Текст книги "Во сне: теория заговора (ЛП)"

Автор книги: Джед МакКенна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Джед МакКенна. Во сне: теория заговора

==============

Связаться с переводчиком: [email protected]

Версия перевода и редактирования от 10/2016

==============

Реальность, что за идея. (Робин Уильямс)

==============

Оглавление

(1) Вечеринка в доме

(2) Где я жил и чего ради

(3) Где мы и как сюда попали

(4) Двери восприятия

(5) Бедная капля воды

(6) Алиса в стране сновидений

(7) Проблема ума

(8) Опоры иллюзии

(9) Карта царства сна

(10) Волшебный фонарь

(11) Проблема совершенства

(12) Один маленький шаг

(13) Что на обед

(14) Алиса в Матрице

(15) Повышение в звании

(16) Иносказание о койоте

(17) Баллада о Кене и Барби

(18) Creatio ex nihilo

(19) Миф о творении

(20) Хвала абсурду

(21) Зловещая долина

(22) Великая головоломка

(23) Белый кролик

(24) Кукольный театр

Приложения

12 способов сказать то же самое

Еще 38 способов сказать то же самое

Смысл творения

Хорошего хорошо понемногу

Мысль о мёде

==============

(1) Вечеринка в доме

…Можно ли доказать, что мы вот в это мгновение спим и все, что воображаем, видим во сне или же мы бодрствуем и разговариваем друг с другом наяву? (Платон, «Теэтет»)

Должно быть, Лизабель пригласила меня на маленькую вечеринку, устроенную для друзей и коллег, потому что я стою перед ее домом с подарком, когда она открывает дверь, словно обычный человек, и приглашает меня в свой ярко освещенный и оживленный дом. Я беру ее пальто и передаю ей красный пропеллер.

– Это мои друзья Фредвин и Латрина, – говорит Лизабель на нашем секретном языке.

– О да, – киваю я.

– Это мой Джедвин, – объясняет Лизабель Фредвину и Латрине, – он говорит всякое-разное.

– Вот это, – отзывается Латрина, – да.

– Латрина, – говорю я, – это что-то связанное с туалетом? [Latrine (англ.) – отхожее место. – Прим. перев.]

– О нет, – отвечает она, – просто друзья.

– А ты, Фредвин?

– Кукурузные поросята, – говорит он. – Я в кукурузных поросятах. Насыщенный вкус, никакой синтетики, высший класс.

Он наклоняется и шепчет мне:

– У нас места на хорошей стороне стола.

– Как будто я не знаю, – отвечаю я и похлопываю его по плечу. – Я должен идти.

– Пойдем со мной, – зовет Лизабель и сопровождает меня к патио позади дома, мимо джакузи, где Майкл Джексон подзывает меня не моим именем еще к одной парочке.

– Джедвин, – говорит Лизабель, – это Брэдвин и его жена Шугарбель. Я работаю над Шугарбель у растения во вторник. Брэдвин такой же, как ты.

– Ага, – говорю я.

– Джедвин знает свое дело, – говорит Лизабель.

– О да, – отвечает Брэдвин. – У меня есть дядя.

– Здесь все так сверкает, – говорит Шугарбель.

– А что за дело? – спрашивает Брэдвин.

– Играю в гольф, Брэдвин. Много гольфа.

Мы от души хохочем.

– А ты, Брэдвин? Чем занимаешься, а?

– Земные блага, – отвечает Брэдвин и подмигивает. – Думаю, ты понимаешь.

– Вполне. – Я тоже подмигиваю ему и удивляюсь, не сплю ли я.

– А вы и теперь заняты своим делом? – спрашивает Шугарбель.

– Не уверен, – отвечаю я ей. – Вы имеете в виду настоящее теперь или теперешнее настоящее?

– Вполне, – говорит она.

На вечеринке много людей, и я рассматриваю их. Вот Тэдвин, он, насколько мне известно, с автомойки, а там м-р Рурк в белом костюме приветствует людей у дымящейся жаровни, где Сидни Гринстрит в белом костюме помешивает лапшу.

– А, – говорю я радостно, – я знаю Сидни.

А может быть, я думаю о Вупи Голдберг в белом костюме, которая поглощает лапшу.

– Извините, – говорю я, но никто не отвечает, я один.

Я высматриваю, к кому присоединиться, и вижу юного Эллиота Гульда, к которому чувствую симпатию. Он носит армейскую полевую куртку, зеркальные солнечные очки и обвисшие усы.

– Отличная вечеринка, – говорит он, не шевеля губами.

– Вполне, – соглашаюсь я.

– История во сне, – добавляет он.

– Сон в истории в истории во сне, – отвечаю я. – Во сне, – добавляю я, не совсем уверенный в том, что все правильно выговорил.

Он кивает, не двигая головой.

– Забавная штука, – говорит один из нас.

Если аквалангист в бассейне игрушечный, то игрушка сделана на совесть. Я тихо радуюсь тому, как устроено освещение. Я помню что-то, что никогда не происходило, но сейчас это произошло. С балкона наверху слышен голос и таинственное бульканье лапши.

– Да ну, – говорю я, подтрунивая, как принято на вечеринках. – Ничто не сравнится с хорошим леденцом.

Никто не отвечает.

– Сейчас что-то должно случиться, – говорю я без слов, и бесплотный голос сообщает, что все в порядке.

– То-то, – отвечаю я.

– Могу чем-нибудь помочь? – спрашивает голос.

– Наушники, – отвечаю я, – и приводной ремень.

Бесплотный голос исчезает, к моей радости.

– Здравствуй, – говорит человек, на котором мне не удается сфокусировать взгляд, – меня зовут Джедвин.

– Здравствуй, Джедвин, – отвечаю я. – Меня тоже зовут Джедвин.

– Нет, – говорит он. – Джедвин.

– А, – понимаю я, – ты имеешь в виду Чедвин.

– Я так и сказал, – говорит он.

Что-то витает в воздухе. В глазах вспыхивает свет, и я задаюсь вопросом, ничего ли я не пропустил. Музыка превратилась в унылое глухое бумц-бумц, похожее на шум сломавшегося парохода. Помню, как страдал от гидромиандрии, и теперь я печален, но горд. Танцы прекратились еще до того, как начались. Джулианна Мур дарит мне многозначительный взгляд, и я столь же многозначительно смотрю в ответ. Я интересуюсь у нее, что нам известно.

– Тебе туда не попасть отсюда, – шепчет она.

Вот и все, что нам известно.

Я хочу пить и опускаю свою картонку. Что-то вот-вот должно случиться, а потом не случается. Мне скучно, я немного танцую, и получается довольно неплохо. Еще я знаю, что моя рука может пройти прямо сквозь этих людей, но я не хочу делать этого, потому что они мне самую малость нравятся.

– Вы веселитесь от души? – спрашивает меня Лизабель.

Я смотрю на нее, и она выглядит, как моя сестра-баронесса, так что я отворачиваюсь. Толпа разбивается на группы, и я вижу почему. Раздается отдаленный гул. Что-то приближается, но не приходит. Я все еще держу картонку, которая, по моим ощущениям, все объясняет.

– В ваших глазах изумление, – говорит блестящая женщина рядом со мной.

– Я не здесь, вот почему, – отвечаю я.

– Ну, – говорит она, – того и жди.

Я согласен, но не отвечаю. Что-то почти случилось. Я смотрю вокруг, не пропал ли кто еще. Я могу сказать, что уровни не те, но не должен дотрагиваться до ручки настройки. Жду, что будет дальше, и вот над садом ангел в белых одеждах попадает стрелой из света в ночь и называет это зимней луной. Майабель бежит ко мне, и я так счастлив. Я подхватываю ее на лету, предлагаю ей красный пропеллер, но она выбирает вместо него мое ухо, и вот мы плывем ночью по океану, и вокруг тьма.

(2) Где я жил и чего ради

То была легкая неоштукатуренная хижина, достойная приютить странствующего бога или богиню в величаво ниспадающем одеянии. И над моей хижиной веял тот же ветер, который овевает вершины гор, ветер, доносивший до меня лишь обрывки земной музыки, ее небесную часть. Утренний ветер веет всегда, и песнь мирозданиязвучит неумолчно, но мало кому дано ее слышать. На всех земных вершинах можно найти Олимп. (Генри Дэвид Торо)

Мы с Майей прибыли сюда в конце ноября. Природа была по-осеннему блеклой, не считая зеленого цвета рододендронов, а день серым и дождливым. Наш таксист, поначалу довольный заказом на дальнюю поездку, расстроился из-за последних нескольких миль по ухабистой гравийной дороге, пригодной только для серьезных полноприводных машин. За двадцать минут мы одолели половину подъема, а потом водитель стал сконфуженно разворачиваться. Полагаясь на навигатор, он решил, что до места осталась пара километров. Но оставалось больше.

Мы взяли такси там же, где я сдал арендованную машину, в которой мы провели предыдущие десять часов. А теперь таксист предлагал вернуть нас обратно на то же место, но мы с Майей вышли и отправились в путь своим ходом. Это Южные Аппалачи, довольно высокая их часть. Воздух был разреженным, сырым и прохладным, но не неприятным. Туманом были облака, которые мы видели снизу, где стояла табличка с сообщением, что начиная с этого места штат не отвечает за состояние дороги…

Мы шли и внимательно смотрели по сторонам. Я видел исцарапанные когтями деревья и знал, что это поработали медведи. Еще я высматривал рысей, самогонщиков, варщиков мета, браконьеров, полосатых гремучников и мокасиновых змей и надеялся, что все они уже впали в спячку. Майя слегка потянула воздух и вдруг застыла, уставившись в молочно-белую чащу, чуя что-то недоступное моему нюху, но никто так и не вышел из леса, чтобы нас убить.

Судя по следам на дороге, так далеко забирались только машины с самыми мощными протекторами. В какой-то момент дорога развернулась на 180 градусов и в течение двадцати минут мы преодолевали ряд подъемов и спусков. Когда мы поднялись на вершину последнего из них, я посмотрел вниз и за голыми деревьями увидел то место, откуда мы вышли: за все это время и с таким трудом мы преодолели метров сто. Вот здесь я и понял: пара километров, посчитанных навигатором, годились для ворона, летающего напрямик, а нам по извилистой дороге идти было куда дальше.

Что было неплохо. Мне нравится ходить пешком, а Майя терпит это. Некоторые склоны были высоковаты для нас обоих. У меня не было воды, а Майя пила из маленьких ручьев, струившихся на каждом повороте. Где-то парой километров ниже виднелись несколько домов, но выше них попадались только приколоченные к деревьям знаки «Прохода нет» и «Участок продается». Из досок объявлений и журналов по недвижимости я знал, что в этих местах большим спросом пользуются высокогорные поместья с хорошими видами, искусственными водоемами и неровными полями для гольфа, но мы забрались слишком высоко. Там всюду хорошие дороги и асфальт. Сомневаюсь, что роскошные лексусы и хромированные хаммеры, на которые я насмотрелся внизу, вообще когда-нибудь забираются в такие места.

Было уже и правда поздновато, до темноты оставался примерно час, а у меня не было телефона, так что если мы ошиблись с дорогой, то у нас неприятности. Я не беспокоился, но осознавал наше положение. Может, развести костер? Нет. Сколько времени займет спуститься к ближайшему дому? Два-три часа, а может и дольше, если действительно стемнеет. Я был легко одет, и под одежду уже проникал влажный холод. Майя была породы бордер-колли, выведенной в горах Шотландии, так что она меня переживет. Станет ли она есть мою плоть? Надеюсь, да, но только если это будет действительно голод, а не желание слегка перекусить, и еще я надеюсь, что она подождет, пока я умру.

Заморосил такой тонкий дождь, что я его едва заметил в нежном тумане, и мне не пришлось даже набрасывать на голову капюшон. Дальше мы просто взбирались сквозь угрюмый лес, но изредка в тумане попадались разрывы, и я могу смело сказать, что если бы не облако, в котором мы стояли, вид сверху был бы замечательный.

Наконец мы добрались до места, где дорога заканчивалась круговым разъездом с двумя дорогами. Одна была заросшей гравийкой без разметки, другая начиналась двумя каменными столбами и открытыми железными воротами. Почтовые ящики остались в нескольких километрах внизу. Мы пошли по пути железных ворот и прибыли на место за несколько минут до наступления темноты. Это было шесть месяцев назад, когда мы с Майей нанесли Лизе пятидневный, как мы тогда думали, визит.

^ ^ ^

Другая дорога вела к домику, который тоже принадлежал Лизе. Вот здесь мы и живем теперь с Майей. Это дыра в лучшем смысле этого слова. В первые же дни, сообразив, что проведу здесь какое-то время, я занялся разными улучшениями и теперь это место идеально подходит для нас с Майей. В сотне метров ниже стоит дом Лизы, и он действительно представляет из себя что-то особенное. Это большой, роскошный дом треугольной формы с террасами и зоной отдыха под навесом, полный мебели, с баром, кухней и камином, а от вида на открывающиеся один за другим отроги Голубого хребта перехватывало дыхание и замирало сердце. Интерьер дома был безумно хорош: девятиметровой высоты окна с исполинскими видами из них и хозяйская спальня наверху с окнами в другую сторону, откуда тоже открывались виды. Лиза сказала, что полюбила эту местность во время нашего путешествия в Вирджинию десять лет назад. Ей не нравилась долгая дорога наверх, но виды и уединенность того стоили.

^ ^ ^

Дни начинаются неспешно, с разжигания огня, приготовления кофе и легкого завтрака, а потом мы с Майей отправляемся гулять. Тропинок в окрестностях немного, так что поначалу мы пользовались звериными тропами и ручьями и прорубали себе дорогу, но в конце концов нашли путь на другую сторону горы, где к ней примыкает лесной заповедник со множеством тропинок и пожарных просек.

Обычно мы возвращаемся через несколько часов, оба слегка уставшие. Я готовлю нам еду, и мы еще часок валяемся. Потом, если у нас нет никаких дел – а обычно их нет, – во второй половине дня я немного пишу. Первые три или четыре месяца, проведенные здесь, по нескольку часов в день я работал лесорубом. Между нашим домиком и основным домом расположено одиннадцать крытых и открытых мест для разведения огня, так что попав сюда впервые, мы отправились в город, где купили кучу устрашающего вида приспособлений для распилки деревьев: двадцатидюймовую цепную пилу и десяток принадлежностей к ней. У Лизы есть старый трактор с древокольной подвеской, доставшийся вместе с домом, так что мне удалось организовать целую операцию по заготовке дров.

Вот чем мы занимались после обеда в те мягкие зимние месяцы. Майя на самом деле не слишком хорошая помощница. Ее не интересовала вся эта суета, и она предпочитала наблюдать за ней с расстояния. Мне не приходилось валить много деревьев, потому что лес был завален уже упавшими, разной толщины. Все, что нужно было сделать, – распилить, расколоть и складировать. За два первых месяца я обеспечил дровами каждый из очагов, не выходя за границу сорока лизиных акров территории. Оставшись без работы, я загрустил и научился складывать круглые поленницы высотой два с лишним метра, так что на пятачке три на три метра могла поместиться вся древесина, обработанная за неделю, и теперь по участку было разбросано несколько таких поленниц.

– Здесь больше дров, чем я сожгла бы за десять лет, – сказала Лиза, когда увидела, чем я занят.

– Знаю, – ответил я, – но я привязан к действию.

– Будешь и дальше заготавливать дрова?

– Я привязан к действию, – сказал я.

– Тогда, полагаю, нам понадобится кострище побольше, – сказала она.

Над этим пришлось поработать. Я очистил и выровнял площадку в лесу между домами. С помощью каменщиков, выполнивших самую тяжелую работу, я построил трехметровый круг из валунов, вокруг которого выложил из каменных плит патио, где расставил кресла-лежаки и пластиковые столы из переработанных молочных упаковок. Это был большой проект и на него ушло шесть недель и несколько тысяч лизиных долларов. Иногда мы с Лизой зависали здесь и пили вино у большого костра, а иногда только я и Майя.

Еще до того, как мы поселились в домике, я перечитывал кое-какие романы Джона Ле Карре про времена холодной войны, что приводило к чтению каких-то вещей сталинской эпохи, а потом гулаговских вещей Солженицына и Шаламова. Когда становилось невмоготу, я принимался за юмористов, которых давненько не читал – Перельмана, Вудхауза, Вуди Аллена, Ринга Ларднера и других. Когда становилось чересчур легко, я переключался на чтение пьес, не помню почему. Это было примерно в то время, когда я попал сюда и, вероятно, я играл с идеей жизни как театра абсурда, что сподвигло меня на чтение «Театра абсурда» Мартина Эсслина, что подтолкнуло к чтению или перечитыванию Бекетта, Ионеску, Жене, Стоппарда, а потом Альби, Сартра и Пинтера. Я пришел к заключению, что все пьесы делятся на две категории: «В ожидании Годо» и все остальные.

^ ^ ^

Моим первым проектом в домике была пьеса под название «Федалла». Персонаж Федаллы в книге «Моби Дик» представляет Мистического Другого: древний, огнерожденный аспект самого Ахава, который, в свою очередь, является персонификацией темной стороны души Мелвилла, а она, в свою очередь, – отражение нашей собственной души. Вкратце, Федалла – это персонификация фигуры проводника, олицетворяющего собственную борьбу читателя с его собственным белым китом или что-то вроде этого.

Пьеса с одним героем, одной сценой и в трех частях описывала бы одну долгую ночь с Германом Мелвиллом в кабинете его загородного дома, известного как «Наконечник стрелы», где он не щадя сил создает свой шедевр и одновременно разрушает самого себя. Ночью в моем домике было довольно легко представить себе Мелвилла в его кабинете. Я пользовался только свечами и огнем очага, пока писал сотни страниц заметок и покрывал секции стены проиндексированными карточками и черновыми набросками.

Идея побуждала к очень динамичной сценографии. Свет, звук и зловещие тени на стене преобразили бы тихий кабинет Мелвилла в палубу «Пекода», безумную погоню и кровавый вихрь убийства, и даже более того – в бурлящий, вспенивающийся разум Мелвилла/Ахава. Бушующей снаружи грозе подражали бы похожие штормы внутри комнаты и внутри человека. Мелвилл смещался бы от холодной вдумчивости автора к жгучей мании истерзанной души, корчащейся в агонии затянувшегося самозаклания, и все это в одной темной комнате в одну темную штормовую ночь. Что-то типа того.

Когда наконец наступает рассвет, мы обнаруживаем полумертвого Мелвилла за его столом в окружении горы исписанных страниц, когда он дописывает последние слова об уплывающем ките, который оставил позади сироту, а океан перекатывает волны, как и пять тысяч лет назад. Занавес.

Дальше черновых набросков дело не пошло, но, возможно, когда-нибудь пойдет. Я бы написал пьесу для чтения, а не постановки, но, вероятно, потерял к ней интерес, когда понял, что эволюция образа от этапа  «Федалла превращается в Ахава!» естественно вела к этапу «Ахав! Мюзикл».

^ ^ ^

Итак, я потерял интерес к пьесе и все сжег. Вместо нее я написал десятиминутную пьеску со слегка переиначенным диалогом между Ахавом и его первым помощником, где подчеркивалась суть борьбы Ахава. Потом накалякал еще несколько коротких пьес собственного развлечения ради, а когда собрал их все вместе, то обнаружилось, что в них есть неплохое развитие, так что я упаковал их в пьесу из семи частей и опубликовал под названием «Пьеса».

Потом по какой-то забытой причине я заинтересовался будущим искусственного интеллекта. Начал с Курцвейла и продвигался до тех пор, пока не пришел к ошеломительному осознанию, что ИИ в конце концов покончит с человечеством. До чего же круто! Я имею в виду, конечно, печально, но еще и довольно забавно. Мы гонимся за созданием синтетического разума, который без всякого злого умысла либо убьет нас, либо превратит в скот. И это не просто странная маленькая теория, это неизбежно, и многие ителлектуалы обеспокоены таким исходом. Итак, я написал на эту тему короткую пьесу, которую издатель распространяет бесплатно. Изначальное название «Неожиданное преимущество французского поцелуя с твоим тостером» пришлось поменять на «Хорошенькая игра в шахматы, или Как я научился не волноваться и полюбил технологическую сингулярность».

^ ^ ^

А потом я сел писать книгу о царстве сновидения. Это не было с самого начала проектом книги: просто наброски мыслей, приходивших на ум во время прогулок. Я начал записывать их, чтобы лучше понять, но предмет размышлений оказался трудным и увлекательным. Хотя это странно, ведь единственное, что можно сказать об этом состоянии наверняка, – что об этом ничего нельзя сказать наверняка, и даже это нельзя сказать наверняка. Но несмотря на то, что об этом кое-что или ничего можно или нельзя сказать, все еще есть, что сказать.

^ ^ ^

Деревянному домику, в котором мы живем, более восьмидесяти лет, но в середине 90-х здесь сменили двери и окна, установили бытовые приборы и положили зеленую металлическую крышу. Здесь есть вода из скважины, приличная кухонька и достойная ванная комнатка с душем и стиральной машиной с сушкой. За исключением ванной и туалета, все – одна большая комната. Южные окна, закрытые ставнями, большие и, в зависимости от сезона, погоды и наличия листвы пропускают разное количество солнечного света. Внутри дом кажется очень просторным. Большой каменный дымоход отделяет кухоньку от большей жилой и спальной части. На кухонной стороне дымохода расположена дровяная печь с прямым отводом дыма, а со стороны жилого пространства – большой очаг, который не так хорошо поддерживает тепло, как печь, однако сидеть перед ним куда приятнее.

Мебель в домике была вполне приемлема, но как временный вариант, и когда я понял, что задержусь здесь, то приобрел новую кровать, мягкое кресло, диван, постельное белье и кое-что еще. Диван, кофейный столик, кресло-качалка и мягкое кресло стоят перед очагом. В большой комнате есть еще обеденный столик, где я иногда пишу и ем. Заодно приобрел гелевый светильник: приятный свет ночника делал домик скорее уютным, чем зловещим, а издалека в его сиянии мерещилось что-то инопланетное.

^ ^ ^

Лиза всю неделю разъезжает по делам, но по выходным она обычно дома. Тогда-то мы и собираемся вместе, чтобы поесть или посидеть у огня, попивая вино и разговаривая. Из-за ее перерождения, которое началось десять лет назад в ходе нашего общения, мы понимаем друг друга лучше, чем кто-либо другой понял бы любого из нас.

Сдается мне, я пью вино каждую ночь. Последний человек, в компании которого я пил алкоголь, был лизин отец, Фрэнк, когда он пытался просветить меня в Мексике насчет односолодовых виски и сигар. Теперь это недорогое красное вино, душевный напиток, разливаемый в большие емкости. Я ограничиваюсь двумя бокалами. Если выпить три, то они дадут знать о себе на следующий день. Я пью вино по ночам, сидя у огня, пока Майя лежит у моих ног, и читаю.

Таким был мой опыт жизни в горах с осени до весны, пока однажды не раздался внезапный стук в дверь.

(3) Где мы и как сюда попали

Ты ученик лишь потому, что твои глаза закрыты. В тот день, когда они откроются, ты увидишь, что нет ничего, чему ты мог бы научиться у меня или кого-то еще. Зачем же тогда нужен Наставник? Чтобы заставить тебя увидеть его бесполезность. (Энтони де Мелло)

Прежде, чем я отвечу на стук в дверь, давайте убедимся, что наши часы показывают одинаковое время. В основе этой книги лежит по общему мнению смешное, но необратимо истинное утверждение, что вселенной не существует. Знание об Антарктиде может быть концептуальным, если оно получено в результате просмотра документального фильма о ней, или опытным, если ты сам отправишься в Антарктику. Есть еще связанный с этим феномен, когда ты засыпаешь за просмотром документального фильма, а просыпаешься посреди замерзшей пустыни. Звучит странно, но истина заключается в том, что ты спишь посреди бесплодной пустыни, видя во сне, что ты в другом месте, и здесь-то тебя застает пробуждение.

Чтобы оставшаяся часть книги была осмысленнее, можно поближе рассмотреть концепцию состояния сна. Представь себе мертвую планету: безжизненную, невыразительную, пустую. Это твой родной мир, который тебе не покинуть. Это весьма негостеприимное место, но что еще хуже, здесь скучно. Жизнь на мертвом камне, дрейфующем в бесконечном ничто, сорвет башню кому угодно за полминуты, но у тебя возникает разумное решение: Ты засыпаешь, видишь во сне лучший мир и поселяешься в нем. Возможно, твой сон приятен, возможно, наполнен кошмарами, возможно, понемногу и того и другого, но это лучше, чем оставаться пробужденным на мертвом камне посреди ничто.

Видишь? Концептуально все очень просто. Истинный мир довольно унылое местечко, а мир Сна фантастически богат и прекрасен, и все, что нужно сделать, чтобы оставаться в этой стране чудес, – не щипать себя для проверки. Что может быть проще? Все, что нужно делать, – это спать дальше, а все, что нужно делать, чтобы спать дальше, – это не просыпаться.

То, что угрожает нашему покою, – мышление. Мышление – это то, что мы можем делать, и то, что, по нашему мнению, мы делаем, но в действительности не делаем. Допустим, мы могли бы думать о пустяках вроде кроссвордов или ядерной реакции и что там на обед, но на самом деле лучше не думать слишком серьезно ни о чем, например, о том факте, что в этот самый момент ты не пробужден и всяком таком.

Но вот ты делаешь единственную вещь, которую вроде бы не стоит делать. Как Адам и Ева с яблоком: в твоем распоряжении этот восхитительный райский сад, и все, что от тебя требуется взамен – не есть яблока, но это как раз то, чем ты занят прямо сейчас. Помни предупреждение Ницше: если ты вгрызаешься в яблоко, яблоко тоже вгрызается в тебя.

^ ^ ^

Вот как просто обстоят дела. Поистине существуют только две вещи, одна из которых не существует. Две вещи – это осознание и видимость. Осознание – это сознание, видимость – это содержимое сознания, а все в твоей Я-вселенной – это одно или другое. Сознание истинно, содержимое сознания нет. Проще уже и не скажешь.

^ ^ ^

Есть три состояния, в которых может пребывать самоосознающее существо: недоосознанное и осознанное во сне и пробужденное ото сна.

Первое состояние, недоосознанное, означает закрытые глаза или сон во сне. В нем пребывает почти каждый. Оно охватывает ряд промежуточных состояний от недоосознанного до почти осознанного и приравнивается к предпубертатности. Это то, что подразумевается рождением во плоти. Еще это можно назвать Человеческой Незрелостью или Отделенным Состоянием.

Второе состояние, осознанное, означает открытые глаза или пробужденность в царстве сна. Оно приравнивается к постпубертатности, и лишь немногие заходят так далеко. Именно это состояние подразумевается под словами «перерождение духа» или «самоперерождение». Еще это можно назвать Человеческой Зрелостью или Интегрированным Состоянием.

Третье состояние – это пробужденность ото сна, что представляет собой отдельную и не связанную со сном парадигму. Пробуждение ото сна означает пробуждение на мертвом куске камня посреди ничто, что почти так же весело, как это звучит. Это единственное состояние, которое заслуживает названия духовное просветление, все остальные состояния воображаемы.

^ ^ ^

Я пробужден ото сна. Мои глаза открыты, и это означает, что я обитаю в иной парадигме реальности, нежели вы: моя отличается тем, что она не ложна, зато ваша куда более ценна с точки зрения возможности развлечься. Я обитаю и во сне. Раньше я обитал в нем так же полностью и без усилий, как всякий другой, а теперь это трудно.

Я пишу книги, описывая то, что вижу, и делюсь тем, что знаю. Я не гуру, не наставник, не глава духовной империи. Я парень, живущий со своей собакой в лесном домике среди гор, обдумывающий свои собственные дела и сочиняющий книги, наполненные чарующими сложносочиненными предложениями, потому что именно этим занят пробужденный-во-сне персонаж. Я не принимаю слишком близко к сердцу свой персонаж и избегаю тех, кто это делает.

Я исхожу из предположения, что каждый читающий эту книгу хочет достичь интегрированного состояния, потому что считаю его естественным и подходящим для всех людей, миновавших пубертатный возраст. Однако наша неудача в естественном развитии на самом деле является заслугой того механизма, который продолжает делать состояние сна увлекательным.

Пусть у интрегрированного состояния есть множество замечательных качеств, но ему недостает драмы и конфликта, и именно поэтому оно никогда не войдет в моду. Скука – враг осознанности.

^ ^ ^

Для пробуждения во сне или ото сна не требуются учителя и традиции, хотя мрачные тучи на горизонте и приливные силы подталкивают нас в сторону таких безопасных гаваней. Причина популярности систем верований в том, что мы сами хотим, чтобы нас тайно соблазнили и спасли от самих себя. Эти почитаемые учения и идеологии не нападают на нас на улице и не промывают мозги: мы сами идем к ним, словно в трансе. Мы лишаемся чувств в их объятиях, жаждая прильнуть к какому-нибудь теплому, пушистому гуру-милашке, который позволит нам спать дальше. Буддизм производит буддистов, а не Будд. Как и все измы. Если ты хочешь быть частью чего-то большого, безопасного и респектабельного, тогда к твоим услугам неугомонный духовный базар, предлагающий широкий ассортимент товаров для твоего спасения. Если ты хочешь пробудиться, то ты сам по себе.

^ ^ ^

Состояние сна, которое мы называем реальностью, ограничено. У него есть пределы, и их можно пересечь намеренно, но можно и случайно. Вот ты прямо сейчас рыскаешь вокруг, и вдруг обнаруживаешь, что пересек черту, даже не зная, что она была, и пути назад уже нет.

Это выглядит так, будто ты спишь на вершине скалы. Пока ты спишь, ты в безопасности, но стоит тебе задергаться и начать ходить во сне, как все начинает меняться таким образом, к какому состояние сна тебя не готовило. Ты переступаешь край и все: нет кнопки «Назад», нет второй попытки, нет пути обратно. Только что ты шел во сне в одной парадигме, и вот уже низвергаешься в другую. Это действительно может случиться. Хождение во сне – вот как это может произойти, и именно этим ты занят прямо сейчас. Просто размышляя о своей ситуации, задаваясь вопросами, вгрызаясь в яблоко, ты рискуешь спонтанно вывалиться из недоосознанного состояния сна в запустение. Может, этого не случится, а может и случится.

^ ^ ^

Это не территория верований. Я ни в чем не пытаюсь убедить вас, и никто не просит вас поверить во что-то. Считать реальность сном было бы просто еще одним верованием, а истинных верований нет. Верование – это функция состояния с закрытыми глазами, но мы говорим о видении открытыми глазами.

Духовность связана с уютной апатией в состоянии сна. Пробуждение во сне можно считать сверхдуховным, а пробуждение ото сна – антидуховным. Ни один из этих процессов не требует идеологии или учения, мнения или верования. Ты видишь это или нет, потому что твои глаза открыты или закрыты. Уловка здесь в том, что это звучит, будто мы говорим о тебе, но такой вещи, как ты, нет. Путь к пробуждению – это путь к не-я: это значит, что само я – лишь сновидение. И тогда возникает вопрос, для кого это все? Чей это сон, и кто хочет пробудиться?

^ ^ ^

Хорошо, а теперь посмотрим, кто там стучится в дверь.

(4) Двери восприятия

Все это творение по сути своей субъективно, а сон – это театр, где видящий сон является одновременно сценой, актером, суфлером, оформителем, автором, публикой и критиком. (Карл Густав Юнг)

«Черт-те что и сбоку бантик!» Я заимствую это выражение еще до того, как входит его автор. Вопреки моему предположению, это не Лиза, а ее дочь Мэгги, которая была очаровательным одаренным ребенком, когда я видел ее последний раз в Мексике, а теперь превратилась в юную леди. У нее почти такие же светлые волосы, как у Лизы, и она так же завязывает их в хвостик. На ней теннисные туфли, спандексовое трико и футболка, на которой написано, что пятьдесят – это новые тридцать, и я сомневаюсь, что это ее майка, потому что ей нет и двадцати. Выглядит, будто только что из душа. Вероятно, вернулась из школы с тюками грязных вещей, приняла душ и нацепила чистую мамину одежду.