Текст книги "Две тысячи лет до нашей эры. Эпоха Троянской войны и Исхода, Хаммурапи и Авраама, Тутанхамона и Рамзеса"

Автор книги: Джеффри Бибб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Роль библейских патриархов в событиях рассматриваемого периода, по моему мнению, чисто гипотетическая. Обычно считается, что история об Иосифе имеет некоторую связь с гиксосами. Некоторые авторы считают, что он жил несколько позже и фараон, которому он служил, был гиксосом. Некоторые даже ставят знак равенства между приходом Иакова и братьев Иосифа в Египет и нашествием гиксосов, хотя Библия утверждает, что это движение было исключительно мирным. Я бы, скорее, счел это свидетельством мирного проникновения в Нижний Египет семитских элементов до действительного завоевания Египта гиксосами.

События в Малой Азии подтверждаются документами, датированными ненамного позже. Разрушение критских дворцов известно из раскопок, а вывод о концентрации власти в Кноссе сделан на основании того факта, что только там дворец был восстановлен.

На эту тему можно почитать: Олбрайт «Археология Палестины», Гардинер «Египет фараонов», Олдред «Египтяне».

Глава 6
Обзор в ретроспективе (1)

На протяжении пяти глав мы, автор и, я надеюсь, читатель этой книги, жили среди людей, населявших мир между 2000 и 1650 гг. до н. э. Да, я поддался искушению и написал «жили среди», сознательно сопротивляясь тенденции «подняться над» сценой и событиями. Тенденция «подняться над» сценой и описываемыми событиями требует сознательного противопоставления. Нам, живущим сегодня, кажется правильным взирать на события далекого прошлого с точки зрения именно «сверху» или, по крайней мере, «извне».

Мы, конечно, люди посторонние. Нас там не было. На протяжении всего периода, который мы рассматриваем, события происходили в трех пространственных измерениях и одном временном. Пространственные измерения были такими же громадными, а движение вдоль оси времени – таким же медленным, как в наше время. Месопотамия была так же далека от долины Грейт-Лэнгдейл, как сейчас, а год состоял из 365 дней такой же длины, как сегодня. Но нам так не показалось. Мы находились вне пространственно-временного континуума периода и видели народы мира в статичный момент времени, а человеческую жизнь – как проблеск свечи.

Эта ситуация богоподобной отстраненности плоха для формирования мнения. Она позволяет нам использовать собственное суждение, но мы не настолько компетентны, чтобы судить. Сверхъестественно мудрые после события, мы видим «тенденции» и, очевидно, неодолимый ход событий, неодолимый только потому, что им, как оказалось, не было сопротивления, или не было адекватного сопротивления, или не было желания сопротивляться. В любой истории, если речь идет о больших территориях и временных интервалах, такие тенденции нельзя полностью игнорировать. Речь идет о фактах, и они уже произошли. Но они произошли с людьми и при посредстве людей. И если мы, изучая тенденции, забудем о людях, которые осуществили их и подверглись их влиянию, значит, мы не серьезно относимся к истории.

Когда Гандаш принял решение вести касситов с гор Луристана в долину Месопотамии и царство сына Хаммурапи, на него, более чем вероятно, оказала влияние «историческая необходимость». Но представляется сомнительным, чтобы он осознавал, в чем она заключалась. Несомненно, одной из главных «тенденций» первой трети второго тысячелетия до н. э. является распространение лошади и людей, говорящих на индоевропейском языке, которые ее приручили. В первом веке тысячелетия они расселились из понтийских степей на великих равнинах Центральной и Восточной Европы и Центральной Азии, сдерживаемые огромным кольцом естественных препятствий, среди которых Северное море и Рейн, тянущиеся с запада на восток Альпы, Карпаты, турецкие горы, а также Черное море, Кавказ, Каспийское море, Эльбрус и Гиндукуш. Следующие полтора века шло преодоление этих препятствий, оккупация Англии и Голландии, Балкан и Греции, Турции, Персии и Афганистана. И в последние сто лет мы видели начало «перетекания» в низины за горами, на север Сирии и в Месопотамию, а также в долину Инда.

Каждое движение в этой длинной череде экспансий должно было требовать решения вождей, таких как Гандаш, – решения двигаться, а не сидеть на месте, причем двигаться в определенном направлении. До какой степени каждый из этих вождей понимал, что является частью «тенденции»?

Важность получения ответов на вопросы такого рода является причиной разделения этой книги на произвольные главы, каждая из которых охватывает продолжительность жизни человека. Такое разделение, во многих отношениях неудобное, показывает, в определенных рамках конечно, что может и должен знать индивид в любой конкретный момент времени. Раньше уже говорилось и будет упоминаться впредь, что люди, жившие в период времени, охватываемый одной главой, лично пережили происшедшие в ней события и знали о событиях предыдущей главы с чужих слов, но чаще всего от пожилых людей – непосредственных их участников. Иными словами, информация о событиях предыдущей главы у них была довольно точной. События еще двух предшествующих глав были для них, вероятнее всего, идеализированными, искаженными, в нарушенной последовательности; но они были историей в том смысле, что люди точно знали – это было. Все, что случилось ранее, чем три главы назад, в основном считалось легендой сомнительной достоверности. А все, что описано в следующих главах, для них еще не произошло.

Итак, мы преодолели уже треть пути по второму тысячелетию до н. э., достигли времени, в котором события начала тысячелетия стали легендой. Основные черты их были известны, но скорее в качестве романтических историй, а не реальных событий.

Во время Гандаша, то есть сто лет назад, они были ближе, а значит, более реальными. Он, вероятно, знал историю своего народа, мог проследить семейное генеалогическое древо и племенные связи вплоть до исходного места обитания на юге России. Он почти наверняка понимал, что его далекие предки постепенно двигались на юг, а его родственники – имеющие кровное родство или происшедшие от общего мифического предка – перемещались в других направлениях. Он знал, на какое расстояние они мигрировали и какую территорию занимали.

Таким образом, тенденция была для него в довольно-таки существенной степени реальностью. Племенная и межплеменная история была наполнена деяниями других вождей, ушедших даже дальше от исходного места обитания. Если он стремился превзойти их, то мог сделать только одну вещь – идти только в одном направлении. То, что мы видим как тенденцию, он, скорее всего, считал «модой», или разумным честолюбием, или дорогой славы. Человек чести не мог поступить иначе.

Конечно, он не мог знать, добьется ли успеха. В конце концов, его «тенденция» была не единственной.

Самсу-илуна, сын Хаммурапи и правитель Вавилона, в то время, когда касситы спускались с гор, вряд ли имел такую же, как касситские вожди, ясную картину масштаба и экспансии индоевропейских всадников. Но даже он мог видеть в этом «тенденцию». Лошадь впервые появилась в Месопотамии во времена его отца (это было такое же новшество, как автомобиль для нас), и касситы все еще считались новичками в персидских горах, несмотря на то что они пробыли там уже около сотни лет. Он знал, что касситы не были изолированными группами новичков. Живя в центре разветвленной сети торговых путей, тянущихся от Крита до Индии, он слышал о всадниках-пришельцах в горах севера из различных точек всего маршрута.

Но Самсу-илуна был и сам частью «тенденции». Так же как всадники – люди боевых топоров – в первой трети второго тысячелетия до н. э. расселялись на восток, запад и юг, аморитские пастухи, потомком которых он был, мигрировали на восток, запад и север. От их исходного места обитания на скудных лугах Сирии и Трансиорданского плато амориты за первые полтора века второго тысячелетия до н. э. сумели заселить Левант и долины Тигра и Евфрата. Их царства, связанные родством, занимали длинную территорию (в форме полумесяца, повернутого к горам) от Средиземного моря до Персидского залива. И если сын Хаммурапи верил в «историческую необходимость» и неодолимый ход событий, он имел такие же основания ожидать продолжения наступления аморитов и занятия ими гор, как и продолжения наступления людей боевых топоров и занятия ими равнин.

В конце первой трети второго тысячелетия, в 1650 г. до н. э., вопрос так и не был решен (в некотором смысле он не решен и до сего дня). Касситы удерживали свой анклав в центре Месопотамии, а хурриты наступали, чтобы занять большую часть Северной Сирии. Но, с другой стороны, семитские цари Ассирии удерживали северную долину Тигра между ними и расширили свое господство даже до гор Курдистана.

Ситуация сложилась тупиковая. Именно в такие времена, когда «тенденции» уравновешивают друг друга, решающим фактором становится характер и действия отдельных людей. Сегодня, оглядываясь на четыре тысячелетия назад, мы можем утверждать, что, если бы Хаммурапи проявил больше оперативности в организации аморитов в единое царство, «неодолимое движение» индоевропейцев вполне можно было остановить и вернуть их обратно в горы Персии и Турции.

В каком-то смысле захват гиксосами Египта есть последний пример аморитской экспансии, показывающий, сколько жизни, силы и инициативы, должно быть, имелось у семитских народов того времени. Будь хурриты слабее, а Египет сильнее (по сути, это то же самое, что сказать: если бы царица Себекнефруре веком раньше не вышла замуж за простолюдина и не ввергла Египет в пятидесятилетнюю гражданскую войну), сила аморитов вполне могла быть повернута на север, а не на юг. Даже тогда это изменило бы направление индоевропейской экспансии.

Но мы сказали, что гиксосы и сами были частично индоевропейцами. Имеются все основания полагать, что это действительно так, и этот факт является примером ловушки, которой необходимо избежать. О тенденциях и перемещениях рассуждать легко, ничуть не сложнее говорить о «расах». Позвольте мне объяснить, что здесь не стоит вопрос об «индоевропейской расе», расселяющейся в южном направлении и сталкивающейся с «семитской расой» на Ближнем Востоке. «Семитская» и «индоевропейская» – это название двух групп языков, причем разные языки в пределах каждой группы так тесно связаны, что можно высказать гипотезу об их общем происхождении. Исходный семитский язык, вероятнее всего, развивался на севере Аравийского полуострова, месте происхождения аморитов, поэтому можно сделать еще одно допущение и назвать первоначальных аморитских завоевателей семитами. Точно так же на исходном индоевропейском языке, по-видимому, говорили всадники понтийских степей (это одна из гипотез, которые доказать невозможно), и мы, полагаю, не сделаем большой ошибки, если назовем этих всадников индоевропейцами. Но даже при этом было бы ошибочно использовать термин «раса», потому что именно в этих странах происхождения аморитов и народа боевых топоров имело место, вероятнее всего, смешение многих рас.

В любом случае оба народа покинули свою родину около трехсот пятидесяти лет назад. И с тех пор с ними произошло многое. Хурриты и касситы, спустившиеся с гор, не говорили на индоевропейском языке и никоим образом не были связаны родственными узами с народом боевых топоров. Их просто подхватили «по дороге».

Возможно, они находились в родстве друг с другом, но точно это не известно. Хурриты говорили на языке, о котором мы имеем ряд документов – глиняные таблички с клинописью. Но можно только утверждать, что они не говорили ни на индоевропейском языке, ни на семитском, ни на шумерском. Очевидно, они принадлежали к группе народов, населявших горы Восточной Турции до прихода людей, говоривших на индоевропейском и семитском языках. Эту группу обычно называют «азиатской» – просто для удобства. Касситы могли говорить на языке, родственном языку эламитов, но из него известно только несколько слов.

Но в обоих случаях во время вторжения на территорию аморитов их вела аристократия, говорившая на индоевропейском языке. Эта аристократия состояла из правящих принцев и вождей, а также военной элиты, относительно названия которой до сих пор ведутся споры. На мой взгляд, лучше всего его перевести как «рыцари», подразумевая и мелкую аристократию, и всадников. Говорящая на индоевропейском языке аристократия, несомненно, произошла от тех представителей культуры боевых топоров, которые со своими лошадьми и колесницами проникли на юг и со временем стали лидерами «азиатских» племен. Но чистота языка не может считаться признаком чистоты расы. Небольшой отряд норманнских солдат, отвоевавший Англию у саксонцев, говорил на норманнском французском языке, и в течение трех столетий или даже более после этого норманнский французский был в Англии языком аристократии, которая считала себя потомками рыцарей, пришедших в Англию с Вильгельмом Завоевателем. И тем не менее мы знаем, что уже в первом поколении было много норманнов, даже в королевской семье, которые заключали браки с дочерьми свергнутых саксов. Не прошло и ста лет, как в норманнской аристократии стало больше саксонской, чем норманнской крови. Точно так же мы можем быть уверены, что «индоевропейская» аристократия касситов и хурритов, хотя и сохранила свой язык, к этому времени стала больше касситской и хурритской, чем индоевропейской.

Нечто подобное произошло и с аморитами. На юге Месопотамии они осели среди населения, говорившего на семитском, эламитском и шумерском языках: на севере Месопотамии и в Сирии – среди семитов и «азиатов». В ходе двенадцати поколений они, вероятнее всего, полностью утратили расовую чистоту, которой когда-то обладали. Если бы было возможно разобраться в сложных расовых истоках типичной хурритской и типичной аморитской армии, которые частенько стояли друг против друга на берегах северного Евфрата, полагаю, обе армии оказались бы в основном «азиатского» происхождения и внешне ничем не отличались.

Однако по этой причине они не стали сражаться друг с другом менее упорно. Они считали себя аморитами и хурритами, а колесничие севера, несмотря на своих «азиатских» матерей и бабок, были уверены, что являются совершенно другой расой, схожей с людьми боевых топоров за Рейном и с ариями за Индом.

Люди культуры боевых топоров за Рейном к этому времени были не более чистокровными «индоевропейцами», чем правители хурритов. На всей территории Европы устоялось пять основных образов жизни, и на повестке дня постоянно стояли вопросы объединения и распада. С точки зрения археологии картина вполне ясна, но отсутствие письменных документов создает ментальную преграду, не позволяющую перевести археологические находки в историю. Люди, перешедшие Альпы по пути из Центральной Германии в Швейцарию, были ничуть не менее реальными, чем те, что перешли Загрос по пути из Луристана в Месопотамию. Но мы знаем, что последние называли себя касситами, и потому они сразу представляются нам народом. А вот первых нам приходится называть саксо-тюрингцами, и они упорно остаются для нас «культурой», а не людьми, а об их лидере мы вообще ничего не можем сказать. Да, мы ничего о нем не знаем, но мы и о Гандаше ничего не знаем, кроме имени, да и то случайно. А если у человека есть имя, он сразу становится в нашем представлении человеком, личностью.

Из пяти образов жизни, о которых мы упомянули, три существовали задолго до начала рассматриваемого нами тысячелетия.

Первыми были древнейшие охотники, «аборигены» Европейского континента, кочевники-охотники, следовавшие за сезонными миграциями дичи, либо рыболовные общины, селившиеся вдоль лососевых рек или в защищенных эстуариях и фьордах побережья.

Вторыми мы упомянули лесных жителей, поселенцев и колонистов, издавна селившихся на не слишком сильно заросших лесом равнинах и невысоких холмах, но относительно немногочисленных (возможно, их было не намного больше, чем «аборигенов») и не державшихся за свою землю. Они постоянно двигались, очищая каменным топором и огнем новые участки для посева (это происходило не менее одного раза за жизнь поколения). Эти люди целиком зависели от собранного урожая ячменя и проса, в меньшей степени от скота – эдакие разношерстные фермеры, маргинальные землепашцы.

Третьими были строители коридорных гробниц, селившиеся вдоль побережья, люди, никогда не забывавшие о тепле и цивилизации Восточного Средиземноморья, но лишь время от времени ведущие торговлю вдоль побережья, чтобы поддерживать связи. Они были торговыми агентами, фермерами и миссионерами, и их уровень жизни был не выше, чем у людей, среди которых они селились.

Эти три образа жизни влияли друг на друга с древнейших времен – в одних районах этот срок исчислялся несколькими столетиями, в других – тысячелетиями. Но в начале второго тысячелетия до н. э. их жизнь усложнилась благодаря появлению двух новых народов. Мы встречались с ними. Во-первых, это люди культуры боевых топоров с юга России – скотоводы, колесничие, вероятно незнакомые с обработкой земли, выращиванием зерна и вообще с оседлой жизнью. Во-вторых, это люди культуры колоколовидных кубков, расселившиеся из Испании по всей Западной и Центральной Европе небольшими группами торговцев бронзовыми изделиями, пастухами, изыскателями, кузнецами.

К 1650 г. до н. э. представители двух последних групп уже не были новичками. Даже на дальних границах региона их расселения сменилось два или три поколения, и охотно или нет, но местное население к ним привыкло. В Восточной и Центральной Европе говорящие на индоевропейском языке люди культуры боевых топоров довольно быстро достигли такого же положения, как на нагорьях Среднего Востока. Более дюжины «наций» можно различить на территории, тянущейся от Греции через Балканы и Германию в Скандинавию. (Археологи, конечно, предпочитают именовать их «культурами», но одно собрание артефактов, достаточно отличное от другого, чтобы заслужить название «культура», должно предполагать разную политическую организацию.) И везде обнаруживается – может быть, с одним исключением – смешение дунайских артефактов ранних жителей с артефактами людей боевых топоров, причем последние доминируют. И без письменных документов понятно, что люди, говорившие на индоевропейском языке, стали здесь своего рода военной аристократией.

Не знаем мы только, как это произошло. В Индии в это время говорящие на индоевропейском языке арии планировали завоевание городской цивилизации долины Инда, и в ведической литературе сохранилось то, что можно назвать победными гимнами завоевателей. Они показывают, что индоевропейцы не имели никаких сомнений относительно завоевания и порабощения местного населения. Но в Европе нет никаких свидетельств – как разбросанных по улицам Мохенджо-Даро скелетов – сражений и неожиданной смерти. Возможно, могущество захватчиков сделало сопротивление бесполезным или воинов приветствовали как союзников и наемников, которые потом мирно узурпировали власть. Волшебная сказка о принце, который появился издалека, совершил великие и славные подвиги и получил в награду руку принцессы и полцарства в придачу, до странности широко распространена в Центральной и Южной Европе. Она вполне может быть датирована этим периодом и указывать нам, как все могло происходить в действительности. Тем более при наличии свидетельств того, что трон в обществах, пришедших из Средиземноморья, мог наследоваться по женской линии, переходя не от отца к сыну, а от отца к мужу дочери. И это был очень удобный порядок для жадных до земли и привыкших к наследованию по мужской линии воинов, пришедших издалека.

Каким бы ни был процесс, результат оказался одинаковым. Все народы, населявшие восточную половину Европы триста пятьдесят лет назад, все еще были здесь – рыбаки-фермеры Греции под прямым критским влиянием, фермеры-изыскатели Балкан, ушедшие в горы со своих насиженных мест в Малой Азии для поиска и добычи меди и олова. Также речь идет о подсечно-огневых земледельцах долины Дуная и Великой европейской равнины и строителях коридорных гробниц Дании и Южной Швеции. Но они все без исключения предстают в археологических отчетах занимающимися больше, чем раньше, скотоводством и охотой, более воинственными. Также усиливается неравенство и возникает глубокая пропасть между аристократией и простым людом. И везде аристократы теперь носят типичное оружие индоевропейцев – длинные, прямые кинжалы (длиной почти с колющий меч), боевые топоры и копья. И везде появляются лошади, хотя на севере пока редко. Мы можем вообразить Европу к востоку от Рейна скоплением маленьких княжеств, часто воюющих друг с другом, иногда объединенных в крупный союз. Все принцы говорят на одном языке, постепенно проникающем в среду подданных.

Жизнь этих подданных за прошедшие триста пятьдесят лет почти не изменилась к лучшему. Они все еще жили в каменном веке, жали просо и ячмень кремневыми серпами, валили лес и строили дома кремневыми топорами и скобелями, резали мясо кремневыми ножами. В ходе этих веков широко распространилось знание меди и даже бронзы. Бронзу знали на Балканах, а медь – вплоть до Австрии и Венгрии. Но медь была прерогативой аристократов, которые пользовались самыми разными изделиями из нее: кинжалами, наконечниками копий и топорами, безделушками и украшениями, а также длинными булавками, которыми они закалывали свои платья. Севернее Австрии в это время медь почти не проникла, даже аристократия не имела изделий из нее. Как раз в это время резчики по камню из Дании начали копировать бронзовые кинжалы и наконечники копий из кремня, окрашивая их под цвет бронзы. Они делали камень таким же тонким, как металл, и даже воспроизводили в кремне изогнутые ятаганы гиксосов.

Единственная община в центральной части Европы, по-видимому, избежала господства индоевропейцев и является действительно местной. Здесь тоже, скорее всего, не обошлось без «примесей», но в основном ее члены являются потомками живших некогда здесь лесных охотников. Они известны под неудобным названием «культура шаровидных амфор» и таким же образом, как охотники Англии, приспособили свой образ жизни к торговле. Из центральной части Германии они распространились по обширной территории Европы, торгуя кремнем, янтарем, а иногда даже медью. Они также занимались разведением свиней.

На Рейне и верхнем Дунае индоевропейцы вошли в контакт с людьми культуры колоколовидных кубков, говорившими на другом языке, но обладающими ничуть не меньшей решительностью. В том месте, где произошло столкновение двух культур, победу одержали представители культуры колоколовидных кубков.

За последние двести лет они активно распространялись из центральной части Испании, достигнув севера Италии, Польши и Скандинавии. Эти люди были невысокими, темными, круглоголовыми, путешествовали очень маленькими группами – из дюжины человек или около того. Тот факт, что их гончарные изделия, в том числе чаши для питья, давшие название культуре, практически не имели вариаций, предполагает, что они двигались быстро и постоянно поддерживали связь даже с самыми удаленными группами. По своей сути они не были поселенцами, желающими найти дом и остаться в нем. Их образ жизни предполагал движение, ведь они были торговцами. И они сознательно открыли бронзовый век в Центральной и Северной Европе.

Испания веками поддерживала связи с использовавшими бронзу цивилизациями Средиземноморья. Суда из Трои и с Кипра, с Крита и, вероятно, из Египта регулярно заходили в южные порты Испании, а также на Сицилию, на юг Италии и на Сардинию. Там земледельческие общины уже давно приняли экономику бронзового века, сначала импортируя медь, а потом разрабатывая месторождения в своих и соседних странах. Они также приняли религию Востока с групповыми каменными погребальными камерами. Испания, обладавшая большими залежами меди, свинца и серебра, имела все необходимое, чтобы стать независимой в металлургическом производстве. Но для производимой продукции нужны рынки сбыта, что стало причиной вторичной экспансии из центра на северные земли.

Однако торговля – двусторонний обмен, и люди культуры колоколовидных кубков были заинтересованы не только в продаже, но и в покупке. Их потребность в продукции сельского хозяйства была невелика, и потому им пришлось убеждать своих потенциальных покупателей производить другую продукцию для продажи. Таким образом, они были не только торговцами и кузнецами, но также изыскателями и «эксплуататорами». Они постоянно искали годные для продажи товары. И первыми в их списке стояли редкие в Испании металлы – золото и олово. Кроме того, именно они первыми осознали потенциальные возможности таких полудрагоценных минералов, как гагат и янтарь.

Где бы они ни были, их деятельность становилась толчком для революционных изменений, непропорционально огромных, если учитывать малую численность этих людей. Хотя бронза была все еще очень дорога, поскольку олово встречалось редко, предметы из меди были доступны для богатых членов земледельческих общин. Довольно скоро плоские топоры и кинжалы стали употребляться широко, а украшения из меди – еще шире. Интересно отметить, что с распространением культуры колоколовидных кубков произошел резкий рост количества выращиваемого ячменя. Вполне возможно, что колоколовидные кубки, являвшиеся фирменным товаром испанских торговцев, – внешний признак распространения пива в Европе. Его тысячелетиями знали в Египте и Месопотамии, и суда с Востока, несомненно, завезли его в Испанию. Теперь и европейские земледельцы выделяли часть земли для выращивания зерна, из которого делался новый крепкий напиток.

Неудивительно, что после того, как испанцы впервые встретили индоевропейцев в долине Рейна, в смешанном населении, появившемся через два или три поколения (несомненно, в нем также присутствовала большая часть исконных земледельцев и даже аборигенов-охотников), доминировали представители культуры колоколовидных кубков.

Не стоит удивляться и тому, что влияние людей культуры колоколовидных кубков распространялось далеко за пределы региона их проживания. Хотя только три классических колоколовидных кубка было найдено в Дании, южные скандинавы примерно в это же время перестали хоронить боевые топоры вместе со своими усопшими, как делали их далекие индоевропейские предки в понтийских степях. Вместо этого они стали хоронить вместе с ними кремневые кинжалы.

Смешанное население – потомки людей культуры боевых топоров и колоколовидных кубков в Рейнской области и Голландии – должно быть, имело в крови двойную порцию страсти к путешествиям, научившись у голландских рыбаков строить океанские суда. Именно из Голландии и с северо-западного побережья Германии три поколения этих людей плавали на южное и восточное побережье Англии вслед за «чистыми» представителями культуры колоколовидных кубков, которые приплыли туда из Франции вскоре после сооружения Стонхенджа. Более поздние «оккупанты» во многих аспектах своей культуры были людьми колоколовидных кубков, но в расовом отношении в них, вероятнее всего, смешались наследственные черты всех встретившихся на Рейне предков. К 1650 г. до н. э. эта гибридная культура доминировала на юге и в центре Англии, а также на востоке Шотландии. В полном соответствии с традициями людей культуры боевых топоров аристократия «оккупантов» правила исконными обитателями земледельческих общин юга Англии и даже торговцами центра и севера.

В коридорных гробницах Испании и запада Европы часто встречается изображение божества с лицом совы, где изображаются только глаза. Выполненный из мела идол, которого вы видите на рисунке, найден в похоронном кургане раннего бронзового века в Фолктоне (Йоркшир, Англия). Находка важна, поскольку принадлежит к более позднему периоду, чем коридорные гробницы, – вероятно, к дате, до которой мы как раз добрались во втором тысячелетии до н. э. Скорее всего, религия коридорных гробниц в это время еще существовала

Под двойным давлением народов культур колоколовидных кубков и боевых топоров даже общины строителей коридорных гробниц вдоль побережья Европы начали утрачивать свою индивидуальность. Прошло уже более четырехсот лет с тех пор, как они впервые появились, мелкие торговые поселения вдоль судоходных путей из Средиземного моря, и они уже не были агентами более развитой цивилизации. Они все еще поддерживали периодические контакты по морю с себе подобными, но уже стали, по сути, поселениями фермеров, моряков и рыбаков, ассимилировавшись с людьми, среди которых когда-то поселились. Их религия еще жива, и новые коридорные гробницы до сих пор строятся. Но на побережье севера Испании и северо-запада Франции люди, похороненные в этих гробницах, – это часто люди колоколовидных кубков, а в Англии, Шотландии и иногда в Ирландии – это чаще всего смешанное население – потомки людей культур боевых топоров и колоколовидных кубков. В Дании и на юге Швеции процесс ассимиляции зашел еще дальше. Здесь люди культуры боевых топоров прожили уже три века, и два рода больше не являются раздельными. Коридорные гробницы уступили место каменным сооружениям, которые, по сути, являются единичными гробницами людей культуры боевых топоров, преобразованными в каменные конструкции из коридорных гробниц.

Но, если строители каменных гробниц ассимилировали традиции и материальную культуру людей культуры боевых топоров и людей колоколовидных кубков, «оккупанты», в свою очередь, ассимилировали искусство строительства из камня. Примерно в это время представители культуры колоколовидных кубков Англии приняли святилище в Стонхендже и построили внутри уже имеющихся круглого вала и рва храм из камня. Около двух сотен монолитов, привезенных на лодках с гор Южного Уэльса, теперь поставлены двойным кругом в центре окружности. Солнце всегда играло важную роль в церемонии, имевшей место в Стонхендже, как показывает расположение камня Хеле. Но действительно ли солнцу там поклонялись, или оно просто играло роль часов и календаря в церемониях в честь других богов, мы не знаем. Ямы, выкопанные в пределах вала, и человеческие останки, обнаруженные в одной из них, позволяют предположить, что речь идет о культе земли-матери или подводного мира, которым были посвящены обряды. Но теперь, с приходом людей смешанной крови – потомков людей культур боевых топоров и колоколовидных кубков, и после строительства монолитных кругов Стонхендж, вне всяких сомнений, стал храмом солнца. Ведь люди боевых топоров поклонялись солнцу. Где бы они ни селились – в Европе или Азии, – мы находим следы поклонения великому солнечному богу, который каждый день проезжает по небу на огненной колеснице. Ее тянут кони солнца. Ассоциация солнца с конной колесницей безошибочно указывает на колесницы людей культуры боевых топоров – носителей этой религии. И как мы увидим, свидетельств поклонения солнцу станет больше в бронзовом веке, который уже не за горами.