Текст книги "Владычица небес"

Автор книги: Дункан Мак-Грегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

Глава двенадцатая. Прощание

Трилле наотрез отказался возвращаться обратно на слонах. Купив на базаре могучего серого в яблоках коня для Конана и буланую кобылу для себя, он, охваченный приступом жадности, для остальных приобрел лишь двух мулов и повозку. Впрочем, ныне им было все равно, каким способом выбираться из Мандхатту.

Клеменсина и Энарт не спускали глаз друг с друга, а Элерио погрузился в воспоминания о матери и возлюбленной, коих давно уж оставил в Лидии – маленьком городке на юго-востоке Аргоса, и теперь более прежнего жаждал вырваться из отвратительного чопорного вендийского городишки и вернуться наконец домой.

Но время шло, а киммериец все не появлялся. Уже и девушка с юношей начали тревожно осматриваться, надеясь узреть огромную фигуру друга, и Элерио встал, приложил ладонь козырьком к бровям и уставился вдаль, и Повелитель Змей, тихонько подвывая, молил всех богов спасти и сохранить варвара от всех Кармашанов вместе взятых.

Когда Конан появился наконец у западных врат города, весь в крови, усталый и чем-то весьма удивленный, но довольный, он нашел всю компанию страшно обеспокоенной.

– Что ж ты! – набросился на него Трилле. – Сам ушел и сам не приходишь! Тьфу! Клянусь Кромом – просто тьфу!

В ответ на малопонятные выкрики бродяги киммериец только усмехнулся. Безошибочно определив, что прекрасный, серый в яблоках могучий конь предназначается ему, он, не говоря ни слова, подошел к нему, вскочил в седло и не торопясь поехал, задумчиво глядя в голубую даль. Тут и остальные погрузились в повозку и тронулись следом; Трилле с трудом вскарабкался на высокую буланую, в очередной раз пожалев о золотых, за нее заплаченных, и потрясся в хвосте процессии.

Равнина, по которой они проезжали в Мандхатту два дня назад, была залита мягкими солнечными лучами. Трава, вытоптанная слоновьими и человеческими ногами, конскими копытами и колесами повозок, матово поблескивала; причудливо ложились на нее высокие тени всадников; цвет неба дарил земле чудесный оттенок – все вокруг казалось сине-желтым, изнутри словно подсвеченным золотым огнем.

В такое время сердце не склонно терзаться. И Конан, ошеломленный тем, что произошло нынешней ночью, сердцем не чувствовал ничего. Даже Дал Богини Судеб, покоящийся в его мешке, не вселял торжества в усталую душу. Скоро, скоро закончится длинный сей путь.

Сервус Нарот получит свое сокровище, Конан – три сотни золотых, кои постарается прокутить как можно быстрее; Клеменсина с Энартом вернутся домой и через год или два произведут на свет ясноглазого младенца; Элерио увидит мать и возлюбленную… Все прекрасно! Так отчего же неведомая тоска так теснит грудь? Киммериец подавил тяжелый вздох – слишком тяжелый для такого чудесного светлого дня – и пустил серого в яблоках вскачь. Пыль клубами поднялась к сияющей голубой выси, на миг облаком задержалась там, но тут же и растаяла.

Всхрапнув, помчалась за Конановым конем красавица буланая; засеменили копытцами по твердой сухой земле мулы, подгоняемые свистом Элерио, и всеми своими частями задребезжала древняя повозка.

* * *

Элерио, по обыкновению всклокоченный, с грустным видом уплетал восьмую лепешку с козьим сыром, запивая ее девятой кружкой пива. Вкруг него сидели друзья и занимались тем же. Беседа, едва начавшись, увяла, так что сейчас все молчали и заворожено смотрели в середину огня, что весело трещал в очаге. Каждый думал о своем, но в конце концов все мысли сходились в одном: путешествие, длившееся так долго, завершилось; еще день или два они проведут вместе, а потом – потом расстанутся, с тем чтобы встретиться нескоро или не встретиться никогда… Конечно, такие думы только ухудшали и без того печальное настроение друзей. Как же странно устроен мир! Дороги, которые мы выбираем, сходятся и расходятся вновь. Редко случается так, что они идут дальше параллельно, рядом… Лишь протяни руку, и друг твой снова будет с тобой!.. Увы… Боги все задумали иначе…

– А что, Конан, – вдруг робко подал голос Повелитель Змей, – что, если я и дальше буду с тобой? Право, мне некуда идти; никто меня не ждет – Нергал его знает, почему. Я мог бы быть твоим… слугой или оруженосцем…

– Нет, Трилимиль, – покачал головой киммериец. – Ни слуга, ни оруженосец мне не надобен. Клянусь Кромом, ты добрый товарищ, но моя дорога для меня одного…

Он хотел добавить что-то еще, однако слово застряло у него в горле. Синие глаза вспыхнули ярко, словно в них отразилось сияние уходящего за горизонт небесного светила. Спутники удивленно проследили за его взглядом. Да, солнечные лучи и правда сочились еще сквозь грязное маленькое оконце, но не они были причиной столь внезапной перемены настроения варвара. По лестнице в зал спускалась девушка, чья красота поразила всех несказанно. Черные как смоль, густые прямые волосы ее струились по плечам и груди, голубые чистые глаза смотрели ласково, тонкая фигура была подобна натянутой струне, но гибка и изящна. За ней шел большой широкоплечий старик, то ли отец ее, то ли дед. Вот она поставила ножку на нижнюю ступеньку, обернулась к нему, взяла за руку…

Трилле встал. В глотке его что-то клокотало и бурлило, руки судорожно комкали рубаху на груди.

– Массимо… – пролепетал он. Потом откашлялся и закричал что есть сил: – Массимо!

Старик взглянул на него с недоумением. Добрые глаза его расширились вдруг, а нога, занесенная уже над полом, так и застыла.

– Трилле? – вопросил он слабым голосом.

Повелитель Змей кинулся к нему, споткнулся и грохнулся на пол. Не вставая, он обхватил руками колени старика и прижался к ним щекой. Тут Конан понял, что бродяга больше не будет проситься в спутники – кажется, он нашел того, кому будет нужен всегда…

…Хозяин, с повизгиваниями зевая, подбросил дров в огонь и удалился к себе. Немногочисленные постояльцы тоже разошлись по комнатам. Держа в широких ладонях пузатую кружку с темным крепким пивом, Массимо неспешно рассказывал историю своих долгих странствий.

– А потом я встретил Маринеллу… – Он с любовью посмотрел в нежное лицо Вечной Девы. – Это был постоялый двор – почти такой, как этот. Она пряла свою пряжу, а я…

– Погоди, Массимо, – перебил его Повелитель Змей, с трудом припоминая. – Но ты же говорил, что она… Гм-м… Богиня Судеб?

– Так оно и есть, – улыбнулся старик.

В замешательстве все пятеро отворотили глаза. Никто не мог поверить, что эта юная красавица с кротким взором и есть сама Богиня Судеб. Не иначе как в голове Массимо от старости и переживаний перепутались быль и легенды…

Вечная Дева тихо засмеялась.

– С Массимо все в порядке, – сказала она, легко угадывая мысли. – Вот я, а вот мое веретено. А вот золотые нити судеб…

– А вот… – хрипло вымолвил Конан, выуживая из мешка магический кристалл, – твоя безделушка…

Зачарованно уставившись на огромный рубин, переливающийся всеми оттенками красного на ладони киммерийца, все молчали. Молчала и Маринелла. С грустью смотрела она на свое сокровище, в сердцевине коего заключалась ее вечная жизнь. Но хотела ли она теперь этой вечной жизни? Нет. Она протянула к Лалу руку, потом отдернула, не коснувшись.

– Возьми, Маринелла, – мягко сказал Массимо. – И пусть твое место никогда не займет другая.

– Возьми, – пробормотал варвар, отводя глаза.

– Возьми, – с улыбкой прошептали Клеменсина и Энарт.

– Возьми, Маринелла! – в один голос воскликнули Элерио и ободрившийся Повелитель Змей. Вечная Дева снова протянула руку и взяла магический кристалл. Камень вспыхнул – словно само солнце ворвалось в зал, яркими ослепительными лучами осветив все вокруг. Миг спустя мощное сияние начало угасать. Красные всполохи пробежали по стенам и потолку, изумленным лицам спутников, всем подарив один вздох восторга и тепла жизни. Только одна искра осталась тлеть в середине рубина, и она будет тлеть там вечно… О, что за странное слово – «вечность»!

Маринелла пожала плечами и положила камень в свою дорожную суму, рядом с веретеном. Что вечность! Любовь – то единственное, ради чего стоит жить…

А Конан думал о том, что не сумеет теперь выполнить обещание, данное рыцарю. Впрочем, по правде Лап Богини Судеб никогда ему и не принадлежал, так что пусть утешится тем, что Кармашан не опустошил у него всю сокровищницу – мог же!

– Конан, – позвала его Вечная Дева, тонкими легкими пальцами трогая могучую длань варвара. – Может быть, ты отдашь Сервусу Нароту это?

И она протянула ему великолепный огромный изумруд, внутри которого радужно переливалась прозрачная горошина.

– Там капля моря, – пояснила Маринелла. – Другого такого камня нет во всем мире. Думаю, рыцарь не будет на тебя в обиде?..

– Не будет, – восхищенно выдохнул киммериец, забирая изумруд и запихивая его в мешок. – А вздумает рожу кривить – я ему этот камень засуну в…

– Конан! – хором гаркнули спутники, а Клеменсина в смущении покосилась на Маринеллу. Но та только тихо засмеялась, снова отдавая свои руки Массимо.

…Огонь весело потрескивал в очаге; языки пламени плясали и отбрасывали тусклые блики на стены, будто в подражание Лалу Богини Судеб. Снова в зале воцарилось молчание, только теперь оно было наполнено светлой грустью. Расставание? Что ж, такова жизнь. Встречи и расставания чередуются в ней чаще, чем день с ночью, и, наверное, в сем заключен какой-то особый, очень и очень важный смысл, на коем зиждется основа всех человеческих отношений – ибо, смирившись с тем, что непременно потеряешь, можно научиться беречь то, что пока есть. А расставание все равно неизбежно, все равно…

Нынешняя ночь каждому дала покой и радость. Энарт и Клеменсина утром же отправятся в Коринфию, Массимо и Трилле – в Аргос, Маринелла – снова бродить по свету и прясть свои золотистые нити. Конан с Элерио тоже поедут в Аргос, но не утром, а сейчас.

– Хей, Элерио, – почему-то стесняясь, сказал Повелитель Змей. – Мы с Массимо пойдем домой своими ногами. Хочешь, бери мою буланую…

– Конечно, хочу, – с нескрываемым удовольствием согласился Элерио.

Конан встал. Сердце его сжималось и подымалось вверх, к горлу, затрудняя дыхание. Он хотел было спросить Маринеллу, встретятся ли все они вновь – пусть не через год, не через два, не через пять – а когда-нибудь, и – не спросил. Он хотел спросить Трилле, где нее, в каком месте Аргоса находится тот постоялый двор, где останется он жить со своим приемным отцом, и – не спросил. Он хотел спросить Клеменсину…

Но он не сказал ни слова. Хлопнув по плечу Элерио, он бросил на друзей последний взгляд, кивнул им и вышел. На улице, под черным уже небом, усыпанным сверкающими серебряными звездами, его ждал могучий серый в яблоках конь, а Элерио – буланая кобыла. Пора ехать… Впереди еще долгий путь…

* * *

Ранним утром по улицам Лидии неспешным шагом ехали два всадника. Один восседал на могучем, сером в яблоках коне, и сам был под стать ему: огромный, широкоплечий, с буйной гривой черных спутанных волос, он казался настоящим великаном рядом со своим спутником. Тот, явно высокий, но щуплый, жилистый, с длинными ногами, кулем сидел на изящной буланой кобыле и тоскливо поглядывал на друга. Ему хотелось пустить лошадь вскачь, а не плестись еле-еле по пустым еще улицам города, хотя и озаренного желтыми и розовыми лучами только что взошедшего солнца.

А Лидия и правда переливалась разноцветными бликами, тянула к огненному оку благого Митры широкие зеленые листы дерев, дышала чистым прозрачным воздухом, и утренняя тишина ее звенела тонко и неназойливо, будто в преддверье торжественной песни пробуждения к жизни – словом, Лидия изо всех сил старалась понравиться черноволосому великану, угрюмо взиравшему на ее красоту яркими синими глазами.

Дело окончено. Магический кристалл вернулся к Богине Судеб, а рыцарь получил взамен огромный изумруд с каплей моря внутри. Только что Конан отдал ему сие сокровище, взял свои три сотни золотых и, выпив на дорогу чашу крепкого красного вина, выехал из ворот, где на улице его с нетерпением ждал Элерио.

Гвидо что-то кричал вслед, рыцарь вторил ему густым своим голосом, улыбались Бенине и юный Пеппо, кланялся Ламберт – все это предназначалось ему, Конану из Киммерии, и все это, конечно, трогало его, но уже отстранение. Недалеко отсюда, у Рабирийских гор, жила некогда старая колдунья, что спасла ему жизнь и открыла новый путь. С тех пор варвар еще не видал ее, и вот теперь стремился туда, как его друг Элерио стремился к матери. Отчего-то Конан был убежден, что Низа жива – не могла она умереть, не повидавшись с ним. Ведь он похож на нее, похож так, как сын похож на мать, когда природа ее сильна…

Он усмехнулся странным мыслям своим. Неужели это он, варвар с душою суровой и сильной? Вот меч, вот конь – дорога впереди еще длинна, и врагов на ней немало, так к чему же он сворачивает с нее? К чему? Или Низа колдовством притягивает его к себе?

Он снова усмехнулся. Какое там колдовство! Просто он хочет увидеть ее еще раз, вот и все. Конечно, потом он снова оседлает коня и выедет на свою дорогу, но – потом.

Элерио, ежемоментно вздыхая, думал о матери. О, Митра, как мысли эти согревали его сердце в тяжелые времена! Потом он выбросил их из головы вовсе, поскольку они только ранили душу и отвлекали от размышлений о более реальном в его положении исходе. Он проклинал тот день и тот миг, когда судьба свела его с бандитом Кармашаном, тем самым отняв у него по крайней мере пять лет жизни. Он проклинал себя за ту готовность, с которой вызвался служить ему. Он проклинал богов – за то, что не вразумили его вовремя… Впрочем, богов он готов был простить, во всяком случае Митру. В конце концов, если они будут вразумлять каждого дурня, то на все остальные дела у них просто не останется сил. (То великое событие, что он все-таки ушел от Кармашана, Элерио приписывал лично себе, своей сообразительности. Действительно: при чем тут боги?) Что было потом, когда он ценою невероятных усилий вырвался из паутины Кармашана? Что лее было потом? Да, потом, опустившийся и жалкий, он полгода прожил в нищете, заливая вином все страшные мысли о прошлом и будущем. Потом… А потом пришел Конан.

Кажется, Элерио лишь теперь, перед воротами родного города, поверил в то, что возвращается домой. Весь путь из Шема в Аргос он говорил с киммерийцем о чем угодно, только не об этом. Сейчас он проверил свои чувства, зная хорошо, что при сильном волнении дыхание должно быть стеснено, душа расстроена, а сердце шумно. Увы. И в этом он не был похож на других, более приличных людей. Пегие вихры его, прогретые утренним нежным солнцем, как обычно торчали в разные стороны, словно десять человек растопырили над его головой пальцы, но и душа и сердце были спокойны. Он вздохнул, втайне радуясь тому, что варвар от природы не склонен любопытствовать насчет чувств, и повернул буланую последний раз.

Вот тополь, протянувший ветви до середины улицы, мимо которого он прошел много лет назад, стремясь познать мир и показать миру себя. Вот яркий желтый камень среди остальных серых в мостовой. Вот его дом за массивными створками ворот, кои сейчас откроются перед ним… И тут сердце Элерио дало о себе знать, забившись так неистово, что он испугался умереть перед собственным домом, причем, что было бы особенно глупо, от счастья. Не слезая с лошади, он громыхнул в ворота кованым носком сапога и обернулся на друга. Конан с невозмутимым видом сидел в седле и смотрел совсем в другую сторону, явно занятый какими-то своими, очень важными мыслями. А за воротами уже послышался шум, голоса и лязг цепей, падающих с замка… Мать и Элина… Самые близкие люди, которые, как он искренне надеялся отныне будут с ним всегда… Вот сейчас, прямо сейчас он увидит их…

– Элерио!

Два голоса – высокий и низкий, дребезжащий – слились в один. Утренняя тишина не удержалась и подхватила этот вопль резким дуновением ветра, шелестом листьев, хлопаньем соседних ворот. Элерио посмотрел на родных удивленным взглядом, пожал плечами, словно не понимая, почему они кричат, и рухнул без чувств на руки матери.

* * *

Конан не стал ждать, когда Элерио очнется. Только он увидел, как мать прижала голову сына к груди, а Элина схватила бледную его руку, сразу пустил своего серого в яблоках вскачь, торопясь выехать из Лидии. Он точно знал, что теперь они будут счастливы, и он точно знал, что еще приедет к ним – после, когда захочется… Но суровая натура его тут же отмела хорошие слова о любви и дружбе, заменив их совсем-совсем иными. «После, – продолжал размышлять варвар, погоняя коня, – когда мне захочется отличного вина, или дорога пройдет через этот гнусный городишко, или…»

Чем дальше от Лидии уносил его серый в яблоках, тем чернее становилось небо, обещая первый за многие последние луны дождь. Земля, будто предчувствуя скорое утоление жажды, вздохнула, раскрыла все поры, помягчела, и конские копыта ударяли по ней теперь не звонко, а глухо; побежали по степи желтые суслики, мыши, разыскивая свои норки; ветер переменил направление, желая принять участие в предстоящем разбое, рванул злобно, уверенно, сыпанув принесенный из дальних далей колючий песок в лицо всаднику. Стаи черных густых туч собирались над Аргосом, но дождь все не начинался, и от этого воздух был зыбким, дрожал перед глазами серебряно-розовым светом, проникал под самое сердце и там трогал его холодными мягкими губами… А может, то были лишь воспоминания…

Конан скрипнул зубами, пытаясь забыть, но мыслями все равно невольно снова и снова возвращался в прошлые дни. Как сейчас он слышал тот отчаянный стон, а потом… Потом тишину разорвал дикий животный вопль убиваемого им чудовища… Ни вонючий Сет, ни столь же вонючий Нергал не охранили своего ублюдка от смерти. А может, это светлый Митра помог Конану, заранее зная, что из его рук Лал перейдет прямо в руки Вечной Девы?

«Кто их разберет, этих богов!» – в который раз уже воскликнул про себя Конан. Однако теперь он мог быть спокоен – Кармашана уже не существует; от него не осталось ничего, и только, может быть, в кошмарном сне он потревожит покой Элерио или Повелителя Змей…

Варвар поморщился, чувствуя, как заползает в душу звенящий предгрозовой воздух, ударил коваными задниками сапог в крутые бока коня, и тот полетел следом за ветром к сине-черной череде Рабирийских гор, уже показавшейся вдали. Путь к богатству и славе вновь открыт, но прежде чем отправиться туда, нужно сделать одно важное – очень важное – дело…

Он подарит этот день и эту ночь старухе колдунье, что когда-то определила единственно верное направление пути его; он расскажет ей все – от начала и до конца, и только она будет знать об одной жизни и тысяче смертей Конана-варвара; он выпьет ее крепкого темного пива, веселящего кровь, а потом уйдет – потому что он всегда уходит, как бы сердце его не желало остаться… Дороги его – несчетны, преграды на них несметны… Киммериец поднял лицо к тучам, вдохнул холодного воздуха и громко расхохотался, с наслаждением слушая далекое эхо своего зычного голоса, катящегося по верхушкам гор.

– Э-хе-хе-ей, Ни-иза-а! – заорал он, отлично зная, что она пока не может его услышать, потому что он едва подъехал к полосе леса, отделявшей ее хижину от поля. – Я вернулся-а-а!

Серый в яблоках врезался мощной грудью в кустарник и, наклонив голову, поскакал через лес, стремясь завершить наконец долгое это путешествие. Ветки хлестали его по морде, трещали под ногами, словно желая испугать и прогнать, но он все равно летел вперед, понимая, что его неугомонный седок не успокоится до тех пор, пока он не привезет его на место… Что-то вдруг громыхнуло наверху, лопнули туго натянутые струны воздуха, и в глаз коню упала ледяная капля, слезой скатившись к шее… Что там творится? Не замедляя бега, серый в яблоках удивленно поднял голову и, в жеребячьем восторге всхрапнув, тут же по-взрослому, с чувством, заржал, приветствуя природу: вот теперь он был действительно счастлив. Дождь начался.

·