мы поехали под звуки орущего радио и бешено воющего ветра. Все молчали. Отец подъехал к придорожному киоску с хот-догами. Мы купили крем-соду и хот-доги, приправленные запеченным луком и горчицей, которые хрустят, если их надкусить. Усевшись на перевернутые ящики из-под молока в нескольких футах от киоска, мы принялись молча есть. А потом снова уселись в машину и поехали быстро-быстро, и я испытывал ощущение свободы, прогула и побега.

Когда за спиной осталось немало миль и опасности возвращения больше не было, Мэри подалась к переднему сиденью и сказала:

– Мы сегодня не ходили в церковь.

Отец повернулся и мгновение, улыбаясь, смотрел на нее.

– Я знаю, – сказал он и громко рассмеялся.

Мы остановились перед огромным парком на Северном берегу. Парковки были почти пусты, несмотря на сказочно ясный день. Мы оставили машину в середине забетонированного пространства, с трех сторон окруженного лесом.

– Ну, в какую сторону пойдем? – спросил меня отец.

Я указал на запад: похоже было, что так мы сможем уйти дальше всего от дороги и парковок.

– Отлично. И они понеслись…

Мы вылезли из машины, застегнули верхнюю одежду и двинулись на запад. Джим шел рядом с отцом, пытаясь шагать с ним в ногу. Я тоже хотел быть там, рядом с ним, но сильно по этому поводу не огорчался. Мы с Мэри топали сзади. Бетонная площадка осталась позади, и мы вошли под сень высоких сосен. Под ногами лежал ковер из опавших дубовых листьев и пожухлых сосновых игл, толщиной в полфута, и мы с Мэри, шаркая ногами, время от времени пинали их. Мэри нашла громадный желтый лист размером со свою голову, проделала в нем две дыры для глаз и, держа за стебелек, поднесла к лицу, словно маску.

Мы довольно долго шли по тропинке, видели ворон на вершинах деревьев и наконец оказались на полянке. Отец поднял руку и поднес палец к губам. Мы, дети, остановились, а он присел и показал на деревья по другую сторону полянки. Там, глядя на нас, стоял огромный рогатый олень. Прошла целая минута, потом Мэри сказала: «Привет» – и помахала оленю. Тот отпрыгнул вбок и исчез среди деревьев.

Отец опустил глаза на песчаную тропинку.

– Следы, – сказал он. – Тут их за последние несколько часов целое стадо прошло.

Потом он нашел лисий след и тоже показал нам. Пройдя полянку, мы сменили направление, молчаливо и единогласно решив идти за оленем. Мы так его больше и не увидели, но след вывел нас к большому холму. Отец держал Мэри за руку, чтобы ей легче было подниматься, и мы стали карабкаться по склону, поскальзываясь на опавших листьях. Время от времени приходилось устраивать передышку, опираясь на стволы деревьев.

Как выяснилось, олень вывел нас в нужном направлении: когда мы поднялись на вершину, деревья исчезли и нам открылся вид на весь Лонг-Айлендский пролив – аж до Коннектикута. По воде стального цвета гуляли белые барашки, в лицо нам дул сильный ветер. На северном склоне холма не было деревьев – одна трава. У подножия расположилась маленькая бухта, которая простиралась дальше на запад, огибая цепочку песчаных дюн между нами и проливом. Бухточка была шириной в два футбольных поля, а длиной – в четыре, поверхность ее покрывала рябь. Вдоль береговой линии стояла целая армия белых птиц, клевавших мокрый песок.

Отец сел на вершине холма и вытащил сигареты. Он зажег спичку, закрывая ее от ветра в чашечке ладоней, ухватил огонек концом сигареты и сказал уголком рта:

– Спуститесь-ка туда и все разведайте.

Дважды повторять не пришлось – мы втроем с воплями бросились вниз по склону, спугивая птиц, которые волнами поднимались в воздух. Джим то несся прыжками, то скользил. Мэри попробовала делать то же самое, но упала и остальную часть пути проскользила.

Мы долго оставались у воды – пускали блинчики, дрались на жердях, что прибились к берегу, смотрели, как роятся на мелководье рыбешки. Прошел час или два, и когда Джим с Мэри решили поймать рыбешку с помощью старого пластмассового стаканчика, найденного в песке, я поднял голову и посмотрел на отца, сидящего наверху, а потом отделился от ребят и полез наверх. Поднимаясь, я на время потерял отца из вида, потому что из-за крутого склона видел всего на несколько футов вперед. Когда я добрался до вершины, то обратил внимание, что отец держит очки в руке. Видимо, он плакал, потому что при виде меня вытер глаза и надел очки.

– Ну-ка иди сюда, – попросил он. – Мне нужна помощь.

Я подошел и встал рядом с ним. Отец поднялся и, легко положив руку мне на плечо, встал, делая вид, что использует меня как костыль.

– Спасибо, – сказал он, на мгновение обнял меня и прижал к себе.

Моя щека впечаталась в грубую ткань клетчатой куртки, и я вдохнул запах машинного масла. Потом отец отпустил меня и стал звать Джима и Мэри.

По дороге домой мы остановились и пообедали в кафе – металлической коробке, отливающей хромом. Отец заказал мясной рулет, и мы все следом за ним тоже заказали мясной рулет. За обедом никто не проронил ни слова, а когда подали мороженое, отец спросил:

– Ну, как у вас дела в школе?

Джим легонько лягнул меня по голени и объявил:

– У меня все отлично.

– Хорошо, – сказала Мэри.

Я некоторое время молчал, но Джим снова меня лягнул, и я выдавил из себя:

– Неплохо.

Мэри голосом Микки сказала:

– А не пойти ли тебе?..

Но отец не обратил (или не захотел обращать) на нее внимания и попросил счет.

Когда мы вернулись домой, на улице было уже темно. Мы приготовились ко сну, а потом пришли посидеть в гостиной. Мама не спала и была в хорошем настроении. Она поиграла на гитаре и спела для нас. Отец, как в прежние времена, почитал стихи из своих красных книжек – «Атаку легкой кавалерии», «Балладу Рэдингской тюрьмы» и «Пересекая черту».[40]40
  «Атака легкой кавалерии» – стихотворение Альфреда Теннисона, посвященное одному из эпизодов Крымской войны, когда в октябре 1854 года неподготовленная атака английской кавалерийской бригады привела почти к полной ее гибели. «Баллада Рэдингской тюрьмы» – поэма Оскара Уайльда. «Пересекая черту» – стихотворение Теннисона, традиционно считающееся последним в его творчестве.


[Закрыть] В ту ночь я спал хорошо, без сновидений, и антенна на крыше не стонала, а шептала.

Вот он

Я нашел номер мистера Барзиты в телефонной книге и стал ему звонить каждый день после школы, но трубку никто не снимал. Я спросил Бабулю и Деда – не видели ли они его, но оба сказали «нет». Дед пожелал узнать, почему я спрашиваю, а я пожал плечами и сказал:

– Потому что давно его не видел.

– А ты вообще когда-нибудь видел его с наступлением холодов? – спросила Бабуля.

Барзита и вправду редко появлялся после Хеллоуина, а погода в тот год действительно установилась холодная. Стояла середина ноября, а температура целую неделю не поднималась выше десяти градусов.[41]41
  Десять градусов по шкале Фаренгейта соответствуют минус 12 по Цельсию.


[Закрыть] Мы молились, чтобы наконец пошел снег, но даже небеса, казалось, замерзли. Мы с Джимом сгоняли на великах в Вавилон, к озеру Аргайл, и покатались по нему на коньках, но остальное время я проводил дома, читая и пописывая в свою тетрадь, занося в нее сведения о тех соседях, которым еще не нашлось места на этих страницах.

У Ист-Лейка жила одна старуха, имени которой я никак не мог вспомнить. Оно стояло на ее почтовом ящике, но я все забывал посмотреть по пути из школы домой. У меня была хорошая история про старуху – о том, как она иногда ходит по соседям (ну прямо как мы в Хеллоуин), выпрашивая стаканчик джина. Заслуживала нескольких слов и ее собака, злобная немецкая овчарка по кличке Тател, в особенности случай с почтальоном, загнанным на вяз у дома Гриммов. У меня было прекрасное описание седых всклокоченных волос старухи, ее костлявого тела, ее кожи, натянутой на череп, словно резиновая перчатка на пальцы, – только имени я не знал. Но вот похолодание закончилось, температура немного поднялась. Решив развеяться и подышать свежим воздухом, я нацепил на ошейник Джорджа поводок, и мы отправились прогуляться по кварталу.

Я три раза крупными буквами записал фамилию старухи у себя в голове – миссис Хомретц, а Джордж тем временем поднял ногу на столбик ее почтового ящика. Тучи затянули небо, и, хотя дул ветер, было достаточно тепло, а потому я шел с расстегнутой курткой. Убедившись, что запомнил фамилию, я повернул к дому. Мне повезло, потому что одновременно я бросил взгляд через плечо и увидел, как на Уиллоу-авеню из-за угла вывернула тройка ребят на великах – Уилл Хинкли, Пинки Штайнмахер и Джастин Уолш. Они направлялись прямо ко мне.

– Вот он! – заорал Хинкли, и все трое подняли задницы с сидений, вовсю закрутив педалями.

Я бросился наутек еще до того, как сердце заколотилось в груди и страх разлился по жилам. Враги отрезали мне прямой путь к отступлению и теперь приближались с такой скоростью, что я не успевал свернуть на Катберт-роуд, чтобы, обогнув квартал, вернуться на Уиллоу. Я бы и пол-улицы не пробежал, как меня бы догнали. А потому я кратчайшим путем рванул к Ист-Лейку и лесу, решив, что они прекратят погоню, доехав до деревьев.

Джордж не отставал от меня, пока мы бежали по полю, а потом вниз по Канализационной горке. Я выбрал главную дорожку, думая, что если преследование все же продолжится, то я смогу уйти подальше в лес, а там скроюсь среди деревьев и кустов. Я собирался в последнюю секунду повернуть на юг, туда, где полоска леса простиралась позади жилищ Мейсонов и Халловеев. Если бы маневр удался, я смог бы попасть на Уиллоу-авеню неподалеку от нашего дома и захлопнуть дверь перед носом у преследователей. Я остановился на секунду, прислушиваясь к звукам погони. Поначалу я ничего не слышал, кроме стука в ушах, но потом раздался боевой крик Пинки, а за ним звук колес, ломающих сухие ветки и сминающих опавшие листья.

Мы снова бросились бежать по дорожке. Ветки хлестали мне в лицо, я спотыкался на кочках, стараясь не думать о том, что будет, если меня поймают. Джордж за себя сумеет постоять, но у меня при мысли о кулаках Хинкли появлялась слабость в ногах.

– Вон он, впереди! – завопил Уолш, и я понял, что они видят меня.

Я бросился с тропинки в заросли, но враги продолжали погоню. Правда, кусты и упавшие стволы замедлили их продвижение, и, судя по звукам, они бросили велосипеды. Трусам вроде меня нужны быстрые ноги – и, слава богу, они у меня имелись. Еще пять минут я мчался стрелой, а потом остановился, но не потому, что не хватало дыхания: передо мной было озеро. Я сам себя загнал в ловушку.

Я знал, что если поверну направо или налево, меня легко поймают. Озеро после заморозков все еще было покрыто льдом, который, впрочем, начал подтаивать и покрылся слоем воды. Я поставил ногу на скользкую поверхность и постепенно перенес весь свой вес на лед. Тот выдержал. Джорджу лед не понравился, и пришлось тащить его за поводок. Я медленно, с опаской двинулся вперед. Когда мои преследователи выбежали из леса, я отошел от берега уже футов на пятнадцать. Я не оглядывался, хотя они окликали меня, обзывали маменькиным сынком, навозным жуком и куском дерьма. Джорджу все это было не по душе, и он зарычал.

– Я тебе покажу, как кидать в мой дом яйцами, – раздался крик Хинкли, и тут же камень просвистел рядом с моей головой, ударился о лед и проскользил три четверти пути до противоположного берега.

– Ну-ка давай за ним! – закричал Штайнмахер, и они, вероятно, вместе прыгнули на лед: я почувствовал, как вся поверхность озерца ходит ходуном и издает рычание – совсем как Джордж, собирающийся наброситься на тапочек.

Затем послышался треск. Я повернулся и увидел, что Уолш стоит по пояс в коричневой воде, футах в трех от берега. Приятели принялись вытаскивать его, потом отступили на твердую землю, а я продолжил двигаться в прежнем направлении.

Должно быть, после прыжка моих преследователей лед сделался совсем непрочным, потому что теперь с каждым своим шагом я слышал потрескивание и видел, как от моих ступней расходятся тонкие трещинки, вроде прожилок внутри замерзшей зеленоватой массы. На открытом пространстве вовсю гулял ветер, и мое торжество – ведь враги отступили – внезапно улетучилось, сменившись тревожным предчувствием, что озеро вот-вот раскроет свою пасть и поглотит меня. Тут мне в затылок попал камень, и я рухнул вперед, ударившись грудью и лицом. Я услышал сильный треск и отключился – не только от страха, но и от удара.

Наконец я открыл глаза, но остался лежать на льду, прислушиваясь. Я слышал шум ветра, шуршание мертвых листьев в лесу, тихое поскуливание Джорджа и удаляющийся смех. Лед время от времени потрескивал. Я промок – ведь на поверхности озера лежал слой воды – и понемногу стал понимать, что весь дрожу. Крайне медленно и осторожно я поднялся на колени и потом замер на несколько мгновений. Голова болела и кружилась, так что я закрыл глаза. Следующей задачей было встать на ноги, и я сказал себе: «Вот сейчас досчитаю до тридцати, поднимусь и выберусь на берег».

Досчитав до двадцати пяти, я случайно опустил взгляд и увидел, что сквозь зеленоватый лед на меня смотрят чьи-то глаза. Поначалу я решил, что это мое отражение. Наклонившись ближе ко льду, чтобы разглядеть получше, я увидел там, подо льдом, белое полуразложившееся лицо Чарли Эдисона. Его слипшиеся волосы стояли торчком. Глазные белки почти совсем потемнели, сделавшись большими и круглыми, как у рыбы. Рот был раскрыт в безмолвном крике. Рядом с лицом виднелась ладонь, а дальше запястья рука терялась во мраке. Очков на Чарли не было, как не было и кожи на правой щеке.

Когда я закричал, то мне показалось, что это он кричит моим голосом. Отпустив поводок, я с трудом поднялся на ноги и, поскальзываясь и спотыкаясь, понесся к берегу в двадцати ярдах от меня, не обращая внимания на трещавший вокруг лед. Один раз я почувствовал, как он подался под моей ногой, но та уже поднялась в воздух. Мы с собакой одновременно выбрались на землю, проделав последние несколько футов по тонкому прибрежному льду.

Бешено дрожа, полузамерзший, я выбрался из леса позади дома Халловеев. Штаны у меня стояли колом, как перед рубашки, но, когда я вошел в дом, тепло растопило мой страх и я разревелся. Мама готовила обед на кухне, но лишь крикнула оттуда: «Привет» – а ко мне так и не подошла. Я поднялся в свою комнату, снял мокрую одежду и забрался в постель. Меня всего колотило. Так я лежал, пока меня не позвали обедать.

Секреты

В этот вторник занятий в школе не было, потому что на следующий день праздновали День благодарения. Погода стояла отвратительная, но мне не сиделось дома, а потому я решил поехать вместе с Бабулей на станцию в Вавилоне и встретить тетушку Герти. Бабуля ехала со скоростью черепахи и делала только правые повороты. Дед называл такую манеру езды «улитка за рулем». Иногда, заходя в кондитерский магазин, я видел ползущую по улице большую синюю «импалу»,[42]42
  «Шевроле-импала» – популярная марка легкового автомобиля фирмы «Дженерал моторс».


[Закрыть] за рулем которой сидела Бабуля. Она поглядывала вокруг и улыбалась, как мистер Магу.[43]43
  Квинси Магу (мистер Магу) – персонаж мультфильма, появившегося в 1949 году.


[Закрыть] Однажды, когда я сидел с ней в машине, нас обогнал сердитый тип и крикнул: «Купи себе телегу с лошадью!» В этот раз пытка усугублялась слякотью и градом.

Час спустя мы были где-то в районе Брайтуотерса, за заливом, и искали нужный нам правосторонний поворот, чтобы вернуться назад в Вавилон. К счастью, град прекратился, но приближался вечер.

– Что ты думаешь о секретах? – спросил я Бабулю.

Губы ее шевелились, взгляд был устремлен вперед. Она нажала на тормоза перед знаком «уступи дорогу», и мы сделали поворот – конечно же, правый.

– Честность – лучшая политика, – сказала она.

Несколько минут спустя я спросил:

– Ты имеешь в виду вранье?

– Может быть, – сказала Бабуля и рассмеялась. Некоторое время она ехала, выпучив глаза, в поисках следующего правого поворота. – Я тебе говорила, что была замужем до Деда?

– Я слышал об этом.

– Моего первого мужа звали Эдди. Ах, какая у него была шевелюра! Он работал полицейским в Нью-Йорке. Ужасный был пьяница. Как-то раз въехал на своем мотоцикле в витрину и после этого полгода пролежал в больнице.

Я ждал, что Бабуля скажет еще что-нибудь, но она молчала.

– И что с ним случилось? – спросил я.

– В конце концов умер от воспаления легких.

– А ты когда-нибудь ездила на его мотоцикле?

– Конечно. Иногда с ним бывало очень весело. Но он был психованный. Бывало, напьется – и ну палить из пистолета на улице.

Она снова рассмеялась, а следом за ней и я.

– У меня в шкафу лежат его пистолет, значок и дубинки. Ты мне напомни, я покажу.

– Вот будет класс!

– В одну из дубинок вделана игральная кость. Очень красиво. А еще у меня остался его блэк-джек. Знаешь, что это такое?

– Нет.

– Это такая кожаная трубка, в которую зашит кусок свинца. Запросто можно голову проломить.

– Вот подожди – Джим до нее доберется.

– От нее не остается синяков. Но это не игрушка. Убить можно. Я думаю, теперь такие запрещены, – добавила Бабуля и приложила палец к губам.

– И когда же ты вышла за Деда?

– Через пару месяцев после смерти Эдди.

Они принесут вонючую сырную голову

Тетушка Герти была толстая и бледная, с выдающейся нижней губой и огромным подбородком – этакий Уинстон Черчилль в сеточке для волос, и Мэри могла предстать перед ней только в образе Микки.

– Прекрати, деточка, – сказала ей тетушка Герти. – Не валяй дурака.

Мне она дала пятицентовик и сказала, что у меня нелепая прическа. Одарив Джима, она только покачала головой и сморщилась. Потом она приказала Бабуле – назвав ее Мейси – поставить на стол коробочку черно-белого печенья. Тетушка никогда не приезжала без этого печенья – плоских полумесяцев, покрытых глазурью. Еще она спросила, как у нас дела в школе, и поморщилась, выслушав наши доклады. Тетушка Герти работала у епископа в Роквильском центре, а потому в ответ на вопрос, молимся ли мы, все закивали.

– Да, – сказал Джим, – мы молимся, чтобы лучше учиться в школе.

Тело тетушки затряслось – мы знали, что это означает смех.

– Мы хотим спросить об отшельнике из того места, где выросли вы с Бабулей, – сказал я.

– О каком отшельнике?

– О Беделии, – пояснила Бабуля.

На лице у тетушки появилось кислое выражение.

– О том, который жил в пещере на спаржевом поле, – добавил Джим.

Тетушка Герти рассмеялась.

– Да поможет нам Господь, – сказала она и сложила короткие ручки на груди.

– Помнишь, как мы туда ходили и кричали… – Тут Бабуля приложила ладонь к уголку рта и пошевелила пальцами. – Беделия, мы хотим тебя украсть?

– Ничего подобного, – возразила ее сестра. – Ничего такого не было.

– Чтоб мне так жить, – сказала Бабуля.

– Брехня, – бросила тетушка Герти.

Когда мы удалялись в свою часть дома, Дед поднял глаза над газетой и сказал:

– Спасибо.

В ту ночь антенна не давала мне спать, и я знал, что за открытой дверью шкафа в углу что-то есть. Видимо, Джордж тоже чувствовал это, потому что рычал во сне на краю кровати. После затянувшейся ночи, которая длилась, казалось, чуть ли не целую неделю, когда все мои мучительные сны наяву о Перно Шелле, растопленные страхом, потерялись в арктической метели, я наконец услышал внизу шаги матери. Прежде чем спуститься, я закрыл дверь шкафа, а потом босой ногой коснулся деревянного пола. Он был влажным.

Я сощурился, войдя на кухню, – там горела лампа дневного света. Мама ощипывала индейку, стоя у раковины в халате с закатанными рукавами; волосы ее были всклокочены. В пепельнице на столе горела сигарета, а рядом стояла чашка с черным кофе. Линолеум был холодным. В окне позади мамы я увидел серый рассвет и пар, поднимающийся над землей. Я подошел поближе, чтобы рассмотреть крупную розовую с желтым птицу – выпотрошенное нутро, заостренные крылья, клюв, волоски. Отцу подарили индейку на работе, и он привез ее домой, завернутую, словно ребенка, в полотенце.

– Двадцать шесть фунтов, – сказала мама. Она бросила индейку в раковину, стащила с руки резиновую перчатку и взяла сигарету. – Ух, здоровенная, стерва.

Она бухнула мне в миску безымянные хлопья, залила их восстановленным молоком, добавила половинку нарезанного ломтиками банана и присыпала все сахарным песком. Мы сели в столовой. Мама курила и пила свой кофе, а я ел.

– Что ты читаешь? – спросила она.

– «Собаку Баскервилей».

Ее осунувшееся лицо оживилось.

– Артур Конан Дойл, – добавил я.

– И кто твой любимый герой?

Перед моим мысленным взором возник доктор Ватсон с черным саквояжем в руке. Он помахал мне с другой стороны мощеной улицы, усыпанной снежком.

– Ватсон, – сказал я.

Мама затянулась сигаретой, на ее лице появилась улыбка.

– Я думаю, все эти истории на самом деле о Ватсоне, – проговорила она. – Он был ранен на Афганской войне в сражении при Майванде. Я думаю, это истории о возвращении Ватсона с войны домой, где он пытается вылечить себя писательством. Он врач, как и Конан Дойл.

– А что насчет Шерлока Холмса?

– Он наркоман и играет на скрипке.

Я кивнул, словно понимая, о чем она, и тут же спросил, кого мы ждем к обеду. Мама просмотрела список гостей, сопровождая имена короткими комментариями:

– Опять они принесут вонючую сырную голову…

В чаду от готовящейся индейки я, Джим и Мэри не отрывались от телевизора – там показывали парад «Мейси».[44]44
  Ежегодный парад, устраиваемый на День благодарения сетью универмагов «Мейси». Изюминка шествия – огромные надувные шары в форме мультипликационных персонажей.


[Закрыть] Джим сказал, что без гигантских надувных шаров все это дерьмо собачье.

– И без Санты, – добавила Мэри.

– Ненавижу певцов, – вставил я.

– Они просто ставят пластинку на проигрыватель, а певец только рот разевает и кривляется, – сказал Джим.

– Гадость, – согласилась Мэри.

В комнату вошел Джордж и расположился на диване между Джимом и Мэри. Как только собака улеглась, Джим принялся совсем легонько щекотать три волоска на спине Джорджа. Наконец тот зарычал. Джим на несколько секунд убрал руку, а потом принялся щекотать снова. Когда это повторилось три раза, мы все рассмеялись, а Джордж вдруг щелкнул зубами – он не любил, когда над ним насмехались.

Мэри положила этому конец со словами:

– Прекрати. Сейчас будет Санта.

Но тот не появлялся еще час. Когда он наконец проплыл по экрану со своим мешком, в окружении приветственно машущих эльфов, то казалось, что на заднике своих саней он приволок фильм «Марш деревянных солдатиков» с Лорелом и Харди.[45]45
  Музыкальная комедия 1934 года со Стэном Лорелом (1890–1965) и Оливером Харди (1892–1957) в главных ролях – «толстым» и «тощим», популярной комедийной парой. Санта-Клаус – один из персонажей этого детского фильма.


[Закрыть] Вернувшись на Северный полюс, Санта натянул на нас, словно одеяло, серый кошмар, и Мэри превратилась в Микки. Я так никогда и не мог решить, что отвратительнее – армия краснощеких деревянных солдат или куча волосатых чудовищ, вылезающих из пещер рядом с деревней, где разворачивались события. В фильме было и пение, которое никак нельзя было назвать гадостью. Лорел и Харди изображали идиотов, и нам это нравилось.

Чтобы убить время до прихода гостей, мы с Джимом взяли Джорджа и отправились прогуляться на школьное поле. Мы поболтались у баскетбольной площадки, заглянули в затихшее царство кузнечиков у сточной ямы, обошли поле по его границе. Наконец Джим сказал: «Идем, а то опоздаем», – и мы двинулись к дому. Я хотел рассказать ему о Чарли в озере, но когда мы добрались до края школьного двора, он принялся расписывать одну девчонку из их класса:

– Сиськи как торпеды. Встретишь ее – поднимай перископы.

А потом мы пришли домой, где все звенело от голосов и веселья. Запах жареной индейки был таким же густым, как аромат духов, когда мама собиралась на работу. Машины стояли у тротуара с обеих сторон улицы. Отец впустил нас через парадную дверь и велел поскорее переодеться.

С лестницы я посмотрел вниз сквозь завесу табачного дыма: люди были повсюду – сидели на диванах и стульях, стояли в столовой, прислонившись к стенам. В стаканах позвякивали кубики льда, стол был заставлен тарелками, а на них лежали нанизанные на зубочистки квадратики сыра и сельдерей со сливочным сыром и грецкими орехами. Мелькнули бирюзовое платье и космы волос, раздался странный низкий смех, перекрывая гул голосов. Я увидел, как открылась дверь к Бабуле, и понял, что там собралась мужская компания – смотрят футбол по телевизору.

Через несколько минут я, в накрахмаленной белой рубашке и начищенных ботинках, с начесанными волосами, нырнул в гущу гостей. Дядя Джек в гостиной показывал Мэри фокусы, наматывая носовой платок на руку и заставляя исчезать игральные карты. Его мама, моя бабушка по отцу, сидела прямо, как статуя, неодобрительно глядя на собравшихся. У нее под подбородком был большой, ровный, гладкий лоскут кожи – говорили, что его пересадили с задницы. Как-то раз она мне говорила, что, когда была маленькой девочкой в Оклахоме, видела женщину с необычной болезнью: изо рта у той росла паутина, спускавшаяся до самой груди. «Тоненькая, как лягушачьи волоски», – объяснила бабушка и пошевелила пальцами в воздухе, показывая, как эта штуковина колебалась на ветру.

Сестра Деда, тетя Айрин, рассказывала о своем визите к ясновидящему и часто мигала. Еще у меня была тетушка, которая рыгала каждую минуту, но сегодня ее у нас не оказалось. Отец пил виски, добавив в стакан лед и вишню, и болтал с тетушкой Герти и ее сыном Бобом – священником. Я подошел к задней двери и чуточку приоткрыл ее, чтобы вдохнуть свежего воздуха. На кухне, среди кипящих кастрюль и грязных тарелок, мама с сигаретой в зубах и стаканом хереса в руке наклонялась над открытой духовкой, переворачивая шкворчащую птицу.

Мои кузины Силли, Айви и Сьюзи – все уже учились в старших классах – сидели в гостиной за отдельным столом с нами, маленькими. Они любили валять дурака с Джимом, но меня смущали их длинные светлые волосы и духи с лимонным ароматом. Тут был и еще один маленький – сын отцовского приятеля. Я забыл его имя, но в ответ на любые обращенные к нему слова он отвечал: «Естественно», строя из себя взрослого всезнайку. Джим бросил в него черную оливку и попал в глаз. Когда малыш заревел, Джим велел ему заткнуться. Потом мы принялись за еду.

После обеда все набились в гостиную, мои кузины поставили на проигрыватель «Твист» – пластинку Чабби Чеккера – и принялись всех обучать танцу с таким же названием. «Это все равно что затаптывать окурок», – говорили они. Даже мама вышла из кухни со стаканом в руке и потвистовала немного. Тетушка Герти смеялась, бабушка глазела на всех, Эдвин (я так и не разобрался, кому он родня и с какой стороны) покинул общество болельщиков, чтобы добыть еще стаканчик, и сделал вид, что клюет Бабулю в затылок. Мэри, разговаривая сама с собой, ускользнула в свою комнату.

Джордж, рыча, ходил вокруг танцующих. В какой-то момент миссис Фарли уронила на пол очки, а когда нагнулась за ними, Джордж попытался вцепиться ей в задницу. В это самое мгновение отец, который сидел на диване и беседовал с кем-то из гостей, краем глаза оценил ситуацию, выставил ногу и остановил пса в прыжке. Пасть Джорджа сомкнулась на его туфле. Думаю, что никто, кроме меня, не заметил этого. Отец, на секунду отвлекшись от разговора, поднял брови и оглянулся.

Мэри попросила разрешения спуститься и проверить рождественские огни – мы делали это каждый год на День благодарения. Отец провел нас в подвал, в угол, где на половине Мэри находилась мазутная горелка. Грохот наверху стоял такой, будто веселилось стадо слонов. Где-то на заднем плане Дед играл на мандолине. Отец показал Джиму коробки и объяснил, как включать гирлянду в сеть. Потом он дал нам два набора запасных лампочек – все оранжевого цвета – и ушел. Мы остались стоять в пахнущем сыростью и пылью подвале, прислушиваясь к звукам.

– Неоновые лампочки, – сказала Мэри, и Джим начал действовать.

– Ты же знаешь – неоновые в последнюю очередь, – напомнил он.

– А не пойти ли тебе?.. – отозвалась Мэри.

Джим поставил одну из потрепанных красных коробок на бетонный пол. Как только он снял крышку, я ощутил запах мишуры и елок от рождественских праздников прошлых лет. Они были передо мной – спящие в коробках яркие стеклянные шары, уложенные рядами. Джим вытащил шнур и вставил вилку в розетку. Когда лампочки загорелись, Мэри вздохнула.

– Секунду, – сказал Джим и выключил верхний свет.

Мы расселись в темноте вокруг коробки, глядя на сияние гирлянды. По мере разогрева лампочки усиливали рождественский запах, и мы вдыхали его, как нечто целебное. Потом мы стали заменять перегоревшие лампочки. Я вывернул одну, Мэри протянула Джиму новую, и он вставил ее.

И тут я прошептал:

– Чарли Эдисон в озере, как и говорила Мэри.

– Откуда ты знаешь? – спросил Джим.

Я рассказал ему, как, спасаясь от Хинкли, забежал на лед.

– Ненавижу Хинкли, – сказала Мэри.