Текст книги "Проблеск Света (СИ)"
Автор книги: Дж. С. Андрижески
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
Обе тут же хохочут.
Балидор наблюдает, как они играют в волнах.
Это почти как молитва.
Это почти передышка.
Он знает, что скоро они отправятся в другое, более тёмное место.
Он уже чувствует это на краях её света, как короткую вспышку послеполуденного солнца на лице прямо перед тем, как всё примет более тёмный оборот.
Он чувствует, как она пытается удержать его от этой тьмы.
Он чувствует, как она сопротивляется, не желая покидать солнце и волны.
Он чувствует, как часть её хочет остаться здесь навсегда.
Часть её хочет помнить только это место.
Часть его хотела бы, чтобы он мог позволить ей это.
Он тоже хотел бы оставить её здесь.
Но у него есть работа, и, в конце концов, это важнее.
Через несколько минут он пытается оттащить её назад, чтобы сосредоточиться на чёрной структуре, которая живёт в её сердце и контролирует нынешнюю Кассандру. Он сосредотачивается на следах этой чёрной структуры, которые живут на ней, даже когда она плещется в волнах.
Он знает, что это корень всего.
Именно эти шрамы на её свете Менлим использовал, чтобы сломать её.
В эти двери Дренги прошли и заперли их, используя, чтобы исказить её разум и свет, превратить её в теневую форму самой себя.
Балидор сосредотачивается на её сердце, на том, каким оно было в те годы.
Он находит это тёмное пятно в её свете.
Он чувствует, что она сопротивляется сильнее – сильнее, чем когда-либо.
Когда он тянет её с большей силой своего света, она открыто борется с ним, и он чувствует резонанс, нить, которая укрепляется между ними. Он чувствует её отчаяние, её беспомощность, её желание не быть одной.
Он чувствует это, и часть его раскрывается, тянется к ней.
Он делает это, не задумываясь.
Он делает это, не задумываясь о том, к чему это может привести, как из-за этого всё может пойти под откос. Балидор открывает свой свет, и этот резонанс между ними растёт. Он вырастает из его света. Он вырастает из её света. Он также вырастает из их тьмы.
Он вырастает из серого пространства между ними.
Он чувствует, что Касс узнает этот резонанс.
Её удивляют не столько светлые части, сколько тёмные.
Она видит в нём тьму и удивляется.
Она видит в нём тьму и сомневается в собственном восприятии.
Это же Адипан Балидор.
В нём нет тьмы. Это невозможно.
Эта мысль должна была показаться ему забавной.
Вместо этого она его трогает. Что-то в этой детской вере в него, в восприятии его как мифа о нём, а не как живого, не лишённого изъянов мужчины, которым он на самом деле является – это и трогает его, и почти печалит. Он находит это настолько невероятно трогательным, что открывается больше.
Она тоже это чувствует.
Прежде чем он понимает, как она реагирует…
***
…он ахает, и что-то меняется.
Есть сдвиг.
Балидор это чувствует. Он чувствует перемену.
Рывок сильный, как будто кто-то вырывает руль из его рук.
Иногда он забывает, насколько она сильна.
Он забывает не только что она, но и кто.
Она – посредница. Она не просто какая-то сломленная девочка или даже сломленная видящая. Она одна из Четвёрки. Её свет может соперничать со светом Меча.
Её свет может соперничать со светом самого Моста.
Он смотрит, как она вырывает руль из его световых рук.
Никакая часть изменения не исходит от него, но Балидор чувствует каждый шаг, когда это случается. Он наблюдает за происходящим с каким-то ошеломлённым восхищением. Он чувствует её, так много её, вплетающуюся в его свет, ищущую что-то.
Она ищет.
Она так старательно ищет…
Балидор чувствует там резонанс, знакомое ощущение.
Наверное, это должно было заставить его нервничать. Это, вероятно, должно было напугать его – внезапный интерес к его свету, к частям его, которые она, возможно, собиралась использовать.
Но он ей позволяет.
Он позволяет ей и чувствует себя странно спокойно, даже зная, что он, вероятно, не сможет остановить её.
Затем она находит то, что искала.
Временная шкала накреняется.
Всё… всё в голове Балидора… всё накреняется. Внезапность разрыва создаёт своего рода головокружение, дезориентируя его до такой степени, что он уже не может отстраниться.
Он падает.
Он падает…
В неё. Вокруг неё.
Стремительность падения застаёт его врасплох, так быстро сбивая с пути, что ему требуется долгий период тишины, чтобы вспомнить, кто он и что делает. Обычно он что-то чувствует, прежде чем она толкает его в новую часть своего прошлого, в другую часть своего сознания.
На этот раз он не видит в этом никакой причины, никакого конца перед переменой.
Он ничего не чувствует от неё сейчас никакого намёка на то, чего она хочет.
Он не может даже ощутить её эмоции.
Затем, без предупреждения, он там.
Он именно там, где она хочет.
***
Он находится в другой комнате, в другой структуре.
Эти энергии прошлого и настоящего снова сталкиваются.
На этот раз они интенсивны – намного интенсивнее, чем раньше, намного интенсивнее, чем в любой из их прежних сеансов.
Различия настолько велики, что его свет сначала не может приспособиться.
Балидор чувствует себя одурманенным, как будто весь его центр тяжести сместился. Он с трудом дышит, ощущая нечто сродни головокружению.
В то же время…
Он знает эту комнату.
Он знает её так хорошо, что это шокирует его.
На короткое время это даже затмевает его разум.
Он может лишь смотреть вокруг, борясь с ощущением, будто он провалился в какую-то кроличью нору своего сознания и полностью потерял Кассандру.
Комната принадлежит ему.
Он узнает каждую деталь, от резных деревянных символов на стене до потрескавшегося деревянного алтаря и горящих благовоний. Он знает тёмно-красные занавески над зелёным бюро, которое когда-то принадлежало его матери. Он видит, где он подпалил один угол правой занавески, открыв окно и оставив подрагивающую свечу слишком близко к ткани.
Он знает это место.
Он знает его по-другому, более интимно, чем комнату с цветастым диваном и выцветшим жёлтым ковром.
Он знает это время. Он знает эту историю.
Она принадлежит ему.
Она ощущается как его история.
В хорошем и плохом смысле всё это принадлежит ему. Это настолько родное, что его сердце болит, колотится и содрогается в груди, как неисправное.
В то же время его переполняет тоска.
Чувство менее признанной красоты – красоты в сочетании с невинностью, живостью, которую он в то время полностью воспринимает как должное.
Земля более жива в это время.
Она спокойнее. Полнее.
Тишина глубже, воздух чище.
Присутствие омывает его.
Птицы, насекомые, небо, звёзды, животные, сама земля.
Балидор чует какую-то еду, готовящуюся в соседней комнате…
Он приготовил эту еду, осознает он с каким-то удивлением.
Он здесь готовит. Он их кормит.
Он готовит, убирает и…
Это деревянный дом.
Дом гораздо более давней давности.
Балидор, всё ещё пребывая в шоке, оглядывается по сторонам, сосредоточившись на ковре ручной работы на полу. Он смотрит на пантеон водяных существ, на детальные изображения различных посредников и их богов, на места в Барьере. Ковёр сделала его тётя, сестра матери.
Она сделала это, а вскоре умерла, убитая людьми.
Он смотрит на трещину в очаге, оставшуюся после того, как он уронил горячий камень… а потом видит взрослую Касс. Она сидит на деревянной скамье неподалёку от костра, словно греет ноги.
Он чувствует себя здесь маленьким.
Он чувствует себя невероятно маленьким.
Он знает скамейку, на которой она сидит.
Он сам сидел там много раз.
Он помнит, как забирался на неё, когда его мать тоже сидела там, наблюдал, как она пишет в своей книге, используя старое гусиное перо и пергамент.
Он всё ещё стоит там, глядя на Касс, пытаясь понять, как он здесь оказался…
Когда что-то ударяет его, сбивая на пол.
Он не ожидает этого.
Он не видит этого и не чувствует опасности… не больше, чем тогда.
Он теряет равновесие, его колено подкашивается и ударяется о твёрдое дерево. Он уже рефлекторно съёживается. Большая рука снова бьёт его. Затем сапог пинает его в живот, выбивая воздух из лёгких, заставляя задыхаться.
Он стонет, не в силах сдержаться.
Он теряет себя… теряет взрослого…
Теряет мужчину…
Он снова оказывается там.
Он обнаруживает, что потерялся там, внутри чувств, мыслей, вихрей aleimi света. Он чувствует свой страх, своё желание, своё горе. Всё это кажется таким молодым. Всё это кажется таким чужим, но почему-то более знакомым, чем любой аспект его нынешнего.
Версия его самого.
Он едва узнает это.
И тем не менее, каким-то образом, всё это ещё более реально для него, чем то, кем он является сейчас.
Его снова пинают. Он всхлипывает, глядя в лицо мужчины, которого не видел более четырёхсот лет.
Скудная бородёнка мужчины-видящего в точности такая, какой её помнит Балидор.
Его тёмно-оранжевые глаза смотрят на лицо Балидора почти непрозрачными радужками, украшенными золотыми и зелёными крапинками.
Они не кажутся ему настоящими…
…и всё же, как и это место, они более реальны, более непосредственны, чем его собственные.
Он вспоминает время, когда ему казалось, что глаза отца приковывают к себе внимание, что они прекраснее всех радужек, которые он когда-либо видел. Они казались ему священными стеклянными сосудами, в которых хранились масла, используемые в верховных ритуалах в храме, расположенном дальше по дороге.
Его отец.
Его отец…
Его отец напился.
– Маленький грёбаный кусок дерьма, – бормочет он на ломаном прекси и китайском. Он снова бросается на него, и его некогда красивое лицо искажено яростью остекленевших глаз. – Почему ты не прибрался здесь? Я чую это! Я чую мою горелую еду. Еду, которую ты обещал приготовить для меня час назад. Чем, бл*дь, ты занимался, бросив её на огне?
Он ворчит и бормочет едва связные слова, шатаясь и уходя вглубь комнаты.
Паника охватывает свет Балидора.
Он не может полностью остановить это чувство.
Он не должен впадать в панику. Он это знает. Он точно знает, что произойдёт.
Он знает этот день. Он знает, что будет дальше.
Он знает, что произойдёт на следующий день.
Он знает всё это достаточно хорошо, чтобы больше не беспокоиться об этом.
С тех пор прошло столько лет.
Сменилось столько времён года.
Так много друзей и любовников приходило и уходило, удаляясь в место за Барьером – эти люди сотворили для него больше, чем когда-либо делал этот мужчина.
Более того, Балидор работал над этим.
Все эти годы он работал над тем, чтобы двигаться дальше.
Так много было проведено медитаций и упражнений на память, когда Балидор смотрел на это самое время вместе с другими видящими. Даже когда он был очень молод, он рассматривал эти вещи на сеансах регрессии со старшими видящими во время своего обучения в Адипане. Будучи взрослым мужчиной, принимавшим участие в полевых миссиях, он снова возвращался к этим воспоминаниям, когда они воспринимались его старшими как помеха для его работы.
Его отец теперь мёртв.
Его отец умер много лет назад.
Но почему-то здесь это всё впивается глубже.
Это ранит глубже от осознания, что она наблюдает.
От знания, что она видит это, видит его, Балидор чувствует себя голым, беззащитным.
Он чувствует себя обманщиком, притворяющимся, будто понимает то, что ему недоступно. Будто он притворяется, что может помочь кому-то другому, когда он не в состоянии помочь даже самому себе.
Он сам даже не может оставить это в прошлом, несмотря на все прошедшие годы.
Он не может отпустить это даже после многих лет тренировок, регрессий и более мудрых видящих, пытавшихся помочь ему.
Он самозванец.
И почему-то из-за того, что она видит это, всё становится таким реальным, каким это не было десятилетиями, веками. Она смотрит через зеркало, и он видит с другой стороны её саму – её отца, её жизнь, её синяки, её боль.
Она видит его так же, как он видит её.
Почему-то ему от этого не легче.
От этого он не чувствует себя менее одиноким.
Всё это означает, что ни один из них не может спрятаться.
Ни то, ни другое невозможно исправить. Ни один из них не в состоянии даже понять, как и почему они так сломлены, несмотря на то, что другие помогают им. Ни один из них не может просто отпустить это, двинуться дальше, позволить себе свободу просто забыть.
Балидор ловит себя на том, что говорит на той же исковерканной мешанине китайского и прекси, которую использует его отец.
Это тот же язык, на котором говорит большинство видящих в деревне.
– Почти готово, – хрипит он, зная, что уже говорил это раньше; зная, что он может лишь сыграть свою роль, продекламировать свои строки. – Почти готово. Я пришёл сюда только для того, чтобы зажечь свечи…
– Лживый ублюдок! Ты всё сжёг! Ты сжёг нашу единственную еду!
Реплики его отца тоже подчиняются сценарию.
Слова никогда не меняются.
Они никогда не меняются.
Прошлое есть прошлое. Оно застывшее. Неизменное.
Балидор это знает.
И всё же каждый раз, когда это происходит, оно кажется другим. Здесь кажется, будто случиться может всё, что угодно. Здесь кажется, что в этот раз его отец, возможно, наконец-то убьёт его.
Как только эта мысль приходит ему в голову, трансформация становится полной.
Он снова Бали.
Просто Бали.
Он ничто. Грязнокровка. Сын пьяницы.
Живущий в дешёвой лачуге, где они продают всё, что находят ценного.
Он достаточно взрослый, чтобы понимать, что это значит, но не намного старше.
Его люди происходят из низшей касты видящих – тех, кто не имеет даже клановых имён.
Он достаточно в себе – то есть, он в достаточной мере Адипан Балидор, обученный разведчик Памира – чтобы помнить, что кастовая традиция видящих простирается очень далеко в прошлое.
Эта традиция возникла задолго до Адипана, до Совета, уходя в прошлое во времена до Памира. Ему кажется таким странным, таким своевольным, что касты были определены для его народа так много лет назад. Тогда видящие расслоили свои ряды, чтобы не убивать друг друга, чтобы установить порядок в хаосе после их собственного Смещения.
Если эта история правдива, то судьба Бали была высечена древними на камне.
За много тысяч лет до рождения Балидора ему, его отцу и всей его семье была назначена их ценность.
Многие видящие до сих пор верят в эту систему.
Они верят в неё особенно в это время – там, где Балидор находится сейчас, где его отец всё ещё жив, где сам Бали живёт в маленьком, обветшалом домишке на окраине поселения видящих в азиатских горах.
Жители деревни все считают его кровь низшей.
Они считают его низшим.
Не просто низшим видящим – они верят, что он каким-то образом менее видящий, чем они.
Так ему говорят дети в школе.
Деревенские взрослые тоже говорят ему, пусть и только взглядом.
Человеческая внешность Балидора только усугубляет ситуацию.
Дети в школе считают его лицо странным. Они шутят, что он полукровка – его кровь настолько нечиста, что его семья может размножаться с людьми. Они называют его свинокровкой и ridvak, червём и трахателем животных, даже когда он слишком мал, чтобы понять, что они имеют в виду.
Однажды мальчик постарше наполняет его шкафчик в однокомнатной школе свиным дерьмом, а остальные смеются. На следующий день кто-то бросает в него человеческий амулет, украденный кем-то у кочевников на равнинах внизу.
Видящий и его друзья смеются над ним; они говорят ему, что амулет понадобится ему, когда он присоединится к «своему народу» на равнинах.
Балидор борется с самим собой, старается помнить, что не все видящие такие.
Он пытается вспомнить, где он сейчас.
Он делает всё, что в его силах, чтобы вспомнить, кем он постарался стать.
Кто он есть.
Но кто он на самом деле?
Неужели он действительно так изменился?
Он чувствует себя таким же.
Его натура, та его часть, которая имеет значение – она всё та же.
Здесь он всего лишь Бали.
Просто Бали, единственный сын городского пьяницы.
Его отца высмеивают даже среди других грязнокровок. Он пьёт. Он ничего не даёт деревне, кроме карточных долгов, мочи и драк в тавернах. Он не может заботиться о своём ребёнке. Он – грязнокровка, который заставляет других грязнокровок выглядеть плохо. Он – грязнокровка, чья собственная пара оставила его. Его пара бросила его и бросила собственного ребёнка только для того, чтобы уйти от него.
Отец делает вид, что не слышит.
Бали тоже знает, что это неправда.
Он скорбит по отцу.
Он скорбит о нём гораздо больше, чем о себе.
Голос отца становится громче, похожим на медвежий рёв.
– Не отползай от меня! – рычит он. – Ленивый, никчёмный… трус. Что… – невнятно бормочет он. – …какая-то крыса, которая прячется под половицами? Думаешь, скулёж тебе поможет? Ты должен заматереть или умереть, Бали. Если мне придётся убить тебя, чтобы научить этому, клянусь богами, я переломаю каждую проклятую богами кость в твоём теле, чтобы преподать тебе урок…
Звук затихает, а Бали задыхается, изо всех сил стараясь не закричать на старика с кислым дыханием, боль и горе которого почти затмевают разум Балидора.
Он не может чувствовать ничего, кроме тёмных облаков вокруг света своего отца, не может видеть ничего, кроме печали этого мужчины, сокрушительной тяжести в его сердце и aleimi – это больше, чем Балидор может понять в этом возрасте, не говоря уже о том, чтобы найти способ облегчить это.
Он любит его.
Он не любит его.
Он помнит другую его версию.
Смех. Рокочущий, гортанный смех в груди.
Поле, полное цветов.
Там мать Балидора…
Но он не может удержаться за это.
Он не может там оставаться. Он не может остаться.
Даже с ней.
Даже с ней ему невыносимо вспоминать лицо матери…
Глава 6
Попался
…Балидор открыл глаза.
Стараясь дышать, он уставился в изогнутый зелёный потолок.
Он больше не сидел, скрестив ноги, на органическом металле.
Вместо этого он лежал на зелёном металлическом полу. Он уставился вверх, не понимая, как вообще оказался в лежачем положении.
Перед глазами всё затуманилось, накренилось. По его лицу текли слёзы.
Подняв руку, он вытер их ладонью и пальцами, чувствуя неловкость от стыда, который хотел завладеть им из-за такой простой реакции на что-то такое… ну, такое заслуживающее этих слёз.
Обычно он не испытывал стыда за свои эмоции.
Обычно он не испытывал стыда за своё прошлое.
Он больше не ребёнок.
Только ребёнок пытается скрыть, кто он на самом деле.
Только ребёнок уклоняется от чувств – особенно когда это чувство полностью оправдано. Только ребёнок притворяется, будто ему не нужно быть полноценной личностью, подверженной ошибкам; личностью, которой можно причинить боль и разбить сердце; личностью, которая может быть как слабой, так и сильной.
И всё же укор в свой собственный адрес себя сейчас, молчаливый или нет, не уменьшал стыда, который он испытывал.
Стараясь отбросить воспоминания о лице отца, Балидор сел.
Сделав это, он поймал себя на том, что ищет её глазами.
Касс прислонялась к тёмно-зелёной металлической стене примерно там же, где он её оставил.
Эта твёрдая, почерневшая структура в её сердце оставалась на прежнем месте, дразня его своими холодными, похожими на металл кольцами, которые душили её свет.
Однако её глаза выглядели по-другому.
Её лицо выглядело по-другому.
Сначала Балидор не мог понять, что означают эти различия, но видел их. Он видел их и машинально потянулся к ней своим светом.
Она вздрогнула, когда он это сделал, но не приблизилась к нему.
Он видел, как её глаза закрылись, лицо напряглось, но боль в её выражении выглядела настоящей, и не только от контакта с ним.
Он не видел отвращения. И это был не гнев.
Она выглядела по-настоящему опечаленной.
Более того, то, что он чувствовал в её свете, говорило ему, что печаль адресовалась не только ей самой.
При взгляде на неё его сердце раскрылось ещё сильнее.
И это не было просчитанным ходом.
– Касс… – его голос прозвучал тихо, почти шёпотом.
Балидор не знал, что сказал бы дальше.
Ему так и не представилось шанса узнать, что дальше слетело бы с его губ, инстинктивно или нет, честно или нет.
Прежде чем он успел продолжить, раздался голос.
Он эхом отразился в другом конце комнаты, такой громкий после тишины между ним и Касс, что Балидор чуть не выпрыгнул из собственной шкуры.
– ‘Дори! – произнёс он.
Голос был не просто громким.
Он также был резким.
Такого холодного и жёсткого тона Балидор никогда не слышал от этого конкретного мужчины.
– Балидор! Ты меня слышишь? Посмотри на меня. Нам нужно поговорить. Сейчас же.
Балидор повернул голову, с явной неохотой отводя взгляд от Касс. Он посмотрел в ту сторону, откуда доносился голос с почти нескрываемым негодованием.
Как только он встретился взглядом с другим мужчиной, Балидор увидел, что его гнев ослабел.
– ‘Дори, – сказал другой мужчина, теперь уже почти растерянно, несмотря на гнев, который всё ещё вибрировал в его словах. – Какого хера? Что ты здесь делаешь? Что, во имя всего святого, ты делаешь?
Балидор снова сосредоточился на лице другого мужчины, зная, что его лицо, вероятно, окрашивало нечто похожее на вину, или стыд, или, возможно, желание оправдаться.
Прежде чем он успел ответить, Касс заговорила, по-прежнему прислоняясь к стене.
Балидор вздрогнул, услышав холодный цинизм в её голосе, твёрдую стену, которая опустилась на её свет и импульсами исходила от неё.
– Не хочешь поздороваться со мной, Джон? – спросила она приторно сладким тоном. – Оуу. Я обиделась. Правда. Где же любовь, старший братик?
Балидор повернул голову и посмотрел на неё.
Доминирующей эмоцией, вызванной в нём словами Кассандры, было скорее недоверие, нежели что-либо ещё. После того, что он только что почувствовал от неё – что он только что испытал в её свете, увидел в её глазах и в мягкости её лица – перемена полностью сбила его с толку.
Это сбило его с толку и выбило из колеи.
Это поразило его достаточно, чтобы вызвать прилив горя, почти отчаяния от, казалось, полного и всецелого возвращения к личности, которую он помнил с первого раза, когда вошёл в эту камеру и попытался вступить с ней в контакт.
Она не ответила на его взгляд.
Вместо этого она уставилась на Джона, скрестив руки на груди, и её красивые губы скривились в ухмылке.
Она даже выглядела иначе.
Это настолько приводило в замешательство, что Балидор нахмурился, затем проследил за её взглядом и снова посмотрел на Джона, который всё ещё стоял посреди камеры.
Другой мужчина едва удостоил Кассандру взглядом.
– Заткнись, Касс.
– Эй, не будь таким, Джонни-бой…
– Я сказал, заткнись на хрен, Касс.
– Если кто и должен злиться, так это я. Ну типа, когда ты был здесь в последний раз, Джон? И теперь ты здесь только ради своего драгоценного, нравственного, идеального Балидора?
На этот раз её тон был обиженным, но Балидор услышал проблеск потайного подтекста. Он почувствовал намёк на его свет, на то, что она увидела в нём.
Когда Балидор повернулся и посмотрел на неё, до сих пор не веря в произошедшую в ней перемену, её глаза метнулись к нему, но только на мгновение. Тем не менее, он увидел, что её щеки покраснели, и задался вопросом, не вызвано ли это тем, что она только что сказала.
Прежде чем он успел принять решение, Кассандра снова сосредоточилась на Джоне. Она уставилась на высокого мускулистого мужчину, друга своего детства, выпятив губу и подбородок.
Несмотря на лукавый тон, в её глазах теперь не осталось ничего, кроме холодного безразличия.
– Может, у тебя есть что-нибудь покурить, старший брат? – спросила она ровным голосом. – При себе, я имею в виду? Что-то, чем ты готов поделиться? Я знаю, как Врег любит hiri. Он подсел на эту травку видящих не меньше, чем Ревик…
– Нет, Касс, – холодно ответил Джон. – У меня ничего нет.
– У тебя ничего нет? – настаивала она. – Или нет ничего такого, чем ты готов поделиться?
Он по-прежнему не удостаивал её взглядом.
– Хоть первый вариант, хоть второй, – прорычал он. – И то и другое. Какая разница?
И снова он не взглянул на неё.
Светло-карие глаза Джона не отрывались от Балидора, который по-прежнему сидел на полу, с трудом удерживая равновесие и переводя взгляд меду ними, словно наблюдая за теннисным матчем. Почувствовав, что взгляд Джона становится тяжелее, Балидор потёр рукой затылок.
Какая-то часть его всё ещё чувствовала себя разбитой после встречи с отцом.
– Мне нужно поговорить с тобой, брат Балидор, – процедил Джон сквозь стиснутые зубы. – Мне нужно поговорить с тобой прямо сейчас. Немедленно, бл*дь.
– Джон… – со вздохом начал Балидор.
– Сейчас же, – сказал Джон. – Или я позвоню Элли и Ревику, и мы сможем поговорить вчетвером. Я предполагаю, что брат Врег тоже был бы заинтересован в этом обсуждении. Возможно, и Тарси тоже. И Торек. И Юми. И Чан. И Вик. Мы могли бы устроить чёртово собрание, если хочешь, брат Балидор.
Балидор поколебался.
Он взглянул на Касс.
Как и прежде, на какое-то мгновение он увидел там что-то.
Вместо полноценного взгляда, не говоря уже о том открытом, уязвимом выражении, которое она адресовала ему, когда он впервые вышел из сеанса, это был проблеск, буквально проблеск той более открытой версии её, которую он увидел и почувствовал, когда впервые покинул Барьер.
А может, это что-то совсем другое.
Может быть, всё остальное было с его стороны просто выдачей желаемого за действительное.
Попыткой ухватиться за призраки, за дым… за сны.
Что бы это ни было, оно исчезло, как только он увидел это.
Потом она снова посмотрела на Джона, и на её полных губах заиграла ухмылка.
– Я пытаюсь уговорить ‘Дори трахнуть меня, Джон, – сказала она непринуждённо. – Элли говорит, что у него хороший толстый член. Я хотела бы взять его на тест-драйв… но он мне не позволяет.
Она изобразила ещё одну насмешливую гримасу, зажав скованные наручниками ладони между согнутыми коленями.
– Почему он мне не даёт, Джон? Ты можешь поговорить с ним ради меня? Как мужчина с мужчиной? У девушки есть потребности. Может, ты также поговоришь с Ярли? Посмотрим, поможет ли она сестре…
– Заткнись, Касс, – прорычал Джон, по-прежнему не глядя на неё.
– Но Джонни…
– Я сказал, заткнись нах*й!
Теперь Джон задышал тяжелее, казалось, усилием воли избегая смотреть на неё.
Касс выпятила нижнюю губу, но в её голосе послышалась дразнящая улыбка.
– Ты теперь такой злой, Джонни, – надулась она. – Я не уверена, что одобряю всю эту затею с женитьбой, если это сделает тебя таким. Я начинаю думать, что весь этот член видящего ударяет тебе в голову, старший брат…
Джон заметно поморщился.
Балидор поймал себя на мысли, что дело не только в словах Касс.
Больше похоже на то, что Джон едва мог вынести звуки её голоса.
Как только Балидор подумал об этом, другой мужчина повернулся на пятках.
Не глядя больше в сторону Касс, он сердито зашагал обратно к восьмиугольной двери резервуара толщиной в полметра.
– Сейчас же, Балидор, – сказал он, не оборачиваясь. – Прямо сейчас, чёрт возьми.
Вздохнув, Балидор неуклюже поднялся на ноги.
Он поколебался, пытаясь решить, не посмотреть ли на Касс перед уходом, не сказать ли ей что-нибудь.
В конце концов, он просто последовал за Джоном наружу.
Уходя, он почувствовал тишину за спиной.
Глава 7
Это чёрная дыра, дружище
– Чёртовы камеры были выключены, – рявкнул Джон, глядя сверху вниз на сидящего Балидора.
Когда лидер Адипана не заговорил, Джон продолжил ещё громче, уперев руки в бока.
– Почему камеры были выключены, Балидор? Это идёт вразрез с каждым чёртовым протоколом, который ты сам установил!
Балидор вздохнул, сидя на привинченном к полу стуле.
Прошлой ночью он почти не спал.
Он жил у Викрама уже больше недели.
Он знал, что ему нужно поговорить с Тореком о новом жилище. Он знал, что это лишь вопрос времени, когда люди начнут переговариваться. Лишь вопрос времени, когда другие видящие станут шептаться о том, почему он до сих пор не пошёл к Тореку, почему он скрывает свой разрыв с Ярли, почему он и Вик делят каюту.
Вполне возможно, они уже думали, что Балидор спит с Викрамом.
Вполне возможно, они считали, что именно поэтому они с Ярли расстались.
Балидор понятия не имел, что Ярли говорила другим на корабле, при условии, что она вообще что-то говорила им, но сейчас как минимум несколько людей наверняка заметили что-то неладное.
По правде говоря, Балидор и сам не понимал, почему не хочет никому об этом рассказывать.
Его мнение на эту тему оставалось непреклонным с той последней ночи, когда они с Ярли поссорились, и он потерял контроль над своим светом. Он жалел о том, как говорил с ней. Он ещё больше сожалел о том, как использовал свой свет, но всё равно чувствовал, что такой исход был лучшим для них обоих.
Он не стыдился того, что они расстались.
Так почему же он попросил Викрама никому не говорить, что они делят его каюту?
Почему он не сказал никому, даже Нииле и Элли, что они с Ярли расстались?
Балидор избегал этого вопроса в своём сознании.
Он избегал этой темы, но, честно говоря, не был уверен, вызвано ли это тем, что он не знал ответа, или тем, что он знал ответ и просто не хотел смотреть на него.
Выкинув все это из головы, Балидор перевёл взгляд на Джона.
Они находились в помещении, недавно переделанном под комнату для совещаний.
Поскольку данное помещение располагалось в том же сегменте палубы, что и резервуар Барьерного сдерживания, в котором размещалась Касс, оно изначально использовалось для военных и разведывательных целей, главным образом для проведения допросов и выслушивания докладов.
Формально это был сегмент складского отсека авианосца, но они отделили эту часть и возвели перегородки для собственных нужд.
Балидор сам рекомендовал поместить особо охраняемых заключённых сюда, в модифицированный сегмент грузового отсека. Эту часть корабля они могли заблокировать, если понадобится, и это сыграло ключевую роль. Место находилось достаточно далеко от наиболее оживлённых мест корабля, включая самые густонаселённые жилые районы, так что они могли обоснованно защитить этот отсек от общего населения.
Это место находилось максимально далеко от операционной части корабля и ТИЦ.
И то, и другое облегчало ограничение доступа и каталогизацию любого, кто осмеливался подойти слишком близко к Барьерным резервуарам или другим камерам строгого режима.
Недавно они снова усилили меры безопасности в этой зоне, главным образом опираясь на данные, предоставленные Мечом. Балидор подозревал, что это во многом связано с недавней поездкой в Дубай, а также с опасениями из-за разведки со стороны Тени, нацеленной на Касс, или на Фиграна, или на них обоих.
Каковы бы ни были точные мотивы Меча, в машинное отделение, которое уже отделялось от зоны повышенной охраны четырьмя или пятью уровнями безопасности, теперь было добавлено ещё несколько слоёв, и некоторые из них созданы лично Мечом. Туда входил ряд Барьерных ловушек, а также несколько органических бинарных или ОБЭ-силовых полей, которые размещались в стратегических точках, ведущих в эту часть корабля и из неё.
Балидор знал, что Меч нервничает. Он нервничал теперь, когда они держали под стражей всю Четвёрку. Он нервничал из-за уязвимостей, которые Тень недавно обнаружил в свете самого Дигойза.
