Текст книги "Две тысячи лет до нашей эры. Эпоха Троянской войны и Исхода, Хаммурапи и Авраама, Тутанхамона и Рамзеса"

Автор книги: Джеффри Бибб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шумерская боевая колесница, изображенная на так называемом «Штандарте из Ура». Это было медленное и неповоротливое транспортное средство с четырьмя массивными колесами. Ее тянули ослы. Тем не менее это была первая попытка механизации армии, положившая начало масштабным изменениям в методах ведения военных действий

Очевидно, что именно период затяжных войн и подъема власти семитов разрушил старый храмовый коммунизм. Саргон и его сыновья вознаградили своих демобилизованных ветеранов землей, и кочевые племена жителей пустыни, прибывая со своими стадами и отарами, охотно передавали их могущественному государству. Когда же частная собственность была признана хотя бы частично, люди уже не желали быть наемными слугами государства, получавшими плату. Когда священнослужители лишились возможности силой навязывать церковную собственность на средства производства, капиталистическая революция начала быстро развиваться под действием движущей силы желания народа владеть собственностью.

Сельхозрабочие, которых мы видели этим зимним утром бредущими на работу и которые теперь едят свои ячменные лепешки и сушеную рыбу, укрывшись от ветра за дамбой и натянув на головы капюшоны своих шерстяных плащей, таким образом, могут уже быть землевладельцами. Но скорее они арендаторы, выплачивающие владельцу арендную плату в размере одной трети собранного урожая. Наступило время посева ячменя, и все крестьяне заняты, слишком заняты, чтобы охотиться или ловить рыбу, хотя они и держат под рукой свои копья с бронзовыми наконечниками. Времена неспокойные, да и львы отнюдь не редки на земле Двуречья. Встречаются даже дикие слоны, хотя и не часто. В целом дикие звери довольно редко забредают в обитаемые районы. Граница между пустыней и возделанной землей лучше соблюдается животными, чем людьми.

Солнце, вставшее над Нилом и Двуречьем, поднялось высоко в небе и над долиной Инда, раскинувшейся далеко к востоку за гористыми плато Персии. Здесь находится самая крупная речная система из всех упомянутых, которая шире Нила, длиннее Тигра и Евфрата. Комплекс параллельных рек и притоков – известные семь рек Пенджаба, многие из которых в наше время высохли, – занимает тысячи миль долины, неся растаявшие снега Гиндукуша и Каракорума к Индийскому океану. Эта долина покрыта болотами и джунглями и сильно отличается от пустыни, по которой Инд течет в наши дни. Вероятнее всего, муссонные дожди в те времена доходили дальше на север, чем сегодня. Также может быть, что в горах было больше дождей и снега, питавших реку. Но сегодняшняя пустыня создана по большей части руками человека, она является результатом неумеренного сельскохозяйственного использования, за которым последовало уничтожение плодородного слоя почвы и пренебрежение мерами по его восстановлению. В 2000 г. до н. э. земля еще не страдала, но сельскохозяйственное использование уже было в самом разгаре.

Как и долины Нила и Месопотамии, долина семи рек была занята древней земледельческой цивилизацией. Она раскинулась на обширной площади. Ее небольшие города и укрепленные поселения расположились на 850 милях вдоль побережья, простираясь от границ Персии до окрестностей Бомбея. Внутрь страны она тянется на восемьсот миль вдоль речной системы Инда через предгорья, отделяющие верховья Инда от верховьев Ганга. Каждый город и деревня имеет орошаемые площади, кормящие их жителей. Большинство обитателей долины Инда живут в городах и жилищах, разбросанных среди полей. С крупными полунезависимыми городами Месопотамии здесь нет никакой параллели. Вместо этого, как в Египте, правительство всего района централизовано, хотя здесь, в отличие от Египта, в двух крупных городах. Нижний Инд имеет столицу Мохенджо-Даро – город, расположенный на большой излучине реки в двухстах пятидесяти милях от моря. Верхним Индом управляет город Хараппа, расположенный в пятистах милях дальше к северо-востоку.

Мохенджо-Даро и Хараппа – большие города по стандартам того времени. Необходимо не менее тридцати минут, чтобы пройти из конца в конец по их широким улицам. Гость из Мемфиса или из Ура, привыкший в своем родном городе к беспорядочным, извилистым улочкам, украшенным цветистыми фронтонами храмов, сочтет эти прямые пыльные проспекты с расположенными по центру дренажными канавами и бесконечными фасадами побеленных кирпичных домов без окон нелепыми и монотонными. Но многонациональная толпа, собирающаяся на этих улицах, не знает городов другого типа, да и пестрые костюмы жителей в значительной степени скрадывают аскетизм архитектуры. Здесь встречаются представители самых разных народов: одетые в шерстяные одежды монголы с северных холмов и темнокожие, почти негроидного типа дравиды с юга в свободных хлопчатобумажных одеяниях. Здесь есть арменоиды, выделяющиеся своими напоминающими клюв носами, и желтокожие, темноволосые люди, которые не вызвали бы удивленных вопросов на берегах Средиземного моря.

Монотонность строений нарушается массивными стенами цитадели, поднимающимися и в Хараппе, и в Мохенджо-Даро к западу от города. Цитадель – не только центр правительства. Это также центр религии, торговли и службы налогообложения. Сельский житель, входящий в Мохенджо-Даро с запада, взбирается по крутой лестнице, сооруженной в толще крепостной стены, и, остановившись наверху, чтобы перевести дыхание, видит слева от себя массивное сооружение муниципального зернохранилища. На пандусе внизу стоят четырехколесные телеги с впряженными в них быками, с которых выгружают мешки с пшеницей и ячменем, и, вероятно, кипы хлопка, которые на канатах поднимают в хранилище. Для него зерно – не только продовольствие. Это еще и универсальное средство платежа, а зернохранилище – одновременно национальный банк и государственный департамент финансовых сборов, так сказать, два в одном. Поэтому он по праву занимает место в цитадели или, как в Хараппе, располагается в непосредственной близости от нее. С того места, где стоит наш путник, он не видит процесса превращения зерна в муку, которой обычно производится платеж. Помолом занимаются муниципальные рабочие. Но он знает, что они трудятся не покладая рук. По пути в расположенный внизу город путник видит и другие здания цитадели, прежде всего – огромные бани, расположенные между зернохранилищем и храмом. Там в предписанные религиозными традициями праздничные дни производятся церемонии омовения. Он обходит бани с юга и видит одну из резиденций правительства – большой, опирающийся на столбы зал собраний. Путник идет дальше, чтобы купить хлопчатобумажную ткань и масло, за которыми он, собственно, и пришел, в одной из лавок, после чего долго торгуется, пытаясь снизить арендную плату за осла, без которого он не сможет доставить свои покупки в деревню.

Мы должны признать, что ничего не знаем о форме правления, существовавшей в долине Инда, равно как и о предшествующей истории региона, нам также почти ничего не известно о местной религии. Причиной тому – невозможность расшифровать пиктографические письмена, которыми пользовались там. Нетрудно себе представить два государства. Каждое управлялось одним из двух городов – как Верхний и Нижний Египет до объединения или как Вавилония и Ассирия в более поздние времена. Близкое соседство правительственных зданий, государственного зернохранилища и бань предполагает жреческое правление или, по крайней мере, существование государственной религии. Бани – публичные и частные – являются характерной чертой индских городов, поэтому есть все основания полагать, что купание имеет религиозное значение, как в индуистской религии наших дней. У религии было много других аспектов. Большое число животных считались священными, в первую очередь, по-видимому, бык, а бог, изображенный на нескольких квадратных печатях, которыми пользовались городские купцы, имеет много качеств, сегодня ассоциирующихся с именем Шивы. Иными словами, некоторые характерные черты сегодняшнего индуизма, вероятнее всего, зародились еще во втором тысячелетии до н. э. в долине Инда.

Представляется вероятным, что южную область долины Инда со столицей в Мохенджо-Даро ее обитатели называли Мелуххой. Жители Месопотамии знали о стране с таким названием, в которой правило много царей, и располагалась она далеко от Персидского залива. Из Мелуххи они ввозили золото и слоновую кость, сердолик и лазурит. Вряд ли их можно было привезти откуда-либо еще, кроме Индии. Еще одним подтверждением может служить тот факт, что завоеватели протоиндийской цивилизации более позднего времени называли обитателей долины Инда млечха.

Браминский бык, воспроизведенный с изображения на хараппской печати, представлен на многих печатях цивилизации Индской долины и вполне мог быть священным уже тогда, как и сейчас

Что занимало мысли сельского жителя, стоящего на верхней ступеньке цитадели в Мохенджо-Даро, мы просто не знаем. Мы уверены, что он обладал такими же подробными, частично поверхностными и, безусловно, романтизированными знаниями о прошлом своего народа, как жители Месопотамии и Египта. Он являлся наследником по меньшей мере семи поколений горожан, обладавших знаниями организованного ведения сельскохозяйственных работ. Это мы можем доказать. Но вполне вероятно, цивилизация в долине Инда возникла намного раньше, так давно, что о ее началах не осталось даже мифов, которые изображают доходчивую картину народного прошлого. Можно с уверенностью утверждать, что существуют сказания о царях и войнах, связанные с настоящим моментом, правительственными структурами, решениями, возможностями и недовольствами первого дня второго тысячелетия до н. э. в долине Инда.

Глава 2
Леса

В предрассветной тишине замерла поляна. Небо на востоке уже начало светлеть. На его фоне отчетливо видны темные, четко очерченные силуэты сосен. На западе, за расчищенными от деревьев полями и болотами прибрежной полосы, уходящая луна протянула за собой серебристую дорожку на мрачных водах фьорда. В сгрудившихся деревянных домиках спят люди, закутавшись в шкуры убитых ими животных и придвинувшись как можно ближе к очагу. Низкие двери плотно закрыты, чтобы защитить людей от зимней стужи. Новое тысячелетие пришло незамеченным и в лесные поселения Северной Европы.

Был, конечно, страж, но он задремал у костра, разведенного с подветренной стороны хижины, где складывали припасы, неподалеку от загона для скота и овец. Местные жители были довольно дружелюбными – такое положение не менялось уже в течение нескольких поколений. Стража была только мерой предосторожности против волков или мародерствующих рысей. При этом на скот в загоне можно было положиться – домашние животные дадут знать о приближении хищника.

Поселение было типичным среди множества других, разбросанных по берегам фьордов и в поросших лесом низинах Южной Скандинавии. Оно было новым. Поля были отвоеваны у леса не более трех лет назад. Однако пришедшие сюда люди были не первыми на этой территории. Когда была покинута бывшая деревня и ее жители прошли семь миль по гористой местности на новую площадку, указанную им богами, они обнаружили массивные старые пни среди молодой растительности. Это говорило о том, что когда-то давным-давно здесь уже обрабатывали землю. Обнаружилась даже древняя каменная гробница – там, где холмы сменяются ровным участком эстуария: гигантский камень дольмена, который возвышается над низким курганом, скрывающим стены, заросший кустами ежевики вход, полусгнившая дверь. Люди очистили пещеру под камнем и использовали ее для первых двух захоронений своих соплеменников. Но в прошлом году они устроили другое место для погребения – большое помещение со стенами из вертикально поставленных камней и крышей, сделанной из не менее шести массивных плит, вплотную подходивших к каменным стенам. Все сооружение было покрыто землей. Люди по праву гордились новой гробницей, взирали на зеленый дерн над белыми известняковыми плитами с удовлетворением, к которому, однако, примешивался страх. Не проходило и месяца, чтобы по ведущей к ней дороге не прошла процессия с подношениями, кувшинами с едой и напитками для духов трех мертвецов, которые уже находились внутри.

Но, хотя эти люди почитали своих отцов и дедов и педантично снабжали их должными подношениями, они почти не вспоминали о тех, кто жил на этом же месте в далекие времена. Они даже бесцеремонно выкинули из дольмена старые кости, лежавшие толстым слоем на полу, чтобы освободить место для своих захоронений. Вообще на берегах фьордов и в лесах было очень много признаков того, что здесь когда-то уже жили люди: частично заросшие участки земли, некогда очищенные от растительности, поросшие мхом гниющие остатки деревянных домов.

Люди знали, что деревня не вечна. Максимум через дюжину лет урожаи проса и ячменя начинали резко падать, приходилось бросать насиженное место и искать новое. Когда же лес снова обретет отвоеванное у него пространство, к истощенной земле вернется сила, и довольно скоро, на протяжении жизни одного поколения, появится возможность возвратиться на свои заросшие молодым лесом поля, очистить их огнем и снова начать сеять зерно. Так жили здесь, на берегу холодного Северного моря.

Хотя они, строители погребальных сооружений и сеяльщики зерна на лесных участках, уже давно жили на этой земле, из преданий своего народа им было известно, что их предки пришли с юга. Они могли рассказывать предания о первых поселенцах, появившихся здесь около 500 лет назад, – для сравнения, примерно столько же лет отделяют нас от открытия Америки. Эти люди поддерживали глубокие семейные связи и семейную вражду с людьми, жившими на земле, откуда пришли их отцы, – вплоть до венгерских равнин. Молодые искатели приключений иногда отправлялись в странствия по древним миграционным путям и годами путешествовали от одного племени к другому среди своих далеких кровных братьев и, если возвращались, привозили семейные новости, а также, возможно, жену, быка или витой медный браслет как видимое доказательство богатства и изысканности сказочных южных земель. Обладателям медных предметов завидовали, поскольку металлические украшения и орудия было очень трудно добыть. Правда, иногда медные топоры привозили через западное море на случайных судах. Но, чтобы купить такой топор, нужно было копить всю жизнь, и, если молодой человек стремился стать обладателем этого символа богатства и культуры, ему следовало самому отправиться в путь и добыть его.

Другим приходилось довольствоваться орудиями из кремня. И люди, искусные в изготовлении кремневых орудий, не боялись конкуренции металла. Наоборот, они чрезвычайно гордились своей работой, производя из местного красно-коричневого кремня топоры, копья и даже алебарды, которые с расстояния в несколько шагов были неотличимы от медных.

В противоположность богатой и разнообразной городской жизни на давно обрабатываемых землях Среднего Востока, с их рабочими-металлистами и плотниками, огранщиками драгоценных камней и купцами, писцами, мельниками и ткачами, эти поселенцы на новых землях имели только одного специалиста – обработчика кремня. Ну и жрецов, конечно. Всю остальную работу поселенцы делали сообща, и только по прошествии веков стали делить ее на мужскую и женскую. Женщины работали в поле серпами, мололи зерно в каменных ручных мельницах. На них также были возложены выпечка лепешек, ткачество и изготовление горшков. Мужчины ухаживали за скотом, доили его, охотились, плотничали, возможно, также сеяли зерно. Они валили лес и вырубали подлесок, хотя в конечном выжигании участков под новые посевы принимало участие все население, за исключением маленьких детей, которые в это время пасли свиней в лесу на безопасном расстоянии от огня.

Так жили эти люди, не ведая о происходящих на Земле переменах. Может показаться, что у них была примитивная, но энергичная демократия. Конечно, существовали старейшины и вождь каждой деревни. Отдельные деревни были связаны между собой тесными родственными узами. Но не было лордов-автократов, дворцов и поместий. Рабство принималось как естественный институт, но рабов было очень мало, поскольку было мало войн. Держали ли они скот и урожай сообща, мы не знаем, но есть все основания полагать, что так оно и было или к этому шло. О классовых противоречиях тогда еще не знали. Конечно, существовали местные жители – рыбаки в прибрежной полосе и охотники в глубинке, не слишком сильно заросшей лесом. Но везде социальные барьеры были сломлены – и оставались таковыми в течение многих поколений. Никогда не было заметных расовых различий между поселенцами и туземцами – охотниками и рыболовами, жившими здесь во времена, когда еще не знали земледелия. Охота и рыболовство оставались весьма прибыльными занятиями, но прибрежные деревни начинали заниматься также скотоводством и земледелием и часто были практически неотличимыми от усадеб колонистов. Однако, поскольку рыболовство удерживало людей на определенном месте, их успехи в сельском хозяйстве оставляли желать лучшего – земледелие и скотоводство были для них не более чем вспомогательными занятиями.

Крестьяне, возможно, знали внешний мир лучше, чем мы сегодня можем предположить. Было много путешественников, которые более чем охотно делились новостями о местах, в которых побывали, обеспечивая себе гостеприимство жаждущих услышать их рассказы хозяев. Сидя под раскидистым деревом в конце широкой деревенской улицы теплой светлой ночью в середине лета или собравшись вокруг костра осенью, бородатые деревенские жители в домотканых плащах жадно слушали очередного путешественника. Позже они сравнивали его рассказы с теми, что слышали от других путешественников, или с собственными воспоминаниями юности. Женщины слушали, разливая напитки или готовя ужин, их тяжелые янтарные бусы поблескивали в свете пламени. Они слышали о богатых землях Египта и Месопотамии – так сегодняшний перс кое-что знает о Нью-Йорке, – но не имели никакого представления о направлении, где те находятся, только о расстоянии. Все они точно знали, что это слишком длительное путешествие, чтобы в него стоило пускаться. Зачем нужна вся бронза Востока, если твои дети станут взрослыми прежде, чем ты возвратишься. Эти люди слышали о Центральной Европе и Дунае, поскольку там жили их дальние родственники еще с начала времен. И, как мы увидим в последующих главах, Северное море все чаще переплывали суда, везущие нехитрые предметы торговли и разнообразную информацию.

Пользуясь аналогичными каналами, крестьяне Англии и Шотландии, Северной Франции и Центральной Германии узнавали о существовании земель Южной Скандинавии, хотя вполне могли считать их заросшими непроходимыми лесами. В долинах Южной Норвегии и Центральной Швеции движущая сила колонизации быстро снизилась, а вскоре и вовсе сошла на нет – там дубовые и ясеневые леса сменяются плотными рядами сосен, а короткое лето и суровая зима делают жизнь земледельца тяжелой и безрадостной.

В более приветливых землях Южной Англии жизнь была вполне приятной, хотя и не отличалась радикально от жизни датских поселенцев. В ночь накануне начала второго тысячелетия до н. э. пастбища Уиндмилл-Хилла были безлюдными и заснеженными. Только дважды в год – весной и осенью – здесь звучат крики и смех пастухов и зрителей. Сейчас в защищенных холмами долинах уютно расположились небольшие деревушки. Скот пасется на заливных лугах с минимальным количеством пастухов. Погода тогда была мягче, чем теперь, и не было никакой необходимости, как в расположенной севернее Дании, собирать его на зиму в загон и заготавливать для него пищу. (Только с ухудшением погодных условий, имевшим место спустя полтора тысячелетия, появилась необходимость загонять скот на зиму в помещение.) Дома были легче и не такие жестко прямоугольные, как массивные деревянные постройки Скандинавии, но домашние принадлежности в них почти одинаковые. Бронза, конечно, встречалась чаще, хотя тоже завозилась издалека и потому использовалась скорее для украшения жилища, чем в функциональных целях. Жителям вполне хватало камня, дерева и кремня, правда, здесь не нашлось места тяжелым лесорубочным топорам Скандинавии. Нет и капли сходства между британскими и датскими земледельцами. Крестьяне ниже Даунса считают, что находятся в родстве или просто схожи с племенами, живущими за каналом – южнее. Оттуда, как повествуют народные предания, их далекие предки пришли более тысячи лет назад. По другую сторону канала в густо заросших лесом Арденнах живут люди, имеющие такие же загоны для скота на вершинах холмов, ведущие схожий образ жизни и даже говорящие на понятном языке. В действительности некая незримая связь, чувство, что все они одной крови, распространено среди жителей лесов всей Западной Европы до тех мест, где леса Франции преодолевают бастион Альп или исчезают на солнечных холмах Средиземноморья.

Никто в те времена не мог объяснить это чувство родства и не связывал его с вплетенным в легенды и волшебные сказки древним народным преданием о том, что более двух тысячелетий назад предки всех земледельцев Европы к западу от Рейна переправились на этот девственный континент из Северной Африки. А Европа восточнее Рейна была заселена колонистами из Малой Азии, которые облюбовали долину Дуная и оттуда распространились по всей Европе. Все это было давно забыто. Осталось лишь чувство, что все западные районы связаны между собой, а обитатели долины Дуная восточнее Рейна немного другие.

Еще дальше на юг и запад, в самой южной области Испании, обитатели построенных на вершинах холмов городов начали бы энергично протестовать, если бы их назвали лесными жителями. На их горах растет не так уж много сосен, и они, в отличие от варваров остальной Европы, не выжигают леса, чтобы расчистить землю для обработки, и не перемещают свои селения с места на место каждые несколько лет. Их каменные города постоянны, укреплены стенами и рвами и занимают несколько акров земли. Они гордятся своим положением, эти смуглые, худощавые испанцы, чьи отары овец бродят по окрестным холмам. И если британские скотоводы ищут свои истоки не далее чем на противоположном берегу канала, испанские пастухи никогда не забывали о том, что их предки приплыли из Африки.

Предполагаемая реконструкция деревни в Южной Германии в начале второго тысячелетия до н. э., основанная на раскопках в Айхбюле

Только они не оглядываются назад, а смотрят в будущее. Они не считают себя изолированными общинами, живущими на берегу величайшего океана. Они знают, что являются частью цивилизации. Как мы увидим, эти люди поддерживают связь с цивилизованным Востоком, и в собственных глазах они вполне прогрессивны. В их городах имеется достойный набор дворцов и храмов, кладбище, не менее впечатляющее, чем на Крите или в Египте. Самый явный признак прогресса – собственное бронзовое производство. Прошло всего лишь несколько поколений с тех пор, как изыскатели с Востока обнаружили залежи меди и олова, но производство уже налажено – и на экспорт, и для собственных нужд. Испанцы уверены, что скоро сами начнут нести цивилизацию невежественным, использующим кремневые орудия варварам, которые живут в лесах северо-запада.

Не только европейцы считают себя цивилизованными и прогрессивными людьми. На Балканах и в долине Дуная тоже сформировались земледельческие общины, которые недавно сделали важнейший (по их мнению) шаг для перехода от кремневых орудий к бронзовым. Общеизвестно, что они лесные земледельцы, перемещающие свои деревни с места на место каждые несколько лет, как и лесные жители севера. Но их леса – это обширные лесистые равнины, где между деревьями достаточно места, чтобы могли проехать массивные телеги с впряженными в них быками. Они передвигаются все вместе, везя с собой все свои пожитки. А после того, как изыскатели из Малой Азии обнаружили в их горах залежи меди, они стали делать топоры и тесла из металла. В прямоугольных каркасных домах домашние хозяйки гордо выставляют на деревянных полках гончарные изделия, тщательно отполированные и украшенные желто-бело-красным орнаментом. Они, конечно, самодельные, но декоративные, как декоративно все, что можно ввезти из Малой Азии. Эти европейцы с симпатией культурных людей говорят о примитивном образе жизни на севере и западе, где гончарные изделия не украшают вообще, а если украшают, то мелом, втираемым в желобки. Их мужчины подвешивают на шнурок печатки и носят их на шее. Они понимают, что теперь, когда связь с Малой Азией стала более регулярной, важно иметь возможность поставить собственный отличительный знак на свои изделия. А в городском совете уже давно ведутся разговоры о необходимости отправить группы молодых людей на юг, чтобы они научились читать и писать.

Да, в Европе все пришло в движение. Ветер перемен дует с юго-востока, и сельские труженики Европы готовы воспользоваться возможностями нового века. Цивилизованным людям есть что предложить на продажу – вопрос только в средствах для приобретения. И кто знает, если неожиданно наткнуться на залежи меди или олова на своей территории или обнаружить другой ходкий товар, возможно…

Сельскохозяйственные труженики Европы не заглядывали за пределы цивилизованных земель на юге и востоке. В этом направлении находились богатство и культура, в других – жили мрачные невежественные люди, и, если пройти достаточно далеко, там даже землю не возделывали. О возможности существования цивилизованных земель на другом конце света они не задумывались. (И вряд ли мы имеем право их за это упрекнуть, поскольку до последнего времени не обращали внимания на предысторию других регионов, интересуясь только теми, где существовали древние цивилизации, и Европой. Да и сейчас мы знаем о них немного.)

Южнее Сахары в те времена тянулся широкий пояс тропических лугов – от Гвинейского побережья на западе через верхнюю часть Нигерии в Судан, к верховьям Нила и горам Абиссинии на востоке. К северу от него трава постепенно исчезает, уступая место пескам Сахары, а южнее переходит в леса Золотого Берега [9]9
  Золотой Берег – прежнее (до 1957 г.) название Ганы.


[Закрыть]и Конго. Эта территория не уступает размерами Европе, и в начале второго тысячелетия до н. э. она тоже была заселена. Вернее, скажем так: существуют свидетельства, что она, вероятно, была заселена людьми, занимавшимися сельским хозяйством.

Они темнокожие, эти африканские крестьяне (которые являются предками большинства негров Америки), и живут небольшими общинами в тростниковых хижинах рядом со своими полями. О Европе они знают не больше, чем Европа знает о них, и их земледелие сильно отличается от того, которое ведут севернее Сахары и на побережье Средиземного моря. Они не выращивают ни пшеницу, ни ячмень, хотя расположенные на востоке общины находятся в опасной, нередко приводящей к стычкам близости от Египта, и знают о существовании ячменя и проса. Их существование основано на выращивании сорго и земляных орехов, тыквенных культур и дынь. Они охотятся, поскольку не имеют домашних животных, хотя на востоке люди переняли у египтян идею содержания овец и даже крупного рогатого скота.

Территория размером с Европу ничуть не менее разнообразна, чем Европа, и в ее разных частях люди живут по-разному. Например, нубийцы в Судане считают себя куда более культурными и цивилизованными, чем полуохотники-полуземледельцы, живущие на западе. Но везде сельское хозяйство уходит корнями в столь глубокую древность, что даже не сохранилось никаких преданий о его начале. Мы тоже знаем очень мало о его истоках. Ученые склонны датировать начало обработки земли в этом районе 4000 или даже 5000 г. до н. э., и нам остается только гадать, возникла ли идея окультуривания некоторых растений у местных жителей независимо или пришла из Египта. С такой проблемой мы столкнемся еще неоднократно и не присоединимся ни к сторонникам идеи независимого возникновения, ни к сторонникам идеи проникновения. Какое бы утверждение ни было истинным, все произошло намного раньше, чем начинается наша история. Как и в Европе, африканские фермеры используют только деревянные и каменные орудия, и немного бронзы (возможно, больше, чем мы считаем) выменивается на слоновую кость у египтян. Искусство ткачества и гончарное ремесло постепенно исчезают при продвижении с востока на запад. Жители западных областей довольствуются тыквами и корзинами, а отдельные предметы одежды делают из коры. Но даже на западе люди уже вовсе не темные дикари. У них есть свои деревенские советы, разделение труда, они складывают песни и передают из поколения в поколение легенды. Они рассказывают истории, и их генеалогическое древо уходит корнями на столетия в прошлое. Мы не должны предполагать, что они ничего о себе не знали, лишь потому, что о них ничего не знаем мы.

В трех других частях света, каждая из которых сравнима размерами с Европой, в начале второго тысячелетия до н. э. существовали группы общин, которые возделывали землю, чтобы обеспечить себя пропитанием. Каждая из них имела свои предания и легенды, отдельные языки и народности, войны, царей и династическую борьбу. И каждая состояла из мужчин и женщин, которые работали и играли, воевали и занимались любовью, тревожились о будущем урожае и ремонте крыши, а также о сохранении милости богов. Каждый человек знал, что его община – центр вселенной, был в курсе существования других общин, живущих на расстоянии одного-двух дней пути, и смутно осознавал общие размеры возделываемых площадей. Скорее всего, узнав, что мы приписываем ему это знание, он бы запротестовал, заявив, что более удаленные общины – совершенно другие по обычаям, языку и внешнему облику. Выражаясь современным языком, они отличаются, как лесоруб Лабрадора от мексиканского скотовода. С более или менее выраженным интересом, зависящим от того, насколько близко он живет к центру своего региона, он отнесется к информации, что «за забором» живут еще и другие люди, у которых совсем иной образ жизни – охотники, пастухи, кочевники, горожане.

В одном из таких районов, который протянулся от истоков Ганга через северо-восток Индии в Бирму, Сиам и Индокитай, люди хорошо знали, как и европейские лесные жители и, возможно, африканцы, о существовании развитых «промышленных» цивилизаций на своих границах. Города царств Индской долины располагались в основном в холмистой местности между Индом и Гангом, а один или два новых города недавно были построены возле самых верховьев Ганга. Торговцы и изыскатели, должно быть, спускались вниз по течению Ганга и привозили товары от городских производителей – главное, чтобы были средства для их приобретения. Итак, фермеры с отдаленных территорий Индии знали бронзу, как и их коллеги из европейской глубинки, но только в виде сказочно дорогих предметов роскоши, к приобретению которых люди стремились, как, например, сегодняшний житель Занзибара или островов Фиджи стремится к покупке радио.