Текст книги "Флорентийский монстр"

Автор книги: Дуглас Престон

Соавторы: Марио Специ
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Глава 31

Мы со Специ подружились. Примерно через три месяца после нашего знакомства я, не будучи в силах стряхнуть с себя воспоминания об истории Монстра, предложил ему написать совместную статью о Монстре Флоренции для американского журнала. Я иногда писал для «Нью-Йоркера», и вот позвонил своему редактору и протащил эту идею. Мы получили заказ.

Однако прежде чем взяться за перо, мне пришлось пройти интенсивное обучение у «монстролога». Пару раз в неделю я засовывал в рюкзачок свой ноутбук, вытаскивал на улицу велосипед и проезжал десять километров до квартиры Специ. На последнем километре шел убийственный подъем по холму через оливковую рощу. Квартира, где он жил со своей женой-бельгийкой Мириам и дочерью, занимала верхний этаж старой виллы. В ней была гостиная, столовая и терраса с видом на Флоренцию. Работал Специ на чердачке, забитом книгами, бумагами, рисунками и фотографиями.

Приезжая, я заставал Специ в столовой, с неизбежной сигаретой «Голуаз» во рту. В воздухе слоями плыл дым, на столе были разложены бумаги и фотографии. Пока мы работали, Мириам без перебоев носила нам эспрессо в крошечных чашечках. Специ, когда она собиралась войти, всегда убирал снимки со сценами мест преступлений.

Первым заданием Марио Специ было ввести меня в курс дела. Мы прошли историю в хронологическом порядке, с мельчайшими подробностями, время от времени вытаскивая из груды бумаг документ или снимок в качестве иллюстрации. Вся работа шла на итальянском, потому что Специ владел английским на самом элементарном уровне, а я решил использовать эту возможность, чтобы получше изучить язык. Пока он говорил, я бешено стучал по клавишам ноутбука.

– Мило, э? – частенько говорил он, закончив описывать очередной случай, демонстрирующий вопиющую некомпетентность следствия.

– Si, professore, – отзывался я.

У него не было окончательно сложившегося взгляда на дело. Он не располагал ничем, кроме презрения к теориям заговора, выдуманным сатанинским ритуалам, тайным вдохновителям и средневековым культам. Он полагал, что правильным окажется самое простое и очевидное решение: что Флорентийским Монстром был психопат-одиночка, убивавший парочки ради удовлетворения своего больного либидо.

– Ключ, позволяющий его выследить, – не раз повторял Специ, – это пистолет, использованный при клановом убийстве в 1968 году. Проследите этот пистолет и найдете Монстра.

В апреле, когда виноградники на склонах холмов дали первые свежие побеги, Специ повез меня на место убийства 1984 года, под Виккьо, где погибли Пия Ронтини и Клаудио Стефаначчи. Виккьо лежит к северу от Флоренции в области, известной как Муджелло. Холмы там становятся крутыми и недоступными, переходя в предгорья Апеннинского хребта. Пастухи с Сардинии, перебравшись в Тоскану, заселили эти места в начале шестидесятых и пасли овец на горных лугах. Их сыры «пикорино» ценились так высоко, что стали фирменными сырами Тосканы.

Мы ехали по проселочной дороге вдоль шумной речки. С тех пор как Специ был здесь в последний раз, прошли годы, и нам пришлось несколько раз останавливаться, прежде чем мы нашли нужное место. Ответвляющаяся дорога вывела на заросшую травой колею в месте, которое местные называли Ла Боскетта, «Лесок». Мы оставили машину и вошли в него. Колея обрывалась у подножия холма, заросшего дубами, расступавшимися с одной стороны перед полем с лекарственными травами. Старинный каменный крестьянский дом с терракотовой крышей стоял в нескольких сотнях ярдов дальше. Ручей, скрытый тополями, шумел в долине под нами. За крестьянским домом земля поднималась, холмы чередой уходили в голубые горы. Изумрудные пастбища прорезали склоны и подножия холмов. По этим пастбищам бродил в конце тринадцатого века художник Джотто, пас овец, грезил наяву и рисовал картины на земле.

В конце колеи оказался памятник жертвам убийства – два белых креста на травянистом пятачке. Пластмассовые цветы, выгоревшие на солнце, в двух стеклянных банках. На перекладины крестов клали монетки; это святилище стало местом паломничества местной молодежи, оставлявшей монетки в залог любви. Солнце заливало долину, пахло цветами и свежевспаханной землей. Кругом порхали бабочки, в лесу щебетали птицы, пушистые белые облачка скользили по голубому небу.

С сигаретой в руке Марио описывал мне сцену преступления, а я делал заметки. Он показал, где стояла голубая «панда» любовников и где, должно быть, в густых зарослях прятался убийца. Указал, где валялись гильзы, выброшенные выстрелами так, что прослеживались передвижения стрелка. Тело парня нашли на заднем сиденье: тот свернулся почти в позе зародыша, стараясь защититься. Убийца сделал смертельный выстрел, после чего несколько раз ударил ножом между ребер – то ли ради уверенности, что убил насмерть, то ли в знак презрения.

– Это случилось после 9:40, – сказал Специ и указал на поле за рекой. – Нам это известно, потому что крестьянин, распахивавший поле вечером, когда спала жара, слышал выстрелы. Он принял их за выхлоп мотора.

Я следом за Марио вышел на поляну.

– Он протащил тело и положил его здесь – так, что видно от дома. До нелепости открытое место. – Рукой с сигаретой он ткнул в сторону крестьянского дома. От руки потянулись струйки дыма. – Ужасное было зрелище. Я никогда его не забуду. Пия лежала на спине, раскинув руки, как распятая. Ярко-голубые глаза были открыты и неподвижно смотрели в небо. Страшно говорить об этом, но я невольно заметил, как она красива.

Мы стояли в поле, на цветах вокруг сонно жужжали пчелы. Я перестал записывать. Сквозь дубраву доносился шепот реки. И здесь тоже не осталось зла. Наоборот, место казалось мирным, почти святым.

Потом мы проехали до Виккьо. Этот маленький городок стоит среди пышных полей на берегу реки Сиеве. Десятифутовый бронзовый памятник Джотто с палитрой и кистями стоял посреди мостовой на пьяцце. Среди множества лавочек был и маленький хозяйственный магазинчик, по-прежнему принадлежащий семье Стефаначчи. Там работал Клаудио Стефаначчи.

Мы поели в скромной траттории за площадью, а потом прошли по боковой улочке, чтобы навестить Винни Ронтини, мать убитой девушки. Мы дошли до высокой каменной стены с железными воротами, окружавшей большую виллу городского типа, одно из самых впечатляющих зданий Виккьо. За воротами я увидел регулярный итальянский сад, подготовленный к посадке семян. Дальше возвышался трехэтажный фасад неухоженного дома с потрескавшейся и отслоившейся бледно-желтой штукатуркой. Окна были закрыты ставнями. Дом казался заброшенным.

Мы нажали кнопку на железных воротах, и из крошечного динамика проскрипел голос. Марио назвал себя, и ворота, щелкнув, отворились. Винни Ронтини встретила нас в дверях и пригласила в затененный дом. Двигались мы медленно и с трудом, будто под водой.

Мы прошли за ней в темную гостиную, где почти не было мебели. Один ставень чуть приоткрылся, впустив полосу света, словно светлая стена разделяла мрак, и в ней кружились пылинки – вспыхивали на миг и гасли. Пахло старыми тканями и восковой мастикой. Дом был почти пуст, осталось лишь немного потертой мебели; всю обстановку и серебро давно распродали, чтобы оплатить поиски убийцы дочери. Синьора Ронтини так обеднела, что уже не могла позволить себе оплачивать телефон.

Мы, вызвав пыльную бурю, уселись на линялую мебель, а синьора Ронтини села напротив, медленно, и с достоинством опустилась в продавленное кресло. Ее светлая кожа и тонкие волосы выдавали кровь предков-датчан. На шее она носила золотой медальон с инициалами «П» и «К» – Пия и Клаудио.

Она говорила медленно, каждое слово казалось тяжелым, как камень. Марио рассказал ей о задуманной статье и о том, что мы продолжаем поиски истины. Она высказала мнение – так, словно ей уже было все равно, – что это сделал Паччани. Она рассказала о своем муже Ренцо, квалифицированном корабельном механике, получавшем хорошее жалованье и путешествовавшем по всему свету, который оставил работу, чтобы все свое время отдавать поискам правосудия. Он еженедельно бывал в главном полицейском управлении Флоренции, узнавал новости, консультировался со следователями и по своей инициативе предложил большое денежное вознаграждение за информацию. Он часто выступал по телевидению и по радио с призывами оказать помощь следствию. Его не раз обманывали. Наконец эти усилия подточили его здоровье и истощили средства. Ренцо умер от сердечного приступа на улице перед главным полицейским управлением, откуда только что вышел. Синьора Ронтини осталась на большой вилле совсем одна, понемногу распродавала мебель и все глубже влезала в долги.

Марио спросил ее про медальон.

– Для меня, – сказала она, коснувшись цепочки, – жизнь кончилась в тот день.

Глава 32

Если вы считаете, что вам ничто не угрожает, тогда, может быть, вы войдете внутрь? Хватит ли у вас духу войти во дворец, столь знаменитый в кровавые и славные времена, и последовать туда, куда влекут глаза, сквозь затянутый паутиной мрак, навстречу изящным звукам клавесина?..

В вестибюле почти абсолютная тьма. Длинная каменная лестница, ледяные железные перила под скользящей рукой, неровные ступени, сточенные сотнями лет и тысячами шагов; мы поднимаемся навстречу музыке…

Вышло так, что в холодное январское утро мы с Кристиной поднимались по лестнице, столь живо описанной Томасом Харрисом в «Ганнибале». У нас была назначена встреча в палаццо Каппони с графом Никколо Пьеро Уберто Ферранте Гальяно Гаспаре Калкедонио Каппони и его женой, графиней Росс. Я наконец дерзнул ему позвонить. Во дворце Каппони недавно снимали сцены для фильма «Ганнибал», который ставил Ридли Скотт. В фильме Ганнибал Лектер, он же «Др. Фелл», являлся хранителем библиотеки и архива Каппони. Я подумал, что было бы интересно взять интервью у настоящего хранителя архивов Каппони, самого графа Никколо, и написать статью для раздела «Беседы в городе» в «Нью-Йоркере» к выходу фильма в свет.

Граф встретил нас на верхней площадке лестницы и провел в библиотеку, где ожидала графиня. Ему было около сорока. Высокий, крепкого сложения мужчина с кудрявыми каштановыми волосами, «вандейковской» бородкой клинышком, острым взглядом голубых глаз и ушами школьника. Он на удивление походил на повзрослевшую копию портрета его предка Лодовико Каппони, написанного в 1550 году художником Бронзино, выставленного в собрании Фрик в Нью-Йорке. Приветствуя мою жену, граф поцеловал ей руку весьма необычным образом – как я впоследствии узнал, это старинный аристократический жест: взять руку дамы, поднять быстрым движением, сочетающимся с сухим полупоклоном, поднести ее к губам – и, разумеется, ни в коем случае не коснуться губами кожи. Только титулованные флорентийцы приветствуют дам таким образом. Остальные пожимают руку.

Библиотека Каппони располагалась в конце сумрачного, холодного, как ледник, холла, украшенного гербами. Граф поместил нас в объятия гигантских дубовых кресел, сам примостился на металлической табуреточке у старого обеденного стола и принялся возиться с трубкой. Стена у него за спиной состояла из ряда маленьких ниш, содержащих фамильные документы, манускрипты, счетные книги и арендные свитки, насчитывающие до восьмисот лет.

Граф был одет в коричневый пиджак, свитер цвета красного вина, мягкие брюки и – довольно эксцентрично по флорентийским меркам – в уродливые разбитые старые ботинки. У него была докторская степень по военной истории, и он преподавал во флорентийском филиале Нью-Йоркского университета. Он говорил на превосходном эдвардианском английском языке, реликте минувших эпох. Я спросил, где он изучал язык. Он объяснил, что английский пришел в семью, когда его дед женился на англичанке, и дети в их доме говорили по-английски. Его отец Нери, в свою очередь, передал английский своим детям, словно фамильное наследство – и таким образом язык эвардианской Англии сохранился, не меняясь почти столетие, как окаменелость, в семье Каппони.

Графиня Росс была очень хорошенькой американкой, держалась сдержанно и официально и проявляла суховатое чувство юмора.

– Здесь у нас побывал Ридли Скотт со своей сигарой, – сказал граф, имея в виду директора картины.

– Они явились, – сказала графиня, – возглавляемые сигарой, за которой следовал Ридли в сопровождении восторженно внимающей толпы.

– Получается многовато дыма…

– Дымовых эффектов в самом деле было много. Ридли, кажется, помешан на дыме. И на бюстах. Ему постоянно нужен мраморный бюст.

Граф взглянул на часы и извинился:

– Не хочу быть невежливым. Я курю только дважды в день: после двенадцати и после семи.

Было без трех минут двенадцать.

Граф продолжал:

– Во время съемок ему понадобилось побольше бюстов в главном зале. Он заказал бюсты из папье-маше, сделанные так, чтобы выглядели старинными. Но они не подошли. Тогда я сказал, что у меня в подвале хранится несколько скульптурных изображений предков, не вынести ли их наверх? Он сказал: «Чудесно». Они были ужасно грязными, и я спросил, не смахнуть ли с них пыль? «О нет, пожалуйста, не надо!» Один из бюстов изображал мою «квадрисонну», мою пра-пра-прабабушку, урожденную Луизу Веллути Затти из рода князей Сан-Клементе – очень достойную женщину. Она отказывалась посещать театр. Считала зрелище аморальным. А теперь она стала реквизитом для фильма. И какого фильма! Насилие, выпотрошенные тела, каннибализм.

– Как знать, может, она была бы довольна, – вставила графиня.

– Киногруппа вела себя очень прилично. С другой стороны, флорентийцы, пока велись съемки, буквально жаждали крови. Естественно, теперь, когда все закончилось, те же лавочники выставляют у себя в витринах вывески: «Здесь снимался Ганнибал Лектер».

Он взглянул на часы, обнаружил, что они показывают «меццоджорно» – полдень, – и зажег трубку. Облачко душистого дыма всплыло к далекому потолку.

– Кроме дыма и бюстов, Ридли очарован Генрихом VIII.

Граф, поднявшись, порылся в архиве и наконец извлек письмо на толстом пергаменте. То было письмо Генриха VIII, адресованное предку Каппони, с просьбой прислать две тысячи солдат и как можно больше аркебузиров в армию Генриха. Письмо было собственноручно подписано Генрихом, а под документом болталось нечто коричневое, восковое, размером с расплющенную инжирину.

– Что это? – спросил я.

– Большая печать Генриха VIII. Ридли сострил, что она больше напоминает левое яичко Генриха. Я сделал для него фотокопию. Документа, я хочу сказать.

Мы перешли из библиотеки в главную гостиную дворца, в которой Ганнибал Лектер играл на клавире, а инспектор Пацци, спрятавшись внизу, на виа де'Барди, слушал его игру. В салоне стояло пианино, а не клавир, на котором играл в фильме Энтони Хопкинс. Комнату украшали потемневшие портреты, фантастические пейзажи, мраморные бюсты, доспехи и оружие. Отапливать такое просторное помещение обходилось дорого, а потому температура в нем держалась чуть выше, чем в сибирской камере пыток.

– Большая часть доспехов поддельные, – пояснил граф, пренебрежительно махнув рукой, – но вот эта броня хороша. Датируется восьмидесятыми годами шестнадцатого века. Возможно, она принадлежала Никколо Каппони, рыцарю ордена Святого Стефана. Когда-то она была мне впору. Доспех совсем легкий, я мог проделывать в нем отжимания.

Из глубины дворца донесся жизнерадостный вопль, и графиня, встрепенувшись, поспешно вышла.

– Портреты в основном Медичи. В нашем роду насчитывается пять браков с семейством Медичи. Каппони были изгнаны из Флоренции вместе с Данте. Но в те дни Данте, пожалуй, смотрел на нас сверху вниз, задрав свой длинный нос. Мы числились, как он писал, «la gente nova е i subiti guadagni» – «новыми и внезапно разбогатевшими людьми». Нери Каппони способствовал возвращению из изгнания Козимо де Медичи в 1434 году. Для нашей семьи это был невероятно выгодный союз. Мы преуспели во Флоренции, потому что никогда не принадлежали к первым семьям. Мы всегда оставались вторыми или третьими. У флорентийцев есть поговорка: «Торчащий гвоздь забивают молотком».

Вернулась графиня с малышкой Франческой, названной в честь Франчески Каппони, красавицы, вышедшей замуж за Виери ди Камбио де Медичи и умершей при родах в восемнадцать лет. Ее розовощекий портрет кисти Понтормо висел в соседней комнате.

Я спросил графа, кто из его предков наиболее знаменит.

– Пьеро Каппони. Каждый итальянский школьник знает его историю. Она, как и история перехода Вашингтона через Делавэр, часто повторяется и сильно приукрашена.

– Он, как всегда, принижает исторические факты, – сказала графиня.

– Нет-нет, дорогая. История действительно сильно преувеличена.

– Но в основном правдива.

– Пусть будет так. В 1494 году Карл VIII, король Франции, шел с войском на Неаполь и, обходя Флоренцию, увидел способ хорошо заработать, потребовав от города огромный выкуп. «Если выкуп не будет внесен, – заявил он, – мы затрубим в трубы и пойдем на приступ». Ответ Пьеро Каппони был таков: «Тогда мы зазвоним в колокола». Он хотел сказать, что они созовут горожан на бой. Карл отступил. Рассказывают, что он сказал при этом: «Capon, Capon, vous etes un mauvais chapon» – «Капон, Капон, ты злой каплун».

– Куриная тема преобладает в семейных шутках, – заметила графиня.

Граф признал:

– На Рождество мы едим каплуна. Это немного похоже на каннибализм. Кстати об этом, позвольте показать вам место, где трапезничал Ганнибал Лектер.

Мы проследовали за ним в зал Росса, элегантную гостиную с мягкими креслами, множеством столов и зеркальной стеной. Стены были обиты красным шелком, сотканным из волокна с фамильных шелковичных плантаций двести пятьдесят лет назад.

– В съемочной группе была одна бедная женщина, – рассказывала графиня. – Мне пришлось сказать ей: «Не трогайте ничего без разрешения». Она все время все переставляла. Каждый день, пока шли съемки, младший брат Никколо, Себастьяно, который живет на вилле Калкинайя – это родовое поместье в Кьянти, – доставлял оттуда бутылку вина и ставил ее в комнате на тщательно выбранное место. Но бутылка никак не могла вписаться в картину, та женщина неизменно уносила ее. А у продюсера было соглашение с «Сиграм», что они будут использовать только их марку.

Граф улыбнулся.

– Тем не менее к концу дня бутылка неизменно умудрялась избавиться от пробки и от содержимого. Это всегда бывала лучшая «riserva».

Много лет назад, когда Томас Харрис собирал материалы о Флорентийском Монстре для романа «Ганнибал» и приходил на заседания суда по делу Паччани, он познакомился с графом Каппони, и тот пригласил его в палаццо. Много позже Харрис позвонил графу и сказал, что хотел бы сделать Ганнибала Лектера хранителем архива Каппони – если ему позволят.

– Мы собрали всю семью на совещание, – сказал граф, – и ответили согласием при одном условии – члены семьи не будут главным блюдом.

Я и Никколо стали друзьями. Мы частенько обедали в «Иль Бордино», крошечной траттории за церковью Санта-Феличита, в которой находятся семейная часовня и склеп. Это недалеко от его дворца. «Иль Бордино» – одна из последних старых тратторий во Флоренции, маленькая, тесная, со стеклянным прилавком, в котором выставляются блюда меню на этот день. Ее сумрачный интерьер больше напоминал темницу: почерневшие каменные стены, изрезанные деревянные столы и пол, по старинке выложенный терракотовой плиткой. Кухня была самой что ни на есть флорентийской: простые блюда из мяса и пасты с ломтями обычного хлеба подавались по ценам, доступным для рабочего класса, с крошечными порциями красного вина.

Однажды за обедом с Никколо я упомянул, что мы с Марио Специ расследуем дело Флорентийского Монстра.

– А, – заинтересованно отозвался он, – Флорентийский Монстр. Вы уверены, что вам стоит вмешиваться в это дело?

– История завораживающая.

– Воистину, завораживающая. Я бы на вашем месте проявил осторожность.

– С какой стати, что может случиться? Это давняя история, с последнего убийства прошло двадцать лет.

Никколо медленно покачал головой.

– Для Флоренции двадцать лет – это позавчера. И следствие еще ведется. Сатанинские секты, черные мессы, виллы ужасов… Итальянцы воспринимают такие вещи очень серьезно. На этом деле иные составляли – или погубили – свою карьеру. Берегитесь, как бы вам с Марио в азарте не ткнуть палкой в гадючье гнездо.

– Мы будем осторожны.

Он улыбнулся.

– На вашем месте я бы вернулся к очаровательному роману о Мазаччо, который вы описывали, и предпочел бы оставить Флорентийского Монстра в покое.