Текст книги "Разговоры с Пикассо"
Автор книги: Дьюла Халас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Суббота 12 мая 1945
Я пытаюсь понять, произошли ли в этом доме какие-нибудь перемены… Я не был здесь с 21 июня 1944-го, с тех пор прошел почти год! Через два месяца после той встречи – 25 августа – был освобожден Париж, и сразу же в мастерскую Пикассо повалили толпы народу… Его мужественное поведение превратило художника в символ вновь обретенной свободы, и очень многие пожелали выразить ему свое уважение лично. Поэты, художники, критики, директора музеев, писатели, одетые в мундиры союзнических войск, офицеры и простые солдаты карабкались, в плотной толпе, по крутой лестнице его дома. Внутри было не протолкнуться. Он стал одинаково популярен как в красном Китае и советской России, так и в Соединенных Штатах, где его знали со времени большой выставки в Нью-Йорке. Несколько месяцев Пикассо простодушно упивался мировой славой, охотно общался с журналистами, фотографами и даже просто с любопытными, которым хотелось увидеть его «живьем»…
* * *
Инес повстречалась мне во дворе, Марсель – у входа, Сабартес – в прихожей. Все были на своих местах…
– Какой сюрприз! – восклицает Сабартес. – Почему вас так долго не было?
– Я ждал, пока минует гроза… После освобождения у вас здесь было настоящее столпотворение, так ведь?
ПИКАССО (похлопывая меня по плечу). Как поживаете, Брассай? Да, то, что здесь было, можно сравнить с нашествием! Париж освободили, зато взяли в осаду меня… Посетители являлись сюда каждый день толпами… Еще вчера здесь яблоку негде было упасть… Им всем кажется, что мне больше нечем заняться, кроме как их здесь принимать… Заметьте, что я тоже обожаю ничего не делать. Нахожу это весьма приятным занятием… Я по натуре скорее ленив… Пойдемте, я вам покажу кое-что…
И Пикассо увлекает меня в глубь своей маленькой квартиры. «Кое-что» оказалось первым изданием книги стихов Стефана Малларме. Он ее только что купил и сразу же увеличил цену книги, нарисовав в ней очень похожий портрет поэта. Пикассо говорит мне, улыбаясь:
– Я дорого заплатил за эту книгу, и мне захотелось отбить свои деньги…
Он показывает книгу Эдгара По, где тоже нарисовал портрет автора. Делать уникальными редкие книги, оставляя там свой фирменный знак, стало у него привычкой… Почти все книги в заветном шкафу Пикассо снабжены аннотациями или рисунками, сделанными его собственной рукой…
Но у него был еще один повод показать мне книгу Малларме… Под портретом автора своим неровным, дерганым почерком Пикассо написал три слова, ознаменовавшие историческую веху его жизни… Вот что я прочел на форзаце:
ПРЯДИ БОЛЬШЕ НЕТ! Париж, 12 мая 1945
Знаменитая прядь черных волос, выбивавшихся из-под шляпы. Эта непокорная прядь, ужасавшая его родных, появилась в ту пору, когда он был учеником в художественной мастерской. Прядь цвета воронова крыла, сто раз нарисованная, воспроизведенная в карикатурах, даже вылепленная, та прядь, что падала на лоб справа, наискось его пересекала, нависая над краем левого глаза и поднимаясь к виску, она, по-видимому, давно исчезла. От нее оставалось лишь несколько считанных волосков, вполне символических и неспособных прикрыть лысину, но он продолжал ее видеть, старательно поддерживать в ней жизнь, дорожа ею как остатками молодости… И только этим утром нашел, наконец, в себе мужество порвать с ушедшим прошлым, торжественно похоронив усопшую в книге Малларме…
ПИКАССО. Невозможно находиться одновременно и в прошлом, и в настоящем… Ну, вы сфотографируете меня без пряди?
И тут я замечаю, что его волосы коротко пострижены… Под «эпохой пряди» подведена черта…
ПИКАССО. Когда выйдет альбом? Я его очень жду… И всегда очень радуюсь, когда вижу собранными вместе свои разбросанные произведения, давно потерянные из виду и даже забытые… Кстати, на днях мне попались на глаза ваши фотографии. Мы рассматривали их с Дорой…
БРАССАЙ. Сейчас у издателя проблемы с бумагой… И еще мне недостает нескольких ваших ранних скульптур. Из них удалось снять лишь «Сумасшедшего в колпаке», у одного коллекционера…
ПИКАССО. Что же делать? Фабиани не хочет, чтобы с них делали репродукции; у меня кое-что есть, но на улице Боеси… А здесь только «Сидящая женщина» – самая первая моя скульптура! Я сделал ее в 1899-м…
БРАССАЙ. Моя ровесница…
Пикассо поворачивает так и этак небольшое бронзовое изваяние – ищет подходящий свет. В этот момент появляется Поль Элюар… С того момента, как он, в 1926-м, написал свое первое стихотворение «Посвящается Пабло Пикассо», между ними завязались дружеские отношения, ставшие еще теснее после сближения Пикассо с сюрреалистами: именно он иллюстрировал первые сборники Элюара. В 1936-м поэт прочитал в Барселоне публичную лекцию о Пикассо, где сделал обзор его живописи. Однако настоящее творческое партнерство между ними возникло во время гражданской войны в Испании, перевернувшей их сознание и вызвавшей сдвиг в искусстве обоих. Перед лицом стремительно развивавшихся событий оба высказали свою позицию. Великие строчки, написанные Элюаром, явно перекликались с Герникой. Их «вкус к жизни», их влияние и мощь, их стремление переплавить страдания и боль в радость творчества стали доминантой этой дружбы. Для этих двух людей – самого реалистичного из художников и самого пластичного из поэтов, – которые не могли представить себе жизни без любви, искусство являлось проявлением жизни и ее лицезрением, а вовсе не воображением или мечтой. Творчество, выросшее из физических ощущений, требует опоры на реальность и избегает всего эфемерного…[48]48
Десяток портретов Элюара и многочисленные рисунки и полотна, изображавшие Нюш, – яркое свидетельство их дружбы. В 1944-м Элюар опубликовал книгу о Пикассо, содержащую немало стихотворений и прозаических текстов, посвященных художнику. А в 1947-м он написал большую поэму в прозе о «Человеке, державшем в руках хрупкий ключ к проблеме реальности».
[Закрыть]
* * *
Элюар только что возвратился из Лондона, и ему хочется многое нам рассказать. Он купил несколько статуэток с Кикладских островов и очень счастлив… Я замечаю, что если бы мне пришлось выбирать из всего мирового скульптурного наследия, я бы без колебаний взял одну из кикладских богинь: эти изваяния так аскетичны, так очищены Эгейским морем от всего лишнего, что представляют, на мой взгляд, самую суть пластического искусства…
ЭЛЮАР. Рынка произведений искусства в Лондоне практически не существует… А налоги огромные. Денег ни у кого нет. И позволить себе «безумства» люди не могут… Поэтому у иностранцев есть возможность найти там очень интересные предметы и по сходной цене. Мне попался прекрасный рисунок «голубого периода»… Всего за восемьдесят фунтов… Но денег у меня не было… Ролан Пенроуз предложил одолжить мне эту сумму… Но в конце концов купил его сам…
НЮШ. А мне так хотелось иметь ваш рисунок «голубого периода»…
Приходит издатель книг по искусству, и Пикассо показывает нам серию гравюр, сделанных для него…
ЭЛЮАР (издателю). Можете радоваться! Пикассо что-то делал специально для вас… Обычно, чтобы что-то от него получить, приходится просить не знаю сколько раз, натереть мозоль на языке и истоптать не одну пару обуви… Впрочем, вы и сами это знаете… Книга, можно считать, готова: есть все – офорты, виньетки, все, что нужно!
Издатель, обращаясь к Пикассо:
– Нам остается урегулировать одну вещь. Сколько я вам должен?
ПИКАССО. Вы серьезно? Предлагаете пройти в кассу? Ну, пошли!
И он увлекает издателя в соседнюю комнату. Через несколько мгновений они появляются.
ПИКАССО. Все в порядке…
ПОЛЬ ЭЛЮАР. Однако мы не слышали, чтобы работал кассовый аппарат…
ПИКАССО. Скоро услышите… Я установлю аппарат со звонком… И, надеюсь, он будет звонить часто…
Я был счастлив повидать Поля Элюара. Со времени работы в «Минотавре» у нас установились дружеские отношения… Он присылал мне книги с дарственной надписью.[49]49
В его последнем буклете, «Феникс» (1952), с прекрасными иллюстрациями Валентины Гюго, было посвящение, написанное его аккуратным почерком, с характерной подписью, похожей на две скрещенные шпаги. Оно содержало упрек, дружеский и туманный: «Брассаю от человека, более близкого ему, чем он думает. Поль Элюар». Это было его последнее послание. Несколько недель спустя он умер.
[Закрыть] Но я редко виделся с ним во время оккупации; в последний раз это было в ноябре 1943-го, когда он собирался перейти в Свободную зону. У меня было несколько его стихотворений, размноженных на ротопринте, которые передавались из рук в руки, и книга «Поэзия и Правда» с отпечатанным красным шрифтом заголовком. Однако мне неизвестно, какое именно участие он принимал в движении Сопротивления, где действовал смело, если не сказать безрассудно… Как и Пикассо, Элюар не хотел покидать Париж.
Нет больше равнины нет смеха
Смолкла последняя песня
Над расползшимся грязным полем…
Несколько недель назад, случайно войдя в кафе на бульваре Сен-Жермен, я наткнулся на них с женой: Нюш стала еще бледнее, а у Элюара прибавилось седины. И руки у него дрожали сильнее прежнего… Он радостно сообщил, что после нескольких месяцев оккупации, проведенных на улице Бак, в квартире, где его укрывали надежные друзья, он смог наконец вернуться к себе домой. Почему бы мне не прийти к ним в гости? Договорились на завтра. Элюар живет в одном из самых унылых кварталов Парижа, где сплошь грузовые терминалы, склады, газохранилища, пирамиды угля, кокса и шлака. Словом, он живет в Шапель. Уроженец Сен-Дени – усыпальницы французских королей, превратившейся сегодня в рабочее предместье, в царство заводов, фабрик и красных знамен, – Элюар пел почти с гордостью: «Я родился за ужасным фасадом…» В Шапель поэт обрел атмосферу своего детства – нашел «красоту в зловещем», как сказал бы Превер. Неподалеку расположен канал Сен-Мартен, пересекающий его родные места… А «парижского пешехода» Леон-Поля Фарга он может считать своим соседом…
Обычный дом на улице Маркс-Дормуа, трехкомнатная квартира на четвертом этаже – здесь живет Поль Элюар: храм искусства и поэзии в самом сердце Ла Шапель. Дорогая для Элюара троица зовется Макс Эрнст – Кирико – Пикассо. Автор романа-коллажа «Женщина о 100 головах»,[50]50
Имеется в виду де Кирико. – Примеч. перев.
[Закрыть] с которым Элюар познакомился в 1920-м в Кёльне, представлен здесь «Человеком с завязанными глазами» и портретом Гала. Высокий манекен среди необычной архитектуры являет собой художника, изобразителя застывших тел и пустынных итальянских площадей эпохи портиков, задумчивых, погруженных в безмолвие. Очарование де Кирико, под властью которого долго находились сюрреалисты, может сравниться лишь с тем влиянием, которое производил на них Лотреамон – другая «точка отсчета» их движения. Тайна, непредсказуемость, смутные мечтания, смешанная с тоской тяга к неведомым мирам – они находили все это в его произведениях – странных, загадочных, «сюрреалистических». Культ де Кирико родился во время войны 1914-го, в тот день, когда Андре Бретон, проезжая на автобусе по улице Боеси, обратил внимание на витрину Поля Гийома, где был выставлен «Мозг ребенка». Он купил картину, и с тех пор его сподвижники могли восхищаться ею у него дома. Кроме того, у Элюара были знаменитые «Манекены розовой башни» и «Прощание поэта». Тем сильнее оказалось замешательство сюрреалистов, вылившееся в гневную реакцию, когда Де Кирико, в результате психического сдвига, редкостного в анналах художественного творчества, отрекся от своей «метафизической» живописи и принялся ее хулить. Столь резкий разворот они восприняли как бесчестье, как гнусное предательство.
Однако со времени моего последнего посещения на этих стенах картин Пикассо стало заметно больше, теперь они преобладают, и среди них я вижу портрет Нюш, датированный августом 1941-го – настоящий шедевр. Пикассо изобразил это воздушное создание со всей легкостью, со всей мягкой нежностью, на какую только был способен, словно ища в ее миловидной грации отдохновения от переживаемого ужаса. Грудь Нюш, хрупкое тело девочки-подростка, тонкая шея, головка с непокорной шевелюрой, глаза, окаймленные длинными ресницами, детский рот с легкой улыбкой на губах – все пронизано воздухом и светом. Словно проявившись на жемчужно-сером фоне, подруга Элюара предстает здесь бесплотным, неземным существом…[51]51
После смерти Нюш Элюар передал это полотно в Музей современного искусства.
[Закрыть]
Впрочем, у Элюара немало и других картин. Сальвадор Дали – любопытная серия ранних рисунков; Шагал – неожиданный натюрморт в красно-синих тонах, датирован 1912-м: «Стол с бутылкой».[52]52
Чаще называется «Натюрморт с бутылкой». – Примеч. перев.
[Закрыть] Полотно художественного критика, англичанина Роланда Пенроуза, представителя сюрреалистического движения в Англии, свидетельствует о том, что в свое время он тоже пережил момент увлечения живописью. Пикассо и Элюар гостили в его поместье в Швейцарии. Пенроуз был женат на Ли Миллер, прекрасной американке времен монпарнасских безумств, ученице и модели Ман Рэя, чей портрет, полный юмора и фантазии, Пикассо написал в 1937-м.
Здесь же «Сумасшедший король», вырезанный ножом из дерева одним безумцем, – он словно царит над всем окружающим, важно восседая в углу, в своих грубых башмаках, с короной на огромной голове. Вокруг – небольшие терракотовые изваяния из раскопок доколумбовой эпохи, идолы с острова Пасхи, из Британской Колумбии и Новой Мексики. Любимый предмет Элюара – бронзовый череп: если нажать кнопку, он открывается, и там оказываются часы. Время, отсчитывающее секунды, гнездится в мозгу, как червь в яблоке…
Элюар открывает вместительный книжный шкаф в стиле Директории и достает оттуда «Неизвестный шедевр» Бальзака с иллюстрациями Пикассо, украшенный, сверх того, его подлинными рисунками на полях. А вот и настоящий раритет – единственная из существующих рукопись Изидора Дюкасса, графа Лотреамон. Все книги Элюара любовно украшены огромным количеством посвящений, автографов, рисунков, фотографий, это относится и к «Видимой женщине» Дали, и к «Наде» Бретона. Я вижу несколько записок и рисунков из «Нади», в том числе и комментарий автора о странной героине сюрреализма, и множество фотографий, среди которых «Дама с перчаткой» и гостиница Великих людей, что напротив Пантеона, где жил тогда Андре Бретон. Элюар показал мне и кое-что из собственных рукописей, удививших меня большим количеством помарок. Когда читаешь его стихи, такие чистые и прозрачные, кажется, что они выливаются на бумагу сами собой. Элюар опровергает это заблуждение: никто не рождается с пером в руках. Сам он пишет трудно, иногда мучительно, подолгу обдумывая каждую строку… «Каждое стихотворение спонтанно лишь наполовину, вторая половина – это воля и труд, – объясняет он. – Мало что из случайных образов может войти в него в первозданном виде. Плоды вдохновения должны быть облагорожены, освоены, приведены в соответствие с чувством, которым продиктовано стихотворение. Восторг и упоение должны быть тщательно выписаны, словесная горячка – выверена точностью поэтического ремесла».[53]53
«Автоматическое письмо» Элюар никогда не воспринимал как самоцель, а лишь как способ обогащения своей поэзии, придания ей гибкости. Для него оно было только катализатором. Неподражаемый голос Элюара, сформировавшийся еще до сюрреалистического эксперимента, вышел из него еще более аутентичным. Дружба его с Бретоном, их имена, стоявшие рядом под многими текстами в течение многих лет, казалось, свидетельствовали о полной общности, о единой вере. Глубокий разлад обнаружился много позже, когда Андре Бретон признал, что «участие Элюара в общей деятельности сопровождалось определенными недомолвками…». Он упрекал Элюара в том – и это самое серьезное обвинение в его глазах, – что тот привязался к поэзии «эстетически», в традиционном смысле слова. И в качестве доказательства и чистосердечного признания в этой ереси Бретон приводил аннотацию к «Изнанке жизни» (1926), где Элюар откровенно противопоставлял поэзию сновидению и автоматическому тексту – позиция, которую Бретон осуждал как «крайне реакционную и формально противоречащую самому духу сюрреализма». «Нельзя считать пересказ сновидения поэтическим произведением, – писал тогда Элюар. – И то и другое суть две живые реальности; но первое – это лишь воспоминание, небольшое приключение, которое быстро улетучивается, преображается, в то время как второе остается осязаемым и неизменным, не теряя ничего. Поэзия возбуждает интерес к окружающему, увеличивая возможности человека, позволяя ему увидеть мир другими глазами». При всем том Элюар всегда честно признавал, что многим обязан сюрреалистам и в особенности Андре Бретону, который, как утверждал поэт, остался для него тем, кто «больше других научил его думать».
[Закрыть] Потом был обед, приготовленный Нюш, и за столом меня поразило то, что Элюар сказал об оказанном на него влиянии. Прежде чем вспомнить Бодлера, Рембо, Лотреамона, Шелли, Новалиса, Гельдерлина, он произнес имя Уолта Уитмена… Возможно, что десятью годами ранее, до того, как встать под знамена воинствующего коммунизма, Элюар не был бы столь категоричен, называя Уитмена в качестве своего предтечи. Но сегодня он объяснял это так: «Если бы этот великий американский поэт жил в наше время, он выбрал бы тот же путь, что и я».
Париж, 15 мая 1945
Погода прекрасная, лица вокруг повеселели… Впечатление такое, что Париж, словно выздоравливая после долгой болезни, пробуждается к жизни. Непонятно откуда вдруг появилось множество очаровательных девушек на велосипедах – вокруг их голых ног плещутся раздуваемые ветром разноцветные колокольчики юбок… В десять у меня с ней свидание в кафе «Дантон» – привычном отправном пункте моих экспедиций к Пикассо. Интересно, она придет? Должно быть, ей хочется познакомиться с ним. Но еще вчера вечером она сомневалась… Я вижу ее – она сидит на веранде: улыбающиеся глаза, непокорная шевелюра, в руках бокал мюскаде. Мы знакомы уже почти месяц. Один журнал заказал мне фотографию «Женщины с апельсином» в качестве иллюстрации к статье о скульптуре Пикассо. «Наш велосипедист заедет через час и заберет снимок…» И вот после этого звонка вместо велосипедиста явилась молодая девушка. Она извинилась: «Его срочно вызвали в роддом… Жена только что родила… Тогда вызвалась я…» Мы немного поболтали. Она стала рассматривать мои фотографии, рисунки… Время шло. Передавая ей заказанную фотографию, я перепутал: это была «Девушка, играющая в мяч», а не «Женщина с апельсином». Просто катастрофа! Еженедельнику пришлось опубликовать фото «Женщины с апельсином» в следующем номере и извиниться перед читателями за допущенную ошибку. Однако благодаря этой оплошности у меня появилась возможность увидеть ее еще раз…
Она пришла в белой блузке и плиссированной шотландской юбке, на ногах – сиреневые холщовые туфли, какие носят на Пиренеях, откуда она родом. И пришла лишь для того, чтобы сказать: «Я не пойду к Пикассо ни за что на свете. Как он к этому отнесется? Является незнакомый человек, без причины, без повода…» Как же ее убедить? Я заказываю еще два бокала мюскаде. Она протестует: нет, но с какой стати? И в каком качестве?
– Если вам непременно нужен статус, чтобы туда пойти, – убеждаю я, – могу представить вас как своего секретаря. Пикассо хочет купить мои рисунки, вы ему и передадите папку с ними…
В конце концов, не без помощи мюскаде, мне удалось ее уговорить.
Марсель докладывает о нас хозяину. Появляется Пикассо – без рубашки, в коротеньких шортах:
– Вы не один? Извините меня… Я не одет… Представляться голым молоденькой девушке…
Он изображает стыдливость и делает вид, что хочет удалиться. И тем не менее остается.
ПИКАССО. Здравствуйте, мадемуазель, как поживаете? Я приветствую вас так, словно мы давно знакомы… (И повернувшись ко мне) Она просто очаровательна, эта девушка… Пойду оденусь. Мне сегодня предстоит много встреч… А пока Брассай покажет вам дом. Он знает его как собственный карман. Через несколько минут я буду к вашим услугам…
Когда у Пикассо появилась привычка принимать людей полуодетым? На фотографии 1912 года, снятой в его мастерской на улице Шёльшер, напротив кладбища Монпарнас, мы уже видим его в коротких шортах, с голой грудью и в фуражке набекрень. Выходит, эта давняя привычка. Фернанда рассказывает, что летом, в жару, на Бато-Лавуар ему случалось выходить к посетителям в трусах и что некоторые чересчур стыдливые особы просили его надеть брюки…[54]54
Однако окончательно утренний туалет в стиле Махатмы Ганди был принят Пикассо на вооружение для приема посетителей только с ноября 1946-го, после долгого пребывания в Антибе. Это было на улице Гранд-Огюстен.
[Закрыть]
Жильберта в восторге. «Какой он простой… Я его представляла себе совсем не таким…» Мы в мастерской, она бегло осматривает собранные здесь скульптуры и замечает «Женщину с апельсином». «Посмотрите, – восклицает она, – не будь ее, мы бы с вами никогда не увиделись, не познакомились…» – «Но вы забыли про жену велосипедиста, которая родила так кстати, – со смехом возражаю я. – Мы просто обязаны поставить за нее свечку…»
Снова появляется Пикассо – по-прежнему полуголый. Вместо того чтобы переодеться, он искал коробку шоколада для Жильберты.
ПИКАССО. Угощайтесь. Это очень вкусно. Американцы подарили мне целый грузовик.
Через четверть часа он снова возвращается. Но уже одетый.
Я рассказываю ему, когда откроется моя выставка в галерее «Рену и Коль».
ПИКАССО. Очень рад! В кои-то веки вы послушались моего совета… Обычно, когда я говорю о ком-то добрые слова, мне не верят… Странно, не правда ли? И тем не менее так бывает очень часто…
БРАССАЙ. Вот принес свои рисунки, как вы просили. Но лучших здесь нет. Я приберег их для выставки… Вам бы надо выбрать из тех, которые я выставляю…
ПИКАССО. Ну уж насчет этого я совершенно спокоен! Ваши «лучшие рисунки» как раз в этой папке… Именно среди тех, которые вы забраковали. Художники совершенно не умеют отбирать произведения для своих выставок. И я в том числе. Это за них должны делать другие… У вас будет успех, и надеюсь, это не последняя ваша выставка… А почему бы вам не начать делать офорты? У вас бы получилось. Будете рисовать как обычно, но только иглой по покрытой лаком поверхности, и получите нужный результат… А резец требует практики и определенной ловкости рук…
Входит офицер. Это Андре Мальро, служивший в Интернациональных бригадах под псевдонимом «полковник Бергер». Пикассо дружески приветствует гостя.
АНДРЕ МАЛЬРО. Как я рад вас видеть! Выглядите прекрасно! Вы ведь находились в оккупированном Париже – я очень за вас беспокоился…
ПИКАССО. Сколько же мы не виделись? Четыре года? С тех пор столько всякого произошло… Я тоже часто о вас вспоминал… Как поживает Андре Мальро? Я очень боялся, что вы окажетесь среди тех, кто не вернулся… Вы же любите испытывать судьбу… Любите играть с опасностью… Отчаянный парень…
Мальро, который командовал партизанами в Лот-и-Гаронн и в Кортез, рассказывает о своих суровых приключениях в годы Сопротивления и о том, как он попал в гестапо, откуда потом был отпущен. «Главным врагом партизанского движения, – объясняет Мальро, – был не вермахт, а гестапо…» Он говорит и о «железном плане» диверсионных действий, который предусматривал подрыв немецких коммуникаций и вопреки всему оказался успешным.
АНДРЕ МАЛЬРО. Никогда не забуду ту июньскую ночь, когда мы услышали полсотни сигналов тревоги Би-би-си: мы поняли, что нам открыта зеленая улица…
Несколько месяцев назад у Мальро трагически погибла жена, писательница Жозетт Клоти: она выпала из поезда возле вокзала Брив-ля-Гайард, где он должен был ее встретить. Об этом он не говорит никогда. Рассказывает о последних действиях своей бригады в Эльзасе: о взятии Страсбурга и жестком преследовании отступавшего противника…
АНДРЕ МАЛЬРО. В Германии все очень жалеют о том, что заговор военных против Гитлера провалился. Ведь на тот момент война была уже, в сущности, проиграна. Не оставалось ни малейшей надежды. Сколько немецких городов могло бы остаться целыми… Я проехался по самым крупным: Берлин, Гамбург, Франкфурт, Мюнхен… Одни развалины… Это надо видеть! Уму непостижимо!… Только что был в Нюрнберге. Этот город, где Гитлер устраивал свои грандиозные парады, буквально лежит в руинах…
ПИКАССО. Захватывающее должно быть зрелище…
АНДРЕ МАЛЬРО. Да, поразительное! Настоящий апокалипсис! От города остался один скелет. Улиц нет, огромные бульдозеры расчищают какие-то проходы среди развалин. Очень похоже на снегоочистители, копошащиеся в кучах строительного мусора, в который превратились разрушенные дома. Я видел, например, Музей естественной истории. Устояло лишь несколько фрагментов стен… Кругом валяются трупы и части тел людей и животных, разбросанные взрывной волной… Застыв в самых неожиданных позах, они смотрят на вас отовсюду, иногда из разбитых оконных проемов. Просто комната ужасов… Обиталище мертвецов… Знаете, какие ассоциации это у меня вызвало? Гойя!
ПИКАССО. А нацистские главари?
АНДРЕ МАЛЬРО. Каждому выпала судьба в соответствии с его характером: Гитлер развеян в прах в железном аду горящего Берлина. Смерть в стиле Вагнера, достойная «Сумерек богов»: она постигла его под органный аккомпанемент Сталина… Даже ничтожная Ева Браун фактом самоубийства с Гитлером вознеслась до уровня героини «Нибелунгов»… Геббельс, фанатик и злобный хромоножка, тоже покончил с собой, предварительно убив жену и пятерых детей… Что же до толстого Геринга, так тот по-прежнему жрет, пьет, меняет костюмы, раздает интервью, красуется и позволяет фотографировать себя во всех ракурсах…
ПИКАССО. А Муссолини! Какой зловещий конец! Подвешен за ноги, как освежеванный бык в мясной лавке… Каждый раз, когда я видел, как он толкает речь перед толпой, выпячивая грудь и откидывая назад голову, мне казалось, что кто-то пинает его ногой под зад…
Я спрашиваю у Мальро, много ли диверсий совершается в Германии против «оккупантов».
АНДРЕ МАЛЬРО. Я ездил там на машине в сопровождении ординарца и младшего офицера. Как вы думаете, смогли бы мы передвигаться так свободно, если бы было реальное сопротивление? Нет, на самом деле никакого сопротивления нет. Немцы чувствуют облегчение. Похоже, они довольны тем, что их оккупировали мы и советские войска. Для них кошмар рассеивается… И даже фанатичные нацисты, не признаваясь в этом, тоже хотят, чтобы это наконец закончилось…
БРАССАЙ. А почему же тогда ходит так много разговоров о «немецких партизанах»? Или это легенда?
АНДРЕ МАЛЬРО. Легенда… Но ее старательно подпитывают сами «оккупанты»… Им важно, чтобы она существовала! Под предлогом «сопротивления» можно делать массу вещей, которые в противном случае трудно было бы оправдать… К примеру, вы видите вооруженное до зубов подразделение, отправляющееся ночью на операцию против «партизан»… Утром солдаты возвращаются из леса с плененным «противником»: зайцы, кабаны, огромные косули и прочая дичь… Под предлогом антипартизанских акций они ходят на охоту… А командиры закрывают на это глаза. У них своя выгода: этого «противника» вечером подадут им на стол…
Пикассо знакомит Мальро с Нюш Элюар, которая только что пришла. Автор «Надежды» и «Удела человеческого» заметно оживляется. Нервно постукивая пальцами по виску, он говорит так, словно обращается к большой аудитории.
АНДРЕ МАЛЬРО. Видите ли, здесь важно то, что у союзников в Германии нет единой политики. Методы русских сильно отличаются от того, что делают там англичане, французы и американцы. А последние часто действуют хаотично и противоречиво. Хотите пример? Они решили развернуть там энергичную радиопропаганду. Возможно, сама по себе идея и хороша. Но одновременно они конфисковали у населения все радиоприемники и действовали при этом весьма жестко… И вот теперь приемники грудами валяются на улице – их сотни и тысячи… И ни один немец не слышит их пропаганды…
НЮШ. А магазины в Германии работают?
АНДРЕ МАЛЬРО. Да, они торгуют свининой… Свинины невероятное количество… Впечатление такое, что только свиньям удалось выжить среди разрухи и массовых убийств… Вы хотите знать, не французские ли это свиньи, которые целыми эшелонами бежали в Германию? Вполне возможно. Их удостоверений личности я не видел…
Мы направляемся в мастерскую. Мальро очень хочет посмотреть на «Мужчину с ягненком»: после того «несчастного случая» Пикассо приклеил ему ногу.
ПИКАССО. После бесчисленного количества эскизов и долгих месяцев размышлений я сделал эту скульптуру всего за несколько часов… Поль Элюар при этом присутствовал. Марсель мне помогал. Вначале я сварил арматуру. Но ее трудно рассчитать с первого раза. Мне это тоже не удалось… Она оказалась слишком слабой и не могла выдержать вес изваяния… Оно начало шататься под тяжестью глины. Это было ужасно! В любой момент она могла разбиться вдребезги. Действовать надо было быстро. Пришлось взять в подмастерья и Поля Элюара тоже… С помощью веревок мы прикрепили статую к балкам. Цвет гипса пришлось выбирать в спешке. Все было сделано в тот же день. Ну и работенка! Никогда не забуду… У меня была мысль поработать над этой скульптурой еще… Видите его длинные худые ноги, едва обозначенные ступни, почти слившиеся с постаментом? Мне хотелось вылепить их, как и все остальное. Но времени не хватало. И в конце концов я оставил все как есть… А теперь уже поздно. Он уж такой и останется. И если я его трону сейчас, то рискую все испортить.[55]55
В 1950-м, когда Пикассо присвоили звание «почетного гражданина» Валори, он подарил городку глиняный слепок бронзовой статуи своего «Мужчины с ягненком», которая была установлена у входа в церковь.
[Закрыть]
Мы поднимаемся, и Пикассо показывает нам последние полотна: набережные Сены, мосты, собор Парижской Богоматери, остров Сите, Вер-Галан… Картины небольшие, а некоторые просто крошечные.
ПИКАССО (обращаясь к Мальро). Вы удивлены, не так ли? Я никогда не числился в «пейзажистах»… И изрядная доля правды в этом есть. В своей жизни пейзажей я написал немного. А вот это вылилось как-то само собой… Во время оккупации, не имея возможности путешествовать, я много гулял с Казбеком вдоль Сены, любуясь деревьями на набережных и мостами Пон-Нёф и Сен-Мишель… И в один прекрасный день эти накопленные впечатления начали, помимо моего желания, проситься наружу… И вылились в нечто обобщенное… Ни одна из этих картин не является «зарисовкой с натуры». Ни для одной из них не потребовались ни эскизы, ни сам «объект» перед глазами… Как они вам?
Мальро внимательно рассматривает эти вариации на одну тему. Больше всего ему нравится общий колорит: симфония серо-бежевых тонов – чуть светлее или чуть темнее – под сводом сиренево-серо-голубых небес. Пикассо рисовал берега реки при разном освещении: на заре, днем, в сумерках, ночью. Залитыми солнцем и под звездным небом… Он показывает нам и полотно с изображением Вер-Галан, где между арками моста Пон-Нёф видна конная статуя Генриха I V. Написанный в 1943-м, этот пейзаж – первый в целой серии. На другом полотне перед нами предстает вознесенный над крышами белый силуэт Сакре-Кёр – память о молодости…
Мальро нас покидает. Пикассо собирает вместе все полотна, где изображен собор Парижской Богоматери и спрашивает у меня:
– Вы фотографировали собор сзади? Я нахожу, что со спины он красивее, чем анфас…
БРАССАЙ. Да, фотографировал. Под таким углом он выглядит неожиданно… Но меня смущает одна вещь – большой металлический шпиль, который Виолле-ле-Дюк расположил в самом центре строения. Я нахожу, что это произвол…
ПИКАССО. Меня эта стрела тоже удивила. Но не могу сказать, что она мне не нравится. Напротив. Она – как бандерилья, вонзенная в загривок собора…
БРАССАЙ. Что мне понравилось в ваших пейзажах с набережными, так это то, что они кажутся поразительно похожими на натуру, хотя ни один из них с натуры не писался.
ПИКАССО. Я всегда стремлюсь к сходству… Художник должен наблюдать природу, но никогда не путать ее с живописью. Ее можно перевести в живопись только с помощью символов. Но символы не придумываются. Надо изо всех сил стремиться к сходству, чтобы получить символ. Для меня сюрреальность – это не что иное, как глубокое сходство за пределами форм и цветов, в которых выступают объекты…
Входит Поль Элюар. С ним – коллекционер, который предлагает книгу, переплетенную Боне. И Пикассо покупает эту редкую книгу с иллюстрациями Пикассо… Появляется молодой американец в военной форме: фотограф Франсис Ли. А вот и барон Молле. Нюш спрашивает у Пикассо, много ли он работал в последнее время.
ПИКАССО. Я не могу сейчас работать как следует… Слишком много посетителей, постоянно какие-то сборища, делегации, вечеринки…
НЮШ ЭЛЮАР. Какая удача, что вам мешают работать. Иначе это было бы ужасно! Вы бы писали круглыми сутками и скупили бы все полотна на рынке… А ведь надо же что-то оставить и другим…
Самая последняя картина Пикассо – крупная обнаженная натура, лежащая на постели. Почти одноцветная, чуть-чуть серого и голубого. Хотя все части тела переставлены местами: грудь, к примеру, приклеена куда-то на крестец, – от нее исходит мощная волна чувственности.
ПОЛЬ ЭЛЮАР (наклоняясь ко мне). Если бы я мог выбирать из этих полотен, я бы взял это. Конечно, эти натюрморты с луком-пореем и подсвечниками восхитительны, но ни лук-порей, ни подсвечники меня не трогают… А эта нагая меня волнует…
Пикассо ведет Элюара и меня в свою маленькую смежную квартирку и с загадочной улыбкой сообщает:
– Я сейчас вам что-то покажу…
И достает из ящика свой «интимный» блокнот… Когда приходит вдохновение, он записывает туда первые, спонтанные мысли и мучающие его чувственные видения… Очевидно, что его мужские страсти пронизывают и питают творчество Пикассо, протекающее под знаком Эроса. Эти женские тела с четко прописанным интимным местом, агрессивно торчащими сосками, широким трепещущим крупом; мужские пальцы, теребящие и ласкающие эту плоть; Минотавры, задыхающиеся от вожделения, – всего этого хватило бы на целую антологию. Даже «Авиньонские девицы», полотно, положившее начало кубизму и ставшее классикой, достойно фигурировать в ней. Разве оно не было порождением похотливых мечтаний и не называлось попросту «Авиньонский бордель»? И все же в этих чувственных картинах присутствует легкий флер целомудрия, превращающий навязчивые идеи в нечто символическое, волшебное, мифологическое… И только в этих интимных записях Пикассо позволяет себе свободно выплескивать свой эротизм… Как и большинство великих мастеров, он держит свою геенну огненную за рамками творчества. Под рукой всегда маленькая тетрадь, куда он может безотлагательно выливать все свои тайные и откровенные признания. «Искусство не может быть целомудренным», – сказал он мне однажды, показав эротические рисунки Утамаро: дивной красоты гравюры, где на переднем плане – половые органы в состоянии крайнего напряжения. Однако они не производят впечатления откровенной непристойности, а воспринимаются скорее как сотрясаемые чудовищным ураганом причудливые растения на фоне странного пейзажа…
