Текст книги "Поверженный"
Автор книги: Джалол Икрами
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Он замолчал. Фируза никак не могла понять, какое отношение она к нему имеет, но терпеливо ждала, играя карандашом, который был у нее в руках.
– Зовут меня Бако-джан, сапожник Бако-джан… У меня была жена, родила мне дочь, назвали ее Халимой. Жена умерла. Мне было трудно одному воспитывать дочь, и в Самарканде я снова женился. Халима росла на руках мачехи. Сейчас Халиме восемнадцать лет, пора замуж выдавать… И женихи уж появились… Но тут беда пала на мою голову, я совсем растерялся и вот пришел к вам…
– А что же случилось? – нетерпеливо спросила Фируза.
– Сейчас я вам все объясню, – отвечал не спеша Бако-джан, – все расскажу по порядку. Вы должны мне помочь, больше некому. Так вот что я хотел сказать… Вторую мою жену зовут Зухра, Зухрабону… красивая, ловкая, проворная женщина… А дочь моя Халима – вся в меня, тихая, очень смирная, молчаливая и ласковая. С тех пор как Зухрабону приехала в Бухару, она прислуживает во дворе Низамиддин-эфенди. Зухрабону выполняет там домашние работы. Иногда вместе с ней ходит и Халима, если нужно помочь в стряпне. Конечно, от этой работы у назира и нам польза. Даже скопили кое-что, чтобы сыграть свадьбу – выдать замуж Халиму по-хорошему, как заведено. Но случилась большая неприятность…
Он опять замолк. Фируза поняла, что Бако-джану трудно сказать о случившемся, потому он тянет…
Фируза была права. Бако-джан помолчал задумавшись, наконец сказал:
– Беда в том, что два дня назад жена мне призналась, что Халима беременна. Я сначала даже не понял. Как это беременна, как она могла забеременеть, если она даже не замужем? Зухра заплакала и сказала, что ничего не знает, но какой-то бессовестный мужчина посягнул на честь нашей дочери… Кровь бросилась мне в голову, в глазах потемнело. Потому что я больше всего на свете люблю свою дочь, готов всем пожертвовать для нее. Кажется, если бы в то время попался мне тот бессовестный насильник, я бы вот этими руками разорвал его на части. Но жена мне сказала, что Халима не говорит, кто этот мужчина. Хоть убейте, говорит, не скажу. Тут мы с Зухрой стали думать да гадать. Ведь дочь день и ночь была с мачехой, не разлучалась с ней, – как могло случиться такое? Жена сказала, что это, наверное, случилось в, женском клубе или около него. Потому что Халима несколько раз говорила, что уходит в клуб, и пропадала по нескольку часов. Зухра хотела пожаловаться Низамиддину-эфенди, чтобы он принял какие-то меры, но я не позволил ей. И вот я, даже не сказав жене, пришел сюда.
Неужели это здесь произошло? Разве здесь есть мужчины?
Фируза растерялась, не нашлась сразу что ответить. Чего только не выдумывали про клуб враги, но она не могла себе представить, что до такой степени может дойти клевета.
– Да вы понимаете, что говорите?! В нашем клубе даже ноги вашей дочери не было. Если бы она посещала наш клуб, такого несчастья не случилось бы.
– Вы простите меня, я – темный, безграмотный человек, но сердце у меня чистое… Может быть, вы не знаете, ведь не каждый человек, кто приходит сюда, является к вам, ведь клуб – большое помещение, тут несколько дворов, много комнат…
– Я знаю всех, кто посещает наш клуб. Их немного – тех, кто приходит с улицы, всего двадцать пять – тридцать женщин. Среди них никогда не было ни вашей жены, ни вашей дочери. Вам надо расспросить вашу дочь. Кроме нее самой, никто вам не поможет в этом деле.
– Она ничего не говорит. Ругали ее, стращали и по-хорошему говорили – напрасно!
– Очевидно, ваша дочь не хочет жаловаться на того мужчину.
– Но я хочу.
– Однако раз ваша дочь не хочет, никто не возьмется за это дело. Вместо того чтобы, слушая врагов, возводить такой поклеп на клуб, лучше бы заставили говорить девушку.
– Да разве я говорю что-нибудь против женского клуба, против государственного клуба? Я пришел сюда только узнать, посоветоваться. И хорошо сделал, что пришел. Понял, что все врут, когда болтают про клуб бог знает что. Теперь я знаю, что мне делать. Ну, будьте здоровы!
Он встал и быстро вышел.
Фируза снова осталась одна. Она была так потрясена, что даже не вышла вслед, чтобы спросить милиционера, почему он пропустил к ней Бако-джана. Может, он знает его? Или жену его и дочь?
По всему видно, что Бако-джан говорил правду. Его дочь обесчестили и, видя, как потрясло его несчастье, натравили на женский клуб.
Но неужели эти люди так глупы, что хотели просто очернить репутацию клуба. Пустая затея! Кто поверит в то, что женщина пошла в клуб и потеряла здесь свою честь? Может, Бако-джан и в самом деле искал помощи? Ведь он в таком подавленном состоянии. Изнасиловали и бросили единственную любимую дочь. Что делать?
Кто может помочь ему? Чем может помочь Фируза? Вызвать к себе дочь, самой поговорить с ней? Сообщить в милицию, обратиться в суд? Но согласится ли с этим Бако-джан? И оставлять дело нельзя. Во-первых, все-таки кто-то пытается приписать это женскому клубу, во-вторых, этот бедняк пришел к ней, Фирузе, за помощью…
Нет, она не могла успокоиться, она должна расследовать все. Бако-джан и его семья не должны страдать, когда у нас революция, и справедливое правительство, и могучая партия коммунистов. Жалоба его должна быть услышана… Фируза пойдет в Центральный Комитет, в женский отдел, посоветуется там, поговорит с Асо. Не такая уж это трудная задача, ее смогут разрешить соответствующие организации…
Размышления Фирузы прервал телефонный звонок. Она взяла трубку. Звонил Асо из своего учреждения.
– Как дела? Кто-нибудь – мужчина или женщина – приходил с жалобой?
– Да, – сказала удивленная Фируза, приходил мужчина. А вы откуда знаете?
– Мне позвонили… Я сейчас приду в клуб…
Асо положил трубку. Фируза еще больше удивилась. Кто мог позвонить Асо? Почему он сейчас придет в клуб? Все это встревожило ее. Она встала, чтобы пойти расспросить про Бако-джана у дежурного милиционера. Но во дворе она встретила Хамрохон и Насим-джана – веселых, радостных.
– Дорогая моя сестрица! – сказала Хамрохон. – Вот мы опять к вам пришли, мешаем вам работать…
– Пожалуйста, пожалуйста, добро пожаловать! – отвечала Фируза, снова возвращаясь с ними в свой кабинет.
– На этот раз я заставил Хамрохон прийти к вам, чтобы вас успокоить…
– А я и не беспокоюсь, – только и смогла сказать Фируза.
– Нет, – сказала Хамрохон. – Мы уже вам надоели. Не мы, а я. Я, конечно, зря вас тревожила… Но что мне было делать? Вы, только вы одна знаете все наши тайны, вы – наш лучший советчик! Куда же мне было идти, как не к вам? Но, слава богу, ваши советы и наставления, а потом и сам Насим-джан открыли мне глаза…
– Да они у вас и так были открыты!
– Нет, я иногда бываю слепа… или, вернее, меня хотели ослепить… Но теперь все в порядке.
– Значит, мир, да?
– Мир!
– Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!
– Да, да, чтоб не сглазить! – сказал Насим-джан. – На нас иногда так таращат глаза, что не приведи бог!
Особенно в последние дни…
– Удивительно! – сказала Фируза. – Неужели покушаются и на ваши семейные отношения?
– Да, и на наши семейные отношения! – отвечал Насим-джан. – Я был вынужден рассказать Хамрохон о том, что в Бухаре неспокойно… Мы напали на след врагов и стараемся их обезвредить…
– Вы, наверное, их знаете, поэтому нетрудно их арестовать? – спросила Хамрохон.
– Знаем, но не всех… – сказал Насим-джан. – И ведь их надо схватить за делом, иметь доказательства, иначе нельзя.
– Неужели они собираются покушаться и на вас? – спросила Хамрохон.
– Видимо, так, в их списках есть и мое имя. Не зря же кто-то неизвестный звонит к нам домой и подстрекает вас.
– Как? – спросила Фируза. – Звонят по телефону?
– Да, – призналась Хамрохон. – Раза три-четыре звонил какой-то мужчина и говорил, что Насим-джан влюбился в одну русскую женщину и мешает ей выйти замуж за возлюбленного… Сначала я не поверила ему. Тогда он сказал: «Идите в ЧК и, поднявшись на цыпочки, посмотрите в окно, на ней такое-то платье, зовут ее Нина Сергеевна…» Ну, я однажды случайно там была, заглянула в окно и увидела Насим-джана рядом с той женщиной, они что-то говорили, смеялись… Проклятая ревность зашевелилась во мне, я едва удержалась, чтобы не войти… В тот же день опять позвонил тот мужчина и сказал, что я струсила, не могла остановить мужа. «Теперь, – сказал он, – мы сами его прикончим. Прощайтесь с вашим мужем, в течение двух дней мы его разлучим с вами».
– Неужели? Так и сказал? – спросила Фируза, охваченная страхом.
– А, пустяки! – сказал спокойно Насим-джан. – Все это одни угрозы, запугивания, хитрости и ложь! Но, конечно, нельзя быть равнодушным, нужно действовать! Теперь, я надеюсь, Хамрохон не будет мешать, а поможет мне.
– Помочь вашей работе я, увы, вряд ли сумею, а вот мешать не буду!
– Ревновать, не верить?
– Не буду, сказала, не буду! – засмеялась Хамрохон.
– Молодец! – сказала Фируза, хотя мысли ее были заняты мужем, который почему-то захотел прийти сюда.
Нет ли и тут каких-нибудь вражеских козней? Асо тоже может быть в списке, куда внесли имя Насим-джана… Значит, положение все осложняется?.. Нет, нельзя поддаваться панике, нужно быть спокойной… особенно при Насим-джане и Хамрохон! Нужно их поздравить с примирением и проводить.
– Я больше не буду ревновать! – говорила Хамрохон. – Никто и ничто не разлучит меня с Насим-джаном, а его со мной. Теперь я твердо верю в это. Но мне надоело сидеть одной дома. Я хочу пойти на службу туда, где работает Насим-джан… Как вы посоветуете?
– Очень хорошо, – машинально отвечала Фируза. Но потом, подумав, добавила: – А почему именно туда, где работает Насим-джан? Мне кажется, работа в таком учреждении женщине не подходит. Если вы хотите работать, то ведь дела всюду много. Например, в нашем клубе, в артели, которая только организуется…
– Нет, – сказала упрямо Хамрохон. – Мне нравится их учреждение. Хочу одеваться, как мужчина, и носить револьвер на поясе.
– И я бы рада сжечь паранджи и освободить от них всех наших женщин, – сказала, улыбаясь, Фируза, – Но нельзя так сразу. Наши руководители говорят, что еще рано.
– Да, рановато, – согласился Насим-джан.
– Это вы – член партии, большой человек, руководитель целой организации, а я кто? Я хочу быть настоящим помощником, постоянным спутником Насим-джана, всегда хочу быть с ним рядом. Насим-джан научил меня обращаться с револьвером. Скоро я буду ходить всегда с пистолетом в кармане.
Фируза и Насим-джан от души смеялись над этими словами Хамрохон. Она тоже смеялась, но все-таки твердила, что ее слова не шутка. И хотя Насим-джан и Фируза не принимали их всерьез, она в самом деле говорила правду.
Она вовсе не была отсталой. Ежедневно читала газеты, новые книги. Она находила их в книжном шкафу Насим-джана. Сейчас пришла к твердому решению: она первая в Бухаре должна сбросить паранджу и чашмбанд, выйти на улицу открытой – назло всем врагам свободы. Ни партия, ни правительство не будут против этого, – наоборот, они скажут ей спасибо, что она подала пример другим. До этого дня она мучилась ревностью, не понимала, что происходит, прислушивалась к звонкам незнакомого мужчины, не зная, что это – интриги врагов, которым хотелось поссорить ее с Насим-джаном. Теперь, после того как он объяснил ей все, у нее словно глаза открылись на мир – жизнь показалась ей светлой, прекрасной; она помирилась с мужем, была оживленна, радостна, в хорошем, деятельном настроении, она вновь мечтала и надеялась…
– Ну, до свиданья, будьте здоровы, сестрица Фируза! – сказал Насим-джан, вставая. – Мы теперь пойдем поговорим, посоветуемся. В самом деле, будет лучше, если Хамрохон поступит на службу в какое-нибудь учреждение. Как решим, придем к вам – сказать.
– Конечно, надо еще подумать, посоветоваться, – сказала Хамрохон, – но я хочу быть вместе с Насим-джаном…
– Хорошо, хорошо, – сказала Фируза, – поговорите еще, обсудите все хорошенько.
В это время раздался стук в дверь и вошел Асо.
– О-го-го, все в сборе! – сказал он улыбаясь. – Здравствуйте, здравствуйте!
– Именно вас и не хватало, – сказала Фируза, вставая и освобождая ему место.
Асо поздоровался с Насим-джаном и Хамрохон и сел.
– Мы уже собрались уходить, как вы пришли, – заметил Насим-джан.
– Да, пора, пойдемте! – сказала Хамрохон. – Не будем мешать…
– Нет, нет, что вы! – сказал Асо. – Вы не только не помешаете, а, напротив, может быть, поможете решить некоторые загадки.
– Садитесь, садитесь! – сказала Фируза. – Послушаем, какие вести он принес.
– Новостей сегодня много, – сказал Асо и обратился к Насим-джану – Вы когда ушли из ЧК?
– Наверное, с час назад, – отвечал Насим-джан. – А что случилось?
– Ничего… Видно, Хамрохон заждалась вас?
– Мы с Хамрохон решили теперь никогда не разлучаться… Она хочет поступить к нам на работу.
– Очень хорошо, – сказал Асо серьезно. – В первые дни революции Фируза была вместе со мной, когда я стоял на страже у городских ворот, и очень помогала мне.
Фируза встала с места, вышла в коридор, посмотрела во двор и, вернувшись, взглянула на Асо.
– Скажите же, кто вам звонил? И что сказал?
– Удивительно! – проговорила Хамрохон.
Асо расстегнул пуговицу на воротнике своей гимнастерки и с улыбкой оглядел всех.
– Звонки раздаются у нас каждый день. Но сегодняшний звонок удивил меня…
Насим-джан, спокойно слушавший Асо, теперь вдруг, сняв очки, стал усердно протирать стекла.
– Неизвестный сказал, что какой-то сапожник Бако-джан предъявляет иск женскому клубу и что будто бы…
– Да, да, – прервала мужа Фируза, – сапожник Бако-джан действительно приходил сюда… – И она рассказала о подозрениях Бако-джана.
– Мужчина по телефону мне сказал угрожающе, что если не будут приняты меры по жалобе Бако-джана, то руководители женского клуба ответят своей головой. Кровь за кровь! Асо помолчал.
– Я потому и пришел, чтобы лично у вас узнать подробности. Эти люди в самом деле посещали клуб?
– Я видела нынче только самого Бако-джана. Ни жена его, ни дочь не бывали у нас ни разу.
– А кто такой сам Бако-джан? Чем занимается? – спросил Насим-джан.
– Он работает сарайбоном у Нового базара, – отвечала Фируза. – А живет в квартале Чорхарос, рядом с Низамиддин-эфенди.
– Все ясно! – сказал Насим. – Все это провокации самого господина назира. Жена Бако-джана прислуживает во дворе назира. И дочь тоже…
– Но это нужно еще доказать, сказал Асо. – Низамиддин не такой уж наивный человек.
– В этом деле может помочь только сама девушка, ключ от загадки у нее в руках, – сказала Фируза. – Но Бако-джан сказал, что девушка не хочет раскрыть тайну.
Асо сказал уже с облегчением:
– Я очень волновался, не зная в чем дело. Теперь вопрос ясен. Вы, Фируза-джан, будьте спокойны, никакие беды не коснутся вас и вашего клуба. Все эти загадки скоро разрешатся.
– Низамиддина надо снять с работы и арестовать! – резко сказала Хамрохон.
Все засмеялись.
– Почему смеетесь? – спросила она серьезно. – Меньше мусора – чище на земле, говорят…
– Это верно, – сказал Асо, – меньше мусора чище на земле. Но мы должны еще доказать, что Низами мусор. Потому что есть люди, которые считают Низамиддина мощным карагачем в саду государства.
– Вот чтобы добыть доказательства, мы и работаем день и ночь, – сказал Насим-джан.
Посетители Фирузы отправились по своим делам. А Фируза, выйдя во внутренний двор, обошла все комнаты, проведала женщин и девушек, дала необходимые указания учительницам. Вернувшись в кабинет, она уже повязала платок и собиралась накинуть паранджу, чтобы идти домой, но вошла уборщица и сказала:
– Фируза-джан! Там пришли узбечки и туркменки, хотят видеть вас.
– Пусть войдут, – сказала Фируза и вновь села на свое место. «Что это за узбечки и туркменки, откуда они? – подумала она. – Раз они пришли, значит, им нужна помощь…»
Дверь открылась, и в комнату вошли пять жительниц степей – все в красных и белых просторных платьях, с марлевыми, ситцевыми и шерстяными платками на головах. Вошли, поздоровались.
Фируза встала им навстречу. Три из них были узбечки, две – туркменки (это было видно по их одежде). Фируза усадила их, сама села за свой стол и глядела на пришедших с улыбкой Одна из туркменок была совсем юной, видимо, только что вышла замуж, все узбечки были примерно одного, среднего, возраста.
– Добро пожаловать! – приветствовала их весело Фируза. – Чем могу вам служить?
Гостьи переглянулись и ничего не сказали, потом старшая из туркменок решилась.
– Мы пришли из Чарджоу, – заговорила она наполовину по-узбекски, наполовину по-туркменски. – Все мы – бедняки из кишлака Равот-Кала… Сегодня ровно десять дней, как наших мужей увели, – сказали, что на собрание, и до сих пор о них ни слуху ни духу.
– А из нашего кишлака забрали тридцать человек, – сказала одна из узбечек. – Сказали, что в Новом Чарджоу будет собрание, посадили на телеги и увезли…
– Куда увезли? Зачем? – удивилась Фируза.
– В армию, в Бухару, – ответила узбечка.
– Вы видели их?
– Один солдат нам показал помещение, где они содержатся. Мы прошли туда, но караульные нас не подпустили.
Так мы их и не видели.
– Мы уж два дня здесь бродим, измученные, – сказала туркменка. – Никто не хочет нас выслушать. На Регистане какой-то милиционер пожалел нас, привел сюда, сказал, что если и здесь нам не помогут, то уж никто нам не поможет…
– Помогите нам, отын! – сказала другая женщина. – Освободите наших несчастных мужей, ведь они ни в чем не виноваты… Они все – крестьяне, бедняки. Крестьянам и при эмире было тяжко, значит, и в революцию тоже… Где же справедливость?
Женщина говорила правду: справедливости не было. Фируза не знала, что ответить, как помочь, она была растеряна, сбита с толку, услышав эту историю. Ей надо было позвонить в разные учреждения, чтобы выяснить, в чем дело и чем можно помочь беднякам.
Пока Фируза занята поисками, мы коротко расскажем читателю, что же произошло.
Правительство Бухарской республики приняло решение создать свою армию, мобилизовав местное население. Была проведена подготовительная работа, на места разосланы инструкции и правила, по постановлению съезда был организован Военный назират, где работало много всяких уполномоченных. В Бухаре, на Регистане было устроено собрание, аксакалы чуть не силой приводили сюда со всех кварталов юношей призывного возраста. Перед собравшимися выступали члены правительства Муиддинов, Аминов, Акчурин, они объясняли и доказывали, что государство без армии не может существовать. Особенно теперь, когда контрреволюция собирает силы против республики, нужно вооружаться, нужна армия.
Они старались пробудить в людях патриотические чувства, говорили, что красный воин Бухарской республики – не то что солдат эмира. Он будет защитником народа, сильным и справедливым. Каждого, кто будет принят в ряды этой армии, государство обеспечит одеждой, пищей, жильем, оружием, кроме того, ежемесячно ему будут выплачивать известную сумму. Вступление в ряды Красной Армии будет добровольным, но вначале бойцы будут набираться по жеребьевке. Тогда же у деревянного помоста в Арке были установлены вращающиеся стеклянные сундучки, где лежали свернутые в трубочки бумажки-жребии. Милиционеры и представители военного ведомства выстроили юношей в ряд, они, подходя, по очереди запускали руки в стеклянный сундучок и, вынув свою бумажку, относили ее специальной комиссии, которая сидела тут же за столом. Те, у кого на бумажке было написано красными чернилами, что он подлежит призыву, отходили в одну сторону, а те, у кого листки были чистыми, – в другую. Так в тот день было принято в армию человек пятьдесят. Их отпустили по домам, приказав через два дня явиться в военное управление.
Так было в Бухаре. Но в других местах жеребьевка не была проведена, и каждый руководитель набирал воинов, как ему заблагорассудилось, и отсылал их в Бухару. В Чарджоу ретивые администраторы отправились по кишлакам, ничего не разъяснив, согнали крестьян, погрузили их в вагоны и отправили в Бухару. Среди таких мобилизованных были и юноши, и пожилые люди, и совсем старики. Были даже больные, которые еле двигались. Этих «бойцов» в Бухаре не смогли принять как следует – у Военного назирата, который только начинал работать, не было еще ни казарм, ни денег. Не было ни обмундирования, ни вооружения, ни места для учений, не было еще ни командиров, ни преподавателей. Шли еще споры о том, быть ли войскам Бухарской республики отдельными, самостоятельными, или стать частью Красной Армии и подчиняться единому командованию. Были люди, которые боялись: если мы дадим в руки местного населения оружие и научим пользоваться им, не обратит ли оно это оружие против нас, против новой власти?
Тем не менее Военный назират был создан, хотя, пока не раскачались другие ведомства, работа его еще не наладилась как следует. А на местах, по пословице «Заставь дурака богу молиться, он лоб расшибет», некоторые начальники переусердствовали. И вот почти пятьдесят первых человек, привезенных из Чарджоу, содержались в Бухаре как заключенные – без пищи и воды. Только охранявшие их милиционеры иногда приносили им воды и немного хлеба. И не было никого, кто поинтересовался бы их положением, вступился за них.
Фируза так и не смогла ничего узнать об их участи. Тогда она позвонила военному комиссару – самому Файзулле Ходжаеву.
– Я Фируза, из женского клуба. Сегодня к нам с жалобой пришли пять женщин из Чарджоу, бедные крестьянки. Они рассказали, что из окружных кишлаков пригнали в Бухару обманом много людей, совсем не подлежащих мобилизации. Вот уже десять дней, как их жены, дети, родные не имеют от них никаких вестей, беспокоятся, плачут… Разве так должна у нас проходить мобилизация?.. Хорошо, я приведу к вам этих женщин – поговорите с ними сами. Хорошо, я сейчас!
Фируза положила трубку и обратилась к ожидавшим женщинам:
– Вставайте, сейчас пойдем к Файзулле Ходжаеву. Вы, конечно, слышали о нем? Он – глава правительства Бухарской республики и военный назир. Ваших мужей привезли сюда, чтобы принять в армию.
Это дело в руках комиссара.
– Ох, дай нам бог удачи! – сказала туркменка. Остальные промолвили «аминь», встали и вышли из клуба.
Два больших «европейских» окна освещали эту красивую комнату (одиннадцать балок в потолке). На обитом кожею диване с наслаждением раскинулся Низамиддин, вытянув на ковре, устилавшем пол, свои босые ноги. Поверх белого нижнего белья был накинут только легкий каршинский халат из алачи, голова не покрыта, на пальцах ног еле держались мягкие кауши. Рядом с ним сидела Зухрабону, жена сапожника Бако-джана, стригла Низамиддину ногти на руках. Хотя и не первой молодости, она все еще была красива и привлекательна: у нее были черные томные глаза, тонкие брови, сходившиеся, извиваясь как змеи, на переносице, продолговатое лицо, вьющиеся черные волосы. Руки ее работали проворно, а с языка так и сыпались слова:
– Если я подам на вас в суд, вас непременно повесят. Мало вам было одной меня, так вы еще сбили с пути единственную мою дочь, соблазнили золотым кольцом и серьгами с алмазом. Вы добились своего, а что теперь мне делать? Хоть бы посоветовались со мной сначала!
– А что бы ты мне посоветовала? – лениво сказал Низамиддин.
– Я бы вас оскопила! Правда оскопила бы, чтобы никому от вас не было вреда! Говорите: я назир, я холостой, я богат – как будто это дает право лезть ко всякой понравившейся женщине.
– О-о! Потише! – воскликнул Низамиддин, отдергивая руку от ножниц. – Ты что, с ума сошла!
– Что, больно? Глаза кровью налились! А вот других вы не жалеете! Единственную несчастную дочь мою…
– Почему она твоя?
– Я ее вырастила! Моя дочь! Что мне теперь делать? Как перенести этот позор? Ищите теперь выход из положения!
– Я же сказал: надо найти доктора! Сколько надо будет – я заплачу.
– Халима не хочет, боится.
– Скажи, пусть не боится. Доктор легко это сделает, она даже и не заметит.
– Хорошо, это мы сделаем, устроить выкидыш – дело простое, я и сама с этим справлюсь. А дальше что? Потом?
– А что может быть потом? Потом она будет ученая, будет знать, что делает. Выйдет замуж и успокоится.
– Пусть тебя жалят, мне-то что? – женщина покачала головой с сожалением. – Какой же мужчина возьмет ее теперь замуж?
– Найдем кого-нибудь… Не беспокойся, – сказал Низамиддин, вставая с дивана и глядя на часы, висевшие на стене. Стрелки подвигались к одиннадцати. – Жаль, что скоро вернется с работы твой муж, да и мне пора уходить, а то…
– Что «а то»? – спросила она, притворяясь непонимающей.
– А то… закрыл бы я дверь на крючок… У-ух, ты сама лучше тысячи девушек!
А я, глупец, иногда забываю об этом. Ладно, иди домой, ужина мне не готовь, я вернусь поздно.
– Когда вернетесь?
– Поздно… Завтра приходи!
Женщина ничего не сказала и вышла, опустив голову. Низамиддин быстро снял халат, надел белую рубашку, к накрахмаленному воротнику прикрепил черный галстук-бабочку, надел бледно-голубой суконный костюм, очки, шапку и вышел из дому…
Однажды в середине апреля, в полдень, к медресе Калобод подъехал пароконный фаэтон. Из него вышел Низамиддин-эфенди. Он был в синих очках, в руке держал легкую трость. На нем тот же бледно-голубой костюм, на ногах блестящие хромовые сапоги. Он отпустил кучера, а сам поднялся на площадку перед медресе. Здесь было безлюдно, только какой-то ученик медресе сидел в тени портала и читал книгу. Низамиддин повернулся и с высоты площадки оглядел улицу. Прохожие были редки. Напротив медресе находился хауз квартала Калобод, где водоносы набирали воду, двое или трое из них сидели на берегу под большим тутовником и разговаривали.
Низамиддин внимательно оглядел сидевших у хауза. «Кажется, здесь нет людей из ЧК?.. Кто может знать, что я в пятницу, в полдень, приду сюда? А если и есть здесь тот, кто меня знает, какое ему дело до меня? Я – назир внутренних дел, у меня своя цель. Надо спросить что-нибудь у этого учащегося медресе».
Низамиддин подошел к учащемуся, читавшему книгу.
– Братец, вы живете в этом медресе? Тот поднял голову и ответил:
– Да, в этом медресе.
– А где можно найти мутавалли?
– Не знаю, наверное, он у себя дома.
– А где его дом?
– За медресе, идите вон на ту улицу, там вам покажут. Низамиддину понравился ответ: ведь он сам должен был идти на ту улицу, значит, у него есть свидетель, что он искал дом мутавалли.
– В медресе много сейчас учеников?
– Нет, нас осталось всего пятеро – из Куляба… Потеплеет – и мы тоже уйдем.
– Куда?
– К себе, в родные места.
«И будете там все басмачами», – подумал Низамиддин и вошел в медресе.
Медресе Калобод – одно из больших и древних медресе Бухары. Площадка перед входом намного выше улицы и выложена гранитными и мраморными плитками. Высокий портал украшен росписью, кельи здесь больше и выше, чем в других медресе. Раньше не каждому удавалось занять келью и учиться в этом медресе. Кельи сдавались за большие деньги, и без значительных затрат или высокого знакомства трудно было сюда попасть.
Но сейчас большинство келий пустовало. Низамиддин вошел во двор медресе, огляделся, постоял немного и вернулся.
Снаружи под порталом все еще сидел учащийся с книгой. Сказав ему, что идет к мутавалли, Низамиддин повернул направо и спустился по ступенькам на улицу позади медресе. Здесь несколько мальчишек играли в пальчики. Низамиддин прошел мимо играющих и, дойдя до конца улицы, оглянулся – проверить, не следят ли за ним. Никого не было видно. Он быстро свернул в переулок и вздохнул с облегчением. Конспирация – дело трудное, опасное, этим должны заниматься опытные люди. А если ты неопытен и неловок, то знай, что опасность тебя подстерегает на каждом шагу. Вот как сейчас.
Всякий знает, что для тайных собраний самое подходящее время – ночь. Хотя ночью и противник бдительней, но под черным покровом ночи легче укрыться. Созывать же тайное совещание днем – совсем нехорошо. «Кто знает, почему сидит на площадке медресе тот учащийся? Ведь читать можно и в келье. Значит, он сидит здесь не бесцельно? И почему мальчишки играют в альчики именно здесь? Обычно родители не пускают в это время детей на улицу… Хорошо, что в переулке никого нет. Сейчас пройду еще немного, и должны продавать сумалак…»
Продавцы сумалака на улицах Бухары – дело обычное. Этот продавец, казалось, устал – сидел на суфе возле чьих-то ворот и дремал. Но из-под полузакрытых век он внимательно оглядывал улицу, отсутствие покупателей было, видно, ему на руку. Наверно, он сидел так уже давно, и это ему надоело. Он потянулся, зевнул и встал с места.
В это время из-за поворота показался Низамиддин. Завидев его, продавец сумалака поднял на голову таз со своим товаром и ждал, когда тот приблизится.
– Хороший сумалак! – тихо сказал продавец. – Пожалуйста!
– У вас есть каса? – спросил Низамиддин.
– Сейчас найдем, – сказал продавец и пошел вперед. Низамиддин улыбнулся и последовал за ним. «Неплохой фокус, но только на безлюдной улице. А если б тут были какие-то люди? Разве такой высокий начальник, как я, пошел бы за продавцом сумалака? Нужна мне чашка сумалака! Нет, все это – от неопытности, от незнания. Надо быть умнее, надо учитывать все случайности…»
Через несколько минут они свернули в тупичок. Продавец сумалака тонким голосом прокричал: «Сумалак, сумалак, хороший сумалак!» – пропустил Низамиддина вперед и повернул обратно. Низамиддин дошел до конца тупика, подошел к двухстворчатым воротам. За воротами кто-то кашлянул, ворота открылись. За ними стоял пышущий здоровьем безбородый мужчина в длинном камзоле, с высоким колпаком на голове.
– Здравствуйте, назир-эфенди, – сказал он с улыбкой. – Пожалуйте!
– Салом! – отвечал Низамиддин и, быстро войдя в ворота, дал знак запереть их. – А вы все еще неосторожны, хоть и зовут вас Хушьёр – бдительный. Почему вы так громко говорите: назир-эфенди? Разве вы не знаете, что и у стен есть уши?
– На улице нет никого, назир-эфенди.
– Почем вы знаете?
– Продавец сумалака иначе не подал бы голоса. А раз он закричал…
– За каждыми воротами может стоять человек и следить изнутри.
– Нет, наши соседи все свои люди.
– Во всяком случае, надо быть очень осторожными, на улице объясняться только знаками. Ну, ну, идите вперед!
Безбородый пошел вперед и через крытый проход, где было темно, вывел Низамиддина на дворик, вымощенный кирпичом.
– Что за человек продавец сумалака? – спросил Низамиддин.
– Это опытный и преданный человек. Сейчас он придет сюда, оставит свой тазик и будет сторожить у ворот.
– Но и вы тоже будьте бдительны! – предупредил Низамиддин.
– Хорошо, – сказал безбородый и повел его дальше.
Они прошли по дорожке во внутренний дворик. Там находилась кухня, где суетились женщины, в доме тоже видны были женщины. Безбородый, показывавший дорогу Низамиддину, громко кашлянул, давая знак женщинам скрыться. Но женщины, очевидно, привыкли к приходу мужчин и продолжали заниматься своим делом, не обращая внимания на вошедших. Любопытный Низамиддин не смог разглядеть лица женщин, хотя у него на них был зоркий взгляд. Следуя за безбородым, он подошел к большому дому, стоявшему на возвышении.
